Тэффи восток краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Тэффи – литературный псевдоним Надежды Александровны Лохвицкой – известной русской писательницы, мемуаристки и переводчицы, владевшей неповторимой индивидуальной творческой манерой.

Родилась она в Санкт-Петербурге в 1872г. В 1890г. окончила гимназию. Вышла замуж. Родила двоих дочерей и сына. Оставив мужа и детей в имении недалеко от Могилёва, в 1900г. уехала в Петербург, чтобы строить писательскую карьеру.

В 1918г. писательница уезжает на Украину, чтобы выступать с чтениями перед публикой в Киеве и Одессе. В 1919г. из Новороссийска отправляется в Турцию, а оттуда – в Париж. С 1922г. по 1923г. живёт в Германии, потом переезжает во Францию. Печатается во многих эмигрантских изданиях. Её книги быстро раскупаются.

В 30-е годы XX века Теффи занялась написанием мемуаров. На Родину возвращаться не хотела, хотя и страдала от одиночества. К тому же после Второй мировой войны финансовое положение писательницы резко ухудшилось.

Последняя её книга вышла в США в 1952г. В этом же году после приступа стенокардии Теффи умерла. Похоронена в Париже.

Н Тэффи - Восток краткое содержание

Восток - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Тэффи -- псевдоним писательницы Надежды Александровны Лохвицкой (1872--1952), пользовавшейся необыкновенной известностью у читателей в дореволюционной России. По словам современников, Тэффи восхищались буквально все -- начиная от почтово-телеграфных чиновников до императора Николая II.

Это стало не только литературным, но и жизненным кредо, поскольку писательнице материально жилось довольно трудно. И все равно она умела превратить любую встречу в праздник. Рядом с нею преображались самые скучные, унылые и брюзжащие люди.

Несмотря на свою известность и славу, сомнения в том, что она не оставит после себя "даже легкого следа", иной раз одолевали Тэффи. Она считала свои короткие блестящие юмористические рассказы "однодневками". Прав, скорее, оказался Алданов, называвший ее рассказы "свидетельством эпохи, материалом для будущих историков". Думается, появление в наши дни новых сборников Тэффи нельзя объяснить интересом чисто историческим. Вряд ли кого-нибудь, кроме специалистов, привлекли бы жанровые миниатюры Тэффи, если бы мы снова не видели в них отражение собственной жизни.

Предлагаем два рассказа из сборника "Ничего подобного", изданного "Новым Сатириконом" в 1916 году.

Мерангов много путешествовал. Он любил Восток и хорошо его знал.

Он не тащил в свой дом из дальних странствий разный хлам, как делает большинство путешественников, но то немногое, чем мы любовались, было действительно ценно и редко.

Каждая вещь имела свою историю: или забавную, или трагическую, или просто занятную, и из этого видно было, что вещь эта может считаться интересной не только у нас, но и на своей родине.

Мерангов пересыпал свою речь разными местными выражениями и словами, которые придавали особую колоритность его рассказам, хотя для нас, не знающих басурманского языка, звучали все одинаково, либо в роде "Бэмэнэ", либо в роде "Эль-Джаман".

-- Взгляните на это бэмэнэ, -- говорил он, развертывая тканное полосатое покрывало. -- Это багдадские Эль-Джаманы носят на голове. Старый Эль-Джаман, который уступил мне его, кстати сказать, за довольно крупную сумму, рассказал мне, что вещь эта принадлежала когда-то царице Бэмэнэ из рода Эль-Джаманов. Она задушила своего мужа, обвернув ему вокруг шеи вот эту самую ткань.

Мы с чувством жуткого любопытства разглядывали материю.

-- Какое чудное сочетание красок! -- сказала бывшая между нами художница. -- По-моему, это пятнадцатое столетие.

-- Четырнадцатое, -- поправил Мерангов. -- Династия Эль-Джаманов кончилась в четырнадцатом.

-- А вот этот ковер, -- вот тот, который на стене. Да, он очень красив, но еще более интересен. С ним связана старинная легенда. Когда царица Эль-Джаман убила своего мужа, она завернула его в этот ковер и сказала своему любовнику Бэмэнэ, что это новый диван. А любовник, -- он был из негров, -- сел на этот диван и стал петь стихи в честь прекрасной царицы. Он пел их три дня и три ночи, а на четвертый день царь в ковре размяк, и певец спел, что, мол, у царицы скверный диван. Эль-Джаман, испугавшись, что он раскрыл ее преступление, немедленно задушила также и его, завернула в тот же ковер и стала царствовать. Вот он, этот самый ковер.

Мы рассматривали ковер, благоговейно поглаживали. Вихрастый гимназист, брат Мерангова, даже понюхал.

-- Замечательный рисунок! -- сказала художница. Это, пожалуй, пятнадцатый век.

-- Тринадцатый, -- поправил хозяин. -- В пятнадцатом уже не было этой наивности, -- видите?

Он показал пальцем на наивность ковра, действительно поразительную.

-- А вот знаменитый дамасский клинок. Это -- знаменитая сталь, настоящая "бэ-мэнэ". Вот, видите, на нем вычеканена арабская буква. Это знак Эль-Джамана. Священный знак, показывающий, что меч этот принадлежал одному из потомков пророка. По легенде, этим мечом лукавая принцесса Бэмэнэ отрубила голову своему мужу. Не трогай, Костя, -- ты порежешь руку.

Но гимназист уцепился за клинок обеими руками.

-- А я прочел! -- радовался он. -- Вот под этим завитком. вот, смотрите: "Зо-лин-ген" -- совсем у них буквы простые были.

Мерангов схватил свое "бэмэнэ".

-- Какая подлость! -- прошептал он побелевшими губами. -- Подделка! Немецкая подделка. А старый Эль-Джаман клялся мне бородой пророка.

Он долго в полном отчаянии рассматривал опозоренный Золингеном клинок.

Мне было жаль его. Я отошла и стала восхищаться ковром.

-- Какая красота! какое нежное сочетание красок. И, действительно, какой наивный рисунок.

-- Чудный ковер! Посмотрите, -- изнанка, кажется, еще красивее, чем лицо. Но что это?

Да, уж ничего не поделаешь! "Это" было скромно затертое клеймо: "Made in Germany".

Я быстро опустила ковер.

-- Нет, нет. Изнанка все-таки гораздо хуже.

Не надо его расстраивать.

-- Посмотрите! -- шепнула мне художница, любовавшаяся покрывалом.

Внизу, на углу, чуть видно необычайное: "Москва, мануфакт. ".

Хорошо работают. Горжусь Москвой. Сама привезла из Венгрии чудные платки с "наивными" розами. Все художники ахали. А потом разглядели скромное: "Москва, мануфакт. " -- и успокоились.

-- Вот тебе "бэмэнэ"!

Не надо только его расстраивать.

Но хозяин уже успокоился и примирился с Золингеном. С кем этого не бывает.

Зато он нам покажет штучку, какую не в каждой коллекции найдешь. Чашечку.

-- Да, маленькую фарфоровую чашечку, с нарисованной на ней синей розой. Из этой чашечки отравила красавица Бэмэнэ своего мужа Бэмэнэ. Что вы так смотрите, госпожа художница! Это уж безусловно пятнадцатое столетие, потому что позднее секрет составления этой синей краски был потерян. Ведь вы не станете спорить?

Нет, она и не думала спорить. Лицо у нее стало какое-то странное, напряженное, углы рта опустились, как будто ей тошно, и вдруг она повернулась и выбежала в другую комнату.

Я испугалась. Пошла за ней.

-- Ради Бога, молчите! Только молчите.

Да что с ней, истерика, что-ли?

-- Молчите! Ведь, эту чашечку. эту чашечку шесть лет назад. о, Господи. Ведь, эту чашечку я сама разрисовала!

Предлагаем два рассказа из сборника "Ничего подобного", изданного "Новым Сатириконом" в 1916 году.

Мерангов много путешествовал. Он любил Восток и хорошо его знал.

Мы с чувством жуткого любопытства разглядывали материю.

-- Какое чудное сочетание красок! -- сказала бывшая между нами художница. -- По-моему, это пятнадцатое столетие.

-- Четырнадцатое, -- поправил Мерангов. -- Династия Эль-Джаманов кончилась в четырнадцатом.

Мы рассматривали ковер, благоговейно поглаживали. Вихрастый гимназист, брат Мерангова, даже понюхал.

-- Замечательный рисунок! -- сказала художница. Это, пожалуй, пятнадцатый век.

-- Тринадцатый, -- поправил хозяин. -- В пятнадцатом уже не было этой наивности, -- видите?

Он показал пальцем на наивность ковра, действительно поразительную.

Но гимназист уцепился за клинок обеими руками.

Мерангов схватил свое "бэмэнэ".

Он долго в полном отчаянии рассматривал опозоренный Золингеном клинок.

Мне было жаль его. Я отошла и стала восхищаться ковром.

-- Какая красота! какое нежное сочетание красок. И, действительно, какой наивный рисунок.

-- Чудный ковер! Посмотрите, -- изнанка, кажется, еще красивее, чем лицо. Но что это?

Да, уж ничего не поделаешь! "Это" было скромно затертое клеймо: "Made in Germany".

Я быстро опустила ковер.

-- Нет, нет. Изнанка все-таки гораздо хуже.

Не надо его расстраивать.

-- Посмотрите! -- шепнула мне художница, любовавшаяся покрывалом.

Внизу, на углу, чуть видно необычайное: "Москва, мануфакт. ".

-- Вот тебе "бэмэнэ"!

Не надо только его расстраивать.

Но хозяин уже успокоился и примирился с Золингеном. С кем этого не бывает.

Зато он нам покажет штучку, какую не в каждой коллекции найдешь. Чашечку.

Я испугалась. Пошла за ней.

-- Ради Бога, молчите! Только молчите.

Да что с ней, истерика, что-ли?

-- Молчите! Ведь, эту чашечку. эту чашечку шесть лет назад. о, Господи. Ведь, эту чашечку я сама разрисовала!

Египет находится в Африке и славится издавна пирамидами, сфинксами, разлитием Нила и царицей Клеопатрой.

Пирамиды суть здания пирамидальной формы, которые воздвигались фараонами для своего прославления. Фараоны были люди заботливые и не доверяли даже самым близким людям распоряжаться своим трупом по их усмотрению. И, едва выйдя из младенческого возраста, фараон уже присматривал себе укромное местечко и начинал строить пирамиду для своего будущего праха.

После смерти тело фараона с большими церемониями потрошили изнутри и набивали ароматами. Снаружи заключали его в раскрашенный футляр, все вместе ставили в саркофаг и помещали внутри пирамиды. От времени то небольшое количество фараона, которое заключалось между ароматами и футляром, высыхало и превращалось в твердую перепонку. Так непроизводительно тратили древние монархи народные деньги!

Но судьба справедлива. Не прошло и нескольких десятков тысяч лет, как египетское население вернуло свое благосостояние, торгуя оптом и в розницу бренными трупами своих повелителей, и во многих европейских музеях можно видеть образцы этих сушеных фараонов, прозванных за свою неподвижность мумиями. За особую плату сторожа музеев позволяют посетителям пощелкать мумию пальцем.

Памятники Египта часто покрыты письменами, которые разобрать чрезвычайно трудно. Ученые поэтому прозвали их иероглифами.

Жители Египта делились на разные касты. К самой важной касте принадлежали жрецы. Попасть в жрецы было очень трудно. Для этого нужно было изучать геометрию до равенства треугольников, включительно и географию, обнимавшую в те времена пространство земного шара не менее шестисот квадратных верст.

Дел у жрецов было по горло, потому что, кроме географии, им приходилось еще заниматься и богослужением, а так как богов у египтян было чрезвычайно много, то иному жрецу подчас за весь день трудно было урвать хоть часок на географию.

В воздании божеских почестей египтяне не были особенно разборчивы. Они обожествляли солнце, корову, Нил, птицу, собаку, луну, кошку, ветер, гиппопотама, землю, мышь, крокодила, змею и многих других домашних и диких зверей.

Ввиду этой богомногочисленности самому осторожному и набожному египтянину ежеминутно приходилось совершать различные кощунства. То наступит кошке на хвост, то цыкнет на священную собаку, то съест в борще святую муху. Народ нервничал, вымирал и вырождался.

Среди фараонов было много замечательных, прославивших себя своими памятниками и автобиографиями, не ожидая этой любезности от потомков.

Тут неподалёку находился и Вавилон, известный своим столпотворением.

Главным городом Ассирии был Ассур, названный так в честь бога Ассура, получившего в свою очередь это имя от главного города Ассу. Где здесь конец, где начало — древние народы по безграмотности разобраться не могли и не оставили никаких памятников, которые могли бы нам помочь в этом недоумении.

Ассирийские цари были очень воинственны и жестоки. Врагов своих поражали более всего своими именами, из которых Ассур-Тиглаф-Абу-Хериб-Назир-Нипал было самым коротеньким и простеньким. Собственно говоря, это было даже не имя, а сокращенная ласкательная кличка, которую за маленький рост дала юному царю его мамка.

Обычай же ассирийских крестин был таков: как только у царя рождался младенец мужского, женского или иного пола, сейчас же специально обученный писарь садился и, взяв в руки клинья, начинал писать на глиняных плитах имя новорожденного. Когда, истомленный трудом, писарь падал мертвым, его сменял другой и так дальше до тех пор, пока младенец не достигал зрелого возраста. К этому сроку все его имя считалось полностью и правильно написанным до конца.

Цари эти были очень жестоки. Громко выкликая свое имя, они, прежде чем завоюют страну, уже рассаживали ее жителей на колья.

По сохранившимся изображениям современные ученые усматривают, что у ассириян очень высоко стояло парикмахерское искусство, так как у всех царей бороды были завиты ровными, аккуратными локонами.

Если отнестись к этому вопросу еще серьезнее, то можно удивиться еще более, так как видно ясно, что в ассирийские времена не только люди, но и львы не пренебрегали парикмахерскими щипцами. Ибо зверей ассирияне изображают всегда с такими же завитыми в локоны гривами и хвостами, как и бороды их царей.

Поистине изучение образцов древней культуры может принести существенную пользу не только людям, но и животным.

Последним ассирийским царем считается, выражаясь сокращенно, Ашур-Адонай-Абан-Нипал. Когда его столицу осадили мидяне, хитрый Ашур велел на площади своего дворца развести костер; затем, сложив на него все свое имущество, влез наверх сам со всеми женами и, застраховавшись, сгорел дотла.

Раздосадованные враги поспешили сдаться.

Бактряне и мидяне быстро утратили свое мужество и предались изнеженности, а у персидского царя Астиага родился внук Кир, основавший персидскую монархию.

О молодости Кира Геродот рассказывает трогательную легенду.

Однажды Астиагу приснилось, что из его дочери выросло дерево. Пораженный неприличностью этого сна, Астиаг велел магам разгадать его. Маги сказали, что сын дочери Астиага будет царствовать над целой Азией. Астиаг очень огорчился, так как желал для своего внука более скромной судьбы.

— И через золото слезы льются! — сказал он и поручил своему придворному придушить младенца.

Придворный, которому было и своего дела по горло, передоверил это дельце одному знакомому пастуху. Пастух же, по необразованности и халатности, все перепутал и, вместо того чтобы придушить, стал ребенка воспитывать.

Когда ребенок подрос и начал играть со сверстниками, то велел однажды выпороть сына одного вельможи. Вельможа пожаловался Астиагу. Астиаг заинтересовался широкой натурой ребенка. Побеседовав с ним и освидетельствовав пострадавшего, он воскликнул:

— Это Кир! Так пороть умеют только в нашем семействе.

И Кир упал в объятья деда.

Войдя в возраст, Кир победил царя лидийского Креза и стал его жарить на костре. Но во время этой процедуры Крез вдруг воскликнул:

— О, Солон, Солон, Солон!

Это очень удивило мудрого Кира.

— Подобных слов, — признался он друзьям, — я еще никогда не слышал от жарившихся.

Он поманил Креза к себе и стал расспрашивать, что это значит.

Тогда Крез рассказал, что его посетил греческий мудрец Солон. Желая пустить мудрецу пыль в глаза, Крез показал ему свои сокровища и, чтобы подразнить, спросил Солона, кого он считает самым счастливым человеком на свете.

Так как Крез был царь развитой не по летам, то тотчас понял, что после смерти вообще люди редко разговаривают, так что и тогда похвастаться своим счастьем не придется, и очень на Солона обиделся.

История эта сильно потрясла слабонервного Кира. Он извинился перед Крезом и не стал его дожаривать.

После Кира царствовал сын его Камбиз. Камбиз пошел воевать с эфиопами, зашел в пустыню и там, сильно страдая от голода, съел мало-помалу все свое войско. Поняв трудность подобной системы, он поспешил воротиться в Мемфис. Там в это время праздновали открытие нового Аписа.

При виде этого здорового, откормленного быка отощавший на человечине царь кинулся на него и собственноручно приколол, а заодно и брата своего Смердиза, который вертелся под ногами.

Этим воспользовался один ловкий маг и, объявив себя Лжесмердизом, немедленно начал царствовать. Персы ликовали:

— Да здравствует наш царь Лжесмердиз! — кричали они.

В это время царь Камбиз, окончательно помешавшийся на говядине, погиб от раны, которую нанес себе сам, желая отведать собственного мяса.

Так умер этот мудрейший из восточных деспотов.

После Камбиза царствовал Дарий Гистасп, который прославился походом на скифов.

Скифы были очень храбры и жестоки. После сражения устраивали пиршества, во время которых пили и ели из черепов свежеубитых врагов.

Те из воинов, которые не убили ни одного врага, не могли принимать участия в пиршестве за неимением своей посуды и наблюдали издали за торжеством, терзаемые голодом и угрызениями совести.

Узнав о приближении Дария Гистаспа, скифы послали ему лягушку, птицу, мышь и стрелу.

Этими незатейливыми дарами они думали смягчить сердце грозного врага.

Но дело приняло совсем другой оборот.

Один из воинов Дария Гистаспа, которому сильно надоело болтаться за своим повелителем по чужим землям, взялся истолковать истинное значение скифской посылки.

— Это значит, что если вы, персы, не будете летать, как птицы, грызть, как мышь, и прыгать, как лягушка, то не вернетесь к себе домой вовеки.

Дарий не умел ни летать, ни прыгать. Он перепугался до смерти и велел поворачивать оглобли.

Дарий Гистасп прославился не только этим походом, но и столь же мудрым правлением, которое он вел с таким же успехом, как и военные предприятия.

Древние персы вначале отличались мужеством и простотою нравов. Сыновей своих учили трем предметам:

1) ездить верхом;

2) стрелять из лука и

3) говорить правду.

Молодой человек, не сдавший экзамена по всем этим трем предметам, считался неучем и не принимался на государственную службу.

Но мало-помалу персы стали предаваться изнеженному образу жизни. Перестали ездить верхом, забыли, как нужно стрелять из лука, и, праздно проводя время, резали правду-матку. Вследствие этого огромное Персидское государство стало быстро приходить в упадок.

Прежде персидские юноши ели только хлеб и овощи. Развратясь, они потребовали супу (330 г. до Р. Х.). Этим воспользовался Александр Македонский и завоевал Персию.

Мерангов много путешествовал. Он любил Восток и хорошо его знал.

— Взгляните на это бэмэнэ, — говорил он, развертывая тканное полосатое покрывало. — Это багдадские Эль-Джаманы носят на голове. Старый Эль-Джаман, который уступил мне его, кстати сказать, за довольно крупную сумму, рассказал мне, что вещь эта принадлежала когда-то царице Бэмэнэ из рода Эль-Джаманов. Она задушила своего мужа, обвернув ему вокруг шеи вот эту самую ткань.

Мы с чувством жуткого любопытства разглядывали материю.

— Какое чудное сочетание красок! — сказала бывшая между нами художница. — По-моему, это пятнадцатое столетие.

— Четырнадцатое, — поправил Мерангов. — Династия Эль-Джаманов кончилась в четырнадцатом.

— А вот этот ковер, — вот тот, который на стене. Да, он очень красив, но еще более интересен. С ним связана старинная легенда. Когда царица Эль-Джаман убила своего мужа, она завернула его в этот ковер и сказала своему любовнику Бэмэнэ, что это новый диван. А любовник, — он был из негров, — сел на этот диван и стал петь стихи в честь прекрасной царицы. Он пел их три дня и три ночи, а на четвертый день царь в ковре размяк, и певец спел, что, мол, у царицы скверный диван. Эль-Джаман, испугавшись, что он раскрыл ее преступление, немедленно задушила также и его, завернула в тот же ковер и стала царствовать. Вот он, этот самый ковер.

Мы рассматривали ковер, благоговейно поглаживали. Вихрастый гимназист, брат Мерангова, даже понюхал.

— Замечательный рисунок! — сказала художница. Это, пожалуй, пятнадцатый век.

— Тринадцатый, — поправил хозяин. — В пятнадцатом уже не было этой наивности, — видите?

Он показал пальцем на наивность ковра, действительно поразительную.

Но гимназист уцепился за клинок обеими руками.

— Какая подлость! — прошептал он побелевшими губами. — Подделка! Немецкая подделка. А старый Эль-Джаман клялся мне бородой пророка.

Он долго в полном отчаянии рассматривал опозоренный Золингеном клинок…

Мне было жаль его. Я отошла и стала восхищаться ковром.

— Какая красота! какое нежное сочетание красок. И, действительно, какой наивный рисунок.

— Чудный ковер! Посмотрите, — изнанка, кажется, еще красивее, чем лицо. Но что это?

Я быстро опустила ковер.

— Нет, нет… Изнанка все-таки гораздо хуже…

Не надо его расстраивать.

— Посмотрите! — шепнула мне художница, любовавшаяся покрывалом.

Не надо только его расстраивать.

Но хозяин уже успокоился и примирился с Золингеном. С кем этого не бывает.

Зато он нам покажет штучку, какую не в каждой коллекции найдешь. Чашечку.

— Да, маленькую фарфоровую чашечку, с нарисованной на ней синей розой. Из этой чашечки отравила красавица Бэмэнэ своего мужа Бэмэнэ… Что вы так смотрите, госпожа художница! Это уж безусловно пятнадцатое столетие, потому что позднее секрет составления этой синей краски был потерян… Ведь вы не станете спорить?

Я испугалась. Пошла за ней.

— Ради Бога, молчите! Только молчите!…

Да что с ней, истерика, что-ли?

— Молчите! Ведь, эту чашечку… эту чашечку шесть лет назад… о, Господи!… Ведь, эту чашечку я сама разрисовала!

Читайте также: