Сокровищница тайн краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
В самой поэме есть указание на дату в таких строках:
Довольно пятисот семидесяти лет сна,
Яркий день настал, спеши на сборище.
Отсюда как будто можно было бы заключить, что поэма написана в 570 году мусульманского летоисчисления, то есть в 1174/1175 годах. Но, к сожалению, даже и в самых старых рукописях есть расхождение, и рядом с 570 годом мы находим 550 год и 580 год. Ритмически возможно любое чтение, но, конечно, 550 (1155/1156) год — дата совершенно абсурдная, ибо она противоречит хронологии Бехрамшаха, да и нельзя допустить мысль, что такую поэму мог создать пятнадцатилетний мальчик.
Не утруждая здесь читателей сложными выкладками, отметим, что путем сопоставления ряда фактов можно притти к выводу о том, что работа над этой поэмой протекала между 1173 и 1179 годами, причем более вероятны были ранние годы, то есть Низами писал ее, когда ему было немного более тридцати лет.
По-видимому, у Низами было намерение лично отвезти поэму Бехрамшаху, но помешали этому военные действия:
Хотя и замкнулось кольцо войны
И выхода нет из-за этой стены[25]И далее:
Но вижу — на всех перекрестках львы.[26]
Кинжалы, мечи у моей головы.
Не обязательно думать, что здесь речь идет о крупных военных столкновениях, может быть, имеется в виду просто небезопасность проезжих дорог для мирного населения.
Какие последствия для поэта имела отправка поэмы в Эрзинджан, мы не знаем. У историка сельджуков Ибн-Биби есть такой рассказ:
Взвешиватели серебра, что томятся по золоту,
Чекан этого дела на золото положили.
Но всякий, кто отдал за золото мысль, яркую, как день,
Взял камень, а отдал за него бесценный самоцвет.
Приступая к своей первой поэме, Низами совершенно явно собирался создать некоторую параллель к этой поэме Санаи. Он говорит:
Двух славных поэтов две книги на суд,
И обе печать Бехрамшахов несут.
Той — золото новый нам вынес рудник.
Мой жемчуг — из нового моря возник.
Эту жемчужину новым метром создала.
Об этом говорит и другой бейт (двустишие) этой же поэмы:
Создал я новые чары,.
Облик из новой формы отлил.
Однако дошедшие до нас фрагменты показывают, что уже в X веке один из бухарских поэтов пытался применить этот метр в эпосе. Возможно, что поэма его широкого распространения не подучила и Низами известна не была.
Уже в самом начале поэмы Низами резко противопоставляет себя придворным поэтам, подчеркивая, что она не может считаться произведением придворного стиля:
Хотя к этому дворцу служители
Но перед Низами стоит они смиренно:
Он — иной, а эти иные — кто такие?
Ведь я оставил их на этой стоянке,
На целый переход подале погнал коня.
Меч я сделал из алмаза,
Всем, кто следом пойдет, голову снес.
Низами усиленно подчеркивает оригинальность своего произведения:
Я слова по чужим образцам не вязал,
Что велело мне сердце, лишь то и сказал.
Он говорит о поэме:
К ее сахару — рой чужих мух не летал,
К рою мух ее — сахар чужой не пристал.
Другими словами, мысли ее свежи, их никто еще не успел использовать, и автор ни у кого своего сахара не заимствовал.
Но она не только оригинальна, она и в отношении формы стремится к новизне:
Наш способ странней — невниманье забудь,
Вчитайся — не будет он странным ничуть.
Ведь речь, что стройней очертаний стебля,
Свой мед на чужих не сбирала полях.
Людского устроенней рода она,
Свежей и древней небосвода она.
Низами подчеркивает необычайность манеры своей поэмы, но указывает, что эта необычайность требует от читателя вдумчивого, любовного отношения, и тогда ее странность не будет помехой. Вся поэма как бы отливает разными цветами и, в сущности говоря, требует не только перевода, а одновременно и пространного комментария, раскрывающего всю ее глубину и беспримерную тонкость построения. Можно сказать, что эта поэма — одно из труднейших произведений на персидском языке. Это ощущалось и учеными Востока, создавшими ряд толкований к этой книге.
За этим следует как бы предисловие к поэме, состоящее из трех разделов: о значении и достоинстве этой книги, о достоинстве слова, о превосходстве мерной речи над речью прозаической. Подчеркивая преимущество мерной и рифмованной речи перед речью обычной, поэт обрушивается с суровой критикой на рифмоплетов, пишущих стихи ради хлеба. Низами знает, какие опасности таит служба царям:
Но султанской парчой обмотавший висок —
Все ж съел напоследок железа кусок.
В этом же разделе Низами подчеркивает еще одну особенность своей поэмы:
Придал вдохновенью я кельи закал,
Поэзию вывел я из кабака.
Мы опять-таки видели выше, что главной обязанностью придворного поэта, особенно ширваншахов, было воспевание попоек, восхваление вина и подчас цинично-грязные сатиры. Низами хочет сказать, что его задача иная — он придает поэзии высокую моральную базу, заставляет ее говорить о глубоких философских вопросах, стремится к поучению читателя.
Следом за этими разделами идет последняя часть вступления, как бы открывающая причины и обстоятельства, при которых написана поэма. Эта часть построена на мистической символике и в ярких образах пытается передать сокровенные переживания поэта.
Начинается она с описания ночи, полного своеобразных и зачастую крайне трудных образов. В ночной тишине поэта окликает внутренний голос (хатиф). Он предлагает ему отказаться от всех внешних чувств и искать пути внутрь себя, к тому единому Другу, жить без которого нельзя. Поэт погружается в раздумье. С величайшим трудом ему удается проникнуть в сокрытый внутренний мир. В этом сокровенном царстве он находит султана — сердце — и вступает с ним в беседу.
Тут только начинается основная часть поэмы. Первая беседа идет о сотворении человека в плане коранических [28] легенд, о грехопадении его и возвышении, как повелителя земного шара. Адам добился этого возвышения, так как от души раскаивался и молил о прощении. Это положение поясняется заключающей беседу притчей. Некто видит во сне тирана-притеснителя и спрашивает его, какая судьба постигла его после смерти. Тиран отвечает, что после смерти он тщетно оглядывался, искал сочувствия, но ни одно существо в мире за него не заступилось. Тогда он понял всю бездну своей низости, устыдился и воззвал к богу, признавая свою вину и умоляя о прощении. Это искреннее признание вины и избавило его от кары.
Смысл этой притчи раскрывает вытекающая из нее вторая беседа. Низами, видимо, рассуждал так. Поставив перед правителем проблему необходимости ответить за свои дела, он может услышать: раз уж совершено столько прегрешений, то кара все равно неизбежна, и потому помышлять об исправлении дела бесплодно. Тонкая правителя на отказ от жестокостей, поэт показывает ему возможность надлежащим поведением искупить вину, как бы старается заинтересовать его в более справедливом отношении к людям, так как оно выгодно ему же самому. Потому-то к первой беседе примыкает вторая беседа — о справедливости. Вся эта глава разрабатывает одну и ту же тему — правосудие выгодно шаху, ибо оно ему же самому несет благо:
Если ты будешь благожелателен к городу и войску, То и весь город и войско будут желать твоего блага.
Город и войско — это противопоставление дружины, носителей оружия, городскому трудящемуся населению.
Если же султан начинает притеснять народ, то он подрывает этим свое же собственное благосостояние:
Разрушитель дома царства — это притеснение,
Всякое счастье — от непричинения обид.
Другая — в ответ ей; «О чем говорить!
Взгляни, сколько шах наш успел разорить!
С его притеснениями — долго ли ждать?
Мы видим, что каждая беседа поэмы завершается притчей. Так построена поэма до самого конца, причем можно думать, что метод построения Низами заимствовал у восточных народных проповедников, обычно оживлявших свои проповеди такими небольшими нравоучительными рассказами. Характерно, что притча в этой поэме не обязательно связана с темой всей вы. Очень часто Низами берет только последнюю мысль, иллюстрирует ее и, делая из притчи ряд выводов, приходит к теме следующей главы. Так вся поэма связывается в одно органическое целое, течет непрерывным потоком, несмотря на некоторую пестроту ее тематики.
Устремление к справедливости не нужно, однако, откладывать: реализовать его следует как можно скорее, ибо жизнь кратка. Отсюда тема третьей беседы — о превратности судеб мира. Низами дает ряд размышлений на эту тему, — широко разработанную еще древним Востоком, и переходит затем к характеристике своего времени. Он считает его тяжким, лишенным добродетелей.
Смотри на наш век! Ведь от бесчеловечности
Опасается человек человека.
Выход поэт видит в одном — укреплении верности, верности слову, верности чувству долга. Это поясняет такая притча. Однажды библейский царь Соломон (у Низами Сулейман), в восточной поэзии олицетворяющий собой высшую царскую мощь, выехал в степь. Он встречает там старика-крестьянина, засевающего землю. Царь говорит, что труд его напрасен. У него нет заступа, нет надежды на получение воды. Но старик спокойно отвечает:
Вода моя — вот она! Это пот спины моей.
Заступ — вот! Это пальцы мои.
Каждый должен знать свою меру и свой долг и не тяготиться тем бременем, которое на него возложено.
Но поэт опасается, что эта мысль может быть воспринята как оправдание тягот, испытываемых райатами (крестьянами), и потому в четвертой беседе он возвращается к теме о необходимости для шаха хорошо обращаться с его подданными. Главная обязанность носителя власти — забота о благе подданных и защита их от самодурства насильников. Если измученные насилием крестьяне будут взывать к богу о помощи, то их тяжкие вздохи рано или поздно станут ураганом, который сметет с земли трон притеснителя. Здесь введена великолепная притча о старухе и сельджукском султане Санджаре. Некая старуха останавливает проезжавшего по дороге султана и горько жалуется ему на обиду, нанесенную ей пьяным шихнэ (градоправителем), который незаконно совершил в ее доме обыск, разыскивая там воображаемого убийцу. Старуха заявляет, что шах, который не охраняет правопорядок, уже не шах, а притязающий на шахскую власть раб. Сельджукская держава окрепла благодаря любви к правосудию. Если Санджар забудет об этом, то гибель его неминуема. Однако, говорит Низами, Санджар легкомысленно отнесся к этим речам и потому погиб сам и погубил сельджукскую державу.
Притча заканчивается суровым осуждением существовавшего в дни Низами строя:
И нет правосудья сейчас на земле,
Ища его лишь на Симурга крыле[29].
И стыд позабыт под окном голубым[30],
И честь на земном этом шаре — как дым.
Вставай, Низами, и заплачь от стыда,
Плачь кровью над тем, кому кровь — как вода!
Пятая беседа начинается с глубоко трогательного описания старости. Поэт указывает, что нужно помнить всю цену молодости, нужно пользоваться ею для блага дел, которые старику будут уже не под силу. Надо пользоваться силой, дабы не зависеть от других и жить своим куском хлеба.
Имея кус хлеба и влаги глоток,
Не суйся, как ложка, в чужой котелок.
Труд — основа всего, только труд обеспечивает честную жизнь. Поясняет это притча о старике-кирпичнике, изготовлявшем кирпичи для склепов. Юноша посоветовал ему не гнуть старую спину над тяжелой работой — ведь кусок хлеба ему всегда кто-нибудь подаст. Старик отвечает, что он потому-то и трудится, что не хочет протягивать руку к чужому хлебу.
Шестая беседа посвящена вопросу о значении тварей [31]. Поэт отмечает бренность тела в противоположность ценности сердца, как носителя сознания (на Востоке обычно считают сердце, а не мозг, носителем сознания). Но сердце очищается страданием, и потому-то не надо страшиться несчастий: за ними не может не притти радость. У одного охотника была прекрасная собака. Она пропала, и он очень скорбел, но все же не жаловался. Лиса издевалась над ним, но он спокойно ответил, что в этом мире ни горе, ни радость долго не длятся. В этот миг вдруг откуда-то примчался его верный пес л ухватил лису. Мораль рассказа — нужно твердо верить в возможность блага и не терять присутствия духа.
Дашь им башмаки — они отдадут тебе шапку,
Разорвешь завесу — они разорвут твою завесу, словно месяц [32].
Поясняется это притчей о том, как легендарный царь древнего Ирана Феридун, охотясь за газелью, услышал голос ч стрелы и коня, возвещавший, что ради забавы бессловесную тварь истреблять нельзя. Предание это, весьма близкое к христианской легенде о покровителе охотников святом Губерте, возможно, восходит к манихейским традициям [33]. Но у Низами оно, конечно, связано с другим кругом мыслей. Не нужно забывать, что грандиозные охоты, принимавшие характер массового истребления животных, были в это время излюбленным развлечением правителей, зачастую видевших в этой забаве чуть ли не весь смысл жизни. Низами требует от шаха, чтобы он не предавался забавам, а смысл жизни видел в служении людям.
Но раз так, то как же следует использовать эту жизнь? Ответ дает девятая беседа. Человек должен в этой жизни подготовить себе запас для жизни будущей, подобно тому, как шахи, переезжая куда-нибудь, посылают вперед продовольствие. Но этот запас может быть создан, в первую очередь, трудом.
Мы пришли ради труда [в этот мир,
Не ради пустых разговоров мы пришли.
Если допущены ошибки, то это еще не должно быть причиной для отчаяния. Нужно признать вину и искренне молить о прощении. Так, закутивший святоша горько жаловался на свою судьбу, но получил указание, что от него ждут не жалоб, а искренней мольбы о прощении.
Десятая беседа говорит о бренности мира. Но все же видеть в нем лишь одни недостатки было бы неправильно. Недостатки нужно видеть прежде всего свои, это приучит к смирению. В мире же, даже в самых безобразных его явлениях, нужно стараться найти то, что в них прекрасно.
Но все же (одиннадцатая беседа) чрезмерного значения этим красотам придавать нельзя. Жизнь все равно оборвется. Некий мобед (зороастрийский жрец) любовался весенним садом, но, увидев его осенью опустошенным, понял, насколько все в этом мире непрочно.
Преодолеть соблазны этого мира (двенадцатая беседа) может всякий, у кого есть мудрость к сила воли. Это поясняется очень любопытной притчей. Два мудреца устроили состязание, чтобы выяснить, чья твердость сильнее. Первый поднес второму чашу со страшным ядом. Тот выпил, сразу же установил, из чего он состоит, и парализовал его действие противоядием. После этого он поднес первому цветок, над которым сначала немного пошептал. Тот так боялся его чар, что, понюхав цветок, сразу же умер, хотя никакой отравы в нем не было.
В шестнадцатой главе поэт снова обращается к себе самому и говорит, что преодолеть завистников можно лишь с помощью известной изворотливости. Завершается глава старой истиной — утверждением, что разумный враг все же лучше глупого друга, что иллюстрируется притчей о ребенке, пострадавшем на прогулке и вырученном из беды не друзьями, а врагом.
Переходя к оценке своей эпохи (восемнадцатая беседа), Низами горько жалуется на падение нравов и двуличность современников. Истинным другом можно считать только того, кто умеет оберегать твои тайны, кому можно смело довериться. Некий царь сделал юношу поверенным своих тайн. Тот так тщательно оберегал доверенные ему тайны, что, боясь случайно проговориться, вообще перестал говорить. Низами кончает Поучение замечанием, что в его время вообще лучше держать язык за зубами:
Счастлив человек, сомкнувший уста:
Ведь это у бешеной собаки всегда высунут язык.
Последняя, двадцатая, беседа снова дает оценку современников, которых поэт осыпает горькими упреками. Они не только не хотят признать его заслуг, но более того, всячески стремятся ославить и опорочить. Поэтому лучше замолчать и не подвергать себя дальнейшим нападкам. Сокол потому пользуется почетом и сидит на царской руке, что он безгласен, а сладкогласный соловей в унижении питается червями.
Поэму завершает небольшое заключение, содержащее обращение к Бехрамшаху. Поэт признает, что дар его очень скромен, что, может быть, все это даже и на следовало писать. Но поэма написана всего в несколько ночей. А затем по красноречию ей нет равных, она целиком оригинальна, и если бы она не была такой, поэт не решился бы послать ее из Ганджи в другой город.
Словарь Низами крайне богат. Но никак нельзя было бы утверждать, что поэт гонится за редкими и трудными словами. Трудность его не в этом, а в том, что, применяя то или иное слово, Низами извлекает из него буквально все заложенные в нем возможности, обыгрывает все смысловые оттенки и возникающие по ассоциации представления. Каждое двустишие окружено своеобразной дымкой намеков, без понимания которых невозможно и полное раскрытие заложенного в нем образа.
Смута этой луны, сшившей касаб.
Хирман луны, словно касаб, сожгла.
Здесь первое — касаб — особый род тонкого полотна, второе — тростник. Иначе говоря: красавица (луна), сшившая себе одежду из касаба, затмила своим появлением луну на небе (сожгла ее хирман, то есть сложенное в кучи обмолоченное зерно). Пока мы имеем шаблонное для классической персидской литературы сравнение: красавица прекраснее луны. Почему она сожгла хирман луны, как тростник? Это сравнение с пожаром сухой заросли тростника, то есть сожгла вмиг и дотла. Но тут есть и еще одна тонкость. Красавица сожгла луну, как касаб. Не известно поверье, что если лунный свет упадет на разложенное для отбеливания полотно, он сожжет его и полотно покроется дырками
Другой пример. Описывая зеленую лужайку, Низами говорит:
Ее растительность, словно нарцисс, сурьма для видящего,
Лилия — эфа[34], словно изумруд — трава ее.
Сурьма на Востоке считается средством, обостряющим зрение; отсюда растительность лужайки полезна для зрения, на нее так же приятно смотреть, как приятно для глаза смотреть на нарцисс. Но нужно помнить, что и сам нарцисс, обладающий темной сердцевиной, похож на глаз. Отсюда возникает своеобразное перекрестное сравнение. Второе полустишие основано на народном поверье. Считается, что если эфа взглянет на изумруд, она ослепнет, но изумруд от ее ядовитого взгляда тает и растекается. Следовательно, лилия, которая, кстати сказать, без глаза, ибо не имеет темной сердцевины, стояла на лужайке, как эфа. Она взглянула на изумруд, он растекся, и так вокруг лилии образовался зеленый покров — растекшийся изумруд.
Задача Низами — через сложный Процесс восприятии его поэмы воздействовать на волю читателя, склонить его к определенному поведению.
Однако резонанс, вызванный поэмой в литературах Востока, был поистине необычаен. Нам известно сорок два подражания этой поэме на персидском языке, среди которых часть создавалась еще в конце XIX века, два подражания на староузбекском (чагатайском) и два на анатолийско-турецком (османском).
Вероятно, этим число существующих подражаний не исчерпывается, и многие из них нам до настоящего времени еще неизвестны.
Сокровищница тайн, Низами Гянджеви - рейтинг книги по отзывам читателей, краткое содержание
Автор:
Категория:
О книге
Краткое содержание
"Сокровищница тайн" - первая поэма знаменитой "Хамсэ" ("Пятернцы") гениального азербайджанского поэта Низами Гянджеви. В этом произведении поэт излагает свои гуманистические концепции, иллюстрируя их нравоучительными повествованиями. В таких притчах, как "Повесть о падишахе, потерявшем надежду и получившем прошение", "Повесть о старухе и султане Сандмаре", "Повесть о царе-притеснителе и правдивом человеке", "Повесть о Нуширване и его визирей", Низами остро критикует деспотизм и произвол властителей, осуждает разврат, лень, ханжество и лицемерие власть имущих и в то же время высоко оценивает мораль простых, честных людей, живущих своим трудом.
Мировую славу Низами принесли его эпические произведения, созданные на персидском языке и объединенные в "Хамсе" , то есть в "Пятерицу ". Она состоит из пяти поэм, написанных в следующем порядке: "Сокровищница тайн" , "Хосров и Ширин" , Лейли и Меджнун" , "Семь красавиц" , "Искендер-наме"
.Каждый из шестидесяти тысяч стихов "Пятерицы" великолепно отделан, в каждом из них применено по нескольку поэтических фиг тогдашней поэтики, каждый стих пронизан тончайшими смысловыми и звуковыми ассоциациями.
Цель Низами в его огромной "Пятерице" - добиться кристаллизации мысли и ее усвоение читателем. Низами считал, что возвышенная идея, хотя и не новая, с большим трудом входит в затуманенное условиями жизни сознание человека. Поэтому любую идею надо повторить много раз то в форме прямого поучения, то в форме притчи, то в виде целого сюжета.
Проблема народа и власти - одна из центральных в творчестве Низами. Он разрабатывал ее во всех своих произведениях. При оценке деяний шахов, основным критерием явилось отношение государя в народу. По мнению Низами, у власти должен находиться философ: только самый знающий и просвещенный человек в стране достоин занимать эту должность.
" Сокровищница тайн " - первая поэма Низами содержала новые для литературы XII века мысли и идеи. Ссылаясь именно на это произведение, некоторые ученые считали Низами поэтом-суфием. Суфийские секты проповедовали аскетизм и служение БОГУ, стремились отдалить людей от земных интересов, реальной жизни, от борьбы за достижение счастья на земле, призывали к долготерпимию и покорности, утверждали, что счастье следует искать лишь в "единении с богом". Идеологический суфизм служил господствующим феодальным верхам, отражал их интересы. Но при этом следует иметь в виду другую его черту: он противостоял в какой-то степени официальной ортодоксальной религии.
Хотя Низами , глубоко любивший жизнь и прославлявший людей труда, не мог принять эту, идущую наперекор жизни философию, но в какой-то степени и он не был свободен от элементов мистики, содержавшихся в ней. По мнению исследователя Низами Е.Бертельса, " Низами, безусловно, был мистиком." Если рассматривать это явление исторически, то окажется, что в культуре Средневековья мистика играла важную роль. Средневековая мистика стала одной из форм протеста против гнета официальной ортодоксальной религии, которая освящала и поддерживала феодальный строй. И диалектика развития мистики заключается в том, что, беря начало в религии, используя эти элементы, она затем переходит к протесту против ее ортодоксальной формы.
Согласно утвердившейся средневековой литературе традиции Низами начинает свое произведение с восхваления БОГА ( АЛЛАХА ), пророка ( МУХАММЕДА ) и правителя, которому Низами адресует свое произведение ( Бахрамшаха - правителя Эрзинджана, в Малой Азии, Руме ). Кроме того, "Сокровищнице тайн" предпослано небольшое вступление: слова о положении и достоинствах книги , о превосходстве речи стихотворной над прозаической. Основная часть произведения состоит из двадцати новелл-повестей. Причем эти новеллы или повести как бы являются своеобразными сюжетными иллюстрациями к речи назидательно-морализирующего характера, которая стоит перед новеллой. Основными темами поэмы являются развенчание и осуждение деспотизма правителей, прославление слова, поэзии, прославление труда и осуждение праздности и тунеядства, повествования морально-этического характера. Так в поэме в одной из глав Низами в сжатой форме излагает свою творческую программу. Он расценивает искусство слова как могучее и действенное оружие, которое надо оберегать. Поэт, напоминая об огромной роли слова, резко критикует "некоторые ничтожества" ( из числа придворных поэтом), подрывающие престиж и значение поэтического творчества, являющегося, по его мнению, источником мудрости. Низами здесь клеймит подражателей и от души приветствует поэтов, не уклоняющихся от тяжелого труда, добывающих из глубин жизни образы поэзии; он приветствует тех поэтов, которые превыше всего ценят истину.
В этой поэме автор хотел преподать правителям урок справедливости и человеколюбия. Он смело разоблачает самоуправство и тиранию правителей, выступая защитником обреченных и угнетенных людей.
Низами в этот период своего творчества еще верил в возможность исправление шахов и правителей. Поэт думал, что если они будут разумно следовать требованиям религии, то смогут верно служить народу. Низами советовал феодалам "не поддаваться искушениям дьявола", не обольщаться мирскими соблазнами, не заниматься грабежом и разбоем. Поэт считал себя обязанным способствовать ликвидации гнета, и призыв к искреннему служению религии был одним из средств достижения этой цели.
"Сокровищница тайн" , созданная приблизительно в 1178 году , была переведена на азербайджанский язык Сулейманом Рустамом.
Низами Гянджеви - Сокровищница тайн краткое содержание
“Сокровищница тайн” — первая поэма знаменитой “Хамсэ” (“Пятерицы”) азербайджанского поэта Низами Гянджеви. В этом произведения поэт излагает свои гуманистические концепции, иллюстрируя их нравоучительными повествованиями. В таких притчах, как “Повесть о падишахе, потерявшем надежду и получившем прощение”, “Повесть о старухе и султане Санджаре”, “Повесть о царе-притеснителе и правдивом человеке”, “Повесть о Нуширване и его визире” Низами остро критикует деспотизм и произвол властителей, осуждает разврат, лень, ханжество и лицемерие власть имущих, и в то же время высоко оценивает мораль простых, честных людей, живущих своим трудом.
Читайте также: