Роберт музиль созревание любви краткое содержание
Обновлено: 16.05.2024
Инженер, математик, философ, человек зоркой наблюдательности и точного, въедливого ума, Музиль испытывал органическое отвращение ко всякой приблизительности и богемной разболтанности иных деятелей венского импрессионизма, с которыми делил пристрастие к анализу ощущений. В своем стремлении добраться до самых границ, за которыми начинается несказанное, не уловимое в слове, Музиль перекликается с установками сложившейся вокруг Людвига Витгенштейна венской неопозитивистской школы. Автогерой его романа Ульрих поначалу и задумывался автором как участник неопозитивистского кружка. Однако в дальнейшем Музиль отказался от этой слишком обязывающей привязки, и не случайно: сфера иррационального отнюдь не выносится им за скобки, она выступает в романе как вызов и испытание для способностей ума и сердца героя.
В рабочих записях к роману Музиль отмечал, что появление, обретение любимой сестры придает Ульриху радостное чувство себя самого, сообщает ему таким образом свойства.
Постановка вопроса близка проповеди Толстого, Музиль и сам это признавал, но отмечал и разницу: для Толстого любовь к ближнему — долг, обязанность, ограничение и преодоление изначальных эгоистических инстинктов, для героя Музиля она должна стать внутренней необходимостью, естественной потребностью души.
Вслед за Гофмансталем допустили в этот храм и Музиля, перенесшего навыки блестящего эссеиста и в роман, вернее, построившего роман как грандиозное мозаичное полотно, составленное из отдельных кусочков-эссе.
Авторский бунт против типологизирующего ярлыка так же естествен, как желание критики построить мосты съединительных аналогий через полноводный и бурный поток литературного процесса. Вывести автора из обезличивающего типологического ряда может только читательская любовь. Русская судьба необъятного опуса Музиля решается сейчас, когда каждая тысячекратно переворачиваемая страница — как лепесток обрываемой жаждой взаимности ромашки. Порадуемся же во всяком случае еще раз тому, что дело наконец дошло до очного свидания с одной из самых прославленных книг нашего века.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1985. – № 4. – С. 72-76.
Перевод H. Алексеевой
Die Vollendung der Liebe.
- Ты действительно не можешь со мной поехать?
- Нет, не могу; ты же знаешь, мне приходится из кожи вон лезть, чтобы именно сейчас все быстро закончить.
- Но Лили была бы так рада.
- Конечно, конечно, но это невозможно.
- А без тебя мне ехать совсем не хочется.
Его жена говорила это, разливая чай, и при этом смотрела на него, а он сидел в углу комнаты, в кресле, обитом светлой тканью в цветочек, и курил сигарету. Был вечер, и темно-зеленые жалюзи выглядывали на улицу, составляя длинный ряд вместе с темно-зелеными жалюзи в других окнах и ничем от них не отличаясь. Словно две пары спокойно и плотно сомкнутых век, они скрывали сияние этой комнаты, в которой из матово поблескивающего серебряного чайника струя чая лилась в чашки, с тихим звоном разбивалась о фарфор, и в пронизывающем ее свете казалась замершей, словно прозрачная витая колонна из золотисто-коричневого легкого топаза. На слегка выпуклую поверхность чайника ложились блики - зеленые и серые, синие и желтые; они были неподвижны, как будто слились воедино и им некуда деться. А рука женщины уходила куда-то вверх и вместе со взглядом, направленным на мужа, образовывала резкий, жесткий угол.
Разумеется, со стороны хорошо видно было, что это угол; но его другую, почти телесную суть могли ощутить в нем только эти двое, которым казалось, что стороны угла скреплены оттяжкой из прочнейшего металла, и она удерживает их на своих местах и, хотя они находятся далеко друг от друга, связывает их воедино, в такое единство, которое даже можно воспринять с помощью органов чувств; конструкция опиралась на их тела, и они чувствовали ее давление где-то под ложечкой. Она заставила их неподвижно замереть, прислонившись к спинкам своих кресел и вытянувшись вверх, с неподвижными лицами и остановившимся взглядом, но все же там, где было давление, они замечали нежнейший трепет, что-то легкое, едва ощутимое, словно их сердца, как два роя маленьких мотыльков, перелетают одно в другое.
На этом слабом, почти невероятном и все же столь хорошо ощутимом чувстве, как на тихонько подрагивающей оси, держалась вся комната, и еще на этих двух людях, на которых эта ось опиралась. Предметы вокруг затаили дыхание, свет на стене обратился в застывшие золотые кружева. и все молчало вокруг, замерло в ожидании, было здесь только благодаря им; . время, которое, как бесконечно поблескивающая нитка, тянется через весь мир, казалось, проходит прямо через эту комнату, проходит через этих людей, а потом вдруг внезапно останавливается и становится твердым, совсем твердым, и неподвижным, и сияющим. И предметы немного придвигаются друг к другу. Это было такое замирание, а затем беззвучное оседание, какое бывает, когда внезапно начинают образовываться поверхности и возникает кристалл. Вокруг этих двоих, через которых проходил его центр и которые внезапно посмотрели друг на друга сквозь это задержанное дыхание, это нагромождение, это примыкание к предметам, как сквозь тысячи зеркальных граней, а затем смотрели все вновь и вновь, словно видели друг друга в первый раз.
Женщина поставила чайник, ее рука легла на стол; словно утомившись от тяжести своего счастья, оба откинулись на подушки и, не отрывая взгляда друг от друга, улыбались, забыв обо всем на свете, они ощущали потребность ничего не говорить друг о друге: и вновь заговорили о больном, об одном больном из книги, которую они прочитали, и одновременно начали с совершенно определенного места и определенного вопроса, словно все время думали об этом, хотя это было не так, ибо они тем самым лишь продолжили разговор, который она вот уже много дней подряд вела в особой манере, словно его лицо было тому виной, и пока речь шла о книге, она смотрела куда-то в сторону; но через некоторое время они, сами того не замечая, переступили через эту неосознанную преграду, и их мысли вновь вернулись к ним самим.
- Как мог такой человек, как этот Г., считать, что у него все хорошо? спросила женщина и, погруженная в размышления, продолжала, как бы обращаясь только к самой себе: - Он совращает детей, толкает молодых женщин на путь позора, а потом стоит, улыбается и, как зачарованный, смотрит на ту капельку эротики, которая слабой зарницей вспыхивает в нем. Ты думаешь, он считает, что поступает неправильно?
- Считает ли он. Возможно - да, а возможно и - нет, - ответил мужчина, - а может быть, когда имеешь дело с такими чувствами, подобный вопрос неуместен.
- Но мне кажется, - сказала женщина, и теперь из ее слов становилось ясно, что она имеет в виду вовсе не этого случайного человека, а нечто совершенно определенное, смутно всплывающее из разговора о нем, - мне кажется, он считает, что поступает правильно.
Теперь мысли некоторое время беззвучно перетекали от одного к другому, затем, отлетев уже далеко, вновь появлялись, уже облеченные в слова; но, как ни странно, было такое ощущение, будто они до сих пор еще молча держали друг друга за руку и все основное было уже сказано.
- Он поступает плохо, он приносит зло и страдания своим жертвам, он должен знать, что он их деморализует, извращает их чувственность и приводит ее в состояние такого беспокойства, что она вечно обречена будет стремиться все к новой и новой цели; . и все же такое ощущение, будто видишь, как он улыбается при этом. Лицо все размягченное и бледное, исполненное печали, но решительное, полное нежности. с улыбкой, полной нежности, которая плывет над ним и над его жертвой, словно дождливый день над землей, посланный небом; непостижимо, но в его печали таится прощение, в способности чувствовать, открывающейся в нем, когда он разрушает. Ведь наверное всякий мозг - это нечто одинокое и отдельное ото всех.
- Да, действительно, разве не всякий мозг одинок? Эти двое, которые теперь замолчали, думали вместе
о том третьем, неизвестном, об одном из многих третьих, словно прогуливались вместе где-то за городом: . деревья, луга, небо, и вдруг незнание того, почему оно здесь синее, а там - сплошные облака, они чувствовали, как все эти третьи стоят вокруг них, как тот огромный шар, который смыкается вокруг нас и взирает на нас иногда отчужденным стеклянным взором, и заставляет нас зябнуть, если полет какой-нибудь птицы процарапает в нем непонятную извилистую линию. И внезапно в вечерней комнате наступило холодное, просторное, светлое, как день, одиночество.
Так сложилось, что писатель Роберт Музиль малознаком широкой публике. А меж тем на Западе его иногда называли "австрийским Томасом Манном", сравнивали с Марселем Прустом и Джемсом Джойсом.
Его главное (незаконченное) произведение "Человек без свойств" с героем типа "онегин-печорин" увядающей Австро-Венгерской империи действительно не всякому может быть по вкусу. Одним "заходит", другим нет. Наверное, все, как всегда, зависит от индивидуальной предрасположенности и интересов. На мой взгляд, как бы ни относиться к его трудам в целом, нельзя не признать его оригинальную манеру письма и выражения мыслей. Это самоценно уже само по себе хотя бы потому, что несколько раздвигает горизонт привычного восприятия и иногда дает диковинную пищу для размышлений.
У каждого могут быть свои ассоциации. Поэтому напишу о своих. Ночью человек уже не проявляет себя бурно вовне, когда его психическая деятельность своими протуберанцами выходит за пределы тела. Ночью человек будто сворачивается как улитка, втягивая в себя весь свое "характер".
. кто может выполнить всё, что ему ни заблагорассудится, тот вскоре уже и сам не знает, чего ему желать.
Как любил говорить Артур Шопенгауэр, человек все время мечется между двумя страданиями - Нуждой и Скукой. Когда все потребности удовлетворены (если, конечно, они у него ограничиваются примитивными базовыми), человеку становится просто скучно. И он снова страдает.
". Они чувствовали, что это одиночество объясняет тайну того, что они вместе. И влекло их друг к другу смутное ощущение мира вокруг них, фантастическое чувство холода со всех сторон, кроме одной – той, с которой они прислонялись друг к другу, снимали друг с друга тяжесть, прикрывали друг друга, как две удивительно подходящие друг к другу половинки, которые, соединившись, сразу сокращают свою границу с внешним миром, а внутренний мир одного и внутренний мир другого мощным потоком устремляются навстречу друг другу."
===
Художник: Manolo Fuster
Читайте также: