Рассуждения о франции краткое содержание по главам

Обновлено: 05.07.2024

Предсказания: история как экспериментальная наука.

1. Де Местр полагал, будто он понимает, с какой целью Божественное Провидение допустило Революцию и всё остальное ("Сладостно посреди всеобщего расстройства предчувствовать промыслы Господни", стр.53.). Соответственно, он полагал, что восстановление монархии является частью этого плана ("Все чудовища, порожденные Революцией, трудились, по-видимому, только ради королевской власти", стр.32). Подробно анализировать эти рассуждения, очевидно, бессмысленно: если человек ещё имеет какое-то право претендовать (как правило, впрочем, безосновательно) на понимание объективных закономерностей исторического развития, то претензии на понимание планов Провидения – это уже слишком. (Справедливости ради напомним, что кое-кто всерьёз полагал, будто к нам на очередном витке диалектической спирали должен вернуться первобытный коммунизм. Спекуляции на тему "всемирно-исторического значения" обычно стоят друг друга). Интерес, конечно, представляют более земные аргументы.
Любопытно, впрочем, до чего можно договориться, если слишком доверять Провидению:
"Были народы, в буквальном смысле слова приговоренные к гибели, подобно преступным лицам, и мы знаем, почему. Если бы в предначертания Господа входило раскрытие его помыслов относительно французской Революции, то мы бы прочли приговор о наказании Французов, как читаем постановление судебной палаты" (стр.28).
". когда человеческая душа утратила свою энергию из-за изнеженности, неверия и гангренозных пороков, сопутствующих излишествам цивилизации, эта душа способна быть вновь закалена только кровью род человеческий можно уподобить дереву, которое невидимая рука неустанно подстригает и которое часто от этого выигрывает" (стр.48).
"Я хорошо чувствую, что во всех этих суждениях нас навязчиво одолевает столь тяжкое видение невинных, гибнущих вместе с грешными. Но, не углубляясь в этот вопрос, который соотносится со всем самым сущим, можно рассмотреть его лишь в связи с древним как мир всеобщим догматом обратимости страданий невинных на пользу виновным" (стр.51).
"Мое политическое учение упрекают за явное нарушение принципа справедливости, из которого логически истекают свобода, равенство и братство людей и их естественные гражданские права. Где, однако, во всей природе можно встретить применение этого либерального и гуманного закона справедливости — я не знаю. В общей экономии природы одни существа неизбежно живут и питаются другими. Основное условие всякой жизни — то, что высшие и более сильные организмы поглощают низшие и слабые" (стр.201).

3. Идеология Французской Революции основывалась на философии, противостоящей религии, а всё, что не основано на религии, непрочно: "Все вообразимые учреждения покоятся на религиозной идее или они преходящи. Они сильны и прочны в той мере, в какой обоготворены, если позволено так выразиться. Человеческий разум (или то, что люди, не разобравшиеся в сути дела, называют философией) не только не способен заменить основы, которые именуют суевериями, — опять-таки не понимая, о чем идет речь; философия — вопреки распространенным суждениям — по существу есть сила разрушительная" (стр.70).
Разумеется, де Местр вынужден трактовать "обоготворенность" очень расширительно: "Нет нужды восходить к сыну Исмаилову, к Ликургу, к Нуме Помпилию, к Моисею, законы которых все были религиозными; для наблюдателя довольно народного праздника, деревенского танца. Он увидит в некоторых протестантских странах какие-то собрания, какие-то народные празднества, которые не имеют видимых оснований и которые связаны с совершенно забытыми католическими [а те с языческими — А.Т.] обычаями. Такого рода празднества сами по себе не содержат ничего морального, ничего почтенного — неважно; они связаны, хотя и весьма отдаленно, с религиозными идеями; и этого достаточно, чтобы их увековечить" (стр.74). Похоже, де Местру достаточно формальной связи с религией: "Страсти человеческие напрасно оскверняли и даже извращали первоначальные творения; если принцип божествен, то этого достаточно для придания им необычайной прочности. Среди тысячи примеров можно привести пример ратных монашеских орденов. Конечно, мы не проявим непочтительности к членам, их составляющим, утверждая, что религиозная цель, может быть, не является той, которая в первую очередь их занимает: неважно, они продолжают существовать, и эта прочность есть чудо" (стр.72). Причем, разумеется, неважно, какая именно это религия, лишь бы какая-нибудь была: "Откройте историю! вы не увидите там политического созидания; да что я говорю! не найдете никакого устроения, сколь бы слабым и кратковременным оно ни было, которое не отвечало бы божественной идее; совершенно не важна ее природа: ибо вообще нет полностью ложной религиозной системы" (стр.140). И даже "Неважно, осмеиваются ли религиозные идеи или они почитаются: тем не менее они образуют, будучи истинными или ложными, единственную основу всех прочных учреждений" (стр.70).
Явно увлёкшись, де Местр утверждает: "Всякий раз, когда человек входит, смеряясь со своими силами, в отношение с Создателем, когда он создает какое-то учреждение во имя Божества, то как бы ни был он при этом лично слаб, невежествен, беден, безвестен по рождению, одним словом, полностью лишен всех человеческих средств, он некоторым образом причастен ко всемогуществу, орудием которого стал: он создает произведения, сила и прочность которых поражают рассудок" (стр.73). Так уж и всякий раз. Тогда создавать прочные учреждения было бы слишком просто.
В данном случае, в отличие от предыдущего, де Местр пытается на историческом материале обосновать не отрицательное (что-то невозможно), а положительное (что-то имеет место всегда) утверждение. Соответственно, и результат получается противоположный: вместо предельной конкретности — крайняя размытость критерия, вплоть до того, что существенной оказывается даже лишь формальная связь с религией, пусть и при отсутствии религиозного содержания.
Вряд ли с помощью такого критерия можно получить удовлетворительные результаты. Например, его нельзя применить к якобинской диктатуре, поскольку ведь Робеспьер тоже пытался опереться на какой-то культ.

5. "Конституция 1795 года, точно так же, как появившиеся ранее, создана для человека. Однако в мире отнюдь нет общечеловека. В своей жизни мне довелось видеть Французов, Итальянцев, Русских и т.д.; я знаю даже, благодаря Монтескье, что можно быть Персиянином; но касательно общечеловека я заявляю, что не встречал такового в своей жизни; если он и существует, то мне об этом неведомо.
Имеется ли такая страна во вселенной, где нельзя было бы встретить нечто вроде Совета пятисот, Совета старейшин и Директории с пятью членами? Эта конституция может быть предложена любым человеческим общежитиям, начиная с Китая и кончая Женевой. Но конституция, которая создана для всех наций, не годится ни для одной: это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе и с которым надобно обращаться к общечеловеку в тех воображаемых пространствах, где он обитает.
Что же есть конституция? не является ли она решением следующей задачи?
При заданных населении, нравах, религии, географическом положении, политических отношениях, богатствах, добрых и дурных свойствах какой-то определенной нации найти законы, ей подходящие.
Однако эта задача не была даже поставлена в конституции 1795 года, которая помышляла лишь об общечеловеке" (стр.88).
Как всякий истинный патриот, де Местр не решается развить этот тезис, и пояснить, что такого есть (или нет) в характере французов, что делает для них свободную конституцию неподходящей – а то вдруг скажут, что он считает французов недочеловеками. Разве что вот, в другом месте: "Известно, что существует несколько видов храбрости, и Француз, вполне определенно, не обладает всеми. Бесстрашный перед врагом, он не является таковым перед властью, даже самой несправедливой. Никто не сравняется в терпении с этим народом, называющим себя свободным. За пять лет его заставили согласиться на три конституции и на революционное правительство. Тираны сменяют друг друга, и народ вечно повинуется. Любые его усилия выбраться из своего ничтожества всегда оказывались безуспешными. Его хозяевам же удавалось сразить его, издеваясь над ним. Они говорили народу: Вы думаете, что не желаете этого закона, но, будьте уверены, вы его желаете. Если вы осмелитесь отказаться от него, мы расстреляем вас картечью, наказав за нежелание принять то, что вы хотите. — И они, хозяева, так и поступили" (стр.121, 122). С тех пор нравы несколько смягчились, и вместо картечи в качестве средства убеждения чаще пользуются телевидением.

6. Аналогия. Немножко подумав, легко понять, что возможности этого метода ограничены, и пользоваться им рискованно. Увы, метод очень заманчив.
Материала для аналогии у де Местра было немного — собственно, только Английская революция. Аналогии этой посвящена отдельная глава, и действительно, де Местр указывает массу параллелей, в том числе весьма эффектных — сопоставляя, например, декрет о двух третях с продлением полномочий Долгого парламента. Однако бросается в глаза, что де Местр не заостряет внимание на Кромвеле, режиме протектората, военной диктатуре и роли армии. Интересно, мог бы он предсказать военный переворот, проведя аналогию Бонапарта с Кромвелем? Ничего невозможного в таком предсказании не было бы. Кажется, и сами французские власти опасались такого развития событий.
Сейчас мы знаем, что, даже если революция сопровождается войной (а достаточно длительная война неизбежно выдвинет популярного военачальника), то вовсе не обязательно должен последовать военный переворот. Например, Троцкий — победитель в Гражданской войне — в конечном итоге проиграл борьбу за власть. Де Местр, однако, вполне мог бы предполагать, что переход власти непосредственно к армии неизбежен. Кстати, поскольку военные (вследствие иррациональности самого понятия "полководец") склонны поддерживать принцип наследования верховной власти, можно было бы ожидать установления в итоге монархии с абсолютно новой династией. Де Местр считает это невозможным: "В конце концов, никогда не существовало рода суверенов, которому можно было бы приписать плебейское происхождение: если такой феномен возник бы, это оставило бы неизгладимый след в мире"(стр. 162).
Действительно, ни Кромвель, ни Наполеон династий не основали (хотя и хотели). А с другой стороны, Бернадот основал.
Обсуждая пример Англии, невозможно забыть о т.н. "Славной революции" (1688). По де Местру, это ничего не значит: "Часто ссылаются на успех английской Революции в прошлом веке; но сколько здесь различий! В Англии Монархия не была свергнута. Исчез один только Монарх, уступив место другому. Тот же самый род Стюартов оказался на престоле; и новый Король из этой династии унаследовал свои права. Этот Король самолично явил себя как государь, черпавший всю свою мощь в опоре на королевский Дом и фамильные узы" (стр.149). Да и вообще, это случайность: "Правление Англии не представляло никакой опасности для других: там была Монархия, как и до революции; и Якову II не хватило лишь малого, чтобы удержать свой скипетр: если бы он был чуть удачливее или, по крайней мере, чуть искуснее, он оставил бы престол за собой; и хотя Англия имела короля; хотя религиозные предубеждения смешались с предрассудками политическими, чтобы исключить претендента на престол; хотя само [островное] положение этого королевства защищало его от вторжения; все же вплоть до середины нашего века опасность повторения революции висела над Англией. Все решилось, мы знаем, благодаря битве при Каллодене." (там же)
Непонятно, как можно не видеть, что вторая английская революция связана с первой. Сам же де Местр признаёт: "Красный колпак, коснувшись королевского чела, стер с него следы миропомазания; очарование исчезло, а продолжительные профанации разрушили божественное владычество укоренившихся национальных пристрастий" (стр.158), но выводов, которые мог бы сделать, не делает.
Ссылки на случайность (или особые обстоятельства: "Вообще, какое несходство в характере обеих наций и в характере действующих лиц, сыгравших свою роль на обеих сценах! Где французские Кромвели [тут как тут, лёгок на помине – А.Т.], я уже не говорю о Гемденах?"(стр.168)) подрывают сам метод аналогии. Произвольно выбирая, что считать закономерным, а что случайным, можно получить очень широкий диапазон предсказаний. Остается лишь констатировать, что де Местр имел достаточно материала для того, чтобы получить ещё более точные и эффектные результаты.
В-общем, метод аналогии пригоден для расширения числа альтернатив, которые следует учитывать: если что-то когда-то в определенной ситуации произошло, то нечто подобное может вновь произойти в похожей ситуации, но не обязательно. Для практических целей этого, конечно, недостаточно.

Глава девятая

Как произойдет контр-революция, если она случится?

Жозеф де Местр. Портрет начала XIX в.

Французский ежегодник 2003. М., 2003.

Мы не останавливаемся, однако же, на прошлом;
это время, навсегда потерянное для нас;
оно растворяется в вечной ночи,
и хотя наши взоры ищут его, и мы, тоскуя,
хотели бы вновь к нему обратиться,
возвращение это невозможно.

Продолжал бы аббат высказываться подобные суждения после падения монархии, если бы его газета не была запрещена, мы не знаем. Через несколько дней после восстания 10 августа Баррюэль был арестован. Правда, в конце месяца его выпустили – опять-таки неизвестно почему. Во всяком случае, он не стал жертвой сентябрьских убийств. В то время как многие его друзья, принадлежавшие к парижскому духовенству, погибли, аббату удалось спрятаться, а потом бежать. В конце сентября Баррюэль прибыл в Англию. Память о сентябрьских убийствах до конца дней сохранится в его памяти, и отныне именно они будут воплощать в его глазах глубинную суть Революции, не без оговорок, но все же воспринятую поначалу как движение к необходимому возрождению нации.

Сентябрьские убийства 1792 г. отбросили Баррюэля в лагерь самой непримиримой контрреволюции. Он даже стал проповедовать союз трона и алтаря, вопреки тому, что писал прежде, а также восстановление всего того, что было уничтожено с 1789 г., если необходимо, насильственным способом, подобно тому, как действует Революция.

Мадам де Сталь также чудесным образом избежала сентябрьских убийств[11]. Воспоминание об этих сценах мучило ее так же, как и Баррюэля, но в отличие от аббата, который сразу же по прибытии в Лондон принялся письменно восхвалять преследуемое духовенство, мадам де Сталь предпочла скрыть то, что видела. За свою приверженность революционным принципам ей пришлось заплатить эту цену длительного замалчивания революционного насилия[12].

Аббат Баррюэль оказался в контрреволюционном лагере скорее вследствие пережитых им ужасов Революции, чем осмысленного изучения ее принципов. Жозеф де Местр, наоборот, осудил ее принципы, хотя ужасы Революции его почти не коснулись. Неприятие Революции не зависело у него от испытаний, которые, впрочем, де Местру тоже пришлось пережить в связи оккупацией Савойи французскими войсками в сентябре 1792 г. Не зависело оно и от политики революционных деятелей. Именно это и делает случай де Местра исключительным. Тем более что он, в отличие от давнего врага новых идей аббата Баррюэля, был подвержен некоторому влиянию духа времени.

Жозеф де Местр родился 1 апреля 1753 г. в Шамбери. Его отец исполнял функции президента Сената Савойи, судебной палаты, скопированной с французских парламентов Старого порядка. Получив среднее образование в иезуитском колледже, де Местр отправился в Турин изучать право. По возвращении он, пойдя по стопам отца, стал, в свою очередь, заседать в Сенате в качестве заместителя генерального адвоката[13].

Согласно де Местру, две пагубные иллюзии XVIII в. привели к преступлениям Французской революции. Это вера во всесилие воли и вера в беспредельную эффективность человеческого разума.

В каком-то смысле де Местр разделяет мнение Кондорсе или Рабо де Сент-Этьена о том, что Французская революция была дочерью Просвещения[51]. Но, конечно, выводы из этого утверждения у де Местра совсем другие. Если Кондорсе полагал, что Революция исполняет данные философией Просвещения обещания свободы и счастья, то для де Местра Революция есть приговор Просвещению. Революция никакой не апофеоз цивилизации, а неизбежно катастрофичное завершение дьявольского века.

Религиозные взгляды де Местра делали его совершенно чуждым Революции, однако его путь мог пересечься с путями революционеров, благодаря политическим симпатиям. Де Местр и Революция начали сходиться тогда, когда наметился поворот с маршрута, предначертанного либеральными идеями века, когда в 1793-1794 гг. Революция стала вбирать в себя вековое наследие, которое до этого отвергала.

Такой провиденциалистский подход к истории пережил свой самый бурный расцвет на рубеже XVII и XVIII вв. Затем он утратил популярность, потому что в середине XVIII в. появился новый подход. Согласно ему, история представляет собой прогрессивное развитие, в ходе которого человеческая воля совершает непрерывные усилия с целью обеспечения свободы людей[90]. Таким образом, в конце XVIII в. произведение де Местра по особому звучит даже среди тех, кто, как и он сам, полностью осуждали Революцию[91]. Вместе с де Местром вновь появляется Боссюэ, т.е. интерпретация истории, согласно которой люди не могут действовать самостоятельно, являются пассивным инструментами Провидения, и им не остается ничего, кроме предания себя мудрости Господа. А ежели Революция, по утверждению Жозефа де Местра происходит по воле Провидения, то не выступают ли против этой воли те, кто поднимает против нее оружие? Де Местр отказывал контрреволюции в какой бы то ни было поддержке, не оставлял ей никакой надежды.

Французская революция и Террор, как самый удивительный ее момент, явились наказанием для Франции. Она была наказана за то, что в XVIII в. отступилась от Бога, задумав бесчеловечный проект создания нового мира, основанного на разуме и человеческой воле и не зависимого от Творца.

Из этого определения вытекают три главных последствия.

Итак, одна из характерных черт доктрины де Местра состоит в том, что большое значение придается национальному. Только национальные рамки позволяют достичь или, точнее, стремиться к достижению единственной и универсальной цели. Удивительно, как де Местр говорит о нации. Его рассуждения смутили бы контрреволюционера, а революционер вряд ли бы их отверг.

* Патрис Генифе – сотрудник Центра политических исследований имени Раймона Арона (Париж).

[1] Савойя входила в состав Сардинского королевства или Пьемонта; там правил Виктор-Амедей III.

[2] Цит. по: Descotes F. Joseph de Maistre avant la Révolution. Souvenirs de la société d'autrefois, 1753-1793. P., 1893. Vol. 2. P. 326-328.

[4] Burke E. Réflexions sur la Révolution de France [1790]. P., 1989.

[5] Maistre J. de. Œuvres complètes. Nouvelle édition, contenant ses œvres posthumes et toutes что-то здесь не так sa correspondance inédite. Lyon, 1884-1886. Vol. 9. P. 10-13.

[6] Chateaubriand F.R. Mémoires d'outre-tombe. P., 1973. Vol. 1. P. 374.

[7] О нем см.: Riquet M. Augustin de Barruel. Un Jésuite face aux Jacobins franc-maçons, 1741-1820. P., 1989.

[13] О молодости де Местра см. прежде всего: Descotes F. Joseph de Maistre avant la Révolution.

[14] Ibid. Vol. 1. P. 81-82.

[15] Mounier J.-J. Op. cit. P. 143-144.

[16] Расцветом оккультного и мистического франкмасонства Савойя в большей степени обязана деятельности лионца Виллермоза. Об этом см.: Joly A. Un mystique lyonnais et les secrets de la franc-maçonnerie: Jean-Baptiste Willermoz (1730-1824) [1938]. P., 1986.

[17] Dermenghem E. Joseph de Maistre, mystique, ses rapports avec le martinisme, l'illuminisme et la franc-maçonnerie, l'influence des doctrines mystiques et occultes sur la pensée religieuse. [1923]. P., 1946.

[18] Barruel A. de. Mémoires pour servir à l'histoire du jacobinisme 1796. Hambourg, 1803. 5 vol.

[19] Замечания де Местра о сочинении Баррюэля проанализированы М. Рике. См.: Riquet M. Op. cit. P. 113-120.

[20] На самом деле тайное общество иллюминатов Баварии, основанное в 1776 г. мюнхенским профессором права Вейсгауптом, преследовало прежде всего политические цели. Оно стремилось добиться осуществления реформ, маловероятных в Баварии вследствие религиозного консерватизма правящих кругов и общества. По замыслу Вейсгаупта изолированность, эзотерические ритуалы и язык, заимствованные у масонов-оккультистов должны были скрыть тайное общество от внимания полиции. Создав такой инструмент, он предполагал проникнуть в государственные структуры втайне от их руководителей. Для того, чтобы внушить больше доверия, он провозгласил свое общество масонским. Однако, как сказано выше, эта псевдоложа в 1786 г. была распущена. Баварские иллюминаты являют собой не столько внутреннюю тенденцию масонства к разрушению, сколько предвестие нового феномена: роста числа политических тайных обществ в странах Священного союза 1815-1848 гг. О баварских иллюминатах см. работу Рене Ле Форестье, часто не вполне внятную: Le Forestier R. Les Illuminés de Bavière et la franc-maçonnerie allemande. P., 1914; а также, напротив, очень ясный анализ Ж.Ж. Мунье. См.: Mounier J.J. Op. cit.

[22] Цит. по: Bayle F. Les idées politiques de Joseph de Maistre. P., 1945. P. 39.

[23] См.: Descotes F. Joseph de Maistre avant la Révolution. Vol. 2. P. 3.

[24] Цит. по: Bayle F. Op. cit. P. 106.

[25] Descostes F. Joseph de Maistre pendant la Révolution. Ses débuts diplomatiques, le marquis de Sales et les émigrés, 1793-1797. Tours, 1895.

[26] См.: Maistre, J. de. Œuvres complètes. Vol. 7. Les Lettres d'un royaliste savoisien à ses compatriotes, l'Adresse au maire de Montagnole; Discours du citoyen Cherchemot. См. также: Godechot J. La Contre-Révolution. Doctrine et action, 1789-1804, P., 1984. P. 99-101.

[27] Цит. по: Diesbach G. de. Madame de Stael. P., 1997. P. 382-383.

[28] См. предисловие Мишеля Гоше к подготовленному им изданию: Constant B. Ecrits politiques. P., 1997, в особенности: P. 12-20.

[29] Maistre J. de. Etude sur la souveraineté // Maistre J. de. Œuvres complètes. Vol. 1. P. 309-534.

[30] Constant B. De la force du gouvernement actuel en France et de la nécessité de s'y rallier [1796]. P., 1988. P. 38.

[33] См.: Mansel P. Louis XVIII. P., 1982. P. 122-128. [Веронская декларация была принята 24 июня 1795 г. – Прим. ред.]

[34] См.: Ibid. P. 100-166.

[35] Цит. по: Bayle F. Op. cit. P. 139.

[36] См.: предисловие Жозефа де Местра к переизданию 1815 г. Maistre J. de. Essai sur le principe générateur des constitutions. P. III. Об идеях, распространенных в среде эмиграции, см.: Baldensperger F. Le Mouvement des idées dans l'émigration française, 1789-1815. P., 1923-1924. 2 vol.

[37] См. post-scriptum к изданию 1821 г. Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 191.

[39] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 122.

[42] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 42-51.

[44] Mably G.B. de. Observations sur le gouvernement et les lois des Etats-Unis d'Amérique. Amsterdam, 1784. P. 23-24.

[45] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 51.

[47] Necker J. De l'importance des opinions réligieuses. L., P., 1788.

[48] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 76-77.

[49] А. Ривароль, отвечая на книгу Неккера, приводил весьма сходные аргументы. См.: Rivarol A. de. Première lettre à M. Necker, sur l'importance des idées religieuses, Berlin, 1788, а также: idem. Seconde lettre à M. Necker sur la morale. Berlin, 1788.

[50] Цит. по: Descostes F. Joseph de Maistre avant la Révolution. Vol. 2. P. 328.

[51] См.: Condorcet J.A.N. Esquisse d'un tableau historique des progrès de l'esprit humain, сочинение, которое было опубликовано лишь после окончания якобинского террора и самоубийства Ж.А.Н. Кондорсе, также менее известную книгу: Rabaut-Saint-Etienne J.-P. Précis de l'histoire de la Révolution française [1792]. P., 1827.

[52] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 26.

[55] Maistre, Joseph de. Discours à Madame la marquise de Costa sur la vie et la mort de son fils Alexis-Louis Eugène de Costa [1794]. Chambery, 1892. P. 37.

[56] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 159.

[58] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 24-25.

[59] Maistre J. de. Essai sur le principe générateur des constitutions politiques. P. 217-218.

[61] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 152-153.

[64] Bénichou P. Le Sacre de l'écrivain (1750-1830). Essai sur l'avènement d'un pouvoir spirituel laïque dans la France moderne [1973]. P., 1996. P. 67.

[65] Gauchet M. La Religion dans la démocratie. Parcours de la laïcité. P., 1998. P. 39.

[66] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 15.

[69] О философских спорах по проблеме зла, причиненного землетрясением в Лиссабоне см.: Baczko B. Job, mon ami. Promesses du bonheur et fatalité du mal. P., 1997.

[70] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 17-18.

[71] Montmasson J.-M. L'idée de providence d'après Joseph de Maistre. Lyon, 1928.

[72] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 16.

[73] Maistre J. de. Lettres et opuscules inédits. P., 1853. Vol. 1. P. 31.

[74] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 157.

[75] См. предисловие к Maistre J. de. Essai sur la principe générateur des constitutions politiques.

[76] См.: Lilla M. Anti-Lumières // Dictionnaire de philosophie politique. P., 1996. P. 17.

[78] Alquié F. Op. cit. P. 422.

[79] Ibid. P. 419-427.

[80] Ibid. P. 422. См. также: P. 264-271.

[81] Bossuet J.B. Oraison funèbre de Marie-Thérèse d'Autriche [1683] // Bossuet J.B. Œuvres. P., 1961. P. 110.

[82] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 16.

[83] Bossuet J.B. Discours sur l'histoire universelle // Bossuet J.B. Œuvres. P. 1024-1025.

[84] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 18.

[87] Ibid. P. 20.

[88] Ibid. P. 27-30.

[89] Goulemot J.-M. Discours, révolutions et histoire (représentations de l'histoire et discours sur les révolutions de l'Age classique aus Lumières). P., 1978. P. 71-72.

[90] О решающем вкладе Вольтера в формирование этого нового подхода к истории см. анализ Ж.-М.Гулемо: Goulemot J.- M. Op. cit. P. 379-381, 420-423, 461-465.

[92] См. главы 4, 6, 8 в кн.: Maistre J. de. Considérations sur la France.

[94] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 87.

[99] Эту формулировку я заимствую из работы: Rials S. La droite ou l'horreur de la volonté // Rials R. Révolution et Contre-Révolution au XIXe siècle. P. 53-68.

[101] Ibid. P. 109.

[103] Ibid. P. 83.

[104] Manent P. Préface // Maistre J. de. Considérations sur la France. P. XIII-XIV.

[105] Цит. по: Bayle F. Op. cit. P. 99.

[106] Péguy Ch. Les Cahiers de la Quinzaine. 1910. T. XII. N 1.

[107] Burke E. Op. cit. P. 122-123.

[109] Nora P. Nation // Dictionnaire critique de la Révolution française. P., 1988. P. 801-812.

[110] Цит. по: Boffa M. Maistre // Ibid. P. 1018. Подчеркнуто мной – П.Г.

[112] О двойственном отношении де Местра к Наполеону см.: Bayle F. Op. cit. P. 20, 147-149.

[113] Цит. по: Ibid. P. 20.

[116] Maistre J. de. Fragments sur la France. P. 187-196.

[117] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 32.

[118] Maistre J. de. Fragments sur la France. P. 188.

[119] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 22.

[120] Ibid. P. 53.

[124] «Наши потомки, которых будут мало беспокоить наши страдания и которые будут плясать на наших могилах, легко утешатся по поводу тех эксцессов, которые выпали на нашу долю и которые позволили сохранить целостность самого прекрасного королевства после Царства Небесного (Ibid. P. 32).

[125] Barruel A. de. Op. cit. Vol. 5. P. 283-284.

[126] Mounier J.-J. Op. cit. P. 122.

[127] Maistre J. de. Discours à Mme la marquise de Costa. P. 87-91.

[128] Maistre J. de. Considérations sur la France. P. 154.

[129] Maistre J. de. Lettres et opuscules inédits. Vol. 1. P. 527.

Наконец, чем больше наблюдаешь за кажущимися самыми деятельными персонажами Революции, тем более находишь в них что-то пассивное и механическое. Никогда не лишне повторить, что отнюдь не люди ведут революцию, а что сама революция (стр. 18 >) использует людей в своих собственных целях. Очень верно, когда говорят, что она свершается сама собой. Эти слова означают, что никогда доселе Божество не являло себя столь зримо в человеческих событиях. И если оно прибегает к самым презренным орудиям, то потому, что карает ради возрождения.

На каждую нацию, как и на каждого индивида, возложена миссия, подлежащая исполнению. Франция осуществляет над Европой подлинную власть, оспоривать которую было бы бесполезно и которой она злоупотребила самым предосудительным образом. Именно Франция была во главе религиозной системы, и не без основания Король Французов назывался христианнейшим. По этому поводу Боссюэ не произнес ни одного слова сверх меры. Однако, поскольку Франция использовала свое влияние, чтобы воспротивиться своему предназначению и развратить Европу, не следует удивляться тому, что ее возвращают к этому предназначению ужасными способами.

Все те, кто тщился избавить народ от его религиозных верований; все те, кто противопоставлял метафизические софизмы законам собственности; все те, кто говорил: карайте, лишь бы мы от этого выигрывали, все те, кто предлагал и одобрял жестокие меры, направленные против короля, споспешествовал им и т.д.; именно все те, кто призывал Революцию, все, кто этого хотел, совершенно заслуженно стали жертвами, при всей ограниченности на это наших взглядов.

Одно из самых великих преступлений, которое могло бы свершиться, это, несомненно, посягательство на суверенитет. Ничто другое не влечет столь ужасных последствий. Если носителем этого суверенитета является человек и если его голова падает как жертва заговора, то преступление становится еще более чудовищным. А если этот Суверен никаким преступлением не заслужил своей участи, если именно его достоинства вооружили против него злодейскую руку, то преступление становится неслыханным. По этому описанию узнается кончина Людовика XVI. Но важно отметить именно то, что никогда столь великое преступление не имело большего числа соучастников.

все национальные преступления против суверенитета караются немедленно и чрезвычайными (стр.25 >) мерами. Это закон, который никогда не допускал исключений. Несколько дней спустя после казни Людовика XVI кто-то написал в Меркюр универсель (5) : Вероятно, не должно было дойти до этого. Но поскольку наши законодатели возложили на себя ответственность за событие, сплотимся вокруг них: потушим всяческую рознь, и пусть об этом не будет более речи. Очень хорошо: не следовало, быть может, убивать короля, но поскольку дело сделано, не стоит больше о том говорить, и будем все добрыми друзьями. О, слабоумие! Шекспир разбирался в этом получше, когда произносил:Жизнь всякого человека драгоценна для него, но жизнь тех, от кого зависит множество жизней, жизнь государей, драгоценна для всех. А если жизнь государя пресекается преступлением? На месте, которое он занимал, разверзается ужасная пропасть, и туда низвергается все, что его окружало (6) . Каждая капля крови Людовика XVI обойдется Франции потоками крови. Четыре миллиона Французов, быть может, заплатят своей головой за великое народное преступление - за противорелигиозный и противообщественный мятеж, увенчавшийся цареубийством.

Король никогда не имел союзника; довольно очевидно то, что коалиция питала неприязнь к целостности Франции, и не было бы никакой опрометчивости в(стр.31 >) обнародовании этого факта. Но каким образом противостоять коалиции? Каким сверхъестественным способом сломить натиск сговорившейся Европы? Один лишь адский гений Робеспьера мог сотворить это диво. Революционное правительство закаливало душу Французов в крови; оно ожесточало дух солдат и удваивало их силы диким отчаянием и презрением к жизни, похожими на бешенство. Страх перед эшафотами, толкая гражданина к границам, питал силы вовне их, по мере того как внутри страны подавлял все, даже малейшие, попытки сопротивления. Все жизни, все богатства, все полномочия были в руках революционной власти; и это чудовище мощи, опьяненное кровью и успехом, страшное явление, никогда доселе не виданное и, без сомнения, не способное повториться, было одновременно и ужасной карой для Французов, и единственным способом спасения Франции.

Все чудовища, порожденные Революцией, трудились, по-видимому, только ради королевской власти. Благодаря им блеск побед заставил весь мир прийти в восхищение и окружил имя Франции славой, которую не могли целиком затмить преступления революции; благодаря им Король вновь взойдет на трон во всем блеске своей власти и, быть может, даже более могущественным, чем прежде. И кто знает, быть может, он, вместо того чтобы униженно предлагать какие-то из своих провинций во имя права господствовать над другими, будет их возвращать, с гордостью власти, дарующей то, что она способна удержать? Конечно, случались и не менее невероятные вещи.

Эта же мысль, что все совершается на благо французской Монархии, убеждает меня в невозможности любой роялистской революции до наступления мира; ибо восстановление Королевской власти мгновенно ослабило бы все пружины Государства. Черная магия, которая действует ныне, исчезла бы как туман пред солнцем. Доброта, милосердие, правосудие, все кроткие и мирные добродетели сразу же явились бы снова и принесли бы с собой некую общую мягкость во нравах, некую легкость, полностью противоположную угрюмой жестокости революционной власти.

Мне по-прежнему представляется, что для Франции и для Монархии полезнее, если бы мира, и славного для Французов мира, добилась Республика; и чтобы в тот миг, когда Король вновь взойдет на трон, прочный мир заслонил бы его от любых напастей.

Если Провидение что-либо стирает, то, несомненно, для того, чтобы написать что-то заново.

Когда человеческая душа утратила свою энергию из-за изнеженности, неверия и гангренозных пороков, сопутствующих излишествам цивилизации, эта душа способна быть вновь закалена только кровью.

Повторение избитых мест о войне ничего не значит: не надо быть очень смышленным для понимания того, что чем больше людей убивают, тем меньше их остается; как верно и то, что чем больше ветвей срезают, тем меньше остается их на дереве; но необходимо рассматривать именно следствия операции. Между тем, продолжая то же самое сравнение, можно заметить, что умелый садовник при подрезке дерева меньше озабочен размерами его кроны, чем его плодоношением: от растения он требует плодов, а не древесины и листьев. Однако истинные плоды человеческой натуры - искусства, науки, великие предприятия, высокие замыслы, мужественные добродетели - зависят особенно от состояния войны. Известно, что никогда нации так не поднимаются к достижимым для себя вершинам своего величия, как после продолжительных и кровавых войн. Так, сияющей вершиной для греков была ужасная эпоха Пелопоннесской войны; Августов век последовал сразу же после гражданской войны и проскрипций; французский гений был выточен Лигой и отшлифован Фрондой: все великие люди века королевы Анны родились при политических потрясениях. Одним словом, можно было бы сказать: кровь есть удобрение для того растения, которое называют гением. Я не знаю, вполне ли понимают себя люди, говоря, что искусства содружны миру. По крайней мере, надо бы объясниться и уточнить (стр.50 >) представление; ибо я не усматриваю ничего менее мирного, чем века Александра и Перикла, Августа, Льва Х и Франциска I, Людовика XIV и королевы Анны.

В греческой трагедии об Оресте Елена, одно из действующих лиц, избавлена богами от праведного гнева греков и помещена на небесах рядом с двумя ее братьями, чтобы быть вместе с ними спасительным знаком для мореплавателей. Появляется Аполлон, чтобы оправдать этот странный апофеоз. Красота Елены, говорит он, была лишь орудием, к которому прибегли боги, дабы восстановить друг против друга греков и троянцев и заставить питься их кровь, умеряя на земле беззаконие людей, ставших слишком многочисленными.

Отличает французскую Революцию и делает ее единственным в своем роде событием в истории как раз то, что она в корне дурна; никакая толика добра не утешает в ней глаз наблюдателя: это высочайшая из известных степень развращенности; это сущее похабство.

На какой еще странице истории обнаружится столь великое количество пороков, выступающих одновременно на одном театре? Какое ужасающее соединение низости и жестокости! какая глубокая безнравственность! какое забвение всякого стыда!

Все вообразимые учреждения покоятся на религиозной идее или они преходящи. Они сильны и прочны в той мере, в какой обоготворены, если позволено так выразиться. Человеческий разум (или то, что люди, не разобравшиеся в сути дела, называют философией) не только не способен заменить основы, которые именуют суевериями, - опять-таки не понимая, о чем идет речь; философия - вопреки распространенным суждениям - по существу есть сила разрушительная.

Философия (12) разъела связь, которая объединяла людей, и нет более духовных скреп. Гражданская власть, содействуя всеми своими силами крушению старого устройства, оказывает врагам христианства всю ту поддержку, которую она ранее предоставляла самому христианству; человеческий рассудок предпринимает все вообразимые усилия ради борьбы со старой национальной религией. Этим усилиям рукоплещут, их оплачивают, а старания в противоположном направлении почитаются преступными. Теперь уже нечего бояться того, что вас околдуют ваши глаза, которые всегда ошибаются (стр.80 >) первыми. Пышные приготовления, пустые церемонии не внушают более почтения людям, которым все выставлено на потеху в последние семь лет. Храмы или закрыты, или открываются лишь для шумных обсуждений и для вакханалий разнузданного народа. Алтари опрокинуты; по улицам водили нечистых животных, покрытых епископскими облачениями; священные чаши послужили для омерзительных оргий; и на эти алтари, которые древняя вера окружает восхитительными херувимами, заставили подняться обнаженных продажных женщин. Таким образом, философизму нечего более плакаться: все человеческие удачи ему выпадают; все совершается ему на пользу, и все - против его соперницы. Если он победитель, то он не скажет, подобно Цезарю: Пришел, увидел, победил; ибо в конце концов он окажется побежденным. Он может бить в ладоши и гордо восседать на поверженном кресте. Но если Христианство выйдет из этого ужасного испытания более чистым и более мощным, если христианский Геракл, единственно сильный своей силой, поднимет сына земли и задушит его своими руками, patuit Deus (2*) . - Французы! освободите место для своего христианнейшего Короля; возведите его сами на древний трон; поднимите его орифламму, и пусть золото его монет, путешествуя от одного полюса до другого, будет нести с любой стороны торжественный девиз: ХРИСТОС ПОВЕЛЕВАЕТ, ОН ЦАРСТВУЕТ, ОН ПОБЕДИТЕЛЬ!

Свобода в каком-то смысле всегда была даром Королей, ибо все свободные нации образованы были Королями. Таково общее правило, а исключения, на которые можно было бы указать, войдут в это правило после обсуждения

Конституция 1795 года, точно так же, как появившиеся ранее, создана длячеловека. Однако в мире отнюдь нет общечеловека. В своей жизни мне довелось видеть Французов, Итальянцев, Русских и т.д.; я знаю даже, благодаря Монтескье, что можно быть Персиянином, но касательно общечеловека я заявляю, что не встречал такового в своей жизни; если он и существует, то мне об этом неведомо.

Имеется ли такая страна во вселенной, где нельзя было бы встретить нечто вроде Совета пятисот, Совета старейшин и Директории с пятью членами? Эта конституция может быть предложена любым человеческим общежитиям, начиная с Китая и кончая Женевой. Но конституция, которая создана для всех наций, не годится ни для одной: это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе.

Что же есть конституция? не является ли она решением следующей задачи?

При заданных населении, нравах, религии, географическом положении, политических отношениях, богатствах, добрых и дурных свойствах какой-то определенной нации найти законы, ей подходящие.

Однако эта задача не была даже поставлена в конституции 1795 года, которая помышляла лишь об общечеловеке. (стр.89 >)

Все вообразимые доводы объединяются ради установления того, что божественная печать не коснулась этого произведения.

Современная философия одновременно слишком материальна и слишком самонадеянна, чтобы увидеть истинные пружины политического мира. Одно из ее безумий составляет вера в то, что какое-то собрание может учредить нацию; что конституция, то есть совокупность основных законов, которые годятся для нации и которые должны снабдить ее той или иной формой правления, представляет собой такое же произведение, как любое иное, требующее лишь ума, знаний и упражнений; что можно обучиться своему ремеслу основателя, и что люди, однажды это замыслив, могут сказать другим людям: соорудите нам правление, как говорят рабочему: соорудите нам пожарный насос или чулочновязальный станок.

Осталось пожелать, чтобы эта пылкая нация [французы], способная вновь обрести истину, только исчерпав заблуждение, захотела бы, наконец, узреть совершенно очевидную правду: то, что она обманута и стала жертвой горстки людей, вставших между нею и ее законным сувереном, от коего она может ждать только благодеяний. Представим положение вещей в наихудшем свете: Король опустит меч правосудия на нескольких отцеубийц (22) ; он покарает унижением нескольких прогневавших его дворян: ну и что же! какое дело до этого (стр.121 >) тебе, добрый хлебопашец, трудолюбивый ремесленник, мирный горожанин, кем бы ты ни был, которому небо дало безвестность и счастье! Думай, стало быть, о том, что ты вместе с тебе подобными образуешь почти всю Нацию; и что целый народ страдает от всех зол анархии лишь потому, что горстка мерзавцев его пугает собственным его Королем, которого страшится сама.

Что суть мы, слабые и слепые смертные! и что есть этот мерцающий свет, который мы называем Разумом? Ведь даже обобщив все вероятности, опросив историю, обсудив все сомнения и все интересы, мы все же способны объять лишь обманчивое облако вместо истины.

Г-н де Сен-Пьер в своих Исследованиях природы как-то заметил: если сравнить лица французских дворян с лицами их предков, черты которых запечатлели для нас живопись и скульптура, то воочию видно, что эти роды пришли в упадок (26) .

Здесь ему можно верить больше, чем там, где он высказывается о полярных эффузиях и об очертаниях Земли (27) .

В каждом государстве есть определенное число родов, которые можно было бы поименовать со-царственными даже в монархиях; ибо дворянство при подобном правлении есть не что иное, как продолжение (стр.162 >) суверенности. Эти роды - хранители священного огня; он угасает, когда они утрачивают чистоту.

Ненастоящая знать была одной из главных язв Франции: другие, менее блестящие, державы от нее устали и обесчестились, ожидают новых бедствий.

Современная философия, так любящая говорить о случае, чаще всего говорит о случайности рождения, это одна из ее излюбленных тем. Но в рождении не более случайности, чем в других явлениях: есть знатные роды, равно как и роды суверенов.

Средневековье: основные этапы и закономерности развития: Эпоху Античности в Европе сменяет Средневековье. С чем связано.

Место и время действия

События рассказа происходят примерно в 1948 -1949 годах в одном из районных центров Иркутской области.

Главные герои

Краткое содержание

На новом месте главный герой сильно похудел: передаваемых матерью продуктов не хватало, поэтому он постоянно голодал.

Увидев на следующий день вновь избитого мальчика, Лидия Михайловна назначила ему дополнительные занятия.

Учительница со всем усердием заставляла мальчика прорабатывать произношение. Вскоре они начали заниматься у нее на дому: учительнице было жалко мальчика, она, желая его чуть подкормить. Она предлагала ему поужинать, но мальчик каждый раз в испуге отказывался, вскакивал и быстро уходил.

Как-то главному герою прямо в школу принесли посылку. Он сначала подумал, что ее передала мама. Однако, увидев, что там лежат макароны, сахар и гематоген, понял, что посылка от учительницы: у них в деревне таких продуктов взять было негде. Мальчик сразу пошел к Лидии Михайловне домой. Несмотря на уговоры учительницы, он отказался оставить себе продукты.

В один из дней, в самый разгар игры к Лидии Михайловне зашел живший рядом директор. Увидев, что она играет с учеником на деньги, он возмутился.

И что в итоге?

Мальчик-повествователь — продолжает учиться в школе, больше никогда не видится с Лидией Михайловной.

Лидия Михайловна — уезжает на родину, на Кубань, позже отправляет мальчику посылку с макаронами и тремя красными яблоками.

Василий Андреевич — узнав, что Лидия Михайловна играет с учеником на деньги, сильно возмущается, называет поступок учительницы преступлением.

Заключение

99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.

Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.

Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.

Описание книги "Рассуждения о Франции"

Описание и краткое содержание "Рассуждения о Франции" читать бесплатно онлайн.

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Жозеф де Местр. РАСУЖДЕНИЯ О ФРАНЦИИ.

Мы пользуемся возможностью, чтобы поблагодарить г-на Дарселя и оба указанные издательства за разрешение перепечатать (с сокращениями) вступительную статью к сборнику, редакторские примечания и особенно фрагменты рукописи Местра, не вошедшие в окончательный текст книги, которые позволяют лучше понять ход мыслей автора, заглянуть в его творческую лабораторию.

В некоторых случаях переводчики попытались дать дополнительный справочный материал, особенно там, где Местр обращается к произведениям античных и других авторов. Их пассажи, как признает он сам, в ряде случаев цитируются по памяти, иногда пересказываются. Поэтому переводчики сочли уместным в нескольких местах привести, для сравнения, соответствующие тексты в прямых переводах с древнегреческого и латинского языков на русский. В книге указана принадлежность подстрочных примечаний Жозефу де Местру, а также русским переводчикам. Все остальные примечания сделаны Ж.-Л. Дарселем.

ОТ РЕДАКТОРА ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАНИЯ.

Dasne igitur nobis, Deorum immortalium natura, ratione, potestate, mente, numine, sive quod est aliud verbum quo planius significern quod volo, naturam omnern divitus regi? Nam si hoc non probas, a Deo nobis causa ordienda est potissimum.

Cic., De Leg., 1, 18 [1]

Труд первоначально назывался Религиозные и моральные размышления о Франции. Винье дез Этоль в своих заметках по прочтении его посоветовал остановиться на названии: Размышления о Франции. Жозеф де Местр выбрал другое: Религиозные рассуждения о Франции.

На титульном листе рукописи имеется следующая помета:

«Г-н Малле дю Пан [2] написал мне относительно этого названия: если вы оставите эпитет религиозные, никто вас не прочтет. Один из моих друзей (г-н барон Винье дез Этоль) заменил его словом моральные, но я отказался от всех определений. (стр.8 >)

В рукописи первоначально имелось такое посвящение:

Если у этого незначительного сочинения есть какое-то достоинство, то оно им целиком обязано Вам: при написании его я думал о том, что я должен буду Вам его представить, и я старался сделать его менее недостойным Вас. Вся моя печаль проистекает из-за невозможности украсить эти страницы вашим почтенным именем; мне было бы приятно воздать публично должное одному из тех редких людей, которые Промыслом Божиим время от времени ставятся на рубежах двух поколений; для чести одного и для наставления другого.

Я с уважением остаюсь, Господин, вашим покорнейшим и послушнейшим слугой.

Посвящение было заменено Уведомлением Издателей, принадлежащим перу Жака Малле дю Пана, оригинал текста которого включен в рукопись: (стр.9 >)

«Благодаря случаю в наших руках оказалась рукопись Сочинения, которое вам предстоит прочитать. Автор его нам неизвестен; но мы знаем, что он отнюдь не француз; это станет заметным при чтении Книги. Слишком много иностранцев, без сомнения, особенно в Германии, взялись и еще берутся судить о Революции, ее причинах, ее природе, ее действующих лицах и ее последствиях по прочтению нескольких газет. Отнюдь не должно смешивать это пустословие с искусным и поучительным Сочинением, публикуемым нами.

Не принимая все взгляды автора, не одобряя некоторые из его идей, которые кажутся близкими к парадоксу; признавая, в особенности, что Глава о старой Французской Конституции несет на себе слишком явный отпечаток вынужденности из-за того, что Автор, не обладая достаточными знаниями, по необходимости обратился к утверждениям некоторых пристрастных сочинителей, ему нельзя будет отказать ни в большой образованности, ни в искусстве употребить ее в деле, ни в принципах, обладающих неоспоримой правотой.

Кажется, что эта рукопись, испещренная помарками, не была заново просмотрена автором и что работа его не завершена: отсюда некоторые небрежности в высказываниях, некоторые непоследовательности и иногда излишняя сухость в отдельных умозаключениях, чрезмерно категоричных. Но эти несовершенства окупились своеобразием стиля, силой и верностью выражений, обилием страниц, достойных лучших писателей, где обширный ум соединяется с живой и блестящей проницательностью, которая в тумане спорной политики намечает новые пути и результаты.

Жозеф де Местр был раздосадован некоторыми оговорками или критическими замечаниями, сделанными Малле дю Паном: [5]он исключил Уведомление Издателейиз издания 1821 года.

(стр.11 >)Все мы привязаны к престолу Всевышнего гибкими узами, которые удерживают нас, не порабощая.

Одно из самых больших чудес во всеобщем порядке вещей — это поступки свободных существ под божественной дланью. Покоряясь добровольно, они действуют одновременно по собственному желанию и по необходимости: они воистину делают, что хотят, но не властны расстроить всеобщие начертания. Каждое из этих существ находится в центре какой-либо области деятельности, диаметр которой изменяется по воле превечного геометра, умеющего распространять, ограничивать, останавливать или направлять волю, не искажая ее природы.

В деяниях человека все убого, как убог он сам; намерения ограниченны, способы грубы, действия негибки, движения тяжелы и следствия однообразны. В деяниях божественных богатства бесконечного проявляются открыто, вплоть до самых малых его частей. Свою мощь оно проявляет, играючи: все в руках его податливо, ничто не может устоять против него; всё оно обращает в свое орудие, даже препятствие: неправильности, производимые свободно действующими силами, оказываются встроенными во всеобщий порядок.

На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!