Тускуланские беседы цицерон краткое содержание

Обновлено: 04.07.2024

Также данная книга доступна ещё в библиотеке. Запишись сразу в несколько библиотек и получай книги намного быстрее.

Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли

По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее

Объем: 270 стр. 74 иллюстрации
Жанр:а нтичная литература, з арубежная образовательная литература, з арубежная старинная литература, к ниги по философии, м онографии, ю риспруденция
Тег:а нтичная философияРедактировать

Эта и ещё 2 книги за 299 ₽

По абонементу вы каждый месяц можете взять из каталога одну книгу до 600 ₽ и две книги из персональной подборки.Узнать больше

Презирать людские мелочи, пренебрегать смертью, терпеливо переносить боль и труд — все это в соединении с здравым суждением и смыслом обнаруживает мужество сильное и стойкое; разве что пылкость, стремительность, напористость в наших действиях дают подозревать в нас и гнев.

. и как на состязаниях благороднее всего смотреть и ничего для себя не искать, так и в жизни лучше всего созерцание и познание вещей.

Итак, человек, умеренностью и постоянством достигший спокойствия и внутреннего мира, которого не изъест горе, не сломит страх, не сожжёт ненасытное желание, не разымет праздное ликование, — это и есть тот мудрец, которого мы искали, это и есть тот блаженный муж, для кого нет ничего столь невыносимого, чтобы падать духом, и ничего столь радостного, чтобы возноситься духом.

Но что больше всего надобно заметить: когда тоска смягчается со временем, то это смягчение происходит не от самого течения времени, а от повседневных раздумий. Ведь если предмет остается тем же самым и человек тоже, то что же может измениться в этом положении, когда и страдающий, и причина страдания остались неизменны? Очевидно, не само течение времени, а именно долгое размышление показывает, что предмет боли не есть зло.

Понять, что боль бесполезна и что принимать её на себя — дело пустое, — разве это не вернейшее средство избавиться от боли? А если от неё можно избавиться, то значит, с нею можно и не встречаться совсем: иными словами, надобно признать, что горе — это следствие нашей собственной воли и выбора.

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Юриспруденция / Философия / Прочая научная литература / Античная литература / foreign_edu / foreign_antique / на русском языке

Тускуланские беседы: краткое содержание, описание и аннотация

Марк Цицерон: другие книги автора

Кто написал Тускуланские беседы? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Тускуланские беседы — читать онлайн ознакомительный отрывок

Марк Туллий Цицерон

Книга I. О презрении к смерти

I. (1) В эти дни, когда я отчасти или даже совсем освободился от судебных защит и сенаторских забот, решил я, дорогой мой Брут, послушаться твоих советов и вернуться к тем занятиям, которые всегда были близки моей душе, хоть и времени прошло много, и обстоятельства были неблагоприятны. А так как смысл и учение всех наук, которые указывают человеку верный путь в жизни, содержится в овладении тою мудростью, которая у греков называется философией, то ее-то я и почел нужным изложить здесь на латинском языке. Конечно, философии можно научиться и от самих греков – как по книгам, так и от учителей, – но я всегда был того мнения, что наши римские соотечественники во всем как сами умели делать открытия не хуже греков, так и заимствованное от греков умели улучшать и совершенствовать, если находили это достойным своих стараний.

(2) Наши нравы и порядки, наши домашние и семейные дела – все это налажено у нас, конечно, и лучше и пристойнее; законы и уставы, которыми наши предки устроили государство, тоже заведомо лучше; а что уж говорить о военном деле, в котором римляне всегда были сильны отвагой, но еще сильнее умением? Поистине, во всем, что дается людям от природы, а не от науки, с нами не идут в сравнение ни греки и никакой другой народ: была ли в ком такая величавость, такая твердость, высокость духа, благородство, честь, такая доблесть во всем, какая была у наших предков?

(3) Однако же в учености и словесности всякого рода Греция всегда нас превосходила, – да и трудно ли здесь одолеть тех, кто не сопротивлялся? Так, у греков древнейший род учености – поэзия: ведь если считать, что Гомер и Гесиод жили до основания Рима, а Архилох – в правление Ромула, то у нас поэтическое искусство появилось много позже. Лишь около 510 года от основания Рима Ливий поставил здесь свою драму – это было при консулах Марке Тудитане и Гае Клавдии, сыне Клавдия Слепого, за год до рождения Энния.

БЮСТЫ ЛУЦИЯ ЮНИЯ БРУТА И МАРКА ЮНИЯ БРУТА,

ГРАВЮРА ТЕОДОРА МАТХАМА. 1640

(4) Если бы Фабий, один из знатнейших римлян, удостоился хвалы за свое живописание, то можно ли сомневаться, что и у нас явился бы не один Поликлет и Паррасий? Почет питает искусства, слава воспламеняет всякого к занятию ими, а что у кого не в чести, то всегда влачит жалкое существование. Так, греки верхом образованности полагали пение и струнную игру – потому и Эпаминонд, величайший (по моему мнению) из греков, славился своим пением под кифару, и Фемистокл незадолго до него, отказавшись взять лиру на пиру, был сочтен невеждою. Оттого и процветало в Греции музыкальное искусство: учились ему все, а кто его не знал, тот считался недоучкою.

(5) Далее, выше всего чтилась у греков геометрия – и вот блеск их математики таков, что ничем его не затмить; у нас же развитие этой науки было ограничено надобностями денежных расчетов и земельных межеваний.

III. Красноречием зато мы овладели очень скоро; и ораторы наши сперва были не учеными, а только речистыми, но потом достигли и учености. Учеными, по преданию, были и Гальба, и Африкан, и Лелий; не чуждался занятий даже их предшественник Катон; а после них были Лепид, Карбон, Гракхи и затем, вплоть до наших дней, такие великие ораторы, что здесь мы ни в чем или почти ни в чем не уступаем грекам. Философия же, напротив, до сих пор была в пренебрежении, так ничем и не блеснув в латинской словесности, – и это нам предстоит дать ей жизнь и блеск, чтобы, как прежде, находясь у дел, приносили мы посильную пользу согражданам, так и теперь, даже не у дел, оставались бы им полезны.

(6) Забота эта для нас тем насущнее, что много уже есть, как слышно, латинских книг, писанных наспех мужами весьма достойными, но недостаточно для этого подготовленными. Ведь бывает, что человек судит здраво, но внятно изложить свои мысли не может, – ничего особенного в этом нет; но когда человек, не умея говорить ни связно, ни красиво, ни сколько– нибудь приятно для читателя, пытается излагать свои размышления в книгах, то этим он во зло употребляет и время свое, и книги. Поэтому-то и читают такие сочинения только сами они да их друзья – никому другому до них и дела нет, кроме тех, кто так же считает для себя дозволенным писать, что ему вздумается. Вот почему и решили мы: если усердие наше принесло хоть какую-то похвалу нашему красноречию, то с тем большим усердием должны мы явить людям тот исток, из которого исходило само это красноречие, – исток философии.

ЦИЦЕРОН, Марк Туллий; Cicero, Marcus Tullius, 106—43 гг. до н. э., римский оратор, философ, политик. Родился в Арпине в Лации, происходил из зажиточной всаднической семьи. Вместе с младшим братом Квинтом получил всестороннее образование. Учился сначала в Риме: изучал риторику у Элия Стилона, знание юриспруденции и практические навыки красноречия получал от таких знатоков гражданского права, как Муций Сцевола Авгур, а позднее — Муций Сцевола Понтифик.

Его учителями были такие столь известные тогда ораторы, как Марк Антоний и Луций Красс. С философией его познакомили Филон из Лариссы, стоик Диодот, живший в доме Цицерона, и другие. Юность Цицерона пришлась на период войны с союзниками, а также на время внутренних политических смут.

После первых выступлений и ораторских успехов между 81 и 79 гг., в 79—77 гг., Цицерон уехал путешествовать в Грецию и Малую Азию. Во время полугодового пребывания в Афинах он слушал Антиоха Аскалонского и уже известных в Риме эпикурейцев: Зенона и Федра. Затем он посетил Азиатскую провинцию, оттуда поехал на Родос, где познакомился с Посидонием из Апамеи. На Родосе он изучал риторику в школе создателя так называемого умеренного стиля речи Аполлония Молона, который решительным образом повлиял на формирование собственного стиля речи Цицерона.

В 51—50 гг. стал наместником провинции Киликия в Малой Азии. Эту должность исполнял добросовестно, одержав даже военную победу над парфянами. В гражданской войне между Цезарем и Помпеем Цицерон выступал на стороне Помпея, считая его защитником республиканских идеалов, и последовал за ним в Грецию. После поражения Помпея в 48 г. под Фарсалом в 47 г. возвратился в Италию, примирился с Цезарем, который проявил к нему благосклонность. Цицерон предоставил доказательства своей лояльности в некоторых речах (Pro Marcello, Pro rege Deiotaro). В это непростое время Цицерон переживал также семейный кризис: в 46 г. он развелся с первой женой Теренцией и вступил в неудавшуюся связь с юной Публией.

В 45 г. он пережил смерть любимой дочери от первого брака Туллии. Он уединился в своем доме, вновь ища утешения в философии и литературном труде. Однако ему не удалось остаться наблюдателем развернувшихся событий. В 44 г., после убийства Цезаря, в 14 речах, названных самим Цицероном филиппиками, он напал на Марка Антония, которого считал главным врагом республики, видя спасение в его политическом сопернике — юном Октавиане.

По заключении так называемого II Триумвирата в 43 г. между Антонием, Октавианом и Лепидом, Антоний добился у Октавиана смерти для своего врага. Цицерон был убит 7 декабря 43 г. неподалеку от своей виллы в Формии.

Он развивает взгляды греков, дополняя их собственными наблюдениями из судебной и юридической практики, что позволило актуализировать содержание и придать произведению римский характер. Так, юношеское произведение Цицерона Риторические сочинения (Libri rhetorici) в 2 книгах, от которых сохранилась только часть О содержании (De inventione; 81 г.), носят следы знакомства автора с греческим пособием по риторике Гермагора и анонимным сочинением Rhetorica ad Herennium.

Лучшее же произведение на эту тему Об ораторе (De oratore; 55 г.), выстроенное в форме диалога, направлено на разрешение давнего спора о характерных особенностях красноречия: лежат они в области философии (Аристотель) или риторики (Исократ). Цицерон соединяет эти два взгляда в утверждении, что идеальный оратор, кроме навыков в своем ремесле должен иметь основательное философское образование. Дополнением к этому диалогу является Оратор (Orator; 46 г.), в котором Цицерон нарисовал образ идеального оратора, опираясь на пример Демосфена, свободно владевшего тремя стилями.

Собственные убеждения Цицерон изложил в сочинении Брут, где представил историю римского красноречия и дал указания, как следует произносить речь. Он критикует сторонников так называемого аттицистического стиля, простого, берущего за образец греческого оратора Лисия. Эту тему он поднимает также в небольшой работе О лучшем ораторе (De optimo genere oratorum). В двух произведениях из области риторической техники Цицерон возвращается к тематике, затронутой в Риторических сочинениях. Это Категории риторики (Partitiones oratoriae; 46 г.), разновидность учебного пособия в форме диалога с философской окраской, Топика (44 г.), философско-риторическое произведение, исходным пунктом рассуждений в котором был трактат Аристотеля того же названия. Цицерон излагает здесь квинтэссенцию риторической теории, иллюстрируя ее примерами из области римского права.

Все свои философские произведения Цицерон написал в 54—51 и 46—44 гг. В соответствии с духом времени, Цицерон был эклектиком, то есть черпал свои воззрения из нескольких греческих философских систем. Из стоической философии, представленной в Риме Панетием, он популяризировал прежде всего этику; познакомил Рим с философскими взглядами Новой Академии (Антиох Аскалонский), теория которой о вероятностях была ему близка, и с эпикурейством, выступая, однако, против свободы нравов, которую порой незаслуженно приписывали последователям этой школы.

Наилучшей формой изложения философии Цицерон признал диалог, известный из сочинений Платона, а в особенности Аристотеля; он создал также латинскую философскую терминологию. В обширном творчестве Цицерона внимания заслуживает Республика (De republica; 54—51 гг.) в 6 книгах, сохранилась только часть произведения, в том числе окончание, известное как Сон Сципиона (Somnium Scipionis). Цицерон развивает здесь теорию наилучшего государственного устройства. О законах (De legibus; 51 г.) представляет собой дополнение к трактату Республика. Из 5 книг сохранились целиком первые три, чрезвычайно ценные для изучения римских нравов и обычаев.

Идеи создания обоих вышеназванных произведений созрели под влиянием Платона. О природе богов (De natura deorum; 45 г.) в 3 книгах содержит обзор теории о сущности бога в представлении различных философских школ. Наивысшее благо и наибольшее зло (De finibus bonorum et malorum; 45 г.) в 5 книгах обозревает взгляды различных школ на проблему добра и зла. Это произведение обладает значительными литературными достоинствами.

Тускуланские беседы (Tusculanae disputationes; 45 г.) в 5 книгах заключает в себе рассуждения о счастье и необходимых условиях его достижения. Катон о старости (Cato Maior de senectute; 45 г.), великолепный трактат, посвященный Аттику, в котором Цицерон оспаривает недостатки, приписываемые старости, выдвигая на первый план преимущества этого возраста. Об обязанностях (De officiis; 45 г.) в 3 книгах, последнее философское произведение Цицерона, посвященное сыну Марку, исполнено заботы об общем благе. Цицерон поднимает вопрос выбора между тем, что достойно (honestum), и тем, что полезно (utile). Заслуга Цицерона состоит не только в том, что он познакомил Рим с греческой философией, но и в том, что в своих произведениях он сопоставлял греческую философскую мысль с римской традицией и римской действительностью, среди прочего посредством иллюстрирования тезисов римскими примерами.

Из корреспонденции Цицерона нам известны почти 1 000 писем, составленных в 4 сборника. Письма к знакомым (Epistulae ad familiares) в 16 книгах (название происходит от гуманистов) включают в себя переписку Цицерона с различными знакомыми ему людьми, а также их письма к Цицерону. Среди прочих мы находим письма Катона, Марка Лепида, Азиния Полиона. Письма к Аттику (Epistulae ad Atticum; 68—44 гг.) в 16 книгах. Сборник содержит почти исключительно письма Цицерона к его другу Помпонию Аттику. Это наиболее личные и искренние письма, представляющие собой источник познания личности автора, а прежде всего — возможность исследовать окружение писателя.

Письма к брату Квинту (Epistulae ad Quintum fratrem; 60—54 гг.), малый сборник в 3 книгах, содержит письма Цицерона к брату Квинту и среди них — первый подробнейший трактат об управлении провинцией, написанный в ответ на письмо брата для Цицерона, когда последний хлопотал о консульстве. Письма к Марку Бруту (Epistulae ad M. Brutum; 43 г.) в 2 книгах содержат корреспонденцию Цицерона с Брутом, одним из убийц Цезаря, а также Брута с Цицероном; среди этих писем находится и письмо Брута Аттику. Письма Цицерона отражают общественную жизнь Рима в период упадка республики на протяжении четверти века, представляя собой ценный документ эпохи, выявляя как человеческие слабости, так и благородство Цицерона. В письмах Цицерон предстает прекрасным стилистом, а их язык позволяет нам судить о повседневной латыни образованных сословий. Лишь короткие отрывки дошли до нас от поэтического творчества Цицерона.

Несколько более крупные фрагменты сохранились от поэмы Аратея, представлявшей перевод греческого произведения Арата под названием Феномены, расширенного Цицероном за счет данных, почерпнутых у комментаторов Арата. О своем консульстве (De consulatu suo), поэма, описывающая деяния Цицерона во время его консульства, в 3 песнях стала причиной его столкновения с Помпеем и недовольства последнего. Из нее сохранилось 3 стиха. Разделение наследия Цицерона на речи и риторические и философские трактаты было введено исключительно для упрощения, ибо в действительности эти три стороны его творчества тесно связаны между собой. Проза в произведениях Цицерона достигает вершин мастерства, обеспечивая ему первое место среди латинских стилистов. Весь период, в который творил Цицерон, называется в истории литературы веком Цицерона. Произведения Цицерона и его личность оказали значительное влияние на создателей европейской культуры.

(1) В эти дни, когда я отчасти или даже совсем освободился от судебных защит и сенаторских забот, решил я, дорогой мой Брут, послушаться твоих советов и вернуться к тем занятиям, которые всегда были близки моей душе, хоть и времени прошло много, и обстоятельства были неблагоприятны. А так как смысл и учение всех наук, которые указывают человеку верный путь в жизни, содержится в овладении тою мудростью, которая у греков называется философией, то ее-то я и почел нужным изложить здесь на латинском языке. Конечно, философии можно научиться и от самих греков — как по книгам, так и от учителей, — но я всегда был того мнения, что наши римские соотечественники во всем как сами умели делать открытия не хуже греков, так и заимствованное от греков умели улучшать и совершенствовать, если находили это достойным своих стараний.

(2) Наши нравы и порядки, наши домашние и семейные дела — все это налажено у нас, конечно, и лучше и пристойнее; законы и уставы, которыми наши предки устроили государство, тоже заведомо лучше; а что уж говорить о военном деле, в котором римляне всегда были сильны отвагой, но еще сильнее умением? Поистине, во всем, что дается людям от природы, а не от науки, с нами не идут в сравнение ни греки и никакой другой народ: была ли в ком такая величавость, такая твердость, высокость духа, благородство, честь, такая доблесть во всем, какая была у наших предков?

(4) Если бы Фабий, один из знатнейших римлян, удостоился хвалы за свое живописание, то можно ли сомневаться, что и у нас явился бы не один Поликлет и Паррасий[4]? Почет питает искусства, слава воспламеняет всякого к занятию ими, а что у кого не в чести, то всегда влачит жалкое существование. Так, греки верхом образованности полагали пение и струнную игру — потому и Эпаминонд, величайший (по моему мнению) из греков, славился своим пением под кифару, и Фемистокл незадолго до него, отказавшись взять лиру на пиру, был сочтен невеждою. Оттого и процветало в Греции музыкальное искусство: учились ему все, а кто его не знал, тот считался недоучкою.

(5) Далее, выше всего чтилась у греков геометрия — и вот блеск их математики таков, что ничем его не затмить; у нас же развитие этой науки было ограничено надобностями денежных расчетов и земельных межеваний.

Красноречием зато мы овладели очень скоро; и ораторы наши сперва были не учеными, а только речистыми, но потом достигли и учености. Учеными, по преданию, были и Гальба[5], и Африкан, и Лелий; не чуждался занятий даже их предшественник Катон; а после них были Лепид, Карбон, Гракхи[6]и затем, вплоть до наших дней, такие великие ораторы, что здесь мы ни в чем или почти ни в чем не уступаем грекам. Философия же, напротив, до сих пор была в пренебрежении, так ничем и не блеснув в латинской словесности, — и это нам предстоит дать ей жизнь и блеск, чтобы, как прежде, находясь у дел, приносили мы посильную пользу согражданам, так и теперь, даже не у дел, оставались бы им полезны.

(6) Забота эта для нас тем насущнее, что много уже есть, как слышно, латинских книг, писанных наспех мужами весьма достойными, но недостаточно для этого подготовленными[7]. Ведь бывает, что человек судит здраво, но внятно изложить свои мысли не может, — ничего особенного в этом нет; но когда человек, не умея говорить ни связно, ни красиво, ни сколько-нибудь приятно для читателя, пытается излагать свои размышления в книгах, то этим он во зло употребляет и время свое, и книги. Поэтому-то и читают такие сочинения только сами они да их друзья — никому другому до них и дела нет, кроме тех, кто так же считает для себя дозволенным писать, что ему вздумается. Вот почему и решили мы: если усердие наше принесло хоть какую-то похвалу нашему красноречию, то с тем большим усердием должны мы явить людям тот исток, из которого исходило само это красноречие, — исток философии.

(7) И вот как некогда Аристотель, муж несравненного дарования, знания и широты, возмутясь успехом ритора Исократа[8], стал сам учить юношей хорошо говорить, соединяя тем самым мудрость с красноречием, — так и мы теперь рассудили: не оставляя прежних наших занятий витийством, предаться также и этой науке, много обширнейшей и важнейшей. Ведь я всегда полагал, что только та философия настоящая, которая о самых больших вопросах умеет говорить пространно и красноречиво; и занимался я ею так усердно, что даже позволил себе устраивать уроки ее на греческий лад. Так что вскоре после твоего отъезда, милый Брут, я и попробовал испытать в этом свои силы, воспользовавшись тем, что на Тускуланской моей вилле как раз собралось много моих друзей. Когда-то я устраивал декламации[9]на судебные темы и не оставлял этого упражнения дольше всех; а теперь, на старости лет, подобные рассуждения заменили мне декламации: я предлагал назначить, кто о чем хочет услышать, а потом, сидя или прохаживаясь, начинал рассуждать.

(8) Вот такие уроки (или, по-ученому говоря, лекции) я вел пять дней и записал в пяти книгах. Делалось это так: когда кто хотел о чем-нибудь послушать, тот сперва сам говорил, что он об этом думает, а потом уже я выступал с противоположным суждением. Ты ведь знаешь, что именно таков старинный сократический обычай — оспаривать мнение собеседника; Сократ считал, что так легче всего достичь наибольшего приближения к истине. Впрочем, чтобы понятнее было, в чем состояли эти наши споры, я изложу их тебе, словно не рассказывая, а показывая. Вот как, стало быть, мы начали:

(9) — Мне представляется, что смерть есть зло.

— Для кого? Для тех, кто умер, или для тех, кому предстоит умереть?

— И для тех, и для других.

— Если смерть — зло, то она — и несчастье?

— Стало быть, несчастны и те, кто уже умер, и те, кому это еще предстоит?

— Стало быть, все люди несчастны?

— Все без исключения.

— В таком случае и при таком рассуждении все, кто рожден или будет рожден, не только несчастны, но и навеки несчастны? Если бы ты сказал, что несчастны только те, кому предстоит умереть, то это относилось бы ко всем без исключения живущим (ибо всем предстоит умереть), но, по крайней мере, смерть была бы концом их несчастий. Если же даже мертвые несчастны, то поистине мы рождаемся на вековечное несчастие. Ведь тогда несчастны даже те, кто уже сто тысяч лет как умерли, да и вообще все, кто когда- либо был рожден на свет.

Читайте также: