Посвящается хемингуэю краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Затем переходим к обсуждению рассказа Некрасова. Если одиннадцатиклассникам не удалось прочитать текст дома, легко прочитать его вслух в классе, поскольку в нем всего шесть страниц. Учитель расскажет о жизни Виктора Некрасова.

Возможность уйти от войны, погрузиться в другой мир? Найти ответы на еще не заданные вопросы? Узнать о людях, чьи поступки и человеческие качества вызывают восхищение и уважение?

Война предстает перед читателем как безликое, равнодушное даже не существо, а состояние.

Незаметно жил, делая свое дело, незаметно умер. Есть ли что-то в Лешке, что сближает его с Дымовым?

Ставят на победителя. И — выигрывают. В скачках, в соревнованиях, в споре. В войне.

И еще использует материалы урока для подготовки к экзаменационному сочинению.

Из цикла рассказов

Когда пишутся рассказы, то их разделяет время. Когда эти рассказы собираются в цикл для публикации в журнале или книге, это время невольно выдавливается, исчезает. Чтобы в какой-то мере вернуть время и передать читателю авторскую паузу, цикл из пяти рассказов Анатолия Наймана мы решили печатать по одному в каждом последующем номере этого года.

Мы еще усаживались, примерялись – подошла стюардесса. “Сергей, вы меня помните?”. Немного напряженно.

– Помню-помню, – бормотал он и поглядывал в иллюминатор.

– Лада – сладкий леденец.

Она рассмеялась, посчастливев.

– Местами довольны? Мне Света звонила.

Света принимала у нас багаж и назначала места. “Вам у окна или в проходе?” Сережа сказал: “Нам у окна и в проходе. Видите, какой я большой. У меня в школе кличка была Полтора”. Она подняла на него глаза; до этого тоже говорила только с ним, хотя выглядело, как будто с нами обоими. Ответила: “Мы не знакомы, но я вас знаю. Есть общие друзья. Я вас видела в комиссионном на Льва Толстого. Я там живу”. – “Я захожу в комиссионные, потому что у меня размер нестандартный”. – “Вы тогда купили шарфик. Серый, с огурцами. Я вам дам места у первой переборки. Будет куда ноги вытянуть. Там три, я вам дам два. Третье оставлю свободно. Если удастся. Меня зовут Света”. – “А меня, – он показал глазами на билет, – вы знаете как”. – “Весь Ленинград знает”.

Ответил Ладе я: “Замечательные места. Поблагодарите Свету”. “Места” относилось к обоим, мог и я наконец рот открыть.

Мне в затылок рассаживались эскимосы. Еще в накопителе все на них пялились. Символ новой политической реальности: шесть американских в дутых куртках “Норз Пол” и шесть наших в бушлатах из нерпы с “СССР” на спине, остались от Олимпийских игр. По одному на каждый ряд, в кресла у прохода. Отказались сдавать в багаж луки, сейчас садились, ставя вертикально рядом и придерживая рукой. У американцев в чехлах из оленьей кожи, вроде бюваров, у наших в деревянных футлярах, гусли на вид.

Из-за переборки донесся шум возни, Лада сквозь занавеску туда нырнула.

Сережа уже поднял оба подлокотника между своим креслом и моим, засунул сумку под сидение.

Лада выскочила обратно и, наклонившись к Сереже – хотя как будто к нам двоим, – зашептала горячо: “Приходит пассажир, билет о’кей, а на его месте Гросс сидит. Два бодигарда. У бодигардов билеты, как полагается, а Гросс вообще без. Взял пассажира двумя пальцами за лацкан, говорит: завтра полетишь”. Шепча, она опускала подлокотники. Сережа, плотно зажатый, вопросительно на нее выпялился. Она ткнула пальцем в “пристегните ремни” и опять рассмеялась, так же счастливо, хотя на этот раз чуть-чуть профессионально. “Взлетим – рассупонитесь”.

– Кто это Гросс? – спросил он.

– Юрий Гросс! Большой человек. Миллионщик. Мульти. Ты где… – Поправилась: – Вы где живете!

– Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. Там о нем не оповещены.

За переборкой опять зашумели, быстро и возмущенно заговорили.

– На повышенных тонах, – отметил Сережа. – В самолете. Это нервирует нас, пассажиров.

Лада опять скрылась. Через минуту вышла с мужичком лет под сорок. Такой спортивный, крепенький, в тонусе; по типу – чуткое ли ухо горит в каждой вашей жилке. С кейсом на двух цифровых замках. “Пока могу вас, – сказала Лада специальным голосом, извиняющимся одновременно перед ним и перед нами, – вот сюда”, – показывая неопределенно в нашу сторону.

Я передвинулся к Сереже, мужичок с плотно сжатыми губами и ледяным взглядом сел на мое место, поставил кейс на колени, руки на кейс.

Про пристегнуть ремни объявили по радио, рассказали, сколько, куда, на каких скоростях полетим, Лада стала объяснять нашему отсеку, как надевать спасательные жилеты.

– Они не знают, с кем имеют дело! – сказал мужичок внушительно и с угрозой. – Я мэр Царского Села.

Мы не отозвались.

– В конце концов, есть на борту советская власть? – продолжил он. – Официально ее, насколько мне известно, еще не отменили.

– Вид, – произнес Сережа (по-видимому, мне – потому что кому еще?), – такой, что в строю стоял и строем ходил. Вид капитанский.

Если он обращался ко мне, это значило: как думаешь, он капитан? Но могло относиться и непосредственно к тому.

– Майор, – отозвался тот.

Сережа – как не услышал: все прилаживался низовой своей культурой к размеру кресла, не отвечающего ее могучести, покряхтывал. Наверное, вопрос все-таки был ко мне.

– Бывший разведчик, – прибавил сосед.

Самолет стал выруливать на взлет, рев двигателя все глушил. Вентиляция отключилась, застарелый запашок мочи и детской рвоты проявился.

Сережа о чем-то спросил, уже определенно меня, но донеслось только “ая оэ”.

– ИЛ шестьдесят второй, – поняв (а ведь от вопроса сидел на метр дальше), ответил тот тембром попронзительней – чтобы в ушные наши раковины пробралось.

Самолет взлетел, проволокся сквозь облака, повис с приемлемым гулом, с потолка опять задуло прохладой. Сережа расстегнул ремень, позвал рукой Ладу. “Забери его куда-нибудь”.

– Это что за тон хамский! – воскликнул тот возмущенно. – Ищете неприятностей?!

Я решил, что моя очередь вступить. “Не связывайтесь вы с ним. Он хулиган. Он в тюрьме сидел”. Сережа перевел разделявший меня с ним подлокотник назад, чуть нагнулся вперед и – рукой мимо моей груди – попытался добраться до его галстука. Все его сегодня схватить норовили. Лада усиленно захлопотала, еще одна подбежала, пилот какой-то молодой вдруг выскочил из-за занавески. Разом заквохтали, что вы, что вы, сейчас же прекратите, а для вас у нас есть резервное кресло – в первом классе.

Тот встал, крутнул шеей, поправляя воротник рубашки. “Я спрашиваю, – направил прищуренные глаза на пилота, – есть на борту безопасность? Кто ее обеспечивает?”

Я сказал: “Вы и обеспечиваете. Вы ведь безопасность, маиор ?” “И” не краткое. Сам я не хулиган. Но друг.

– Окажись мы не здесь, вы бы у меня рта не открыли!

– Мэр, – сказал Сережа, – ты чего, рехнулся? Хочешь совсем без места остаться? С багажом лететь?

– Уведите, – сказал я, как в кино. Дешевка, конечно, но ведь всю жизнь ждал. Эх вы, гласность и перестройка, любимые мои!

И с невероятной предупредительностью, с кейсом, перехваченным Ладой, чтобы тому не утруждаться, с заискиванием и легким, неотличимым от дружеского, подталкиванием – увели куда-то туда, ближе к носу, за ту завесу, откуда он в нашей жизни по недоразумению и появился.

– Недоразумение, – сказал я Сереже.

– Начинается всегда с недоразумения, кончается скандалом. – Мы уже снова сидели свободно, Сережа, не вставая, вытащил из-под сидения сумку. – Разведчик прав: на борту подобные явления недопустимы. – Вынул литровую бутылку “Тичерс”, отвинтил пробку. – Ну, за безопасность. – И потянул, не торопясь, из горлышка.

Побулькал за безопасность и я. Лада принесла стаканы, мы сразу и за нее. Занавеска раздернулась, в проеме встал Гросс. Ошибиться было нельзя: рожа такая, и рот так растянут, и волосы торчат, и руки упер в притолоку, и поза – не нахальная, а – главная. И здоровенный. Все это не как у Сережи, не врожденное, не такое достоверное, не настолько огромное, не настолько подлинное. Я бы сказал, в пропорции девять к десяти. Не будь тут Сережи, он, точно, был бы главный. То есть он и так был главный, но потому, что этого хотел и настаивал, – Сережа этим не занимался. Гросс же потому и оказался на чужом месте, потому и сел раньше и вообще попал в самолет, что вот именно был без билета. Ибо настолько мэра и майора – и любого – являлся главней, что, само собой, попадал в самолет без билета, билет ему не требовался. А случись так, что тот бы сел первый, он его или другого такого же просто вытолкнул бы из кресла в проход, и вышло бы только скандальнее, и обиднее, и совсем непохоже на недоразумение.

С чего он вдруг выкатился, не знаю, но стоял от нас в полутора метрах, уставившись на Сережу, с двумя глыбами телохранителей за спиной. Пожалуй что выпивший. “Я Гросс, – произнес он, наглядевшись. – Юрий Гросс, по прозвищу Редкие Металлы. Пойдем ко мне. Другой с тобой?” “Другой” был я.

– Мы тут пригрелись, – сказал Сережа, – неохота дергаться.

– Я вас приглашаю. Без высокомерия. С уважением. Берите свое, у меня – свое. В смысле, прошу оказать честь.

Мы переглянулись, согласились, встали, он пальцем поманил из-за плеча парней, показал на наши места, те плюхнулись. Мы взяли с собой “Тичерс” и прошли за Гроссом через бизнес-класс в первый. В самый первый.

– У меня молт, – объявил Гросс, – “Хайланд Парк”, двенадцать лет. Не чета вашему.

– Нам без разницы, – сказал Сережа. – Сперва наш кончим.

– Вы ведь Сергей Татарин? Татарин – фамилия?

– Еврейская, – сказал Гросс утвердительно.

– Просто фамилия. Просто не Гросс, а Татарин.

– За свободой уехали?

– По личным мотивам.

– Святое. Не вмешиваюсь.

– Из-за писателя Хемингуэя. Был такой писатель.

– А у него был рассказ. “Возвращение торговца”. Вот из-за этого рассказа. Не читали?

– А я помню. С учительницей читал, когда брал уроки английского. Там алкоголь контрабандный везут, и лодку обстреляли. Белый ранен, чья вся затея, и негр ранен, который на подхвате. Тут появляется катер, на борту большая шишка из Вашингтона, при нем секретарь, рыбу удят. И местный капитан, который их прогулку обеспечивает. Шишка велит взять курс на лодку, он, дескать, их арестует. Капитан бросает якорь и орет белому с негром: выбросьте, что у вас на борту, и плывите в порт. Потому что у меня тут табурет из правительства, говорит, что он важней президента и вас повяжет. Но у него лицензия рыбачить до темноты, и он у меня до темноты будет рыбачить. Шишка говорит секретарю: давай скрутим мудака – а капитан показывает ему чугунную трубу глушить акул. Белый с лодки отвечает: сэнк ю, браза, – и уходит в сторону Кубы. Шишка спрашивает: он ваш брат? – “Нет, сэр, большинство, которые здесь на лодках, один другого так зовут…” Я дочитал – и поехал.

Справа отдернулась штора: мэр и разведчик повернулся в нашу сторону, набрал код на замках, раскрыл кейс, показал нам. На белой атласной обивке лежала бутылка “Реми Мартен” и две металлические стопки. Похоже, кого ни возьми, у всех было. Из нас никто ничего не сказал. “Акт доброй воли, – произнес он и улыбнулся: необаятельно. – Не люблю упираться рогами”. Я молчал, Сережа молчал. Гросс сказал: “Почему нет? Мы без высокомерия”. Тот шагнул через проход, протянул руку Гроссу, представился: “Кутин”. Гросс пожал: “Юрий”. Кутин Сереже: “Кутин”. “Хуютин”, – пробормотал Сережа в пространство. Не шевельнул ни одним членом, не двинул ни одной мышцей лица.

“Я вам сказал, он хулиган”, – напомнил я. Теперь рука была протянута мне. Не умею я по-сережиному – принял ладонь его в свою. “Кутин!” – произнес он с нажимом и к кисти моей тоже с нажимом приложился, как к силомеру. Я продемонстрировал выдержку и спросил: “Это какой у нас вид спорта?” – “Вэ-е. Восточные единоборства”.

– Серега, – сказал Гросс, – я не вмешиваюсь. Но личность – святое. Ты согласен?

– Всегда со всем согласен, – откликнулся Сережа. – Только тогда зачем я уезжал? Градоначальники, миллионщики. А где гэбэ, где фарца? На кого мне теперь положиться?

– Серега, ты не прав. Миллионщикам хорошо.

– Можно самолет купить. Одному летать.

– Одному со шкафами. – Сережа показал затылком назад, имея в виду телохранителей.

– Так а то застрелят.

– Не хуже тебя людей застреливали.

– Я флагман экономики, меня надо, как зеницу ока. Экономика, знаешь, какая игра! Казино не нужно.

– На вас, Сергей, заключение печать оставило, – вмешался Кутин. – Обозлило. Я не прав?

– На мне тоже, – сказал Гросс. – Не обозлило. – Подлил себе. – Я, Серега, не спорю, но ты не прав.

Его все так звали. Он так и представлялся – когда представлялся. Только так к нему принято было обращаться, во всех рассказах он фигурировал как Серега. Я один говорил Сережа. С детства, с того дня, когда мне подарили “Остров сокровищ” и мы читали друг другу вслух по несколько глав каждый – потому что не могли ждать, чтобы кто-то из двоих читал первый, а другой мучился, терпя. Он уже тогда был на голову выше меня и килограмм на десять тяжелее, хотя на полгода младше. Один двор, один класс, один пионерлагерь: отцы вместе работали в незаметной конторе на незаметных должностях.

Рассказов о нем было на хорошую книгу, а вместе с историями, которые ему приписывали, на несколько. Я-то был уверен, что приписать ему то, что случилось с кем-то, правильнее, чем оставить за реально действовавшим лицом. Иногда я знал тех, с кем та или другая история действительно случилась, но ловил себя на том, что жду, чтобы героем назвали его. Что чувствую облегчение и удовлетворение, когда его имя произносится. И сам, рассказывая, так поступал. Помимо того, что история становилась ярче, когда в рамку вместо фигуры даже большой, но не огромной, крепыша, но не силача, с головой крупной, но не львиной, лицом мужественным, но не гладиаторским вставлялся портрет Сережи, громадного, могучего, львиноголового, гладиатороподобного; помимо этого, экономилась масса сил и времени. Тех, что ушли бы на описание реально действовавшего человека, – тогда как “Серега” звучало как “Наполеон”, или “Тарзан”, или, если надо, “Фауст”, которых все и так знают, знают в подробностях, знают про них всё, и только этой истории еще не знают.

Пили, стало быть, и пили. Иногда просто попивали – ну жидкость алкогольную. И что-то говорили. Мало, коротко. Уже не нужно было: необходимое выложили, когда знакомились, приглашение поставило точку.

– За разведчика, – сказал над Гренландией Гросс и показал стаканом на Кутина.

– В маскхалате, – пробормотал Сережа.

– А правда, – оживился Гросс, – какая-такая разведка? Шпион, что ли?

– Я был резидент, – сказал Кутин с достоинством.

– За языка, – проговорил Сережа, – которого человек оглушил и приволок в штаб.

– А что, – сказал Гросс, – такое могло. Могло такое? – спросил он Кутина.

– Оглушил прикладом и притащил по грязи в штаб, – уточнил Сережа.

– Надо было бы, и оглушил бы, и доставил, – произнес Кутин с твердостью пропагандиста, рядового.

– Понял? – сказал Сережа Гроссу. – У нас тачку один такой гонял оглушенный и притащенный.

– Не мной, – сказал Кутин.

– Не отказывайся, – возразил ему Гросс. – И главное, щас никого не доставляй. А где тачку-то? – спросил Сережу.

– В населенном пункте Сусуман.

– Ой, Сусуман Магаданской! Знаю. Золотишко. Кто тебя туда, сироту, заслал? Давай, Серега, его найдем.

– Не я, – сказал Кутин.

– Ты-ты, – вдруг высказал Гросс с убежденностью, неожиданной для всех, во всяком случае, для меня. – Помнишь, как этот, следователь достоевский. Вы и убили-с.

Конкретно в Сусуман он сам себя заслал. Забирали его с расчетом на Мордовию. Но он в кураже разбросал забиравших, просто со всеми их восточными единоборствами перемахал руками, полчаса не могли взять, подмогу вызывали. Вышел по горбачевской помиловке – и через три месяца уехал. И вот, через год наведался. И месяц спустя мы летим туда.

– У тебя что в Америке? – спросил Гросс.

– Гараж. Моем, чиним, красим. Кой-что меняем. Документов не спрашиваем.

– Давай еще один подарю.

– А у меня уже три. Больше, чем нужно.

– Ну давай что- нидь другое подарю.

Вообще-то разговор повторял наш недавний. Сережа, как приехал, сразу объявил, что заберет меня с собой: позырить (четвертый “А” школы в Щербаковом переулке). Приглашение оформит, визу пробьет. Я спросил, сколько будет стоить. У меня гараж, сказал он, точнее, три, нисколько не будет стоить, подарок. Ты меня клеишь, спросил я. Смотри, заговорил он тоном медицинского терпения, ты берешь у меня взаймы четыреста в твердой валюте. Идешь к Лехе, получаешь две тысячи деревянных. Я делаю приглашение по максимуму, на три месяца, обмениваешь по двести месяц, то есть шестьсот, по курсу выходит в аккурат четыреста долларов. Возвращаешь долг. Покупаешь за четыреста рублей билет. Покупаешь у Моисея на Литейном “Форель”, двое “Четок”, “Камень”, “Садок”, “Столбцы”. Если не жадничать, он достанет, в тысячу уложишься вот так! В Нью-Йорке продаешь нужным людям, не знаю за сколько, за две, за три, чувствуешь себя плантатором.

В Канаде мы опять приземлились. Первый раз – в Ирландии, в Шенноне. Ни там, ни там с мест не вставали. Чье за чьим откупоривали-разливали, сознанием не фиксировалось. Помню, Гросс регулярно поднимал руку и крутил кистью, опускал часы на металлическом браслете. Кутин вертел замки на кейсе и открывал-закрывал, механически, чем-то походило на сдачу карт. Конечно, мы напились – здесь! Здесь мы были пьяные, но нас здесь почти не было, самая малость. Почти целиком мы были не здесь – и там, где были, мы были в полном порядке.

Вдруг Лада сказала: уже Бостон, рассядемся все по своим местам, а? Мы с Сережей поднялись, те тоже – нас проводить. Самолет был совсем скучный, если смотреть от занавески. Честно: как пустой. “Сорок людей, восемь лошадей”. Людишки размазались по креслам, головки махонькие. Одни эскимосы со своими по правую руку луками стоймя были, как эскимосы. “Стража”, – сказал Гросс сзади. Явно про них, но его ребята встали – мы с Сережей сели.

Наконец приложились со стуком к аэродрому, я так и не понял, живые раздались аплодисменты или по радио. Потом стали возить по бетону, туда и сюда, протаскали минут сорок. Начало темнеть. Все-таки остановились, затихли, опять воздуха не стало, но было уже все равно. Потянулись к выходу, опять неразбериха, мы валим с этой стороны, а бизнес и первый навстречу. Лада давай целовать Сережу, я Ладу, и Гросс туда же, и Кутин тут же.

Постояли-постояли, Сережа говорит: пошли. Мы двинулись, и Гросс, и его двое. Кутин затоптался, шаг к нам, назад. Сережа к нему поворачивается и говорит. “Ну что, слабо, царь мерзкого села? Тогда стой, где стоишь”.

То есть “мэр Царского Села” наоборот. И действительно. Мэр Царского Села, ишь ты! Гросс добавляет: “Логично. Сперва собери коллектив, а там увидим. Воспитательная работа в частях не должна простаивать”.

Мы пошли. Черная девушка была категорически против. “Ду ё бэст”, – сказал Сережа, и что на это ответишь? На повороте обернулись: шесть эскимосов с луками в чехлах шли за нами, шесть с футлярами стояли там, со всеми, хотя и на переднем плане.

[Закрыть] – отметит А. Платонов в одном из первых и лучших отзывов на книгу.

Большой интерес представляет эпистолярное наследие Некрасова – письма к матери Зинаиде Николаевне с фронта. Они расширяют наши представления о человеческом облике замечательного писателя, говорят о буднях солдата на войне, побуждают глубже осознать содержание его военной прозы, прочувствовать, какой ценой досталась победа. Сошлемся на одно из писем:

Умер Виктор Платонович Некрасов в 1997 г. в Париже. Сегодня доброе имя Виктора Некрасова восстановлено. Его книги пришли к благодарному читателю.

Вопросы для самостоятельной работы

1. Как отразилась тема Великой Отечественной войны в творчестве В. Некрасова?

2. Какая повесть В. Некрасова посвящена обороне Сталинграда, участником которой он был в годы Великой Отечественной войны?

3. За какое произведение В. Некрасов был удостоен Сталинской (Государственной) премии?

6. Охарактеризуйте стиль повести. Каковы характерные особенности стиля в заключительных строках повести? «Где-то высоко-высоко в небе тарахтит „кукурузник“ – ночной дозор. Над „Баррикадами“ зажигаются „фонари“. Наши „фонари“, не немецкие. Некому уже у немцев зажигать их. Да и незачем. Длинной зеленой вереницей плетутся они к Волге. Молчат. А сзади сержантик – молоденький, курносый, в зубах длинная, изогнутая трубка с болтающейся кисточкой. Подмигивает нам на ходу: „Экскурсантов веду… Волгу посмотреть хотят. И весело, заразительно смеется“.

ЛИТЕРАТУРА

1. Некрасов В. П. В самых адских котлах побывал…: Сборник повестей и рассказов, воспоминаний и писем. – М., 1991.

2. Некрасов В. П. В окопах Сталинграда: Повесть. Рассказы. – М., 2007.

3. Есаулов И. Сатанинские звезды и священная война // Новый мир. 1994. № 4.

4. Лазарев Л. Былое и небылицы: Полемические заметки // Знамя. 1984. № 10.

5. Платонов А. В окопах Сталинграда // Огонек. 1947. № 21.

6. Твардовский А. Т. В. Некрасов: В окопах Сталинграда // Вопросы литературы. 1988. № 10.

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Виктор Некрасов "Посвящается Хемингуэю"

В эфире "Радио России" военный рассказ о “знаменитом связисте” Лёшке, фамилии его рассказчик-лейтенант уже не помнит. Этот паренек был одержим чтением: “когда бы вы ни пришли на КП батальона, вы всегда могли застать его в своем углу, у аппарата, с трубкой и глазами, устремлёнными в книжку”.

Читает Евгений Князев.

Режиссер Максим Осипов.
Продюсер Ольга Хмелёва.
Композитор и саундпродюссер Андрей Попов.
Звукорежиссер Наталья Замиралова.
Ассистент звукорежиссера Анастасия Кузнецова.

На сайте функционирует система коррекции ошибок. Обнаружив неточность в тексте, выделите ее и нажмите Ctrl+Enter.

Читайте также: