Сергей дурылин четвертый волхв краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
В БОГАДЕЛЬНЕ
Было совсем тихо. За спиной далеко шумел город, шумела нестройная, огромная и непонятная жизнь, а здесь, в стенах богадельни, было тихо, как перед дождем, чирикали воробьи, купаясь в красноватом песке, которым был густо усыпан двор богадельни, где-то под крышей ворковали голуби, да изредка из-за густой зелени маленького садика, густо поросшего желтыми акациями и сиренью, доносился монотонный, незвучный, старческий шепот… Это говорили старики, жившие в богадельне.
После полуденного обеда, отдохнув часик в постелях, когда спадал жар, они медленными, неслышными шагами собирались из большого каменного корпуса в сад, и там, под кустами сирени и акаций, вели беззвучные, тихие речи о прожитой жизни, которая была где-то далеко за стенами богадельни, которая давно ушла от них, оставив их здесь больными, скучными и никому не нужными, о милых и дорогих людях, которые умерли, и о всем, что когда-то заставляло их жить, волноваться, любить и страдать, а теперь невозвратно ушло от них, оставив лишь чистые морщины на их лицах и беспомощные, старческие слезы которые часто катились из их глаз…
А потом, утомившись и мирно прижавшись друг к другу, старики начинали тихую беседу, и опять доносился чуть слышный старческий шепот. Старик, Иван Ефимыч, маленький и худой, улыбаясь одними деснами, смотрел на кружившихся в небе голубей, и замечал шутливо и мягко:
– Ишь вьется, божья птица… А даве как дрались, славно, герои какие… Прямо в штыки норовит…
И он вытаскивал из кармана припасенные с обеда крошки белого хлеба и сыпал их на песок, скликая голубей:
Голуби слетались и, повертываясь и беспокойно шевеля головками, клевали у ног стариков крошки хлеба.
Подходил к старикам тихо и осторожно, боясь спугнуть голубей, сторож Василий, парень в высоких сапогах и серебряной серьгой в левом ухе, и одобрительно покачивал головой.
– Забавляетесь, кавалеры! Погода чудесная – оно и приятно. Все ли в добром здоровье?
– Живем помаленьку, – отвечал Иван Ефимыч.
– Погода не предвидится? – продолжал Василий.
– Замирение, брат, полное? – постукивая газетой о колено, объявляет Федор Потапыч, высокий и сухой старик с большим шрамом под левым глазом…
Василий не унимался:
– А как ежели теперь, к примеру, война… Нам, дядя Федор, вряд выстоять!
Федор Потапыч, жестикулируя, вступается за честь России:
– Выстоим! – кричит он, – Не впервой! У них антилерия – а у нас финансы! Они нас антирелией, а ты их – финансами!
Незнакомое слово, не встречавшееся в военном обиходе, производит впечатление, и спор решается в пользу России.
И старики, увлекаясь и разгорячась, опять пускаются в длинные рассказы о битвах и турках, о сотнях, тысячах, десятках тысяч убитых, забытых и раненых…
– Плачут, – объяснял он, – ревут… Стон дома-то стоял, как принесли-то его, значит, мертвого-то. Ребята малые – известно, ничего не понимают, что, как и к чему… Воют… Враг ведь он, знаю, враг, – а жалко… Во как жалко… Кажись, крест бы с себя снял – да отдал бы… А ничего не поделаешь: служба!
А другие говорили опять о сотнях и тысячах молодых жизней, которые никогда уже не увидят солнца и не узнают на земле ни счастья, ни правды, ни даже того, зачем, ради чего все они умерли.
Василий слушал внимательно и сочувственно, голуби клевали крошки хлеба у ног стариков светило солнце, чуть слышно колыхались прозрачные тонкие ветви акации, и всё неслась старая , страшная сказка о бесчеловечной войне, об ужасной крови и смерти, и не верилось, что это не сказка, старая, забытая, а правда, что все это в самом деле было, было недавно, и эти самые старики – убивали, и не раз, а много раз, и не знают, не понимают, что они – убийцы. И становилось страшно от этой простой и недавней правды.
Известно, что три волхва пришли с высоты востока к яслям Вифлеема, три принесли дары и с тремя беседовал злой Ирод, и три вернулись в Персиду, — и потом, когда они умерли, три новых звезды засияли в небе: они ярче всех звезд — за исключением одной, великой звезды Рождества — горят доселе в небе, в темном торжественном небе, в ночь Рождества. Все это известно.
Но няня — наша старая няня Пелагея Сергеевна, — говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва, — я забыл это имя, но — вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете: что невероятно, — это было русское имя, — и самое простое, обыкновенное русское имя нас не удивляло тогда, в детстве, что имя четвертого волхва было русское, нам не приходило на мысль остановить няню и навести справку по библейским (ой? — нрзб.) архивам (? нрзб.): помню, мы очень с братом радовались, что пришел и русский волхв к младенцу Христу, — и мы только спрашивали няню:
— Няня, а почему же он не дошел до Вифлеема?
— А потому что заблудился, — отвечала няня.
— А где заблудился? — пытали мы.
— А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нес, у него отняли злые люди.
Мы замолкали ненадолго. Леса шумят. Отец был родом из Сибири и рассказывал нам про тайгу, про тысячеверстные леса, безысходные для тех, кто не знает в них путей, про дикие вьюги и лесные ветра. Брат вздыхал.
Он был молчаливее меня, и я спрашивал няню:
— А он выйдет, няня, из лесов? Он придет ко Христу?
— Выйдет, милый, — отвечала она.
— А тогда, когда дар нивы приготовит, когда откроется от русской земли праведный путь до Божьего града.
Няня гладила меня по голове и поникала головой. Потом поднимала взор к образу Спасителя — перед ним всегда горела с нашего детства зеленая лампада — и крестилась медленно и истово.
Это было в вечер Рождества. Брат отходил к окну. Стекло чуть тронул мороз. Белые блестящие ели разрослись на нижней части стекла. Это был белый рождественский веселый снег. В нем много было цветов и длинных узорных трав. На них сидели белые птицы.
— Няня, а что он принесет, четвертый, Христу-младенцу, если дойдет из леса?
— А хлебушка, милый, — отвечала старушка. — Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?
— А он мужик разве, няня?
— Хресьянин он. Русский человек хресьянин, — убежденно отвечала няня. — Всегда хресьянин.
Брат молчал. Нет, мы не думали того, что этого не может быть.
Мы думали: когда это будет?
Когда выйдет из лесу четвертый — с даром русского хлеба?
Брат, не отходя от няни, спрашивал еще и еще:
— А где он возьмет? А хлеб будет черный?
— Черный, — отвечала няня. — Ржаной. Со всей земли возьмет, отовсюду по зернышку, ото всех полей, от праведных хресьянских трудов, замесит на ключевой водице, испечет на чистом огне. От всей земли будет хлеб хресьянский.
— Отчего ж не несет?
Это уж спрашивал я. Сердце мое трепетало от радости. Но ждать! Было так трудно ждать! И зачем ждать? Теперь бы, в эту ночь, этот хлеб принести.
— Оттого не несет, что трудно, милый, со всей земли, от праведных трудов, от хресьянских, отовсюду по зернышку собрать, с каждой полоски, от чистого праведного колоса, чистое зерно. Земля велика русская. Потихоньку он собирает. Когда кошицу полную наберет, — будет молоть зерно, а там за водой пойдет — тесто замесить. И всюду надо самую чистую найти, безмутную, без одной соринки, и ни человек, ни зверь ее чтобы не мутили. Найдет воду — будет огонь разводить от небесного огня, честна́го древа. Древо о древо тереть — первый огонь будет чистым.
Мы не понимали, что это значит, но мы знали, что этот огонь будет чист и светел, — не то что маленькая, коптящая лампочка под бумажным абажуром у нас в детской или фонари на улице, тихие и серые. Это будет прекрасный огонь.
— От честна́го древа. И на этом огне хлебушка испечет, — и будет дар Спасу Господу с солью.
— А как же принесет?
— Когда хлебушка спечет — тогда и путь прям откроется. Надо спечь, милый, первое дело: спечь, хлеб-соль приготовить. А там и путь отверзется.
А брат в это время опять уж стоял у окна. Он притронулся лбом ко стеклу и долго не отрывался от него. И вдруг обернулся к нам и радостно крикнул:
— Няня! Я нашел звезду! Вон она, вон. Голубая. Как снежинка!
Няня встал со стула и подошла к окну:
— Тише, милый. Надо тихо звезду встречать. Христос-младенец в ясельках лежит. Не разбудить бы его надо. А ты поклонись Христову Рождеству.
И няня подошла к образу Спасителя. Лик Его был светел и радостен. Лампадка пред ним светила нам лучезарней звезды.
Няня положила земной поклон — и мы с нею — и старческим тихим голосом произнесла нараспев:
— Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды.
Мы все еще рез поклонились до земли.
А в окно светил на глубоком, глубоком зимнем небе голубоокая звезда Рождества.
С тех пор прошло много лет, очень много. Я прочел много книг, не только тех книг, что уверяли, что было только три волхва, но и те, которые утверждали, и что не было вовсе волхвов, не было звезды, не было этой ночи, не было и Родившегося в эту ночь. Но вот, вопреки всему, я знаю (и всегда всю жизнь знал) и всегда буду знать, что было все это: и эта ночь, и волхвы, и эта звезда, и Родившийся в эту ночь.
Я знаю даже больше: я знаю, что было не три, а четыре волхва, и у четвертого волхва было русское имя, — я знаю, впрочем, и еще больше: я верю, что четвертый волхв выйдет из лесов и найдет прям путь до этой голубоокой звезды и принесет Родившемуся в эту ночь Дар земли своей. И Родившийся, Царь Небесный, Сын Человеческий, примет этот Дар вместе со златом, ливаном и смирною, ибо это будет праведный хлеб, он чист.
Известно, что три волхва пришли с высоты Востока к яслям Вифлеема, три принесли дары, и с тремя беседовал злой Ирод, и три вернулись в Персиду, — и потом, когда они умерли, три новых звезды засияли в небе: они ярче всех звезд — за исключением одной, великой звезды Рождества — горят доселе в небе, в темном торжественном небе, в ночь Рождества. Все это известно.
Но няня — наша старая няня Пелагея Сергеевна — говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва, я забыл это имя, но — вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете, что невероятно, — это было русское имя, и самое простое, обыкновенное русское имя; нас не удивляло тогда, в детстве, что имя четвертого волхва было русское, нам не приходило на мысль остановить няню и навести справку по библейским архивам: помню, мы очень с братом радовались, что пришел и русский волхв к Младенцу Христу, и мы только спрашивали няню:
— Няня, а почему же он не дошел до Вифлеема?
— А потому, что заблудился, — отвечала няня.
— А где заблудился? — пытали мы.
— А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нес, у него отняли злые люди.
Мы замолкали ненадолго. Леса шумят. Отец был родом из Сибири и рассказывал нам про тайгу, про тысячеверстные леса, безысходные для тех, кто не знает в них путей, про дикие вьюги и лесные ветра. Брат вздыхал. Он был молчаливее меня, и я спрашивал няню:
— А он выйдет, няня, из лесов? Он придет ко Христу?
— Выйдет, милый, — отвечала она.
— А тогда, когда дар нивы приготовит, когда откроется от Русской земли праведный путь до Божьего града.
— А когда это будет?
Няня гладила меня по голове и поникала головой. Потом поднимала взор к образу Спасителя — перед ним всегда горела, с нашего детства, зеленая лампада — и крестилась медленно и истово.
Это было в вечер Рождества. Брат отходил к окну. Стекло чуть тронул мороз. Белые блестящие ели разрослись на нижней части стекла. Это был белый рождественский веселый снег.
— Няня, а что он принесет, четвертый, Христу-Младенцу, если дойдет из леса?
— А хлебушка, милый, — отвечала старушка. — Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?
— А он мужик разве, няня?
— Хресьянин он. Русский человек — хресьянин, — убежденно отвечала няня. — Всегда хресьянин.
Брат молчал. Нет, мы не думали того, что этого не может быть.
Мы думали: когда это будет? Когда выйдет из лесу четвертый — с даром русского хлеба?
Брат, не отходя от няни, спрашивал еще и еще:
— А где он возьмет? А хлеб будет черный?
— Черный, — отвечала няня. — Ржаной. Со всей земли возьмет, отовсюду по зернышку, ото всех полей, от праведных хресьянских трудов, замесит на ключевой водице, испечет на чистом огне. От всей земли будет хлеб хресьянский.
— Отчего ж не несет?
Это уж спрашивал я. Сердце мое трепетало от радости. Но ждать! Было так трудно ждать! И зачем ждать? Теперь бы, в эту ночь, этот хлеб принести.
— Оттого не несет, что трудно, милый, со всей земли, от праведных трудов, от хресьянских, отовсюду по зернышку собрать, с каждой полоски, от чистого праведного колоса, чистое зерно. Земля велика русская. Потихоньку он собирает. Когда кошицу[1] полную наберет, будет молоть зерно, а там за водой пойдет — тесто замесить. И всюду надо самую чистую найти, безмутную, без одной соринки, и ни человек, ни зверь ее чтобы не мутили. Найдет воду — будет огонь разводить от небесного огня, честна́го древа. Древо о древо тереть — первый огонь будет чистым.
Мы не понимали, что это значит, но мы знали, что этот огонь будет чист и светел, не то что маленькая коптящая лампочка под бумажным абажуром у нас в детской или фонари на улице, тихие и серые. Это будет прекрасный огонь.
— От честна́го древа. И на этом огне хлебушка испечет, и будет дар Спасу Господу с солью.
— А как же принесет?
— Когда хлебушка спечет — тогда и путь прям откроется. Надо спечь, милый, первое дело: спечь, хлеб-соль приготовить. А там и путь отверзется.
А брат в это время опять уж стоял у окна. Он притронулся лбом ко стеклу и долго не отрывался от него. И вдруг обернулся к нам и радостно крикнул:
— Няня! Я нашел звезду! Вон она, вон. Голубая. Как снежинка!
Няня встала со стула и подошла к окну:
— Тише, милый. Надо тихо звезду встречать. Христос-Младенец в ясельках лежит. Не разбудить бы Его надо. А ты поклонись Христову Рождеству.
И няня подошла к образу Спасителя. Лик Его был светел и радостен. Лампадка пред ним светила нам лучезарней звезды.
Няня положила земной поклон — и мы с нею — и старческим, тихим голосом произнесла нараспев:
— Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды…
Мы все еще раз поклонились до земли.
А в окно светила на глубоком-глубоком зимнем небе голубоокая звезда Рождества.
С тех пор прошло много лет, очень много. Я прочел много книг, не только тех книг, что уверяли, что было только три волхва, но и те, которые утверждали и что не было вовсе волхвов, не было звезды, не было этой ночи, не было и Родившегося в эту ночь.
Но вот, вопреки всему, я знаю (и всегда всю жизнь знал) и всегда буду знать, что было все это: и эта ночь, и волхвы, и эта звезда, и Родившийся в эту ночь.
Я знаю даже больше: я знаю, что было не три, а четыре волхва, и у четвертого волхва было русское имя, — я знаю, впрочем, и еще больше: я верю, что четвертый волхв выйдет из лесов, и найдет прям путь до этой голубоокой звезды, и принесет Родившемуся в эту ночь Дар земли своей. И Родившийся, Царь Небесный, Сын Человеческий, примет этот Дар вместе со златом, ливаном и смирною, ибо это будет праведный хлеб, он чист.
Канун Предпразднства Рождества Христова
(Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 2980. Оп. 1. Д. 189. Л. 81–84.)
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "В богадельне. Четвертый волхв"
Описание и краткое содержание "В богадельне. Четвертый волхв" читать бесплатно онлайн.
Публикацию подготовили А.А. Аникин и А.Б. Галкин по тексту, хранящемуся в Российском государственном архиве литературы и искусства. Впервые опубликовано в газете "Российский писатель, №7, 2008 г.
С.Н. Дурылин
В БОГАДЕЛЬНЕ
Было совсем тихо. За спиной далеко шумел город, шумела нестройная, огромная и непонятная жизнь, а здесь, в стенах богадельни, было тихо, как перед дождем, чирикали воробьи, купаясь в красноватом песке, которым был густо усыпан двор богадельни, где-то под крышей ворковали голуби, да изредка из-за густой зелени маленького садика, густо поросшего желтыми акациями и сиренью, доносился монотонный, незвучный, старческий шепот… Это говорили старики, жившие в богадельне.
После полуденного обеда, отдохнув часик в постелях, когда спадал жар, они медленными, неслышными шагами собирались из большого каменного корпуса в сад, и там, под кустами сирени и акаций, вели беззвучные, тихие речи о прожитой жизни, которая была где-то далеко за стенами богадельни, которая давно ушла от них, оставив их здесь больными, скучными и никому не нужными, о милых и дорогих людях, которые умерли, и о всем, что когда-то заставляло их жить, волноваться, любить и страдать, а теперь невозвратно ушло от них, оставив лишь чистые морщины на их лицах и беспомощные, старческие слезы которые часто катились из их глаз…
А потом, утомившись и мирно прижавшись друг к другу, старики начинали тихую беседу, и опять доносился чуть слышный старческий шепот. Старик, Иван Ефимыч, маленький и худой, улыбаясь одними деснами, смотрел на кружившихся в небе голубей, и замечал шутливо и мягко:
– Ишь вьется, божья птица… А даве как дрались, славно, герои какие… Прямо в штыки норовит…
И он вытаскивал из кармана припасенные с обеда крошки белого хлеба и сыпал их на песок, скликая голубей:
Голуби слетались и, повертываясь и беспокойно шевеля головками, клевали у ног стариков крошки хлеба.
Подходил к старикам тихо и осторожно, боясь спугнуть голубей, сторож Василий, парень в высоких сапогах и серебряной серьгой в левом ухе, и одобрительно покачивал головой.
– Забавляетесь, кавалеры! Погода чудесная – оно и приятно. Все ли в добром здоровье?
– Живем помаленьку, – отвечал Иван Ефимыч.
– Погода не предвидится? – продолжал Василий.
– Замирение, брат, полное? – постукивая газетой о колено, объявляет Федор Потапыч, высокий и сухой старик с большим шрамом под левым глазом…
Василий не унимался:
– А как ежели теперь, к примеру, война… Нам, дядя Федор, вряд выстоять!
Федор Потапыч, жестикулируя, вступается за честь России:
– Выстоим! – кричит он, – Не впервой! У них антилерия – а у нас финансы! Они нас антирелией, а ты их – финансами!
Незнакомое слово, не встречавшееся в военном обиходе, производит впечатление, и спор решается в пользу России.
И старики, увлекаясь и разгорячась, опять пускаются в длинные рассказы о битвах и турках, о сотнях, тысячах, десятках тысяч убитых, забытых и раненых…
– Плачут, – объяснял он, – ревут… Стон дома-то стоял, как принесли-то его, значит, мертвого-то. Ребята малые – известно, ничего не понимают, что, как и к чему… Воют… Враг ведь он, знаю, враг, – а жалко… Во как жалко… Кажись, крест бы с себя снял – да отдал бы… А ничего не поделаешь: служба!
А другие говорили опять о сотнях и тысячах молодых жизней, которые никогда уже не увидят солнца и не узнают на земле ни счастья, ни правды, ни даже того, зачем, ради чего все они умерли.
Василий слушал внимательно и сочувственно, голуби клевали крошки хлеба у ног стариков светило солнце, чуть слышно колыхались прозрачные тонкие ветви акации, и всё неслась старая , страшная сказка о бесчеловечной войне, об ужасной крови и смерти, и не верилось, что это не сказка, старая, забытая, а правда, что все это в самом деле было, было недавно, и эти самые старики – убивали, и не раз, а много раз, и не знают, не понимают, что они – убийцы. И становилось страшно от этой простой и недавней правды.
ЧЕТВЕРТЫЙ ВОЛХВ
Известно, что три волхва пришли с высоты востока к яслям Вифлеема, три принесли дары и с тремя беседовал злой Ирод, и три вернулись в Персиду, – и потом, когда они умерли, три новых звезды засияли в небе: они ярче всех звезд – за исключением одной, великой звезды Рождества – горят доселе в небе, в темном торжественном небе, в ночь Рождества. Все это известно.
Но няня – наша старая няня Пелагея Сергеевна , – говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва,– я забыл это имя, но – вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете: что невероятно , – это было русское имя, – и самое простое, обыкновенное русское имя нас не удивляло тогда, в детстве, что имя четвертого волхва было русское, нам не приходило на мысль остановить няню и навести справку по библейским (ой? – нрзб.) архивам (? нрзб.): помню, мы очень с братом радовались, что пришел и русский волхв к младенцу Христу, – и мы только спрашивали няню:
– Няня, а почему же он не дошел до Вифлеема?
– А потому что заблудился, – отвечала няня.
– А где заблудился? – пытали мы.
– А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нес, у него отняли злые люди.
На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "В богадельне. Четвертый волхв"
Книги похожие на "В богадельне. Четвертый волхв" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Читайте также: