Сергей булгаков о чудесах евангельских краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
События, описанные в Евангелии, в течение многих сотен лет продолжают оставаться загадкой. До сих пор не умолкают споры об их реальности и, прежде всего, о реальности личности Иисуса. М. А. Булгаков попытался изобразить эти события по-новому в романе “Мастер и Маргарита”, представляя нам, читателям, своеобразное “Евангелие от Булгакова”.
В романе “Мастер и Маргарита” внимание писателя направлено всего на один эпизод земного пути Христа: столкновение с Понтием Пилатом. Не глубины христианской метафизики интересуют Булгакова.
Мучительные личные отношения с властью, грубо вторгающейся в его дело и жизнь, заставляют писателя выбирать в евангельском сюжете те эпизоды, которые глубже всего заставляет переживать собственная эпоха: преследование, предательство, неправый суд…
Евангельский Пилат также не находил вины за Иисусом и “искал отпустить его”, т. е. смысл событий Булгаков сохранил. Но в отличие от канонических текстов в романе, написанном Мастером, Понтии Пилат – один из основных героев. Оттенки его настроения, колебания, эмоции, ход его мыслей, беседы с Иешуа, процесс принятия окончательного решения, получили
в романе яркое художественное воплощение.
Единственное, что мы узнаем о Пилате из Евангелия – это то, что он был уверен в невиновности Иисуса и “умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в крови праведника сего”. Из романа “Мастер и Маргарита” мы узнаем много подробностей о Пилате. Мы узнаем, что он страдает гемикранией, что он не любит запах розового масла и что единственное существо, к которому он привязан и без которого не может жить, –
это его собака.
Иешуа привлекает Пилата не как целитель (хотя с его появлением головная боль Пилата прошла), а как человек: Пилат увидел в нем настоящую человеческую душу. Его поражает неумение Иешуа говорить неправду. Особенно запоминается Пилату фраза “трусость – один из главных пороков человечества”.
Позже уже сам Пилат скажет, что “трусость – самый главный порок человечества”.
Вероятно, по Булгакову, грех Пилата – грех страха, страха открыто и смело высказать свои мысли, защитить свои убеждения, друзей – был особенно понятен людям эпохи, которая пугала грубо и изощренно. И для лучшего раскрытия образа Пилата Мастер иногда позволяет себе отход от евангельской трактовки событий.
Еще одно различие – это судьба Иуды. У М. А. Булгакова Иуда – красивый молодой человек (кстати, интересно, насколько различно рисуют один и тот же образ разные авторы: у Л. Андреева Иуда, наоборот, чрезвычайно уродлив). Он предает Иешуа потому, что это считается нормой, потому, что делают все и не сделать это, значит не выполнить свой долг. Он предает
Иешуа за тридцать серебренников так же, как и евангельский Иуда, но, в отличие от Евангелия, в “Мастере и Маргарите” Иуду не терзает раскаяние. И после предательства он со спокойной душой идет на свидание. Далее сюжет романа еще сильнее отличается от евангельского сюжета: Иуду убивают по приказу Понтия Пилата, который хочет таким образом хоть как-то искупить свою вину перед Иешуа.
Пилат был наказан самым страшным наказанием – бессмертием (вспомним горьковского Ларру). И освободить его просит не кто иной, как Иешуа (что еще раз доказывает, что он не может творить чудеса).
Сразу же возникает вопрос: почему булгаковская трактовка евангельских событий так сильно отличается от Евангелия? Конечно же, нельзя сослаться на то, что М. А. Булгаков плохо знал Евангелие: будучи сыном профессора духовной академии, будущий писатель был знаком с каноном как никто другой. Причина такой трактовки состоит в том, что Булгаков проводит параллель между древним Ершалаимом и современной ему Москвой.
Писатель показывает, что спустя почти две тысячи лет психология людей не изменилась. Действительно, если внимательнее посмотреть на Иуду у М. А. Булгакова, то в нем можно увидеть типичного советского обывателя двадцатых-тридцатых годов прошлого века, для которого предать своего друга, соседа или даже родственника – обычное дело. И фраза о трусости относится не только к Пилату, она вне времени.
Настоящий очерк по предмету своему есть глава из христологии, и содержание его вполне раскрывается лишь в связи с цельным христологическим построением. Однако, и будучи выделен из целого, он может рассматриваться самостоятельно. Речь идет в нем об одном из самых острых вопросов христианского самосознания в нашу эпоху, – о человеческом делании в отношении к делам Христовым. В патристический век дела Христовы рассматривались преимущественно в отношении к Его Божеству. Для нас получает самостоятельное значение вопрос и об их отношении к Его Человечеству, поскольку в Богочеловечестве Христовом соединилась неумаленно вся полнота Божеского естества со всею полнотою человечности. Догматически в своем разумении чудес Христовых мы опираемся на определения IV и VI Вселенских соборов о двух природах во Христе, проявляющихся в двойстве и действия, и воления, при ипостасном их единении.
13/26. III. 1923. Париж. Сергиевское подворье.
I. О Чуде
Чудо в религиозной жизни занимает очень важное место, для верующей души оно является как бы доказательством бытия Божия, действием Бога в мире. Не о чуде ли просит всякая молитва? Да и вся жизнь для верующего есть непрестанное чудо, коему присуща некая религиозная самоочевидность. Однако не так просто эту религиозную данность выразить в категориях религиозной философии. Уже при первой попытке сделать это мы встречаемся с многозначностью, а потому и неясностью понятия чуда, под которым, благодаря этому, укрывается и темное суеверие, и малодушное неверие с осужденным Господом исканием знамений, но вместе с тем и содержится постулат веры, а в известном смысле выражается вообще религиозное отношение к миру. И, прежде всего, в каком отношении чудо находится к мировому порядку? Не представляет ли собою именно этот порядок, дивно слаженный механизм мира с его причинностью, единственного и перманентного чуда? И не является ли даже противоречивой мысль о том, что Великий Художник сам упраздняет в чудесах Свое же собственное творение, восполняя и исправляя его новыми творческими актами, как плохой мастер, принужденный чинить механизм? Так именно и ставится этот вопрос в деизме, в котором совершенно отвергается связь Бога с миром после его творения, так сказать, за ненужностью. Однако, такой взгляд вытекает из скудного понимания отношения Бога к своему творению, как и из недостаточного, односторонне формального уразумения категории причинности.
Таков характер мировой закономерности. Мир, с одной стороны, детерминирован в своем бытии, – в основании и пределе, данности и заданности, – в тварной софийности своей, ибо София и есть детерминированность мира. Но с другой стороны мир совсем не детерминирован в образе своего становления, в путях своих, ибо он есть творчески, самотворчески совершающийся процесс, включающий причинность через свободу. Он содержит поэтому бесконечное число разных возможностей или вариантов своего пути, из которых только один может стать действительностью, и промысл Божий воздействием на причинность через свободу ведет к тому, чтобы избиралась наилучшая возможность. Пути и пределы духовной причинности, вообще говоря, еще мало ведомы человеку, так же, как и закономерность природная, однако, можно сказать, что эта возможность гораздо шире и глубже, нежели мы это теперь знаем. Слова Господни о том, что вера может двигать горы, в приточной форме выражают эту общую мысль, как духовная причинность может в известных пределах повелевать творению, и ветер и волны могут подчиняться ей.
II.Чудеса Христовы
III. О делах человеческих
IV. О Воскресении Христовом
Общая мысль, которая выражена в этих текстах, состоит в том, что воскресение Христово совершилось чрез воскрешение Его Отцом, Его волею и славою (божеством), и что Христос воскрешен был Духом Животворящим. Как же уразуметь эту мысль в отношении к двум природам Христа и двум волям и энергиям Его? Как здесь определяется их соотношение в основном деле Христовом, в Его воскресении? 16 В чем можно видеть в воскресении дело человеческой природы, которая могла совершать другие чудеса человеческою силою, и могла ли эта человеческая сила во Христе совершить собственное воскресение, оставаясь в пределах человечности? Вот предельный вопрос в богословском понимании воскресения, в связи с общим учением о чуде.
Человеческий дух, хотя и соединяется с телом лишь через посредство души, однако, он в этой жизни приобретает известную связь и непосредственно с телом своим, которая может сохраняться и после смерти: это хотя не есть жизнь, но некоторое запечатление земного праха духом. Это предварение воскресения, хотя само по себе и бессильное его осуществить, есть, можно сказать, потенциал воскресения. Эта ближе не поддающаяся уразумению связь делает то, что смерть для человека все-таки не является развоплощением. Духи умерших, хранящие память о своем теле, хотя по фактическому состоянию они подобны бесплотным духам, тем не менее от них отличаются именно этою связью, как потенциалом воплощения, осуществляемом в будущем воскресении, а в отношении к плоти он выражается в некоем запечатлении или одуховлении вещества. Фактически получается парадоксальное соотношение: смерть разрушает связь души с телом, т.е. прекращает действие начала, животворящего тело, но она не упраздняет некоей связи духа с телом, хотя эта связь и не является жизнью тела. Дух живет в теле лишь через душу, связь с которой, хотя уже без возможности осуществить жизнь, дух не разрывает и по смерти. Дух умершего, будучи нераздельно соединен с душой, сохраняет и связь с телом. В этом смысле тело всякого человека по смерти его, хотя оно в трупном состоянии не есть уже тело, все же есть мощи (как оно и называется в Требнике). Мощи же суть бывшее тело, которое, став трупом, разлагается, возвращает свое вещество природным элементам, но в какой-то части своей (зерно, первичный атом) сохраняет связь с духом, и она тем реальнее, чем больше была власть духа над телом в жизни. Поэтому в святых мощах эта связь с духом усопшего ощущается более непосредственно, на чем и основано их почитание. 18
Мы рассматривали чудеса Христовы, как действия Его человеческого естества, обоженного и помазанного Духом, в пределах жизни и закономерности этого мира, хотя в них раздвигались границы, доселе доступные человеку. Могут ли быть эти границы раздвинуты и еще дальше, чтобы дать место человеческой победе над смертью, которая была бы не просто временным воскрешением мертвых, имеющих быть снова поглощенными смертию, но достижением новой, бессмертной жизни?
21. VII/3. VIII. 1931.
В самом деле, причинность, в формальном понимании ее у Канта, где она есть простое следование событий, наполненность времени (post hoc – propter hoc), еще не раскрывается со стороны конкретной наполненности причинного ряда и рассматривается лишь как факт или продукт, но не как акт или агент. Причинность не есть механизм ряда физических причин (типа солнечного затмения, по рассуждению Канта).
Чудо в религиозной жизни занимает очень важное место, для верующей души оно является как бы доказательством бытия Божия, действием Бога в мире. Не о чуде ли просит всякая молитва? Автор рассматривает чудо космичным и закономерным, как и все природные явления. Характер чуда состоит не в беспричинности или сверхкосмичности, а лишь в особой причинности, и в отношении к космосу оно должно быть признано естественным, а не сверхествественным и уж тем более не противоесnественным. Иначе говоря, чудо относится не к творению, а к промышлению Божию о мире.
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Нам известны из Евангелия искушения Иисуса в пустыне. Иисус исцеляет людей от болезней, которые они приобрели, поддавшись искушениям. Искушение видно на примере учеников, которые спят в Гефсиманском саду перед тем, как солдаты должны схватить Иисуса. Искушение мы видим у людей, которые смеются, злословят и бросают камни в Иисуса, идущего с крестом на Голгофу, у людей, которые выбрали казнь не преступника, а философа. Искушение властью Кесаря – это искушение Понтия Пилата, искушение властью духовной, это искушение первосвященника Каифы. Нет мистерий в Евангелии, в которых не проявляются искушения.
Сюжет, в котором люди бросают камни и плюют в Иисуса, несущего крест можно понимать в буквальном смысле, но этот сюжет символичен. То есть все, что описано в Евангелии – это не только история, которая произошла в начале эпохи Рыб, в начале двенадцатой части эволюционного цикла, — это история, которая постоянно, всегда, проживается всем миром и каждым человеком. Более того, все персонажи этой истории существуют в каждом человеке, как аспекты его личности. Любой человек проживает роль каждого из персонажей. Роль Иисуса, и в тоже время роль Иуды, роль Понтия Пилата, и первосвященника Каифы, роль исцеляемого и искушаемого. Все эти роли одновременно человек проживает каждое мгновение в себе. И в то же время, он их проживает последовательно, в течении всей своей жизни. Наступает просветление, и человек, подобно Иисусу, несет людям духовный свет, потом наступает искушение, и он, уже, выполняет роль Иуды. Потом наступает иное время, и человек уже судит как первосвященник, затем он становится Понтием Пилатом. После этого он сам нуждается в исцелении, и его исцеляют как прокаженного или бесноватого. Затем он играет роль ученика, слушающего нагорную проповедь. Потом он становится одним из учеников, который оказывается на горе вместе с Иисусом Христом во время его преображения. Даже своим пониманием человек уже участвует в распятии Истины, а своим неверным пониманием — тем более.
Самое верное понимание — это молчание, когда нет слов, но к этому пониманию мы приближаемся объяснением, наставлением, проповедью. Но даже в объяснении мы не можем раскрыть Истину в полном смысле, во всей ее полноте. А человек, который искажает ее своим непониманием — в своей повседневной жизни участвует в поругании Истины, роль которой в этой мистерии выполняет Иисус Христос, несущий крест. Это всегда происходит с каждым человеком и каждый человек испытывает эти искушения. И как человек проживает это, как он ценит это, как дар, как возможность — это прожить, испытать, как возможность прочувствовать себя в этих испытаниях, как возможность найти себя, и ответить на вопрос — кто же я? Какую роль я играю: я Понтий Пилат или бесноватый, или философ, или я ученик, слушающий проповедь? Без испытаний, без сложностей, человек не сможет понять свое отношение к Истине, он не сможет понять, кто он, и какая у него позиция, какой у него взгляд? Поэтому, как здесь было сказано, если искушения проживаются, то их урок неоценим. И смысл, и урок, и польза, и наставления. Но они оставляют след на сердце, они сокращают жизнь.
Искушения — это испытания души народа и души человечества. И кто на себя какие искушения возьмет? Кто-то на себя возьмет только свои искушения, кто-то -искушения своих друзей и знакомых, кто — то может взять искушения своей страны, кто-то может взять на себя искушения всего человечества и мира, и испытывать эти искушения вместе со всем миром.
Искушения дают возможность человеку, поднявшемуся на духовные вершины, падать и снизу видеть то, что он видел сверху. Когда человек поднимается на определенную духовную вершину и находится там некоторое время, он привыкает и думает, что он такой, и в нем может возникать чувство превосходства и привычка видения мира таким. Но когда он падает вниз и смотрит уже на все другим взглядом, тогда он действительно может приобрести то, что ему казалось, что у него есть, когда он был на вершине понимания. Это не какие-то высокие материи, это гордость любого человека от того, что он что-то понимает, что-то умеет, что он умный, состоявшийся, взрослый – это тот же самый шаг к падению. Перед этим искушением сложно устоять начинающему ученику. Если такие мысли возникают – это уже искушение. В тот же момент он оказывается в другом месте и совершенно по-другому оттуда видит все.
Читайте также: