Танцующий шива шукшин краткое содержание для читательского
Обновлено: 05.07.2024
Главные герои: Князев Василий Егорыч - киномеханик, Дмитрий - брат, Софья Ивановна - сноха.
Сюжет
Василия Егорыча супруга называет Чудиком. Решив ехать в гости к брату на Урал, он первым делом идет в магазин, за гостинцами. Там находит 5 рублей и оставляет на прилавке, чтобы забрал потерявший. Выйдя Чудик осознает, что деньги выпали у него, но вернуться не может, из страха быть обвиненным в воровстве. Самолет, на котором летел герой совершает неожиданную посадку на картофельном поле. Один из пассажиров при посадке потерял вставную челюсть. Василий Егорыч поднял ее руками, что возмутило владельца. Встретившись, братья воспоминают прошлое и обсуждают философские темы. Сноха не довольна приездом гостя. Утром Чудик остается один дома. Он хочет сделать приятное и разукрашивает коляску. Однако, на Софью Ивановну это впечатления не произвело и она вынуждает уехать родственника, пригрозив выбросить вещи.
Вывод (мое мнение)
Искренность, открытость и доброта часто принимаются за чудачество. Но Чудик сохранил в себе прекрасные качества, которые не замечают люди. Шукшин показывает что нужно воспринимать человека, каким он является. Прогресс и цивилизация городской жизни негативно влияет на человека, делает душу черствой.
Самый главный труд по шиваизму написал Василий Шукшин.
Его танец погружает людей в транс и пробуждает древние хтонические силы. Вот он и проучил этим танцем семь плотников-прохиндеев, обсуждавших за водкой и котлетами, стоит ли им просить дополнительные деньги за то, чтобы сделать прилавок в магазине.
Вся чайная через минуту со смехом впала в истерический экстаз, вскоре полетела посуда, начался погром, а потом между шабашниками вспыхнула драка.
Это же подлинный Шива, разрушающий ради созидания и наказывающий за грехи.
Обратите внимание и на сакральное число семь. 7 плотников взяли 7 котлет и 7 бутылок водки…
Хочешь познать Веды и шиваистский путь левой руки? Индия ни к чему, читай Василия Шукшина!
Чтобы был понятен ход дальнейших рассуждений, когда снова стало светло, буфетчица, сгребая в ведро осколки бутылок, сообщила, что в столовой произошла драка.
Георгий Александрович попросил режиссера поблагодарить и отпустить исполнителей.
— Мне, к сожалению, надо уезжать. Поговорим подробно в следующий раз. И все же минуты три есть, мне бы хотелось, чтобы режиссер высказал свое впечатление.
Знаете, почему не высекается юмор, — спросил Георгий Александрович. — Потому что играете впрямую, попробуйте говорить не со всеми, а будто бы сам с собой, как юродивый. А все постепенно оценят этот странный разговор.
А я, — сказал исполнитель Шивы, — как бы в публичном одиночестве.
— Давайте внесем в наше занятие теоретическую часть, — обратился Георгий Александрович ко всем присутствующим. — Надеюсь и актерскому курсу кое-что из рассуждении в будущем пригодится. Вы, вероятно, заметили, что, с одной стороны, я радуюсь, если мы попадаем в логику автора, а с другой, категорически против буквального следования ремаркам? Вроде бы противоречие. На самом деле его нет, если вы сохраняете верность духу, а не букве произведения. У автора-художника, а таковым являлся и является Шукшин, значение имеет все: каждая ремарка, построение фразы, точка в конце ее, многоточие или вопросительный знак. И, конечно, надо провести исследовательскую работу, дабы разгадать авторскую логику, отношение к происходящему, словом, провести весь подготовительный процесс, о котором мы не раз говорили в течение четырех лет обучения. Предварительный анализ должен помочь вам попасть в авторскую природу, уловить тональность, найти сценически эквивалентные прозе условия игры. Но при этом надо попытаться воспитать в себе еще одно качество: умение отрешиться от анализа, отложить рассказ, как ни странно, даже забыть, насколько возможно, детали его содержания, оставив в памяти главное — основной ряд событий, сквозное действие, которые будут диктовать вам критерии построения. Воспитание как бы отказа от домашней работы даст вам надежду на сохранение свежести восприятия материала, на критическую самооценку и право на сочинительство. Важно попасть в природу автора, но не менее важно быть в этой природе свободным. Выстраивая борьбу, надо сочинить рассказ заново, а потом сверить получившееся с
393
Несколько деревенских детей вместе с дядей Ермолаем работали в поле. Все предвещало сильный дождь, но дядя Ермолай все хотел довести дело до конца. Он с сожалением был вынужден закончить дело когда просверкали молнии. Ермолай вместе с детьми поспешил к бригадному дому, который находился на расстоянии около полтора километра от места работы. Уже было полностью темно, когда они добрались до бригадирского дома. Погода стояла невыносимая. От о всюду дул ветер с пылью, тучи гремели, а дождя все не было. Лишь изредка капало пару капель.
Ночь была очень темной. Ермолай послал двух детей на ток, чтобы зерно никто не украл. Дети по дороге заблудились и решили заночевать в первом же встретившемся скирду. Утром Гриша и Вася вернулись в бригадирский дом. Там их ждал дядя Ермолай. Он рассказал детям, что все ночь ждал их на току, но те так и не появились. Дети отрицали слова дяди, убеждая его, что были именно там. Бедный Ермолай выходил из себя, убеждая, что сразу же пошел за детьми, что всю ночь торчал там и ждал их, переждал весь дождь, ожидая их прихода. Мальчишки все отрицали и твердили, что они позднее пришли к току.
Важно трудиться, но и об отдыхе не забывать.
Голосов: 56
Читать краткое содержание Дядя Ермолай. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений
Вспоминаю из детства один случай.
Была страда. Отмолотились в тот день рано, потому что заходил дождь. Небо – синим-сине, и уж дергал ветер. Мы, ребятишки, рады были дождю, рады были отдохнуть, а дядя Ермолай, бригадир, недовольно поглядывал на тучу и не спешил.
– Не будет никакого дождя. Пронесет все с бурей. – Ему охота было домолотить скирду. Но… все уж собирались, и он скрепя сердце тоже стал собираться.
До бригадного дома километра полтора. Пока добрались, пустили коней и поужинали, густая синева небесная наползла, но дождя не было. Налетел сильный ветер, поднялась пыль… Во мгле трепетно вспыхивали молнии и гремел гром. Ветер рвал, носил, а дождя не было.
– Самая воровская ночь, – сказал дядя Ермолай. – Ну-ка, Гришка… – дядя Ермолай поискал глазами, я попался ему. – Гришка с Васькой, идите на точку – там ночуете. А то как бы в такую-то ночку не подъехал кто да не нагреб зерна. Ночь-то… самая такая.
Мы с Гришкой пошли на ток.
Полтора километра, которые мы давеча проскакали мигом, теперь показались нам долгими и опасными. Гроза разыгралась вовсю: вспыхивало и гремело со всех сторон! Прилетали редкие капли, больно били по лицу. Пахло пылью и чем-то вроде жженым – резко, горько. Так пахнет, когда кресалом бьют по кремнию, добывая огонь.
Когда вверху вспыхивало, все на земле – скирды, деревья, снопы в суслонах, неподвижные кони, – все как будто на миг повисало в воздухе, потом тьма проглатывала все; сверху гремело гулко, уступами, как будто огромные камни срывались с горы в пропасть, сшибались и прыгали.
Мы наконец заблудились. Сбились с дороги и потеряли ту скирду, у какой молотили. Их было много. Останавливались, ждали, когда осветит: опять все вроде подскакивало, короткий миг висело в воздухе, в синем, резком свете, и все опять исчезало, и в кромешной тьме грохотало.
– Давай залезем в первую попавшую скирду и заночуем, – предложил Гришка.
– А утром скажем, что ночевали на точке́, кто узнает?!
Залезли в обмолоченную скирду, в теплую пахучую солому. Поговорили малость, наказали себе проснуться пораньше… И не заметили, как и заснули, не слышали, как ночью шел дождь.
Утро раскинулось ясное, умытое, тихое. Мы проспали. Но так как ночью хорошо промочило, наши молотить рано не поедут, мы знали. Мы пошли в дом.
– Ну, караульщики, – спросил дядя Ермолай, увидев нас, мне показалось, что он смотрит пытливо. – Как ночевали?
– Все там в порядке? На точке́-то?
– Все в порядке. А что?
– Целое. – У Гришки круглые, ясные глаза; он смотрит не мигая. – А что?
– Да вы были там?! На точке́-то?
У меня заныл кончик позвоночника, копчик. Гришка тоже растерялся… Хлоп-хлоп глазами.
– Ну да, были вы там?
– Были. А где же мы были?
Эх, тут дядя Ермолай взвился:
– Да не были вы там, сукины вы сыны! Вы где-то под суслоном ночевали, а говорите – на точке́! Сгребу вот счас обоих да носом – в точо́к-то, носом, как котов пакостливых. Где ночевали?
– На точке́. – Гришка, видно, решил стоять насмерть.
Мне стало легче.
– Васька, где ночевали?
– Да растудыт вашу туда-суда и в ребра. – Дядя Ермолай аж за голову взялся и болезненно сморщился. – Ты гляди, что они вытворяют-то! Да не было вас на току, не бы-ло-о! Я ж был там! Ну?! Обормоты вы такие, обормоты! Я ж следом за вами пошел туда – думаю, дошли ли они хоть? Не было вас там!
Это нас не смутило – что он, оказывается, был на току.
– Ну и… мы тоже были. Мы, значит, маленько попозже… Мы блудили.
– Где попозже?! – взвизгнул дядя Ермолай. – Где попозже-то?! Я там весь дождь переждал! Я только к свету оттуда уехал. Не было вас там!
Дядя Ермолай ошалел… Может быть, мы – в глазах его – тоже на миг подпрыгнули и повисли в воздухе, как вчерашние скирды и кони, – отчего-то у него глаза сделались большие и удивленные.
Он схватил узду… Мы – в разные стороны. Дядя Ермолай постоял с уздой, бросил, сморщился болезненно и пошел прочь, вытирая ладошкой глаза. Он был не очень здоровый.
– Обормоты, – говорил он на ходу. – Не были же, не были – и в глаза врут стоят. Штыбы бы вам околеть, не доживая веку! Штыбы бы вам… жоны злые попались. Обормоты. В глаза врут стоят – и хоть бы что! О. – Дядя Ермолай повернулся к нам. – Да ты скажи честно: испужались, можеть, не нашли – нет, в глаза смотрют и врут. Обормоты… По пять трудодней снимаю, раз вы такие.
Днем, когда молотили, дядя Ермолай еще раз подошел к нам.
– Гришка, Васьк… сознайтесь, не были на точке́? По пять трудодней не сниму. Не были же?
Дядя Ермолай некоторое время смотрел на нас… Потом позвал с собой.
– Идите суда… Идите, идите. Вот тут вот я от дождя прятался. – Показал. И посмотрел на нас с мольбой: – А вы где же прятались?
– А мы – с той стороны.
– Да где же с той-то?! Где с той-то? – Он опять стал терять терпение. – Я же шумел вас, звал. Я ее кругом всю обошел, скирду-то. А молонья такая резала, что тут не то что людей, иголку на земле найдешь. Где были-то?
Дядя Ермолай из последних сил крепился, чтоб опять не взвиться. Опять сморщился…
– Ну, ладно, ладно… Вы, можеть, боитесь, что я ругаться буду? Не буду. Только честно скажите: где ночевали? Не скину по пять трудодней… Где ночевали?
– Да где на току-то, – сорвался дядя Ермолай. – Где на току-то?! Где, когда я… У-у, обормоты! – Он заискал глазами – чем бы огреть нас.
Дядя Ермолай ушел за скирду… Опять, наверно, всплакнул. Он плакал, когда ничего не мог больше.
Потом молотили. По пять трудодней он с нас не скинул.
Ермолай Григорьевич, дядя Ермолай. И его тоже поминаю – стою над могилой, думаю. И дума моя о нем – простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка. Простая дума. Только додумать я ее не умею, со всеми своими институтами и книжками. Например: что́ был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том именно, как они ее прожили. Или – не было никакого смысла, а была одна работа, работа… Работали да детей рожали. Видел же я потом других людей… Вовсе не лодырей, нет, но… свою жизнь они понимают иначе. Да сам я ее понимаю теперь иначе! Но только когда смотрю на эти холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее? Не так – не кто умнее, а – кто ближе к Истине. И уж совсем мучительно – до отчаяния и злости – не могу понять: а в чем Истина-то? Ведь это я только так – грамоты ради и слегка из трусости – величаю ее с заглавной буквы, а не знаю – что она? Перед кем-то хочется снять шляпу, но перед кем? Люблю этих, под холмиками. Уважаю. И жалко мне их.
Для меня лично озарения Шукшина, его визионерство мистика сопоставимы с откровениями какого-нибудь Нагарджуны, основателя буддийской системы мадхъямаки. Правда, в этом учении, суть которого сводиться к пониманию мира как сплошной иллюзии, все построено на виртуозной логике. В системе же Шукшина все наоборот.
Безрассудство есть базовый элемент пути непутевого.
— Сбежал-то? А вот — пройтись разок… Соскучился. Сны замучили.
— Так ведь три месяца осталось! — почти закричал участковый. — А теперь еще пару лет накинут.
— Ничего… Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили — каждую ночь деревня снится… Хорошо у нас весной, верно?
В этом поступке, который не в состоянии понять деревенский участковый, заложен один из главных принципов пути непутевого – быть вне логики. Любой баланс, жизненная успешность не для мятежной русской души, которая интуитивно чувствует всю иллюзорность, фальш и бессмысленность человеческого миропорядка. Все это вызывает только две реакции – либо сидеть, либо бежать. Быть вне закона, писанного человеками.
Читайте также: