Токарева инструктор по плаванию краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Рассказы Виктории Самуиловны Токаревой (род. 1937) вызывают у школьников живой, неподдельный интерес. Они являются современным “зеркалом” вечных проблем, поднятых классиками русской литературы. В этих рассказах идёт откровенный разговор с читателем о современной жизни, о бедности и богатстве, чести и бесчестии, нравственном и безнравственном. Лаконичное выражение мыслей, виртуозное владение словом, ироничные и умные замечания о людях и их поступках — вот что отличает стиль писательницы. Главный герой её рассказов — человек, нравственная природа которого многогранна, неоднозначна и противоречива. Герои Токаревой, будь то женщины или мужчины, дети или старики, счастливые или несчастливые, думают так же, как любой из нас.

Все эти качества прозы Виктории Токаревой делают её произведения доступными для понимания, поэтому, очевидно, ученики с интересом “открывают” для себя её рассказы в школе, а потом с удовольствием читают их самостоятельно.

Для работы на уроке я выбрала форму комментированного чтения. И не только потому, что бывает сложно найти достаточное количество текстов для всех учеников: такой своеобразный “театр одного актёра” в лице учителя способен заворожить ребят, создать особую атмосферу для восприятия. По ходу чтения есть возможность задать вопрос, что-то обсудить, обозначить узловые моменты произведения, обратить внимание на тот или иной поворот сюжета, особенность произведения. Результатом обсуждения рассказа, как правило, являются рецензии, письменные обобщения обсуждаемого круга вопросов, эссе.

Литература — это всё же жизнь души человеческой, никак не идея.
Рассказ должен разбередить душу, войти прямо в сердце, утешить, успокоить. (Василий Шукшин)

Предварить чтение можно такими словами: “Рано или поздно каждый человек оказывается перед нравственным выбором: с кем он, за кого, во имя чего живёт, какие ценности являются для него определяющими. Вот так и героям рассказа Виктории Токаревой пришлось сделать свой нравственный выбор. Что же оказалось на чаше их жизненных весов? Давайте попробуем вместе разобраться в прочитанном”.

Затем учащиеся получают задание: по ходу чтения и обсуждения заполнить “чаши” условных “весов нравственного выбора” и определить конфликт произведения. В результате в их тетрадях должен оказаться рисунок весов, на одной чаше которых — деньги, власть, “я”, на другой — честь, порядочность, совесть.

Герои рассказа — знакомый с буйной молодостью и тоскливой старостью дьявол мистер Соколов и англичанин, безработный актёр Ник. Был он талантлив и счастлив, была в его жизни работа, были семья, перспективы. Только всё это уже в прошлом. Писательница не случайно использует для обозначения прошедшего времени стремительный глагол “просверкнула”. Вспыхнув, словно молния, надежда мгновенно покинула человека и сделала его несчастным.

Жизненные ценности у Ника такие же, как у русских, немцев, французов, и несчастлив он так же, как и все люди в мире. Жизнь “на руинах” сломала его, он “винит” всех вокруг и по-детски “обижается”.

Показывая страдания человека, Токарева точно определяет довлеющую роль денег в мире. У Ника их нет, поэтому рушится всё: страдает больная мать, уходит жена к состоятельному врачу. И ему, талантливому человеку, приходится работать официантом.

Соколов — глубокий старик, давно “изживший себя”. Он фантастически богат, но немощен. Его, русского по происхождению, вывезенного восьмилетним мальчиком из России, тянет на родину. Ностальгия это или прихоть — решать читателю. Точными штрихами, беспристрастно описывает Токарева важное и в судьбе Соколова, и в его незаурядной личности: “В молодости это был пьяница, развратник, обжора и драчун”. Теперь всё в прошлом: он болен и устал от жизни, ему скучно жить. Автор делает свои выводы: “Скука порождает пустоту, пустота — тоску, тоска — зависть и ненависть к живущим”.

Разве можно так ненавидеть людей в восемьдесят три года? Ненависть Соколова особенная, изощрённая. Он хочет быть зрителем “в инвалидном кресле”, а играть будут для него другие. Он придумал глубокомысленную, но полную цинизма формулу оправдания своей дьявольской сущности: “жить вместо него” теперь будет гордый и достойный человек, которого жалко ломать, но “очень хочется”.

Внешность человека порой обманчива. Старик кажется симпатичным, лёгким, а его большие глаза распахнуты миру. Но позже, прочитав рассказ, понимаешь, что Соколов — символический образ дьявола, хоть раз появляющегося в жизни человека.

Вчитываясь в каждую многозначительную фразу, в каждое слово, сказанное писательницей, осознаёшь главное: молодость альтруистична, старость эгоистична, молодость красива, но безобразна старость, в молодости есть надежды, а к старости, к сожалению, остаётся пустота. Но в жизни есть немало примеров, когда до преклонных лет люди сохраняли человеческое достоинство и оставались полными жизни. Значит, деньги не просто зло, они способны растлевать душу человека. В молодости они нужны, чтобы вести достойную жизнь, а в старости — для достойного её завершения.

“Бесовская” сущность натуры Соколова обнажается в его безнравственных просьбах. Словно Мефистофель, проверяя в своём подопечном прочность его нравственных принципов, он предлагает Нику есть “икру ложками”, кощунственно смеяться и предать за деньги любовь.

Ник сам поставил себе и просьбам Соколова диагноз, говоря, что он продал свои “честь и совесть” дьяволу и теперь “должен стать мерзавцем”. Герой, осознав это, испытывает чувство стыда после выполнения каждой просьбы старика.

“Грустное и смешное рядом”, — изрекает философскую истину Соколов, не понимая высокого её смысла. Он вообще не в состоянии осознать степень своей причастности к развращению чистой души Ника. Оказывается, быть “мерзавцем” Соколов учился в похожих обстоятельствах.

Ник оказался сильным человеком. Умение видеть “жёлтые и багряные листья”, ощущать “тёмно-зелёный бархат” склонов, слышать пение жаворонка в небе возвращает героя к его высокому человеческому состоянию души.

Нравственным завещанием Нику явились три слова в предсмертном письме Соколова: “Живи вместо меня”. Жить теперь для Ника — значит продолжать достойно свою жизнь и “переписать набело” судьбу другого человека.

Кто в произведении представляет поколение “отцов”, кто — “детей”?
Каков характер конфликта (социальный, семейный, возрастной)?
Каковы основные проблемы, по которым происходит спор?
На чьей стороне победа?
На чьей стороне правда?
В чём сходство и различие проблемы “отцов” и “детей” в XIX и XX веках? (Общий вопрос для обсуждения.)

Что отличает человека нового поколения?
Почему происходит непонимание между матерью и дочерью?
Как бы вы смогли объяснить поведение матери и дочери?
Что нужно для того, чтобы пришло взаимопонимание?

Прежде всего, молодое поколение отличает стремление к индивидуальности. Хочется быть не похожим на других. “Ну, объясни, — просит мама, — что вы за люди? Что это за поколение такое?” “При чём тут поколение? — заступаюсь я. — Я уверена, стоит тебе только намекнуть, как всё поколение тут же ринется за солью, и только я останусь в стороне от этого общего движения”.

У героини рассказа на многое есть своя точка зрения, но вот держать её ей всегда приходится при себе. Почему? Потому что мать просто не желает слышать дочь, считая к тому же своё мнение единственно правильным. “Ты вообще ни на что не имеешь никакого права. Потому что ты никто, ничто и звать никак”, — слышим мы её слова в адрес дочери, закончившей школу и неделю назад провалившейся на вступительных экзаменах в педагогический институт, дочери, которой так нужны сейчас понимание, поддержка. Что это — эгоизм, чёрствость? Интересно, что сама героиня находит ответ на этот вопрос: “Никто в этой жизни не любит меня больше, чем мать, и никто не умеет сильнее обидеть”. В философии это называется “единство и борьба противоположностей”. И ещё: “Надо уметь отделять рациональное от эмоционального. Родители на то и созданы, чтобы воспитывать, а дети для того и существуют, чтобы создавать поводы для забот. Каждое поколение испытывает на себе любовь родителей и неблагодарность детей”.

Как это просто и как. страшно! Так хочется пробить эту стену непонимания. Наверное, это не так уж и сложно. Ведь смогла же героиня рассказа другими глазами взглянуть на мать, которую обвиняла и в отсутствии чувства юмора, и в том, что мать, преподаватель зарубежной литературы в институте, сама не понимает эту самую литературу, в том, что порою лупила её от элементарного бессилия, что во всём видела проблемы, а ещё — “заставляла каждый день искать смысл жизни”.

Случайное знакомство в кинотеатре с молодым человеком, которого она назвала про себя Ив Монтан, помогло ей постичь простые истины: “Всё бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтоб было. Поэтому надо уметь радоваться тому, что есть, а не печалиться о том, чего нет”. А ещё то, что мать её — просто “несчастная баба”, что она тоже когда-то была молодой, всю жизнь одна воспитывала дочь, занимаясь нелюбимым делом и не встретив “своего” мужчину, что “у неё ничего не получилось, потому что всё бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтобы было”.

“Когда я вернулась домой, мама подметала квартиру — наводила мещанский уют. Уют современных мещан, которые живут медленно и невнимательно”. “Живут медленно и невнимательно. ” Вот оно, наверное, решение проблемы взаимопонимания: взрослым успевать за быстро меняющимся миром и быть внимательнее к собственным детям, детям — иногда научиться смотреть на родителей “по-другому”. Впрочем, каждый может прийти к собственному осмыслению этой проблемы. Главное, чтобы было желание думать о ней. Рассказы Токаревой, повторим, это желание в старшеклассниках активно пробуждают.

О чём заставляет нас задумываться автор?
Какие образы в рассказе показались вам символичными? Какие реминисценции (отзвук иного произведения) они вызывают?
На какие моменты, эпизоды в рассказе обратили особое внимание, что хотелось бы обсудить?
Что бы вы написали в рецензии на рассказ?

У поэта Якова Белинского есть такие строки:

Судьба? Пути и перепутья? Тракты.
То вдаль зовёт, то гасит нас, губя.
Судьба — предначертанье? Нет. Характер!
Судьба — не вне, она — внутри тебя.

Действительно, свою судьбу каждый человек делает сам. Вот только иногда жизнь даёт шанс прислушаться к самому себе, оглянуться на прожитую жизнь и сделать выбор на дороге по имени Судьба. Вот так и герою рассказа Климову, человеку среднего возраста, пребывающему в полном достатке, вдруг представилась возможность заглянуть в себя.

Казалось бы, тихий отдых в санатории, редкое, ненавязчивое общение с соседями по столику в столовой (счастливая молодая пара — Олег и Лена и деликатная старушка, похожая на засушенного кузнечика) — что ещё нужно? Но когда “мозг не занят”, он устремляется в воспоминания, а ещё — в размышления. Особенно если гулять по лесу, что расположен рядом с территорией санатория.

Больше всего на свете Климов любил лес. Несмотря на возраст, сохранилось в душе детское поверье, что “в лесу среди деревьев присутствует какой-то очень дальний родственник, живший ещё во времена Ивана Грозного”. “Лес мирил его с прошлым и настоящим. В лесу он не испытывал сиротливой заброшенности, какую он ощущал, скажем, в вагоне метро”. Возле высокой сосны, где дорога разветвлялась на три рукава, Климов остановился, как русский богатырь, в раздумье, какую дорогу выбрать. В это время из-за дерева вышла кошка — тощая и злая, буквально потерявшая кошачий вид, с “жёлтыми, цвета древесных опилок” глазами, голодными и кричащими. Простое решение — покормить — пришло сразу же, благо что в столовой санатория всегда остаются объедки.

Единение кошки и человека оказалось нарушено строгим голосом сестры-хозяйки: “И не вздумайте брать её в номер. У нас в помещении животные запрещены”. Сколько этих жизненных запретов — “невозможно”, “нельзя”, “ни в коем случае” — сопровождают нас на жизненном пути! И как правило, мы руководствуемся голосом рассудка, а не голосом сердца. Климов посадил кошку на плечо и пошёл обратно, на развилку трёх дорог. Останься кошка на развилке, куда усадил её Климов, быть может, встреча с ней для героя прошла бы бесследно, но кошка, подумав, двинулась вслед за ним. “Ни стыда ни совести”, — промолвил Климов и, поскольку “отсутствие совести у одного рождает бессовестность у другого”, метнул в кошку сук, чтобы та перестала преследовать его. “Какой же ты подлец!” — легко было прочитать в глазах у кошки. “И очень хорошо”, — парировал Климов. Но спокойствие уже было нарушено.

Весь его путь обратно — череда символов. Это и лыжня, по которой красиво шли влюблённые Олег и Лена, одетые в ярко-голубой и ярко-оранжевый костюмы; им, вероятно, в этот миг казалось, что так ровно и ясно в жизни будет всегда. Глядя на них, Климов, вспомнил, как сам в юности катался на лыжах, одеваясь как на субботник — в последнее рванье. Казалось бы, что тут особенного. Но в тот момент ему почудилось: “было упущено в жизни что-то, связанное с достоинством”. Дальше Климов вышел к реке, укутанной снегом, и потом долго смотрел на двух мальчишек с портфелями, которые шли по тропинке, словно “шли навстречу своей жизни, не обычной, может быть, судьбе, и не тяготились повседневностью”. А вот Климов тяготился ею, потому что был внутренне недоволен сделанным выбором.

Обедать Климову расхотелось, он забылся в своём номере каким-то тяжёлым сном, так что проснулся только ночью, захотелось выйти на улицу. На небе светила луна, и от неё шло какое-то странное свечение. Невольно вспомнилось, как двадцать два года назад было точно такое же небо и деревья, отчётливые в лунном свете, была Леночка Чудакова, дешёвый портвейн и — напор счастья, уверенность в полной реализации своей личности, своей любви. А что было в его жизни потом? Были одинаково минуты счастья и несчастья, но, казалось, не было чего-то главного. Быть может, где-то, когда-то, на какой-то развилке своего жизненного пути он проглядел свою “кошку”?

“Климов остановился и вдруг заметил, что стоит на перекрёстке трёх дорог”. Вот только вдруг ли? Ему увиделось, что кошка сидит на том же месте, где он её оставил. Он устремился к дереву, но это был лишь сук, которым он в неё бросил. “Климов стоял и слушал в себе опустошение”. А луна стояла над Климовым в этот момент и была похожа на светящийся череп. Жёлтая Луна над голубой Землёю. Словно кошачьи глаза над оранжево-голубым счастьем молодости. Словно боль и предательство желтого цвета над мечтою голубого.

Тут можно читать бесплатно Виктория Токарева - Инструктор по плаванию. Жанр: Современная проза издательство неизвестно, год неизвестен. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте knigi-for.me (knigi for me) или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.

Виктория Токарева - Инструктор по плаванию краткое содержание

Виктория Токарева - Инструктор по плаванию - описание и краткое содержание, автор Виктория Токарева , читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки Kniga-for.me

Виктория Токарева - Инструктор по плаванию читать онлайн бесплатно

Инструктор по плаванию

Я лежу на диване и читаю учебник физики.

Когда в катушке тока нет,
Кусок железа неподвижен…

Ни катушка, ни кусок железа меня не интересуют совершенно. Я изучаю физику для двух людей: для мамы и для Петрова.

Петрова недавно видели с красивой блондинкой. Я понимаю, что обижаться — мещанство и чистейший эгоизм.

В комнату вошла моя мама и сказала:

— Если ты сию минуту не встанешь и не пойдёшь за солью, я тебе всю морду разобью!

Надо заметить, что моя мама преподаватель зарубежной литературы в высшем учебном заведении. У неё совершенно отсутствует чувство юмора. Пианино она называет музыкальным инструментом, комнату — жилой площадью, а моё лицо — мордой.

Юмор — это явление социальное. Он восстанавливает то, что разрушает пафос. В нашей жизни, даже в моем поколении, было много пафоса. Зато теперь, естественно, много юмора.

— Ну, объясни, — просит мама, — что вы за люди? Что это за поколение такое?

Мама умеет за личным видеть общественное, а за частным — общее.

— При чем тут поколение? — заступаюсь я. — Я уверена, стоит тебе только намекнуть, как все поколение тут же ринется за солью, и только я останусь в стороне от этого общего движения.

Мама привычным движением берет с полки первый том Диккенса и, не целясь, кидает в мою сторону. Я втягиваю голову в плечи, часто мигаю, но делаю вид, что ничего не произошло.

Я понимаю — дело не в поколении, а в том, что неделю назад я провалилась в педагогический институт и теперь мне надо идти куда-то на производство. Я вообще могу остаться без высшего образования и не принести обществу никакой пользы.

Не знаю — можно ли понять до конца писателя Диккенса, но понять на слух лекции мамы невозможно. Не представляю, как выходят из этого положения студенты.

Эту точку зрения, так же, как и ряд других, я держу при себе до тех пор, пока мама не кидает в меня щёткой для волос. После чего беседа налаживается.

— Ну что ты дерёшься? — обижаюсь я. — Каждый должен делать то, что у него получается.

Я намекаю на мамину деятельность, но она намёков не понимает.

— А что у тебя получается? Что ты хочешь?

— Откуда я знаю? Я себя ещё не нашла.

Это обстоятельство пугает маму больше всего на свете. Если я не нашла себя в первые 18 лет, то неизвестно, найду ли себя к следующим вступительным экзаменам.

— Ты посмотри на Леру, — советует мама.

Лера поступила во ВГИК на киноведческий факультет Кто-то будет делать кино, а она в нем ведать.

— А ты посмотри на Соню, — предлагаю я свою кандидатуру. — По два года сидела в каждом классе, а сейчас вышла замуж за капиталиста. В Индии живёт.

— В Индии нищета и инфекционные заболевания, — компетентно заявляет мама.

— Вокруг Сони нищета, а её индус дом имеет и три машины.

— Тебе это нравится?

— Нищета не нравится, а три машины — хорошо.

— А что она будет делать со своим индусом? — наивно интересуется мама.

— То, что делают муж и жена.

— Муж и жена разговаривают. А о чем можно говорить с человеком, который не понимает по-русски?

— Можно научить разговаривать, а научить понимать — нельзя.

— Ты тоже со мной разговариваешь, а меня совершенно не понимаешь. Какая в этом случае разница — жить с тобой или с индусом?

— Таня, если ты будешь так отвечать, — серьёзно предупреждает мама, — я тебе всю морду разобью.

— А что, я не имею права слова сказать?

— Не имеешь. Ты вообще ни на что не имеешь никакого права. Потому что ты никто, ничто и звать никак. Когда мне было столько, столько тебе сейчас, я жила в общежитии, ела в день тарелку пустого супа и ходила зимой в лыжном костюме. А ты… Посмотри, как ты живёшь!

Мама думает, что трудности — это голод и холод. Голод и холод — неудобства. А трудности — это совсем другое.

Я никто, ничто и звать никак. Разве это не трудность?

У Петрова — блондинка. А это не трудность?

— У нас были общие радости и общие трудности, — продолжает мама свою мысль.

— Тогда были общие, — говорю я, — а сейчас у каждого свои.

Мама стремительно смотрит вокруг себя, задерживается глазами на керамический пепельнице. Так спорить невозможно. Я предупреждаю об этом вслух, но мама с моим заявлением не считается. И через пять минут в комнате соседей покачивается люстра и нежно звенит в серванте хрусталь.

А ещё через пять минут я стою, но уже не в комнате, а на улице, посреди двора.

Подруга Лера сказала бы по этому поводу так:

"Надо уметь отделять рациональное от эмоционального. Родители на то и созданы, чтобы воспитывать, а дети для того и существуют, чтобы создавать поводы для забот.

Каждое поколение испытывает на себе любовь родителей и неблагодарность детей. Что же касается индуса, то тут особенно важно отделить рациональное от эмоционального. Ни в коем случае нельзя ориентироваться на страсть, надо учитывать перспективы отношений, брать мужа на вырост".

Петров — муж на вырост. Через 10 лет он станет молодым профессором, а я женой молодого профессора. Я буду приносить пользу мужу, а он всему обществу — за меня и за себя. Жаль, что Петров женится не на мне, а на блондинке. Хотя их отношения с блондинкой ни на чем не стоят, а у нас с Петровым общее прошлое: мы вместе рыли картошку в колхозе. Может быть, когда-нибудь он вспомнит об этом и позвонит мне по телефону.

Петров очень остроумный человек. Он весь состоит из формул и юмора. Юмор, конечно, восстанавливает то, что разрушает пафос, но когда его очень много — он сам начинает разрушать. Так же, как ангина, разрушает сердце. От частых ангин бывает недостаточность митрального клапана, с этим очень неудобно жить. А от хронического юмора образуется цинизм, с которым жить очень удобно, потому что человек все недооценивает. Всему назначает низкую цену.

А я ничего не знаю и не умею. Потому что я себя не нашла. И меня никто не нашёл.

Рядом с нашим домом продовольственный магазин, а возле магазина большая лужа. Зимой она замерзает, тогда дворничиха Нюра посыпает её песком или крупной солью, чтобы люди не падали. Сейчас конец августа, начало дня, лужа стоит полная и белая от молока. Вчера в неё с грузовика свалился ящик с шестипроценткым молоком.

Возле лужи собираются кошки, они спокойно сидят, вытянув хвосты, а люди куда-то торопятся, и всем своё дело кажется самым важным.

У меня развито стадное чувство. Когда я вижу бегущих людей, я бегу вместе со всеми, даже если мне надо в противоположную сторону.

Однажды мы с Лерой собрались на её дачу и приехали с этой целью на Савёловский вокзал. Лера пошла за билетами, а я осталась ждать на платформе. В это время со второго пути отправлялся поезд, который редко ходит и далеко везёт. Вокруг меня все пришло в движение и устремилось ко второму пути. Люди бежали так, будто это был самый последний поезд в их жизни и вёз их не в Дубну, а в долгую счастливую жизнь.

Я услышала в своей душе древний голос и бросилась бежать вместе со всеми, не различая в общем топоте своего собственного. Когда я вскочила в вагон, то испытала облегчение, доходящее до восторга. Потом, конечно, я испытала оторопь и растерянность, но это было уже потом, когда поезд тронулся.

Лера не понимает, как можно вскочить в ненужный тебе поезд. Она до сих пор не понимает, а я до сих пор не могу объяснить.

В комнату вошла моя мама и сказала:

– Если ты сию минуту не встанешь и не пойдешь за солью, я тебе всю морду разобью!

Надо заметить, что моя мама преподаватель зарубежной литературы в высшем учебном заведении. У нее совершенно отсутствует чувство юмора. Пианино она называет музыкальным инструментом, комнату – жилой площадью, а мое лицо – мордой.

Юмор – это явление социальное. Он восстанавливает то, что разрушает пафос. В нашей жизни, даже в моем поколении, было много пафоса. Зато теперь, естественно, много юмора.

– Ну объясни, – просит мама, – что вы за люди? Что это за поколение такое?

Мама умеет за личным видеть общественное, а за частным – общее.

– При чем тут поколение? – заступаюсь я. – Я уверена, стоит тебе только намекнуть, как все поколение тут же ринется за солью, и только я останусь в стороне от этого общего движения.

Мама привычным жестом берет с полки первый том Диккенса и не целясь кидает в мою сторону. Я втягиваю голову в плечи, часто мигаю, но делаю вид, что ничего не произошло.

Я понимаю – дело не в поколении, а в том, что неделю назад я провалилась в педагогический институт и теперь мне надо идти куда-то на производство. Я вообще могу остаться без высшего образования и не принести обществу никакой пользы.

Не знаю – можно ли понять до конца писателя Диккенса, но понять на слух лекции мамы невозможно. Не представляю, как выходят из этого положения студенты.

Эту точку зрения, так же как и ряд других, я держу при себе до тех пор, пока мама не кидает в меня щеткой для волос. После чего беседа налаживается.

– Ну что ты дерешься? – обижаюсь я. – Каждый должен делать то, что у него получается.

Я намекаю на мамину деятельность, но она намеков не понимает.

– А что у тебя получается? Что ты хочешь?

– Откуда я знаю? Я себя еще не нашла.

Это обстоятельство пугает маму больше всего на свете. Если я не нашла себя в первые восемнадцать лет, то неизвестно, найду ли себя к следующим вступительным экзаменам.

– Ты посмотри на Леру, – советует мама.

Лера поступила во ВГИК на киноведческий факультет. Кто-то будет делать кино, а она в нем ведать.

– А ты посмотри на Соню, – предлагаю я свою кандидатуру. – По два года сидела в каждом классе, а сейчас вышла замуж за капиталиста. В Индии живет.

– В Индии нищета и инфекционные заболевания, – компетентно заявляет мама.

– Вокруг Сони нищета, а ее индус дом имеет и три машины.

– Тебе это нравится?

– Нищета не нравится, а три машины – хорошо.

– А что она будет делать со своим индусом? – наивно интересуется мама.

– То, что делают муж и жена.

– Муж и жена разговаривают. А о чем можно говорить с человеком, который не понимает по-русски?

– Можно научить разговаривать, а научить понимать – нельзя.

– Ты же со мной разговариваешь, а меня совершенно не понимаешь. Какая в этом случае разница – жить с тобой или с индусом?

– Таня, если ты будешь так отвечать, – серьезно предупреждает мама, – я тебе всю морду разобью.

– А что, я не имею права слова сказать?

– Не имеешь. Ты вообще ни на что не имеешь никакого права. Потому что ты никто, ничто и звать никак. Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я жила в общежитии, ела в день тарелку пустого супа и ходила зимой в лыжном костюме. А ты… Посмотри, как ты живешь!

Мама думает, что трудности – это голод и холод. Голод и холод – неудобства. А трудности – это совсем другое.
Я никто, ничто и звать никак. Разве это не трудность?

У Петрова – блондинка. А это не трудность?

– У нас были общие радости и общие трудности, – продолжает мама свою мысль.

– Тогда были общие, – говорю я, – а сейчас у каждого свои.

Мама стремительно смотрит вокруг себя, задерживается глазами на керамической пепельнице. Так спорить невозможно. Я предупреждаю об этом вслух, но мама с моим заявлением не считается. И через пять минут в комнате соседей покачивается люстра и нежно звенит в серванте хрусталь.

А еще через пять минут я стою, но уже не в комнате, на улице, посреди двора.

Подруга Лера сказала бы по этому поводу так:

Петров – муж на вырост. Через десять лет он станет молодым профессором, а я женой молодого профессора. Я буду приносить пользу мужу, а он всему обществу – за меня и за себя. Жаль, что Петров женится не на мне, а на блондинке. Хотя их отношения с блондинкой ни на чем не стоят, а у нас с Петровым общее прошлое: мы вместе рыли картошку в колхозе. Может быть, когда-нибудь он вспомнит об этом и позвонит мне по телефону.

Петров очень остроумный человек. Он весь состоит из формул и юмора. Юмор, конечно, восстанавливает то, что разрушает пафос, но когда его очень много – он сам начинает разрушать. Так же, как ангина разрушает сердце. От частых ангин бывает недостаточность митрального клапана, с этим очень неудобно жить. А от хронического юмора образуется цинизм, с которым жить очень удобно, потому что человек все недооценивает. Всему назначает низкую цену.

А я ничего не знаю и не умею. Потому что я себя не нашла. И меня никто не нашел.

Рядом с нашим домом продовольственный магазин, а возле магазина большая лужа. Зимой она замерзает, тогда дворничиха Нюра посыпает ее песком или крупной солью, чтобы люди не падали. Сейчас конец августа, начало дня, лужа стоит полная и белая от молока. Вчера в нее с грузовика свалился ящик с шестипроцентным молоком.

Возле лужи собираются кошки, они спокойно сидят, вытянув хвосты, а люди куда-то торопятся, и всем свое дело кажется самым важным.

Однажды мы с Лерой собрались на ее дачу и приехали с этой целью на Савеловский вокзал. Лера пошла за билетами, а я осталась ждать на платформе. В это время со второго пути отправлялся поезд, который редко ходит и далеко везет. Вокруг меня все пришло в движение и устремилось ко второму пути. Люди бежали так, будто это был самый последний поезд в их жизни и вез их не в Дубну, а в долгую счастливую жизнь.

Я давно миновала свой двор и несколько улиц, когда увидела бегущих людей. Они пронеслись мимо меня, потом остановились – в передних рядах произошла кратковременная борьба. Потом все повернулись и бросились в другую сторону.

Сегодня я тоже отхожу в сторону и смотрю, как ведут себя возле театра. Если бы в кассе были свободные билеты, людям хотелось бы на спектакль гораздо меньше или не хотелось бы совсем.

Ко мне подошла блондинка в белом пальто и таинственно спросила:

– Можно вас на минуточку?

– Можно, – согласилась я и пошла за ней следом. Я не понимала, куда она меня ведет и с какой целью. Может быть, это была блондинка Петрова и ей совестно смотреть мне в лицо?

Блондинка тем временем остановилась и достала из лакированной сумочки билет – голубой, широкий и роскошный.

– Продаете? – догадалась я.

У меня в кармане было семь копеек – ровно на пачку соли.

– Отдаю, – поправила меня блондинка.

– Он мне даром достался.

– А почему мне, а не им? – Я кивнула в сторону дышащей толпы.

– Боюсь, – созналась блондинка. – Растерзают.

Я обрадовалась и не знала, как приличнее: скрыть радость или, наоборот, обнаружить.

– Вам правда не жалко?

– Правда. Я вечером посмотрю в лучшем составе.

– Тогда спасибо, – поблагодарила я, обнаруживая радость одними глазами, как собака.

Мы улыбнулись друг другу и разошлись довольные: я тем, что пойду в театр, а она тем, что не пойдет.

Есть зрители неблагодарные: им что ни покажи – все плохо. Я – благодарный зритель. Мне что ни покажи – все хорошо.

Мои реакции совпадают с реакцией зала, просто они ярче проявлены. Если в зале призадумываются – я плачу, а если улыбаются – хохочу.

Мне все сегодня нравится безоговорочно: пьеса, которая ни про что, артисты, которые изо всех сил стараются играть не хуже основного состава. Может быть, у них в зале знакомые или родственники и они стараются для них.

Спектакль окончился традиционно. Зло было наказано, а справедливость восторжествовала.

Так должны заканчиваться все спектакли, все книги и все жизни. Необходимая традиционность.

Я не люблю выходить из театра, не люблю антрактов – вообще мне не нравится быть на людях. На людях хорошо себя чувствуют начинающие знаменитости – все на них оглядываются и подталкивают друг друга локтями. А когда ты идешь и тебя никто не замечает, появляется ощущение, что ты необязательна.

– Где вы взяли ваш билет? – спросил Ив Монтан.

– Мне его подарили.

– Она еще что-нибудь говорила?

– Да. Она сказала, что посмотрит спектакль в лучшем составе.

Что ж, может быть, блондинка не любит уродливых красавцев, а предпочитает красивых красавцев или уродливых уродов. Чистота стиля.

Мы вышли на улицу. Весь июль и первую половину августа шли дожди. А так как природа все уравновешивает, то на вторую половину пришлась вся жара, причитающаяся лету. Было так душно, что плавился асфальт.

– А как отсюда добраться до Третьяковки? – поинтересовался Ив Монтан.

Все, кто приезжает в Москву из других городов, сейчас же бегут в Большой театр или в Третьяковскую галерею, даже если это им совершенно неинтересно.

– Приезжий, – сознался Ив Монтан.

– Из Средней Азии, – сказал Ив Монтан.

– А зачем вам Третьяковка? Вы любите живопись?

– Крамской, – вспомнила я.

– Наверное. Там Христос сидит на камне, а я перед ним на диванчике. В такой же позе. Посидим вместе час-другой, начинаем думать об одном и том же.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

помню долго ждал вторую книгу, потом потерял закладку. Интересно Автор пишет, правда, большая часть женских метаний. И когда ждать продолжения? Надеялся что это двухтомник - не угадал.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Ужасно!
Если вы думаете, что это произведение о пилотах, то ошибаетесь. Все, что о полетах, это так, фон. Об этом автор пишет очень кратко. Главное в книге - глупые рассуждения, самовосхваление и самолюбование ГГ. Я, мол, самый умный, а вы все прах под моими ногами. Неоднократно подчеркивает, что держит в кармане большую дулю по отношению ко "всем совкам". ГГ даже с девушками не знакомится, ибо они все "уродины" и чуть ли не все больны венерическими заболеваниями.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Два метра на четыре странички текста?

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Рейтинг: +4 ( 4 за, 0 против).

чисто женский роман.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Читать можно, даже увлекает. Но много чего не дотягивает и не хватает. Но на фоне большой массы писателей в стиле иванушки-дурочка, можно дать оценку хорошо.

Читайте также: