Сергеев ценский преображение россии краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Юбиляр с реки Цна
Два слова о Шмелёве
Не розы, а крапива
Как мне кажется, одной из причин, почему случилось четвертьвековое несправедливое замалчивание выдающегося автора и его произведений, это его место жительства — Крым.
В конце XX века, вместе с Крымом, покойный писатель попал в некую черную политическую дыру.
Украине Крым был не нужен и неинтересен ни с какой из сторон. Да, здесь можно было построить собственные аляповатые дворцы пошлой архитектуры в стиле Присыпкина; да, из Крыма можно было сосать деньги, как упыри кровь, при этом лживо называя полуостров дотационным; да, украинские олигархи, высосав полуостров до капли, хотели продать его США (документы уже были готовы, и планы на полуостров Пентагон объявил на своем сайте).
И все потому, что Крым всегда был чужим для Украины. Их не связывало ничего — ни история, ни культура, ни люди. Даже украинским националистам было ясно, что Крым не был и не будет их полностью, отсюда такая нелюбовь, отсюда стравливание славян с татарами. Да и многие рядовые украинцы считали, что Автономная Республика Крым — чужеродный отросток на теле Украины, этакий государственный аппендикс, который рано или поздно воспалится и его придется удалять.
А Россия (особенно в лице политиков и чиновников нетрадиционной политической ориентации) в то же время долго делала вид, что Крым теперь не российский, а потому его настоящее и будущее россиян как бы не касается, не должно касаться, с чем сами россияне en masse никогда не были согласны. Поскольку не на политическом, а на народном, бытовом уровне россиянам было яснее ясного, что Крым, даже оказавшись фактической колонией чужого государства, во враждебной паутине чужой ментальности, не сдается, что он был и остается русским. Российским.
А вот крымчане помнили свои корни из поколения в поколение. И нет места на территории СНГ, где бы сильнее, чем в Крыму, ненавидели Хрущёва и Ельцина. И боролись (да-да, боролись и становились политзаключенными) за освобождение от украинской оккупации. Но им нужен был сигнал, им нужна была помощь, хотя бы моральная поддержка.
Словом, всем (и тем, и другим, и третьим) нужен был лишь повод, толчок, даже пинок — для того, чтобы предопределённое свершилось.
И вот — и все встало на свои места.
Как говорится, колесо истории движется медленно, но неотвратимо.
Дом-музей в Алуште
Не заросла народная тропа…
"Учебный космос России". "Учебная книга России". (Троицк-в-Москве). Великие уроки русской советской классики.
Фото: ссылка
ЛЕНИНИАНА И КРЫМОЛОГИЯ СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО:
"С балкона моего дома я часто любуюсь полетом горного орла, устремляющего свой путь прямо к солнцу. У нас в Крыму говорят, что глядеть прямо на солнце могут только орлы. Я думаю, что писатель своим мысленным взором всегда должен видеть свое солнце. Это солнце каждого из нас - Родина, Советская Россия.
. Никогда еще наша Родина не была так сильна, прекрасна, величава, как ныне. Никогда еще не представала она перед миром в такой животворной и лучезарной красоте".
С. Н. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ.
…Сергеев-Ценский принял специальных корреспондентов газеты "Литература и жизнь". Говорили о предстоящем учредительном съезде писателей РСФСР. Просили его выступить со статьей. Несмотря на плохое самочувствие, он согласился. Статья была опубликована за две недели до смерти - лебединая песнь Сергея Николаевича. Она называлась "Жизнь писателя должна быть подвигом".
"Когда я гляжу на снежные шапки Крымских гор, то мне видится вся наша обетованная прекрасная Родина, дороже и родней которой для нас нет ничего на свете. Так же, как эти горные вершины, возвышаешься ты, наша мать Россия, над материками и континентами. "
Уроки Сергеева-Ценского… Заветы Сергеева-Ценского… "От колыбели, через всю жизнь проносим мы певучее, сверкающее самоцветами русское слово. Разве могут стереться и устареть слова, написанные нашими классиками. Ведь эти слова изваяны из мрамора, отлиты из бронзы. Они - навеки!"
"Русское слово! Как радостно бывает на душе, когда в книгах находишь у наших писателей замашистое, кипящее и животрепещущее русское слово. У кого из наших современников мы его чаще всего встречаем? Я думаю, что со мною согласятся миллионы читателей, когда я назову дорогое всем нам имя Михаила Шолохова! В его произведениях мы видим алмазные россыпи русской речи. Не в словарях отысканное, не из запыленных фолиантов утащенное, а взятое писателем у самого хозяина языка - у народа - вот какое это слово!
С молоком матери впитал писатель приемы народного творчества и перенес их в русскую художественную речь. Потому так и поражают они своею смелостью и художественной силой. И потому, когда молодые люди спрашивают меня, как стать писателем, я отвечаю: - Идите в жизнь, слушайте народную речь и постарайтесь запечатлеть ее в своих книгах! Если вам удастся это сделать, то вы станете художниками, проникающими в душу народную. А это единственное, ради чего стоит посвятить свою жизнь литературному труду".
"Огорчительным представляется мне, что в последнее время появляется у нас много книг, написанных как бы на родном языке, но на самом деле напоминающих дурные кальки с иноземной речи. Кому нужны эти жалкие подделки под русскую литературу? Разве они могут научить молодежь языку наших дедов и прадедов, который они пронесли через многие столетия пылающим, как факел?"
Мудрые, весомые слова: "С балкона моего дома я часто любуюсь полетом горного орла, устремляющего свой путь прямо к солнцу. У нас в Крыму говорят, что глядеть прямо на солнце могут только орлы. Я думаю, что писатель своим мысленным взором всегда должен видеть свое солнце. Это солнце каждого из нас - Родина, Советская Россия.
. Никогда еще наша Родина не была так сильна, прекрасна, величава, как ныне. Никогда еще не представала она перед миром в такой животворной и лучезарной красоте".
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О С.Н. СЕРГЕЕВЕ-ЦЕНСКОМ:
- Вы знакомы с поэтом Полторацким?
Я был озадачен, а он, видя это, пояснил:
- Не тот, что на Украине живет, а московский. Постойте, если не ошибаюсь, его Виктором Васильевичем зовут.
С Виктором Васильевичем Полторацким я работал в "Известиях" и, разумеется, был хорошо с ним знаком. Я знал, конечно, его талантливые очерки, овеянные поэтической задушевностью, теплом полей, в которые он по-ребячески трогательно влюблен. Но стихов Полторацкого я, к стыду своему, не читал, в чем тут же признался.
- Вот видите, - с грустью сказал Сергей Николаевич. - Мы, литераторы, часто не знаем творчества своих собратьев, а что ж тогда о читателе говорить? Мм-да-а. Вот какая штука. Вы почитайте его стихотворение "Россия". Обязательно почитайте.
До этого мне не приходилось беседовать с Сергеем Николаевичем о современной поэзии. Разве только однажды он вспомнил про свой спор с Сельвинским о сущности поэзии. Взгляды их резко расходились. И вот вдруг Ценский заговорил о современном поэте, у которого не было поэтического имени. Естественно, после этого, желая понять поэтические симпатии Сергея Николаевича, я ознакомился со стихами Виктора Полторацкого, - недавно он издал тоненькую книжку своих стихов "Вишня цветет". Я несколько раз перечитал эти нежные, удивительно светлые и свежие, как цветение вишни, стихи, напоминающие тонкие акварельные рисунки, и понял, почему их так любил взыскательный художник Сергеев-Ценский.
Внешне между стихами Ценского и Полторацкого нет ничего общего. Но вот вчитаешься, вдумаешься - и сразу почувствуешь общность их глубокой внутренней жизни, тот живой огонь, который согревает душу и будит мысли. Как-то невольно я начал читать Полторацкого со стихотворения "Россия", хотя и не оно открывает книжку.
Россия - радуга и синь,
степная сизая полынь,
взметнувшихся над Волгой.
Она - багряный листопад,
и снова синь, и снова сад,
а в нем пленительный и долгий
шального соловья раскат.
Россия - ясная роса,
косого ливня полоса
и запах медуниц от луга,
вечерних росстаней печаль
и распахнувшаяся даль
от Селигера до Байкала.
Все, все она в себя впитала.
Россия - все, чем я живу,
к чему во сне и наяву
душа стремиться не устала.
наш соленый пот,
наш труд и хлеб,
и росчерк молнии,
и мысли ленинской полет.
Ты - обновленная земля
и твердь Московского Кремля.
Ты - сталинградские окопы,
и Воркуты глухой мороз,
и пылкость юношеских грез,
и мужества суровый опыт.
Ты все, что передам я сыну
за этой гранью, не остыну,
не оборвется жизни нить, -
я в сыне снова буду жить
грозой, широкой синью,
Вот это и считал Сергей Николаевич настоящей большой современной поэзией.
Как он негодовал, когда ревизионисты начали выползать изо всех щелей, где они прятались до поры до времени!
- Самое удивительное, что наши, так сказать, "отечественные" ревизионисты - как будто эхо иностранных, западных. Там аукнется - здесь откликнется, - говорил он. - Поразительное родство душ.
АЛУШТА СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО:
Орёл смотрит на солнце
…Вторая родина моя,
А л у ш т а, край уединенный,
Полвека здесь я, в ширь влюбленный,
Читаю книгу бытия…
С.Н. С е р г е е в – Ц е н с к и й.
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою:
Что движет твоё необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое светлое небо к себе.
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его;
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его…
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя, -
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят;
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небе
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него…
много десятилетий жизни и творчества отдаст Черноморью, Крыму…
(Максим Горький в творческой судьбе Сергеева-Ценского)
На свет, на солнце, на простор
Иди, когда в тисках у горя, -
И высоте учись у гор,
А широте учись у моря…
С. Н. Сергеев-Ценский.
…Бури, бури! Молний, грома!
Жизни мощной, жизни дикой!
Чтоб бессильная истома
Не сковала мир великий…
С. Н. Сергеев-Ценский.
Алуштинский дом Сергеева-Ценского помнит о дружественном гостевании Алексея Максимовича Пешкова, псевдоним которого – Максим Горький – значился под сочинениями, приобретавшими всеевропейскую известность.
Пред вечерними лугами,
У зеркального ручья
Над малютками-цветами
Льётся песня соловья.
Льется трелью серебристой
И раскатами гремит
Над фиалкою душистой,
Над листочками ракит.
Из ранней лирики.
Заповедная ширь и лесов и полей,
Я – твой сын и иду к тебе снова!
Ободри меня тихою речью своей,
Улыбнись, приласкай, обойми, обогрей,
Приюти неимущего крова…
С. Н. Сергеев-Ценский.
Уроженец села Преображенское на Тамбовщине (ныне – Рязанская область). Дата рождения – 18 сентября (30-го по новому стилю).Отец – сельский учитель, большой любитель отечественной словесности. Сам Сергей Сергеев (после окончания Глуховского учительского института) учительствует в Каменец-Подольске, затем под Харьковом, Одессой, Ригой, Павлоградом. Кстати заметим, что Глуховский государственный педагогический институт носит имя С.Н. Сергеева-Ценского.
п о э м а. Силач Никита Дехтянский, который на ярмарках на потеху мясникам и краснорядцам плясал весь обвешанный пудовыми гирями, носил лошадь и железные полосы вязал в узлы, ехал ночью весенними полями и пел песни… Кузов телеги качался, как люлька, колеса внизу бормотали, и фыркала лошадь – степенная, старая хозяйственная коняга; умела она глядеть только в землю и на земле видела только дороги; шла коротконогими шагами и слушала, как пел Никита, поскрипывали колеса, вздыхали поля. …чуть зеленоватая луна вверху глядела сквозь облака… Перепела били с разных сторон, точно спеша щелкали крепкие орехи… Густым, бездонным черноземом пахло с полей… Пар навис над полями, низенький, синеватый и теплый: это земля надышала за ночь.
По лугам, по низинам, ближе к земной глубине, пар стоял гуще и мягче: на луне далеко было видно, - сколько глазом захватишь, - все ровные поля в пару…. Жаворонки вскрикивали вдруг по-дневному торопливо: кто-то беспокоил их на кочках – сычи, или суслики, или зайцы… От луны к земле протянулись лучи, как дождь при солнце, - сквозные и мягкие… У облаков, ближе к луне чуть пожелтели щеки, а дальше они растянулись мягкие, темно-серые, чуть зеленоватые, точно июньское сено с поемных лугов, разбросанное в рядах для сушки.
…Я вижу Родину и новой, и большою,
А потому и в восемьдесят лет
Остался прям и юн душою…
С. Н. Сергеев-Ценский.
Явление литературной России целого созвездия талантов; среди них: Бунин, Куприн,
Л. Андреев, Вересаев, Гарин-Михайловский, Серафимович… Сегодня, восстанавливая правдивую, объективную, адекватную панораму той эпохи, мы не можем не назвать имена талантливых и самобытных литераторов, художников слова: Подъячева, Вольнова, Скитальца, Телешова, Чирикова, Тана, Гусева-Оренбургского, Чапыгина, ШишковаБогданова-Волжского…
Все ждали перемен… Некрасовское упование: «Ты проснешься ль, исполненный сил? Иль, судеб повинуясь закону, всё. Что мог, ты уже совершил, создал песню, подобную стону, и навеки духовно почил
СЕРГЕЕВ – ЦЕНСКИЙ И АЛЕКСАНДР КУПРИН
«Эту светлую, обращенную к морю и солнцу веранду
один из первых гостей этого дома – писатель Александр
слово, отразившее привычку Сергея Николаевича Ценского
расхаживать по веранде, заложив руки за спину, во время
(экскурсовод о доме на Орлиной горе в Алуште)
Крупнейшие биографы, знатоки творческой биографии Сергеева-Ценского свидетельствуют, что своим признанием тот обязан Александру Ивановичу Куприну, убедившему его приехать в Петербург, где имелась возможность публикаций для начинающего, несомненно, даровитого
СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ И МАКСИМ ГОРЬКИЙ
«О Сергее-Ценском судите правильно: это очень большой писатель;
самое крупное, интересное и надежное лицо во всей современной
Мы уже цитировали несколько горьковских оценок произведений Сергеева-Ценского. Не остались незамеченными Алексеем Максимовичем ранние сочинения Ценского; в круге горьковского чтения – жанры Ценского 1910-ых годов; одобрительно оценивает М.Горький
Нравственно-духовные и эстетические искания Ценского 1920 – 1930–х годов.
СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ И ЕСЕНИН
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий…
Вот они, тамбовские просторы!
Нет, их не состарили года…
Я купался в море, видел горы,
Но душой стремился лишь сюда…
С. Н. Сергеев-Ценский.
Алексей Максимович, как известно, внимательно, с неизменным одобрением и сочувствием,
прослеживал творческий путь своего современника. Вот он, в частности, говорит об эволюции
читательского и критического отношения к жанрам и текстам самобытного эпика:
НРАВСТВЕННО-ДУХОВНЫЕ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ УРОКИ
СЕРГЕЯ НИКОЛАЕВИЧА СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО
«В лице Сергеева-Ценского русская литература имеет
одного из блестящих продолжателей работы её классиков –
(из предисловия М.Горького к венгерскому
Г О Р И З О Н Т Ы Б Е С С М Е Р Т И Я:
…Всесоюзного уровня торжество в Москве, в Центральном Доме Советской Армии (ЦДСА).
Здесь собственноручно вырастил великолепный сад… Сюда к нему приезжали-приходили Максим Горький, Антон Чехов, Иван Бунин, Елпатьевский… Здесь, на Орлиной горе, гостевали Шмелёв и Чуковский, Новиков-Прибой и Тренёв, Первенцев… Беломраморный памятник по проекту Народного художника СССР академика Н.В. Томского…
ФРАГМЕНТ ИЗ ЭПОПЕИ С.Н. СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….. 10
Хлопотать о пропуске в Швейцарию нужно было в Кракове, однако прошла целая неделя, пока в Поронине получили разрешение выехать в Краков. Разумеется, все взять с собою в Краков было невозможно, пришлось отбирать только самое нужное, остальное оставить в доме Терезы Скупень.
Краков изумил своим весьма воинственным видом, начиная с самого вокзала, где прогуливались в ожидании своих поездов, идущих на северо-восток и восток, австрийские офицеры, прекрасно обмундированные, жизнерадостные, упитанные, в большинстве молодые люди. На лицах у всех читалось: "Мы победим!". А на вагонах для перевозки солдат белели яркие надписи: "Jedem RUSS ein Shuss!" ("Каждого русского пристрели!").
Настроение большой приподнятости замечалось и везде на улицах. Оно несколько упало на другой день, когда стали приходить поезда с раненными в сражении под Красником. Легко раненные шли с вокзала в лазареты сами, командами, а тяжело раненных везли или даже несли на носилках.
Между тем уже известно было, что большие потери понесли в этом сражении с русскими те части, которые формировались в Кракове, и вот из окна гостиницы, где поселились Ульяновы, они могли наблюдать жуткие сцены, когда женщины и старики с детьми бросались к носилкам и к лазаретным линейкам: не их ли это родные - мужья, дети, отцы - уходили на фронт с веселыми песнями, а возвращаются умирающими или калеками!
И когда ехали потом из Кракова в Вену, где еще нужно было хлопотать о выезде в Швейцарию, всюду на станциях были заторы от встречных воинских поездов, спешивших на фронт, и приходилось бесконечно стоять и пропускать эти длинные, тяжелые составы.
Везли войска, везли орудия, везли лошадей и повозки.
Для въезда в Швейцарию требовался поручитель перед швейцарским правительством, и он нашелся в лице старейшего члена социал-демократической партии Швейцарии Грейлиха. Через день Ульяновы уже были в этой, казавшейся из Поронина сказочной, нейтральной стране.
Алушта, 1956 г.
ПРИМЕЧАНИЕ:
Ленин в августе 1914 года. Этюд впервые напечатан в журнале "Огонек" № 42 за 1957 год.
Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России краткое содержание
Художник П. Пинкисевич.
Том 8. Преображение России - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Собрание сочинений в двенадцати томах
Том 8. Преображение России
Городок и три дачи
У этого лукоморья, если бы подняться вверх, был такой вид, как будто от гор к морю врассыпную ринулись белые дома и домишки, а горы за ними гнались. Около моря перед пристанью домишки столпились, как перед узкой дверью, и, точно в давке, выперли кверху три тощих, как дудочки, минарета и колокольню. Глаз северянина привычно искал бы здесь пожарной каланчи, но каланчи не было (и гореть тут нечему было: камень, черепица) — зато была древняя башня круглой формы с обрушенными краями. В башню эту кто-то давно влепил штук пять круглых ядер: у городка была история. Две-три тысячи лет назад тут жили эллины; может быть, аргонавты заходили в это лукоморье, — дожидались попутных ветров. Теперь здешние греки торговали бакалеей и кефалью, а те греки, которые приезжали сюда из Трапезунда с партиями рабочих-турок, были по каменной части. Как всюду, где жарко солнце и плещет морской прибой, набилось и сюда много разноплеменного народа, и вдоль берега и по долинам двух речушек, пересыхающих летом, белели дачи среди непременных виноградников и томящихся на каленой земле садов. Конечно, сады эти сторожили вдоль оград кипарисы. Попадались и совершенно одинокие дачки среди дубового леска или небольшими группами здесь и там, и местный пристав, у которого на учете числились все эти внезапно вырастающие человечьи гнезда, посылал урядника определить урочище, на котором построились, чтобы знать, куда и кому доставлять окладные листы. Названия урочищ были Хурда-Тарлы, Баар-Дере, Кара-Балчик, — и их мало кто знал, и если случалось приезжим разыскивать какую-нибудь новую дачу, то на набережной у пристани, где стояло несколько извозчиков, скоплялся разный бездельный народ, и неизменно были комиссионер с бляхой, прожаренный солнцем до костей, тощий, как кузнечик, черный цыган Тахтар Чебинцев, — качали вдумчиво головами и вдруг яростно тыкали в воздух пальцами (не указательными, а большими) то вправо, то влево, и по-южному горячо спорили друг с другом, гортанно крича, отмахиваясь кнутами и руками и плюя на мостовую от явной досады. Потом, окончательно установив местоположение дачи, извозчики назначали несосветимую цену, потому что, бог его знает, может быть, искать ее и колесить по горным дорогам туда и сюда придется день целый.
По предгорьям вилось белое от известковой пыли береговое шоссе, и когда по нем спускались вниз огромные арбы, то стуковень-громовень от них долетал до самого моря.
От шоссе вниз к морю расползлись грунтовые желтые дороги, а по бокам балок между дубовыми кустами закружились пешеходные тропинки, которые при солнце казались розовыми. Солнце здесь было такое явное, так очевидно было, что от него — жизнь, что как-то неловко становилось перед ним за минареты и колоколенку и хотелось как-нибудь занавесить их на день, спрятать от солнца, как прячут книги в витринах магазинов, — на день спрятать, а ночью пусть уж будут открыты.
Почва здесь была прочная, как железо, — не поддавалась без размашистой кирки, — воды мало, жизнь дорогая, неудобная, почти дикая, — только солнце. Но зовет к себе солнце, и бывает так в человеческой жизни (может быть, это минуты душевной слабости), когда нельзя никак не откликнуться на этот солнечный зов. Тогда кажется, что правда только в солнце, и идут к нему, как шли в дни аргонавтов.
На урочище Перевал три дачных усадьбы расположились рядом, межа с межой: капитанши Алимовой, подрядчика Носарева и немца Шмидта, фабриканта толя.
Через головы этих трех дач горы и море целые дни перекликались тающими красками: не хвастались ими и не боролись, — просто соревновались, как два больших артиста, влюбленных в одно и то же искусство.
В лунные ночи море облаивали собаки с дач: с дачи Алимовой — пестрый Бордюр, с дачи Шмидта — краснопегий Гектор, с дачи Носарева — серый щенок Увара, Альбом, — все весьма неопределенных пород.
Они сходились в углах своих владений, напряженно смотрели на колдовской золотой столб луны, переливисто погруженный в волны, и затяжно лаяли, надсаживаясь, хрипя и двигая хвостами.
В городке, который лежал в версте от дач, влево и ниже, тоже лаяли в такие ночи собаки, но их за перевалом было еле слышно.
Справа подошли к морю кругловерхие горы, и по ночам на сплошном насыщенно-темном фоне их очень грустно, почему-то растерянно, как упавшее созвездие, желтели огоньки далеких дач: пять, шесть, семь.
По ночам вообще здесь было тоскливо: горы были нелепы, мрачны и совсем близки; море было неопределенно-огромно, черно и раз за разом шлепалось в берег мягким животом прибоя; от этого пропадала уверенность в прочности земли, и жизнь казалась случайной, маленькой и скромной.
Зимою здесь часто шли дожди и ползали туманы. В тихую погоду рыбаки из городка, уходя на баркасах далеко в море, ловили белуг, и вечерами лежали на пристани грязные многопудовые чудища, раскрывали зубатые пасти, обнажали кровавые жабры, шевелили плавниками, пробовали буравить землю хвостом и подбрасываться кверху и странно смотрели маленькими желтыми, чуждыми земле глазами. А около них толпились босоногие, зашлепанные мальчишки в подсученных штанах, два-три татарина с трубками и палками из кизиля, скупщики-евреи: мясник Лахман и часовой мастер Скулович. Потом рыбу взвешивали тут же на больших сенных весах, укладывали в арбу и увозили.
Раза два в неделю приставали пароходы, принимали кое-какой груз: бочки с вином, поздние фрукты, табак и выгружали то цемент, то бакалею, то корзины пива; гремели лебедками, кишели матросами, ревели трубами, свистели, вызывая с берега лодки, — вообще вели себя шумно, как богатые дяди. Потом они прощально гудели — раз, два и три, и весело дымили, уходя, пыхтя, расталкивая небрежно волны и оставляя за собой пенистый, длинный ласточкин хвост.
Аннотация к книге "Преображение России. Бурная весна. Горячее лето"
Четыре романа известного русского советского писателя С. Н. Сергеева-Ценского (1875-1958) - "Зауряд-полк", "Лютая зима", "Бурная весна" и "Горячее лето", входящие в эпопею "Преображение России", - органично связаны образом прапорщика Николая Ливенцева, что позволяет читателю увидеть не только эволюцию главного героя, но и те глубинные изменения, которые позволили людям, терпевшим поражение за поражением, сначала действительно зауряд-полкам, почувствовать свою силу и совершить то, что многие военные историки называют чудом - Брусиловский прорыв.
Романы "Бурная весна" и "Горячее лето" описывают события весны и лета 1916 года - подготовку и проведение блестящей наступательной операции русской армии, известной как Брусиловский прорыв (3 июня - 22 августа 1916), в ходе которой было нанесено тяжелое поражение армиям Австро-Венгрии и Германии, и заняты Буковина и Восточная Галиция.
Иллюстрации к книге Сергей Сергеев-Ценский - Преображение России. Бурная весна. Горячее лето
Вы можете стать одним из первых, кто оставил отзыв. Мы всегда рады честным, конструктивным рецензиям. Лабиринт приветствует дружелюбную дискуссию ценителей и не приветствует перепалки и оскорбления.
Читайте также: