Шлегель фрагменты краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
В литературе XIX века два главных направления — романтизм и реализм. (Европа) Романтическая эпоха начинается в девяностые годы восемнадцатого столетия и охватывает всю первую половину века. Однако основные элементы романтической культуры полностью определились и раскрыли возможности потенциального развития к 1830 году. Романтизм — это искусство, рожденное кратким историческим мигом неопределенности, кризиса, сопровождавшего переход от феодальной системы к системе капиталистической; когда к 1830 году очертания капиталистического общества определились, на смену романтизму приходит искусство реализма. Литература реализма на первых порах была литературой одиночек, да и сам термин "реализм" возник лишь в пятидесятых годах XIX века. В массовом общественном сознании современным искусством продолжал оставаться романтизм, на деле уже исчерпавший свои возможности, поэтому в литературе после 1830 года романтизм и реализм сложно взаимодействуют, в разных национальных литературах порождая бесконечное разнообразие явлений, не поддающихся однозначной классификации. В сущности, романтизм не умирает на протяжении всего девятнадцатого столетия: прямая линия ведет от романтиков начала века через поздний романтизм к символизму, декадансу и неоромантизму конца века.
Возникновение романтизма в искусстве и литературе
Романтизм как литературное направление возник в Европе в конце XVIII века. В 1789 году случилась Великая французская революция, полностью закончившаяся лишь к 1814 году. Она состояла из целого ряда значимых событий, которые в конечном счете привели к целому литературному перевороту, поскольку изменился менталитет человека.
Предпосылки появления романтизма
Во-первых, в основе французского переворота лежали идеи Просвещения, был выдвинут лозунг Свобода, равенство и братство!. Человек стал цениться как личность, а не только как член общества и слуга государства, люди поверили, что они сами могут управлять своей судьбой. Во-вторых, многие люди, бывшие апологетами классицизма, поняли, что реальный ход истории иногда бывает неподвластен разуму - главной ценности классицизма, слишком много там возникало непредвиденных поворотов (наполеоновские войны). Также, в соответствии с новым лозунгом, люди стали понимать, что привычное для них устройство мира на самом деле может быть враждебным для конкретного человека, может мешать его личной свободе.
Особенности и черты романтизма
Новыми критериями в искусстве стали свобода самовыражения, повышенное внимание к индивидуальным, неповторимым чертам человека, естественность, искренность и раскованность, пришедшие на смену подражанию классическим образцам 18 века. Романтики отвергали рационализм и практицизм Просвещения как механистичный, безличностный и искусственный. Вместо этого они во главу угла ставили эмоциональность выражения, вдохновение. Чувствуя себя свободными от приходящей в упадок системы аристократического правления, они стремились высказать свои новые взгляды, открытые ими истины. Изменилось их место в обществе. Они нашли своего читателя среди растущего среднего класса, готового эмоционально поддержать и даже преклоняться перед художником - гением и пророком. Сдержанность и смирение были отвергнуты. Им на смену пришли сильные эмоции, часто доходящие до крайностей.
Таким образом, в литературе возникает потребность в новом, актуальном направлении. Им стал романтизм, главный конфликт которого - конфликт личности и общества.
Трагическое одиночество героя
Романтический герой - сильный, яркий, независимый и непокорный, обычно оказывается одиноким, поскольку окружающее общество не способно его понять и принять. Он - один против всех, он всегда находится в состоянии борьбы. Но этот герой, несмотря на свое несоответствие окружающему миру, не является отрицательным.
Писатели-романтики не ставят своей задачей вывести в произведении какую-то мораль, определить, где хорошо, а где плохо. Он описывают действительность очень субъективно, в центре их внимания - богатый внутренний мир героя, который объясняет его поступки.
Изображение незаурядной, сильной личности, стремящейся к нравственному совершенству
Двоемирие (мучительный разлад между идеалом и действительностью) Двоемирие романтиков исходит из идеи Шеллинга, которая состоит в том, что мироздание разделяется на духовную и физическую сферу, но эти противоположности признаются им как единство. Лишь романтик может увидеть их единение через призму создаваемых им произведений искусства.
Герои часто совершают путешествия. Герой-странник, утратил социальные и географические корни, перемещается между областями земли, между сном и явью, ведомый предчувствием и волшебными случайностями-совпадениями.
Место действия – экзотические страны, сказочные королевства, необитаемые острова.
Йенский романтизм — ранний период немецкого романтизма, он охватывает 1795–1805 гг. Несмотря на то, что это самая ранняя форма романтизма, именно йенские романтики детально разработали романтическую теорию и дали миру выдающиеся произведения, в которой она реализована.
В кружок, сложившийся в Йенском университетском городке, входили:
*Новалис (1772–1801), крупнейший писатель периода.
* Вильгельм Генрих Вакенродер (1773–1798), автор новелл и очерков.
* Людвиг Иоганн Тик (1773–1853), автор романов, новелл, пьес и произведений других жанров
* философ Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775–1854
*протестантский теолог и философ Фридрих Шлейермахер (1768–1834),
Смысл поэзии он видит в пророчестве, абсолютизирует искусство
[4.] Так много поэзии, и все же нет ничего более редкого, чем поэтическое произведение! Отсюда множество поэтических набросков, штудий, фрагментов, тенденций, руин и материалов.
[9.] Остроумие — дух безусловного общения, или фрагментарная гениальность.
[12.] Тому, что называют философией искусства, недостает обычно одного из двух — либо философии, либо искусства.
[16.] Гений — это хотя и не произвол, но свобода, как остроумие, любовь и вера, которые однажды должны стать искусством и наукой. От каждого следует требовать гениальности, правда, не ожидая ее. Последователь Канта назвал бы это категорическим императивом гениальности.
[20.] Классическое сочинение не должно быть таким, чтобы его когда-либо можно было понять до конца. Но тот, кто развит (gebildet) и развивает себя, должен стремиться черпать из него все больше и больше.
[23.] В хорошем поэтическом произведении все должно быть намерением и все инстинктом. Благодаря этому оно становится идеальным.
[25.] Два основных принципа так называемой исторической критики — это постулат пошлости и аксиома обычности. Постулат пошлости: все подлинно великое, доброе и прекрасное невероятно, ибо необычайно и по крайней мере подозрительно. Аксиома обычности: как все происходит у нас и вокруг нас, так должно было происходить и повсюду, ибо все это так естественно.
[26.] Романы — сократовские диалоги нашего времени. В этой свободной форме жизненная мудрость нашла прибежище от школьной мудрости.
[30.] Вместо судьбы в современной трагедии иногда выступает Бог-отец, чаще же — сам дьявол. Как случилось, что это не побудило еще ни одного ученого развить теорию дьяволической поэзии?
[34.] Острота — это разложение духовных материй, которые до этого внезапного разделения были тесно сплетены друг с другом. Жизнь всякого рода должна уже наполнить собой воображение, прежде чем настанет время, когда от трения, вызванного свободным общением, воображение будет так наэлектризовано, что легчайшее прикосновением— дружеское или враждебное — сможет извлечь из него блестки и сверкающие лучи или же трепетные удары.
[36.] Кто не дошел еще до ясного осознания того, что может существовать нечто великое и вне его собственной сферы, недоступное его пониманию, у кого нет хотя бы смутных предположений о том, в каком пространстве человеческого духа могло бы находиться это великое, тот либо лишен гения в своей собственной сфере, либо еще не развился до классического.
[37.] Чтобы хорошо написать о каком-либо предмете, нужно перестать им интересоваться. Мысль, которую нужно выразить обдуманно, должна уже совершенно оставить нас и не занимать нас более. Пока художник вдохновенно что-то придумывает, он находится в несвободном состоянии,— по крайней мере в том, что касается высказывания своих мыслей. Он будет стремиться сказать все — ложная тенденция юных гениев или настоящий предрассудок старых педантов. Тем самым он теряет ценность и достоинство самоограничения, а для художника и для человека — это альфа и омега, высшее и самое необходимое. Самое необходимое, ибо везде, где человек не ограничивает себя, там его ограничивает мир, превращая его в раба. Высшее, ибо можно ограничить себя в тех точках и с той стороны, где обладаешь бесконечной силой, самосозиданием и самоуничтожением. Даже дружеская беседа, если ее нельзя свободно, совершенно произвольно прервать в любое мгновение, имеет в себе что-то несвободное. Но достоин сожаления писатель, который может и хочет выговориться до конца, который желает сказать все, что он знает, не сохраняя ничего про себя. Следует остерегаться лишь трех ошибок. Все, что кажется и должно казаться безусловным произволом, а тем самым неразумным или сверхразумным, должно все же в основе своей быть всецело необходимым и разумным; иначе непринужденность перейдет в своенравие, возникнет несвобода, а самоограничение станет самоуничтожением. Во-вторых, не следует слишком спешить с самоограничением, сначала надо дать место самосозиданию, вымыслу и вдохновению, пока они не завершатся. В-третьих, не следует заходить слишком далеко в самоограничении.
[42.] Философия—это подлинная родина иронии, которую можно было бы назвать логической красотой. Ибо везде, где в устных или письменных беседах философствуют не вполне систематически, следует поощрять иронию; даже стоики считали культуру (Urbanitat) добродетелью. Правда, существует и риторическая ирония, при осторожном употреблении оказывающая превосходное воздействие, особенно в полемике. Однако в сравнении с возвышенной культурой сократовской музы она то же, что великолепие блестящей художественной речи в сравнении с древней трагедией высокого стиля. Только поэзия и с этой стороны может возвыситься до философии, и она не основывается на иронических эпизодах, подобно риторике. Существуют древние и, новые поэтические создания, всецело проникнутые божественным дыханием иронии. В них живет подлинно трансцендентальная буффонада. С внутренней стороны — это настроение, оглядывающее все с высоты и бесконечно возвышающееся над всем обусловленным, в том числе и над собственным искусством, добродетелью или гениальностью; с внешней стороны, по исполнению — это мимическая манера обыкновенного хорошего итальянского буффо.
[46.] Римляне ближе и понятнее нам, чем греки. И все же подлинное понимание римлян встречается несравненно реже, чем понимание греков, потому что синтетических натур меньше, чем аналитических. Ибо существует особое понимание наций, понимание исторических и моральных индивидов, а не только практических сфер, искусств или наук.
[48.] Ирония — форма парадоксального. Парадоксально все хорошее и великое одновременно.
[54.] Есть писатели, пьющие безусловное, как воду, и есть книги, где даже собаки имеют отношение к бесконечному.
[55.] Подлинно свободный и образованный человек должен бы по желанию уметь настраиваться на философский или филологический лад, критический или поэтический, исторический или риторический, античный или современный, совершенно произвольно, подобно тому как настраиваются инструменты — в любое время и на любой тон.
[56.] Остроумие — это логическая общительность. |
[59.] Любимая мысль Шамфора, что остроумие — это возмещение недоступного блаженства, как бы небольшой процент, которым обанкротившаяся природа хочет откупиться от обещанного ею высшего блага, немногим счастливее мысли Шефтсбери, что остроумие — это пробный камень истины, или распространенного предрассудка, будто нравственное облагорожение — высшая цель искусства. Остроумие — само по себе цель, подобно добродетели, любви и искусству. Этот гениальный человек, кажется, чувствовал бесконечную ценность остроумия, а так как французская философия не может этого понять, то он инстинктивно стремился соединить свой высший идеал с тем, что для нее является высшим и первым. И мысль о том, что по отношению к судьбе мудрец всегда должен находиться en etat d'epigramme, является в качестве максимы прекрасной и подлинно цинической.
[60.] Все классические роды поэзии, если взять их в строгой чистоте, теперь смешны.
[61.] Строго говоря, понятие научной поэзии столь же нелепо, как и поэтической науки.
[62.] Существует так много теорий родов поэзии. Но почему же еще нет понятия о роде поэзии? Вероятно, тогда можно было бы обойтись одной-единственной теорией.
[65.] Поэзия — республиканская речь; речь, являющаяся собственным законом и собственной целью, где все части — свободные граждане и могут подать свой голос.
[75.] Заметки—это филологические эпиграммы; переводы — филологические мимы; некоторые комментарии, где текст является лишь толчком, или не-я,— филологические идиллии.
[77.] Максимы, идеалы, императивы и постулаты служат теперь подчас разменной монетой нравственности.
[81.] Есть нечто мелочное в полемике против индивидов, как в торговле en detail. Если художник не хочет вести полемику en gros, он должен выбирать по крайней мере индивидов классических и обладающих вечной ценностью. Если и это невозможно, например, в печальном случае самообороны, то индивиды в силу полемической фикции должны с предельной возможностью идеализироваться в представителей объективной глупости и тупости, ибо и они, как и все объективное, бесконечно интересны и должны предстать достойными предметами высшей полемики.
[84.] Из того, чего хотят современные авторы, нужно постигнуть, чем должна стать поэзия; из того, что делают древние,— чем она должна быть.
[85.] Каждый настоящий автор пишет для всех или ни для кого. Кто пишет для тех или других читателей, не заслуживает, чтобы его вообще читали.
[89.] Нужно ли писать более одного романа, если художник тем временем не стал новым человеком? Нередко все романы одного автора явно связаны друг с другом и в известном смысле составляют лишь один роман.
[90.] Остроумие — взрыв скованного духа.
[91.] Древние — не иудеи, не христиане, не англичане поэзии. Они не богоизбранный народ-художник; нет у них единоспасительной веры в красоту, как нет и монополии на творчество.
[93.] В древних видна завершенная буква всей поэзии. В новых предугадывается становящийся дух.
[99.] Кто сам не стал совершенно новым, тот оценивает новое как старое; для иного же старое всегда будет новым, пока сам он не станет старым.
[100.] Поэзия одного называется философской, другого — филологической, третьего — риторической и т. д. Где же тогда поэтическая поэзия?
[101.] Аффектация возникает не столько из стремления быть новым, сколько из страха быть старым.
[108.] Сократовская ирония — единственное вполне непроизвольное и вместе с тем вполне обдуманное притворство (Verstellung). Одинаково невозможно как измыслить ее искусственно, так и изменить ей. У кого ее нет, для того и после самого откровенного признания она останется загадкой. Она никого не должна вводить в заблуждение, кроме тех, кто считает ее иллюзией и либо радуется этому великолепному лукавству, подсмеивающемуся над всем миром, либо злится, подозревая, что и его имеют при этом в виду. В ней все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко сокрытым. Она возникает, когда соединяются понимание искусства жизни и научный дух, совпадают законченная философия природы и законченная философия искусства. Она содержит и пробуждает чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным, между невозможностью и необходимостью исчерпывающей полноты высказывания. Она самая свободная из всех вольностей, ибо благодаря ей можно возвыситься над самим собой, и в то же время самая закономерная, ибо она безусловно необходима. Весьма хороший знак, что гармоническая банальность не знает, как ей отнестись к этому постоянному самопародированию, когда вновь и вновь нужно то верить, то не верить, пока у нее не закружится голова и она не станет принимать шутку всерьез, а серьезное считать шуткой. Ирония у Лессинга — инстинкт, у Гем-стергейса — классическая штудия, у Хюльзена возникает из философии философии и может намного превзойти иронию тех обоих.
[112.] Аналитический писатель наблюдает читателя таким, каков он есть, в соответствии с этим делает свои расчеты и пускает в ход свою машинерию, чтобы произвести соответствующий эффект. Синтетический писатель конструирует и создает себе читателя таким, каким он должен быть; он мыслит его себе не мертвым и покоящимся, но живым и реагирующим. Открытое им он представляет последовательно становящимся перед его взором или же побуждает его самого открыть это. Он не хочет произвести на него определенное воздействие, но вступает с ним в священный союз интимного совместного философствования (Symphilosophie) или поэтического творчества (Sym-poesie).
[115.] Вся история современной поэзии — это непрерывный комментарий к краткому тексту философии: всякое искусство должно стать наукой, а всякая наука — искусством, поэзия и философия должны соединиться.
[116.] Говорят, что немцы — первый в мире народ в том, что касается высоты художественного чутья и научного духа. Конечно, но тогда найдется очень мало немцев.
[117.] Поэзию может критиковать только поэзия. Если само суждение об искусстве не является произведением искусства,— либо по материалу, изображая необходимое впечатление в его становлении, либо благодаря художественной форме и свободному тану в духе древней римской сатиры,— то оно не имеет гражданских прав в царстве искусства.
[123.] Неразумные и нескромные притязания — желать научиться чему-то об искусстве из философии. Некоторые приступают к делу так, как будто надеются узнать здесь что-то новое. Однако философия не может и не должна давать ничего другого, кроме как делать наукой наличные художественные познания и понятия об искусстве, возвышать и расширять художественные воззрения с помощью истории искусства, исполненной основательной учености, и создавать относительно этих предметов то логическое умонастроение, которое соединяет абсолютную свободу с абсолютным ригоризмом.
[124.] И в глубине величайших современных поэтических созданий содержится рифма, симметрическое возвращение одинакового. Она не только превосходно закругляет, но может воздействовать и необычайно трагически. Например, бутылка шампанского и три стакана, которые старая Варвара ставит ночью Вильгельму на стол. Я назвал бы это гигантской или шекспировской рифмой, ибо Шекспир мастер ее.
[125.] Уже Софокл верил от всего сердца, что изображенные им люди лучше настоящих. Но где он изобразил Сократа, Солона, Аристида и бесчисленное множество других? Как часто этот вопрос можно было бы повторить и относительно других поэтов? Даже величайшие художники — разве не умалили они настоящих героев в своих изображениях? И все же эта мания стала всеобщей — от императоров поэзии до ничтожнейших ликторов. Поэтам, правда, это могло бы оказаться полезным, как всякое имотедовательное ограничение, для сгущения и концент-рации силы. Философ же, зараженный этим, заслуживал бы изгнания из царства критики. И разве не существует на небесах и на земле такого бесконечного множества добра и красоты, о котором поэзия не может и мечтать?
[126.] Римляне знали, что остроумие — пророческая способность.
При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в неотъемлемую привычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и легкомыслия. В конце концов это презрение отвратило его от нынешних его спутниц; он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной, возвышенной и невинной; поспешив вернуться к ней, он нашёл её уже сформировавшейся, но такой же благородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с брезгливостью отвергая малейшие соображения о морали; но, когда он почти достиг своего, внезапный поток её слез охладил его и вызвал в его душе что-то похожее на раскаяние. После этого он снова погрузился на время в прежний образ жизни; но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил ещё одну девушку, которой захотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашёл её среди тех, кто почти открыто принадлежит всем; она была почти столь же порочна, как та — невинна, и обычно в своих отношениях с мужчинами, исполняя то, что считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной; но Юлий имел счастье понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить словами. Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих пор её вполне удовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не мог до конца преодолеть того презрения, которое внушали ему её профессия и её испорченность. Когда она ему сказала, что он будет отцом её ребёнка, он счёл себя обманутым и оставил её. Ее слуга позвал его к ней; после долгих уговоров он последовал за ним; в её кабинете было темно, он приник к ней — и услышал глубокий вздох, который оказался последним; взглянув на себя, он увидел, что он в крови. В порыве отчаяния она нанесла себе многочисленные раны, большинство из которых оказались смертельными. Этот случай преисполнил его ужасом и отвращением к общественным предрассудкам. Раскаяние подавлял он посредством гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения к миру, которое он ощущал в себе.
Однако прошло время, и он встретил женщину, избавившую его от этой болезни. Она сочетала в себе любезность и артистизм с самообладанием и мужеством; обожествляя её, он не считал себя вправе пытаться нарушить её семейное счастье; чувство к ней сделалось для его духа прочным средоточием и основанием нового мира. Он вновь осознал в себе призвание к божественному искусству; свою страсть и свою юность он посвятил возвышенному труду художника, и постепенно море вдохновения поглотило поток его любовного чувства.
Высшее проявление разума заключается не в том, чтобы поступать по своему намерению, а в том, чтобы предаваться всей душой фантазии и не мешать забавам молодой матери с её младенцем. Мужчина пусть боготворит возлюбленную, мать — ребёнка и все — вечного человека. И душа постигнет жалобу соловья и улыбку новорождённого и поймёт значение всего, что тайными письменами начертано в цветах и звёздах; священный смысл жизни, так же как вечный язык природы. Она никогда не сможет покинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или произнесёт, все будет звучать как удивительный романс о чудесных тайнах детского мира богов, сопровождаемый чарующей музыкой чувств и украшенный полным глубокого значения цветением милой жизни.
Пересказала В. В. Пророкова. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XIX века / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1996. — 848 с.
Понравился ли пересказ?
Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
116. Романтическая поэзия – это прогрессивная универсальная поэзия. Ее назначение заключается не только в том, чтобы снова объединить все разъединенные жанры и слить поэзию с философией и риторикой. Она должна также частью смешать, частью соединить поэзию и прозу, гениальность и критику, Kunstpoesie и Naturpoesie[20], придавать поэзии жизненность и дух общительности, а жизни и обществу – поэтический характер, наполнить и насытить формы искусства самородным познавательным материалом и оживить колебаниями юмора… Только романтическая поэзия подобно эпосу может быть зеркалом всего окружающего мира, отражением эпохи…
247. Пророческая поэма Данте[21] есть единственная система трансцендентальной поэзии в высшем ее воплощении. Универсальность Шекспира – центр романтического искусства. Гетевская чисто поэтическая поэзия является совершеннейшей поэзией поэзии. Эти имена – великое трезвучие новой поэзии, самый интимный и святой круг внутри все более узких и более широких сфер классиков нового искусства поэзии.
42. Философия есть истинная родина иронии, которую можно было бы определить как прекрасное в сфере логического: ибо везде, где в устных и письменных беседах не вполне систематически предаются философии, там следует создавать иронию и требовать ее. Ведь даже стоики считали светскость добродетелью. Правда, существует и риторическая ирония, при осторожном употреблении производящая превосходное действие, в особенности в полемике; но все же в сравнении с возвышенностью сократовской музы она то же, что великолепие блестящей искусственной речи по сравнению с высоким стилем древней трагедии. Одна лишь поэзия также и в этом отношении способна подняться до уровня философии, и при этом она основывается не только на отдельных иронических эпизодах, как это делает риторика. Существуют древние и новые произведения, во всей своей сути проникнутые духом иронии. В них живет дух подлинной трансцендентальной буффонады. Внутри них царит настроение, которое с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность…
48. Ирония есть форма парадоксального. Парадоксально все, что одновременно хорошее и значительное.
108…В ней все должно быть шуткой и все должно быть всерьез, все простодушно откровенным и все глубоко притворным… В ней содержится и она вызывает в нас чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным, чувством невозможности и необходимости всей полноты высказывания. Она есть самая свободная из всех вольностей, так как благодаря ей человек способен возвыситься над самим собой, и в то же время ей присуща всяческая закономерность, так как она обусловлена и необходима. Нужно считать хорошим знаком, что гармонические пошляки не знают, как отнестись к этому постоянному самопародированию, когда попеременно нужно то верить, то не верить, покамест у них не начнется головокружение, шутку принимать всерьез, а серьезное принимать за шутку…
69. Ирония есть ясное осознание вечной изменчивости, бесконечно полного хаоса.
143. Нет большего мира, чем мир художников. Они живут высокой жизнью.
146. Даже во внешних проявлениях образ жизни художника должен абсолютно отличаться от образа жизни остальных людей. Они брамины, высшая каста, облагороженные не по рождению, но через самоосвящение.
ПИСЬМО О РОМАНЕ[24]
…Я нахожу романтическое у старших современников, у Шекспира, Сервантеса[25], в итальянской поэзии, в тех веках рыцарей, любви и сказок, откуда произошли сами слово и дело.
…Романтическое не столько род, сколько элемент поэзии…
ИЗ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК[26]
828. В романе должно объективироваться все объективное; это заблуждение, что роман – субъективный жанр.
849. Творчество Шекспира составляет целый цикл в истории литературы, когда поэзия поистине становится романтической.
ИСТОРИЯ ДРЕВНЕЙ И НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ[27]
…Истинный поэт, искусство которого в том и состоит, что он умеет считавшееся самым обыкновенным и повседневным представить совершенно новым и преображенным в поэтическом свете, вкладывая в него высшее значение и…угадывая в нем глубочайший смысл… Непрямое изложение действительности и настоящего времени позволяет искусству изображать вечное, всегда и везде прекрасное, значительное и всеобщее.
…Шекспир по внутреннему чувству своему есть самый глубоко болезненный и резко трагический из всех времен древних и новых.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
В последнее время в отечественном литературоведении заметно усилился интерес к изучению истории и теории отдельных эстетических категорий. Одной из наиболее трудных и наименее разработанных теоретических проблем является проблема иронии, и в первую очередь романтической иронии.
Творчество Ф. Шлегеля первого – иенского - периода несомненно заслуживает самого серьезного и вдумчивого изучения, ибо как раз в это время сформировались основные эстетические принципы немецкого романтизма, оказавшего большое влияние на все последующее развитие европейской литературы. Ф. Шлегель был одним из тех, кто внес в эстетику романтизма самый значительный вклад. Его положения были ярко реализованы в творчестве Л. Тика и в той или иной форме восприняты последующей литературой. Между тем, ирония Ф. Шлегеля до сих пор исследована недостаточно глубоко. Обычно ее понимают как произвол субъекта, который ставит свою личную волю на место объективных законов действительности. С нашей точки зрения, шлегелевскую иронию следует понять именно как сознательное выражение объективных, реальных закономерностей, по-особому осмысленных.
В настоящей работе вопрос рассматривается только в этом плане, не учитывая развития принципов иронии у Ф. Шлегеля. Конкретно-исторический и литературный материал привлекается лишь в той мере, в какой это необходимо для типологического изучения данной проблемы. Ирония Ф. Шлегеля нас интересует только как миропонимание, причем мы останавливаемся лишь на трех её аспектах, а именно:
ирония как сущность мира в восприятии Ф. Шлегеля,
ирония как метод познания и
ирония как художественный (композиционный) прием.
Автор вполне отдает себе отчет в том, что проблема иронии имеет большее количество аспектов. Однако объем данной работы не позволяет их затронуть. По этой же причине и основные положения статьи имеют несколько конспективный характер.
Ирония — философско-эстетическая категория, имеющая длительную историю. Содержание, которое вкладывали в это понятие в античное и новое время, различно: ирония эволюционирует. Например, между иронией Сократа и Ф. Шлегеля, на наш взгляд, больше различия, нежели сходства. Это определяется их разной философской и социально-исторической основой. На это различие справедливо указывал еще Гегель.
Для того, чтобы дать определение иронии Ф. Шлегеля, нужно выявить ее философские и социально-исторические корни. Большинство исследователей вслед за Гегелем считает, что таким философским обоснованием романтической иронии является фихтевское определение субъективности.
Трансформация фихтевской субъективности в иронию Ф. Шлегеля могла бы и не совершиться, если бы не объективные причины, способствовавшие этому.
Конец XVIII - начало XIX вв. характеризуются тем, что утвердившееся в эпоху классицизма и просветительства метафизическое понимание отношений личности и общества подвергается критической переоценке. Просветительское представление о том, что мировые противоречия могут быть разрешены с помощью отвлеченного разума, не удовлетворяет романтиков. Они видели торжество и крушение просветительских взглядов в период Великой французской революции и наполеоновских войн.
Для романтического сознания метафизически-рациональное понимание мира оставляет его разорванным: он состоит из отдельных, мало связанных между собой частей, которые находятся в постоянном противоречии. Синтез романтики ищут в другом: в понимании мира как живого процесса, в котором стороны противоречия и самостоятельны и составляют единство, а относительность отдельных точек зрения снимается их совокупностью.
Поэтому основная задача, которая стоит перед личностью, заключается в том, чтобы найти какие-то новые формы связи с окружающим миром. Отношения, основанные на общности материальной сферы, отрицаются романтиками. На первое место они выдвигают общность духовную, придавая ей исключительное значение.
Какое же внутреннее состояние испытывает герой?
Наступает определенное тождество жизни внутренней и внешней, субъекта и объективной реальности. Процесс же познания мира строится, по Ф. Шлегелю, не столько на диалектическом взаимодействии субъективного и объективного, сколько на иронической природе взаимоотношений материального и духовного, спроецированных на человеческое сознание. Единственным методом познания мира, таким образом, становится, по мнению Ф. Шлегеля, ирония, благодаря которой человек приближается к пониманию самого себя и действительности, общества.
Ирония как особый метод познания мира заключается в следующем. Для того, чтобы поэту открылось истинное единство мира, он не должен связывать себя какой-либо научной или художественной системой. Только ирония обеспечивает художнику полную свободу соединения и разъединения всех существующих явлений и фактов. Свободная от предвзятого мнения, она дает человеку возможность взглянуть на мир с разных точек зрения. Ни одну из них поэт никогда не предпочитает другой; не признает ее за последнюю, окончательную.
Например, явление состоит из фактов А, В, С и Д (взятых в данном случае произвольно). Для того, чтобы получить полное представление об этом явлении, мало просто расположить эти факты сообразно какой-то определенной системе, например, А—В—Д—С, человек получит исчерпывающе ясное представление об этом явлении только тогда, когда писатель представит все возможные сочетания этих фактов (А—Д—В--С, Д—В—С—А и т. д.). Таким образом, он получит как бы систему всех возможных ограниченных систем.
Ирония, таким образом, обеспечивает поэту свободу многократного представления всех возможных сочетаний фактов, событий, явлений. Благодаря иронии, по мнению Ф. Шлегеля, не разрушаются все добытые таким способом представления, а упорядочиваются и организуются, обеспечивая тем самым полноту восприятия мира.
Иронии как методу познания мира Ф. Шлегель придавал очень большое значение. Только при помощи иронии (Остроумия), по его мнению, возможно понимание противоречивой действительности в единстве. Однако он подменяет качественную сторону познания количественной.
Объективно же наличие множества точек зрения не обеспечивает восприятия мира как органического целого, так как их совокупность представляет собой, по Ф. Шлегелю, сумму восприятий, а не их синтез.
Познав иронию как систему отношений определенного и неопределенного и как сущность своего сознания, поэт избирает ее затем как универсальный художественный прием. Этим приемом, по мнению Ф. Шлегеля, должен пользоваться каждый романтический поэт.
Процесс создания художественного произведения, по мнению Ф. Шлегеля, родствен процессу воспоминания. Во время воспоминания все факты, события, образы всплывают как бы произвольно, независимо от усилий человека, и, главное, они не располагаются во временной последовательности. События, происходящие в материальной сфере, сами по себе не имеют, по Ф. Шлегелю, никакой ценности и закономерности: они ничем не связаны между собой. Только воспоминания, относящиеся к сфере духовной, придают всему видимую закономерность.
Задача поэта заключается в том, чтобы, разрушив связи между внешними событиями, которые представляются второстепенными, так организовать композицию произведения, чтобы каждая его часть была проникнута общим настроением и, вместе с тем, единым авторским замыслом. Так как духовная жизнь человека (а именно она прежде всего интересует романтического поэта) раскрывается во внешних событиях, происходящих в разные периоды жизни, то с событийной стороны создается впечатление произвола автора над изображением. Это и есть произвол, но именно над изображением объективных связей явлений и предметов, а не над выражением авторских чувств.
Ирония как художественный (композиционный) прием характеризуется, по Ф. Шлегелю, самоограничением, фрагментом и смешением.
Такое нарушение временной последовательности в развитии действия, по мнению Ф. Шлегеля, не лишает художественное произведение цельности и единства. Его цельность достигается благодаря господству в нем единого душевного настроения, которое организует и лирически окрашивает все повествование.
Следовательно, самоограничение, фрагмент и смещение являются средствами выражения мировосприятия в композиции произведения. Как мы видели, композиция произведения благодаря им становится также иронической. Само композиционное построение произведения, таким образом, должно наводить читателя на мысль, что жизнь — сложный и запутанный путь, которым человек идет к идеалу.
Следует сказать, что ироническая композиция была исторически перспективна. Развитие литературных жанров подтверждает, что художники всегда использовали в своем творчестве право на неожиданную остановку повествования и на смешение разных в художественном и тематическом отношении отрывков.
Природа романтической иронии двойственна.
Во-первых, противоречивость мира не воспринимается Ф. Шлегелем как дисгармония, которая разрушает единство. Трагическое мироощущение, проистекающее из непримиримости противоположностей (как это можно видеть, например, у Э. Т. А. Гофмана), чуждо Ф. Шлегелю. В осознании, что мир ироничен в самой своей основе, Ф. Шлегель и изображённый им в романе герой (Юлий) находят удовлетворенность.
Во-вторых, благодаря иронии романтический поэт возвышается над реальной действительностью, утверждая главенство духовных начал. Объективно это возвышение можно расценивать как отрицание конкретной социально-исторической среды, которая втягиваем всякую личность в сферу своих узкопрактических (материальных) отношений. Положительное ее содержание и заключается поэтому как раз в том, что она представляет романтическому поэту право иронически-высокомерно относиться ко всем формам буржуазных общественно-политических и нравственных отношений.
Л-ра: Пржевальский государственный педагогический институт. Труды. – Пржевальск, 1969. – Т. 14. – С. 74-87.
Читайте также: