Соловьев красота в природе краткое содержание

Обновлено: 08.07.2024

В статье Соловьёв доказывает объективную реальность красоты, представляющей собой преображение материи через воплощение в ней сверхматериального начала — идеи положительного всеединства (т. е. органического единства целого при сохранении индивидуальности составляющих его частей).

Эти взгляды Соловьёва во многом совпадают с воззрениями неоплатоников [1] и немецкой классической эстетики в лице Шеллинга, которых можно назвать его предшественниками.

Эстетика природы Соловьёва (как и его эстетика в целом) [2] оказала существенное влияние на русских символистов (А. Блока, Андрея Белого и др.).

Содержание

Место работы в эстетике Соловьёва

Целью искусства, — говорит Вл. Соловьев, — всегда было улучшение действительности — человеческой души или вещественной природы (ведь, например, скульптура есть более совершенный предмет по сравнению с куском мрамора, из которого она изготовлена).

Содержание работы

Что такое красота

Прекрасное несводимо к полезному. Красота есть нечто безусловно-ценное, то есть она ценится не как средство для достижения какой-то другой цели, а сама по себе. Будучи такой ценимой бесполезностью, красота является для нас предметом бескорыстного, безвольного созерцания.

Что такое идея

Становясь предметом желания, воли, идея предстаёт как добро (благо); будучи мыслимой, содержанием ума, идея есть истина; делаясь предметом чувственного восприятия, воплощённая идея есть красота.

Критерий красоты — совершенство, законченность, многосторонность воплощения идеи.

Воплощение идеи

Механические явления

1.1.2. Облака, озарённые солнцем, северное сияние; радуга; спокойное море, отражающее небо; освещённые благородные металлы и драгоценные камни: все эти явления прекрасны, так как в них материя оказывается в некоторой степени просветлённой, то есть воплощает в себе идеальное начало.

Органические явления

2.2.1. На стыке между растительным и животным царствами находятся имеющие эстетическое значение объекты, хотя и произведённые животными, но сами либо относящиеся к неорганическому миру, либо напоминающие внешне растения. Это кораллы, морские звёзды, раковины, жемчуг.

2.2.3. Внешняя двойственность прекрасной формы и безобразной материи полностью преодолевается млекопитающими. Червь, которым было ранее тело, втягивается внутрь, превращаясь в чрево животного, снаружи же оно покрывается красивым облачением — чешуёй, перьями, шерстью, мехом.

Напишите отзыв о статье "Красота в природе"

Примечания

Библиография

Отрывок, характеризующий Красота в природе

Критерием эстетического достоинства является законченное и многостороннее воплощение идеи. Мир растений, пишет Вл. Соловьёв, особенно цветы, представляют явления эстетического наслаждения, так как в них идея полностью осуществлена. Но идея цветов, как и идея алмаза, является более низкой идеей, чем идея жизни у червя; червь безобразен, потому что его сложная идея плохо в нем воплощена. Космогонический процесс не совпадает с эстетическим уровнем. Чем выше уровень организации материи, тем сложнее его идея, а, следовательно, при действии идеи усиливается сопротивляемость стихийной основы вселенной. У растительного мира красота действует лишь как [38] покрывало, как внешняя оболочка; в органическом же мире она должна быть животворящим началом, изнутри просветлять материю. Если в мире растений красота осуществлена, то в животном царстве она есть только цель.

Если в кратце, о чем это произведение? Какая главная идея? Какие выводы и умозаключения делает автор в конце работы?

Место работы в эстетике Соловьёва

Целью искусства, — говорит Вл. Соловьев, — всегда было улучшение действительности — человеческой души или вещественной природы (ведь, например, скульптура есть более совершенный предмет по сравнению с куском мрамора, из которого она изготовлена) .

Что такое красота

Прекрасное несводимо к полезному. Красота есть нечто безусловно-ценное, то есть она ценится не как средство для достижения какой-то другой цели, а сама по себе. Будучи такой ценимой бесполезностью, красота является для нас предметом бескорыстного, безвольного созерцания.

Становясь предметом желания, воли, идея предстаёт как добро (благо) ; будучи мыслимой, содержанием ума, идея есть истина; делаясь предметом чувственного восприятия, воплощённая идея есть красота.

Критерий красоты — совершенство, законченность, многосторонность воплощения идеи.
Воплощение идеи

Странно кажется воз­ла­гать на кра­соту спа­се­ние мира, когда при­хо­дится спа­сать саму кра­соту от худо­же­ствен­ных и кри­ти­че­ских опы­тов, ста­ра­ю­щихся заме­нить иде­ально-пре­крас­ное реально-без­об­раз­ным. Но если не сму­щаться гру­быми, а ино­гда и совсем неле­пыми выра­же­ни­ями новей­шего эсте­ти­че­ского реа­лизма (и ути­ли­та­ризма), а вник­нуть в суще­ствен­ный смысл его тре­бо­ва­ний, то в них именно и ока­жется без­от­чет­ное и про­ти­во­ре­чи­вое, но тем более доро­гое при­зна­ние за кра­со­тою миро­вого зна­че­ния: ее кажу­щи­еся гони­тели усво­яют ей как раз эту самую задачу спа­сать мир. Чистое искус­ство, или искус­ство для искус­ства, отвер­га­ется, как празд­ная забава; иде­аль­ная кра­сота пре­зи­ра­ется, как про­из­воль­ная и пустая при­краса дей­стви­тель­но­сти. Зна­чит, тре­бу­ется, чтобы насто­я­щее худо­же­ство было важ­ным делом, зна­чит, при­зна­ется за истин­ною кра­со­тою спо­соб­ность глу­боко и сильно воз­дей­ство­вать на реаль­ный мир. Осво­бо­дивши тре­бо­ва­ния новых эсте­ти­ков (реа­ли­стов и ути­ли­та­ри­стов) от логи­че­ских про­ти­во­ре­чий, в кото­рые они обык­но­венно запу­ты­ва­ются, и сводя эти тре­бо­ва­ния к одному, мы полу­чим такую фор­мулу: эсте­ти­че­ски пре­крас­ное должно вести к реаль­ному улуч­ше­нию дей­стви­тель­но­сти. Тре­бо­ва­ние вполне спра­вед­ли­вое; и, вообще говоря, от него нико­гда не отка­зы­ва­лось и иде­аль­ное искус­ство, его при­зна­вали и ста­рые эсте­тики. Так, напри­мер, древ­няя тра­ге­дия, по объ­яс­не­нию Ари­сто­теля (в его “Поэ­тике”), должна была про­из­во­дить дей­стви­тель­ное улуч­ше­ние души чело­ве­че­ской чрез ее очи­ще­ние. Подоб­ное же реально-нрав­ствен­ное дей­ствие при­пи­сы­вает Пла­тон (в “Рес­пуб­лике”) неко­то­рым родам музыки и лирики, укреп­ля­ю­щим муже­ствен­ный дух. С дру­гой сто­роны, худо­же­ствен­ная пла­стика помимо сво­его эсте­ти­че­ского вли­я­ния на душу пред­став­ляет еще хотя весьма незна­чи­тель­ное, поверх­ност­ное и частич­ное, но все-таки реаль­ное, пря­мое и пре­бы­ва­ю­щее воз­дей­ствие на внеш­нюю веще­ствен­ную при­роду на мате­риал, из кото­рого это искус­ство создает свои про­из­ве­де­ния. Пре­крас­ная ста­туя по отно­ше­нию к про­стому куску мра­мора есть бес­спорно новый реаль­ный пред­мет, и при­том луч­ший, более совер­шен­ный (в объ­ек­тив­ном смысле), как более слож­ный и вме­сте с тем более обособ­лен­ный. Если в этом слу­чае улуч­ша­ю­щее дей­ствие худо­же­ства на мате­ри­аль­ный пред­мет имеет харак­тер чисто внеш­ний, нисколько не изме­ня­ю­щий суще­ствен­ных свойств самой вещи, то нет, однако, ника­ких осно­ва­ний утвер­ждать, что такой поверх­ност­ный образ дей­ствия дол­жен непре­менно при­над­ле­жать искус­ству вообще все­гда и во всех его видах. Напро­тив, мы имеем пол­ное право думать, что воз­дей­ствие худо­же­ства как на при­роду вещей, так и на душу чело­ве­че­скую допус­кает раз­лич­ные сте­пени, может быть более или менее глу­бо­ким и сильным.

Но во вся­ком слу­чае, как бы слабо ни было это дво­я­кое дей­ствие худож­ника, он все-таки про­из­во­дит неко­то­рые новые пред­меты и состо­я­ния, неко­то­рую новую пре­крас­ную дей­стви­тель­ность, кото­рой без него вовсе бы не было. Эта пре­крас­ная дей­стви­тель­ность или эта осу­ществ­лен­ная кра­сота состав­ляет лишь весьма незна­чи­тель­ную и немощ­ную часть всей нашей далеко не пре­крас­ной дей­стви­тель­но­сти. В чело­ве­че­ской жизни худо­же­ствен­ная кра­сота есть только сим­вол луч­шей надежды, минут­ная радуга на тем­ном фоне нашего хао­ти­че­ского суще­ство­ва­ния. Про­тив этой-то недо­ста­точ­но­сти худо­же­ствен­ной кра­соты, про­тив этого поверх­ност­ного ее харак­тера и вос­стают про­тив­ники чистого искус­ства. Они отвер­гают его не за то, что оно слиш­ком воз­вы­шенно, а за то, что оно не довольно реально, т.е. оно не в состо­я­нии овла­деть всею нашею дей­стви­тель­но­стью, пре­об­ра­зо­вать ее, сде­лать все­цело пре­крас­ною. Быть может, сами не ясно это созна­вая, они тре­буют от искус­ства гораздо боль­шего, чем то, что оно до сих пор давало и дает. В этом они правы, ибо огра­ни­чен­ность налич­ного худо­же­ствен­ного твор­че­ства, эта при­зрач­ность иде­аль­ной кра­соты, выра­жает только несо­вер­шен­ную сте­пень в раз­ви­тии чело­ве­че­ского искус­ства, а никак не выте­кает из самой его сущ­но­сти. Было бы явною ошиб­кой счи­тать суще­ству­ю­щие ныне спо­собы и пре­делы худо­же­ствен­ного дей­ствия за окон­ча­тель­ные и без­условно обя­за­тель­ные. Как и все чело­ве­че­ское, худо­же­ство есть теку­щее явле­ние, и, быть может, в наших руках только отры­воч­ные начатки истин­ного искус­ства. Пус­кай сама кра­сота неиз­менна; но объем и сила ее осу­ществ­ле­ния в виде пре­крас­ной дей­стви­тель­но­сти имеют мно­же­ство сте­пе­ней, и нет ника­кого осно­ва­ния для мыс­ля­щего духа окон­ча­тельно оста­нав­ли­ваться на той сту­пени, кото­рой мы не успели достиг­нуть в насто­я­щую исто­ри­че­скую минуту, хотя бы эта минута и про­дол­жа­лась уже тысячелетия.

Имея в виду фило­соф­скую тео­рию кра­соты и искус­ства, сле­дует пом­нить, что вся­кая такая тео­рия, объ­яс­няя свой пред­мет в его насто­я­щем виде, должна откры­вать для него широ­кие гори­зонты буду­щего. Бес­плодна та тео­рия, кото­рая только под­ме­чает и обоб­щает в отвле­чен­ных фор­му­лах фак­ти­че­скую связь явле­ний: это про­стая эмпи­рия, лишь одною сте­пе­нью воз­вы­ша­ю­ща­яся над муд­ро­стью народ­ных при­мет. Истинно фило­соф­ская тео­рия, пони­мая смысл факта, т.е. его соот­но­ше­ние со всем, что ему сродно, тем самым свя­зы­вает этот факт с неопре­де­ленно вос­хо­дя­щим рядом новых фак­тов, и, какою бы сме­лою ни каза­лась нам такая тео­рия, в ней нет ничего про­из­воль­ного и фан­та­сти­че­ского, если только ее широ­кие постро­е­ния осно­ваны на под­лин­ной сущ­но­сти пред­мета, откры­той разу­мом в дан­ном явле­нии или фазе этого пред­мета. Ибо сущ­ность его необ­хо­димо больше и глубже дан­ного явле­ния, и, сле­до­ва­тельно, по необ­хо­ди­мо­сти же она есть источ­ник новых явле­ний, все более и более ее выра­жа­ю­щих или осуществляющих.

Но во вся­ком слу­чае сущ­ность кра­соты должна быть прежде всего понята в ее дей­стви­тель­ных налич­ных явле­ниях. Из двух обла­стей пре­крас­ных явле­ний, при­роды и искус­ства, мы нач­нем с той, кото­рая шире по объ­ему, проще по содер­жа­нию и есте­ственно (в порядке бытия) пред­ше­ствует дру­гой. Эсте­тика при­роды даст нам необ­хо­ди­мые осно­ва­ния для фило­со­фии искусства.

Алмаз, т.е. кри­стал­ли­зо­ван­ный угле­род, по хими­че­скому составу сво­ему есть то же самое, что обык­но­вен­ный уголь. Несо­мненно также, что пение соло­вья и неисто­вые крики влюб­лен­ного кота, по пси­хо­фи­зио­ло­ги­че­ской основе своей, суть одно и то же, именно зву­ко­вое выра­же­ние уси­лен­ного поло­вого инстинкта. Но алмаз кра­сив и дорого ценится за свою кра­соту, тогда как и самый невзыс­ка­тель­ный дикарь вряд ли захо­чет упо­тре­бить кусок угля в виде укра­ше­ния. И между тем как соло­вьи­ное пение все­гда и везде почи­та­лось за одно из про­яв­ле­ний пре­крас­ного в при­роде, коша­чья музыка, не менее ярко выра­жа­ю­щая тот же самый душевно-телес­ный мотив, нигде, нико­гда и никому не достав­ляла эсте­ти­че­ского наслаждения.

Из этих эле­мен­тар­ных при­ме­ров уже явствует, что кра­сота есть нечто фор­мально-осо­бен­ное, спе­ци­фи­че­ское, от мате­ри­аль­ной основы явле­ний прямо не зави­ся­щее и на нее несво­ди­мое. Неза­ви­си­мая от мате­ри­аль­ной под­кладки пред­ме­тов и явле­ний, кра­сота не обу­слов­лена также и их субъ­ек­тив­ною оцен­кою по той житей­ской пользе и той чув­ствен­ной при­ят­но­сти, кото­рую они могут нам достав­лять. Что самые пре­крас­ные пред­меты бывают совер­шенно бес­по­лезны в смысле удо­вле­тво­ре­ния житей­ских нужд и что, наобо­рот, вещи наи­бо­лее полез­ные бывают вовсе некра­сивы это, конечно, не тре­бует дока­за­тель­ства; но нельзя обойти ту тео­рию, кото­рая кос­венно опре­де­ляет кра­соту поль­зою. А именно она утвер­ждает, что кра­сота есть пере­став­шая дей­ство­вать полез­ность, или вос­по­ми­на­ние о преж­ней пользе. То, что было полезно для пред­ков, ста­но­вится укра­ше­нием для потом­ков. При сме­лом при­ме­не­нии дар­ви­низма можно рас­про­стра­нять это поня­тие о преж­ней пользе очень далеко и за пред­ков наших счи­тать не только обе­зьян или тюле­ней, но, пожа­луй, даже и уст­риц. В этой тео­рии пре­вра­ще­ния полез­ного в пре­крас­ное есть доля фак­ти­че­ской истины, и нам нет надоб­но­сти ее отвер­гать. Несо­мненно только, что она совер­шенно недо­ста­точна в смысле фило­соф­ского объ­яс­не­ния или суще­ствен­ного опре­де­ле­ния красоты.

Читайте также: