Подъячев зло краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
В общем, всё было печально, тоскливо и неприятно.
Всю жизнь неузнанный гений русской литературы Семен Павлович Подъячев вел диалог со Злом. Его самая известная, вошедшая в хрестоматии повесть, по которой даже сняли фильм, так и называется "Зло". Подобно Достоевскому, Подъячев был полностью погружен во Зло, и даже, по этой причине, приветствовал приход к власти большевиков, которые дали ему должность в народном образовании и активно издавали его сочинения.
Глава первая
РОЖДЕНИЕ
Глава вторая
ВСТРЕЧА ДВУХ ГЕНИЕВ
Глава четвертая
ЛЮБОВЬ
Глава пятая
СМЕРТЬ
Он увидел маленькое, как комочек, как какая-то куколка с ножками, с ручками, с головкой, шевелившееся, издающее писк тельце, и, протянув руку, схватил его сначала было за головку, но сейчас же, проведя рукой по чему-то теплому, нащупал что-то тоненькое и скользкое и изо всей силы давнул. Что-то, как ему послышалось, как будто слабо хрустнуло у него под рукой, точно сучок переломился, и он, вдруг поняв, какое Зло сделал, вскочил и, не помня себя, охваченный ужасом и еще чем-то большим ужаса, побежал из избы на улицу.
На улице было светло, и на востоке горела красная, как кровь, заря.
В конце жизни Подъячев был болен, стар, утомлен. В октябре 1932 года у него умерла жена, к которой он за долгие годы сильно привык, и которая вытерпела все его творческие искания."Тяжело щемило сердце при воспоминании о смерти жены, так еще недавно бывшей со мной, а теперь зарытой так далеко - далеко отсюда в холодной земле". Всё окружающее он воспринимал еще более мрачно. Он замечает и грязного оборванца на перроне какой-то станции, и голодного нищего в советской чайной. Ничто не веселит его взор, все раздражает, наводит на грустные мысли, обнадеживает лишь близость Ничто, когда Зло подходит к концу. 17 февраля 1934 года оборвался писательский подвиг Семена Подъячева, счастливо окончилось его пожизненное заключение.
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Семён Подъячев и Зло
В общем, все было печально, тоскливо и неприятно.
Всю жизнь неузнанный гений русской литературы Семен Павлович Подъячев вел диалог со Злом. Его самая известная, вошедшая в хрестоматии повесть, по которой даже сняли фильм, так и называется "Зло". Подобно Достоевскому, Подъячев был полностью погружен во Зло, и даже, по этой причине, приветствовал приход к власти большевиков, которые дали ему должность в народном образовании и активно издавали его сочинения.
Глава первая
РОЖДЕНИЕ
Русские крестьянки рожали в печах, куда забирались для ускорения процесса. Руководили родами "баушки". Так 8 февраля 1866 года в селе Обольяново (ныне Подъячево) Дмитровского уезда Московской губернии в семье Павла Афанасьевича и Анны Игнатьевны, бывших крепостных крестьян появился на свет\тьму будущий народный гений Семен Подъячев. Впоследствии он красочно описал черный ужас рождения.
«. Немного погодя, схватка повторилась с удвоенной силой. Анна еще пуще испугалась и, не вытерпев, закричала.Павел услыхал и босиком, в одной рубашке, соскочил с досок, на которых спал, и на цыпочках побежал в избу.
– Что ты? – шопотом спросил он.
– Час мой приспел… баушку бы… Кончик мой… О-о-о! О-о-о! Павел… ба-а-тюшка!
– Тише ты… не кричи! – испугавшись чего-то и весь вдруг начиная трястись, сказал он. – Не надыть баушку… так ты… авось… Где теперича ее. Дело ночное… не кричи ты шибко-то…
– О-о-о-ох! Смерть моя! Родимые, смерть моя! – завопила вдруг Анна от нестерпимой охватившей ее боли. – Ох, Павлушка, батюшка, умираю, смерть моя… кончик мой. Вздуй хочь лампадку-то, догадайся… злодей ты эдакий! Му-учитель!
– Кончик мой, умираю! – вопила Анна. – Без покаянья… без попа… ба-а-атюшки! Родимые.
– А ты не ори шибко… скрепись, – опять сказал Павел. –Терпи… не первый снег на голову… авось, обойдется… сама вин…
Но, взглянув на нее при слабом свете лампадки, он не договорил того, что хотел сказать, и замолчал. Стаканчик в лампадке, где горело масло, был цветной, желтый. Анна то замолкала на минуту, то снова выла, а свет от желтого стаканчика падал прямо на нее, и лицо у нее, без того желтое, выглядело теперь еще желтее и было страшно, Павлу жутко было глядеть на жену, и он отошел за переборку к печке и встал там, не зная, что делать. Под утро она совсем выбилась из сил и металась по полу, страшная, растрепанная, с перекосившимися синими губами, кусающая сама себе руки, рвущая космы своих волос…
– О-о-о-ой! – стонала она. — Смерть пришла… Дождался… о-о-ох! Павел… Павлу-у-у-ушка.
Но Павла уже около нее не было. Он не вытерпел и ушел из избы за дверь, в сенцы, на мост, и стоял там, слушая ее стоны, и поджидал.
– Скоро ли? – шептал он, трясясь от внутреннего волнения. – Скореича бы… ишь вопит… свет скоро… вон уж бело стало… народ встанет… Ах, провались ты совсем, как вопит! Не двойни ли грешным делом бог дает. Не померла бы. Долго что-то… Не стронула ли. – проговорил и весь как-то притаился, присел на корточки и замер, слушая…
– Обмерла, – прошептал он, чувствуя невыразимый ужас в душе. – Очнется, Бог даст… ничего…
Рождение в те времена было главным событием в жизни человека, фатально определяющим всю его дальнейшую жизнь. Главной целью жизни было непременно и обильно размножиться. Иногда рожали даже мужики:
Глава вторая
ВСТРЕЧА ДВУХ ГЕНИЕВ
На заре писательской биографии, когда Семен Подъячев работал в издательстве московского журнала "Россия", он был командирован в Ясную Поляну, где у него состоялась эпохальная встреча с другим русским гением, Львом Толстым, которая несомненно сильно повлияла на мировоззрение народного писателя.
«Почти все завидовали мне, находя, что на мою долю выпало большое счастье, потому что:
– Кого увидеть! С кем говорить-то придется! Толстой ведь. Подумать только!
От станции Ясенки Подъячев нанял извозчика, который рассказал ему все о Толстом:
– Дурака он ломает. По-нашему хочет, по мужичьи. Гы! Ну, а как ты не перефасонивай себя – все граф. все барин. Но человек он ничего, шибко плохова сказать нельзя, зато сама такая-то, Христос с ней, стерва – дальше ехать некуда! Жадней черта! Пятачок и тот норовит оттянуть от тебя. А сам ничего не видит, настоящей жизни не знает. В монастырь бы ему, по-настоящему. уйти надо.
Всё это сразу показалось Подъячеву фальшивым, ненастоящим. Граф наивно полагал, что, самолично вынося горшок, он становится ближе к народу, хотя мог не выпендриваться и, позвонив в колокольчик, позвать лакея. После этой встречи Подъячев стремился быть максимально честен и с собой, и с окружающими.
Глава третья
ЖИЗНЬ
Жизнь Подъячева разворачивалась в жанре хождения.
«Жилось мне в монастыре неплохо. Кормили меня хорошо и дорожили мной, потому что я за их временный приют и стол оплачивал тем, что летал, по их выражению, в казенку за водкой. Как-то раз, в какой-то кажется праздник, мои приятели сгадали на целого "монаха", то есть, на четвертную. "Монах", сидя в тюфяке, благополучно совершил путешествие и, прибыв на место назначения, вызвал неподдельную радость у ожидавших его братьев.
–Здорово, – воскликнул брат Иван, – Вот это здорово! Только вот что, братия, отца Авдея надо позвать. он при деньгах. не обстругаем ли мы его в картишки?
Отец Авдей не заставил себя ждать и сразу пришел.
– Мир вам! – сказал он хриплым голосом, войдя в келью и, увидев на столе ЕЁ воскликнул: – А-аа, родимая! Одна утеха нашему брату, старцу.
После третьей чашки отец Авдей запьянел и на предложение сыграть в картишки начал всех посылать и материться. Ему, чтобы отвязаться, налили еще и вытолкали вон. С пьяных глаз отцу Авдею взбрела в башку нелепая идея сесть верхом на лошадь и в таком виде ехать к крыльцу игуменских покоев лаяться.
– Ты кто? – кричал ошалевший отец Авдей, махая кулаком по направлению к игуменским покоям и пересыпая свою речь выражениями чисто русских людей. – Ты игумен? Эка штука – я сам игумен! Я тебе покажу! Я тебе пузо-то прочкну! Отрастил на монастырской каше-то, гра-а-абитель! "Кто я? Я – игумен!" Ах ты, растудыт твою! Выходи, пузан!
Чем старше становился Подъячев, тем сильнее в нем крепло неприятие Зла жизни. Он мечтал поквитаться с поганым миром, в который его, в силу слепой похоти, безжалостно выдавили в виде безмозглой личинки. Эти мечты принимали форму настойчивых идей об убийствах.
Философия Подъячева ярче всего отразилась в его главном произведении – повести "Из одной комнаты в другую":
Но перейти самому этого мало, следует помочь другим. Перед умственным взором героя стоит поступок молодой бабы, которая так и сделала. Об этом рассказывает его сосед по келье, Лавр. Будучи, как и все обыватели, трусливым маньяком, он негодует по поводу убийства, и одновременно блудливо интересуется подвигами маньяков храбрых:
« – Слушай-ка ты, филосов без волосов, вот так штука! Ах мать, царица питерская, вот догнало же! Слушай-ко: Нам пишут. В хуторе Кубанском Кубанской области крестьянка Забродина после описи имущества, зарезала, помолившись, двух малолетних детей и зарезалась сама. Вот сволота-то! Двух малолетних, а? Да она бы, дьявол, себя самое приткнула, туда ей и дорога, анафеме, зачем она малолетних-то. Как она резала? Любопытно. Ножом небось, а. Знамо чай ножом, а то чем же. Лежат, небось, девочки, спят, ручки раскинули, а она с ножом к ним. Н-да. Штука тоже! Не у всякого разбойника рука поднимется. Сперва, небось, одну по глотке, забилась как синица в клетке, не сразу дух-то вон? А она другую этим же ножом кровяным. А в избе-то небось тихо, лампадка горит. Страшно, брат, ей-Богу. Потом сама себя начала пырять. Торопится, как бы поскорей норовит. Вот бы посмотреть! Страшно, брат, а?
– А что же она страшного, собственно, сделала? Перевела отсюда туда, где лучше, вот и все.
– Вот так ловко! Сама-то она, пес с ней, издыхай, а других-то зачем переводить?
Глава четвертая
ЛЮБОВЬ
Любовь как самовоспроизводство жизненного Зла, принимает в книгах Подъячева самые причудливые формы:
Итак, жизнь есть Зло, которое по факту начинается с насильственного рождения. Носителями Зла выступают брюхатые бабы. Насилуя их, Зло призывает Зло.
«Баба шла, не оглядываясь… Я потихоньку догнал ее и схватил сильными, длинными руками сзади в охапку так крепко, что она не могла двинуть ни правой, ни левой рукой. Она с ужасом полуобернула свое лицо вправо через плечо и увидала на самом близком расстоянии большие, с кровяными белками, страшные глаза, рот с пеной по углам, ощеренные зубы и закричала:
– Батюшки. пусти… батюшки.
– Молчи. молчи… молчи, сволочь! — задыхаясь от душившей страсти, прерывающимся голосом хрипел я, — убью… молчи.
– А-а-а! — завыла она и, наклонившись, хотела было укусить за руку.
Баба сначала билась у меня в руках, упиралась ногами, но потом сразу ослабла, опустилась, и я волок ее, как какой-нибудь грузный, сырой только что срубленный обрубок дерева, торопясь, ломая сучья, тяжело дыша, страшный, как дикий зверь, подальше от дороги в чащу. Оттащив шагов за сорок, остановился на маленькой, еще более густо, чем в чапыге, заросшей метлой прогалинке и бросил бабу, сильно и больно толкнув в грудь, на землю в эту метлу. Она упала и почувствовала, что внутри у нее все точно как-то сразу похолодело и замерло. Хотела крикнуть, но не крикнула, потому что у нее пропал голос, и только тихо простонала и обезумевшими, налитыми ужасом глазами уставилась на мое лицо. И вдруг какая-то отчаянная, безумная смелость охватила ее, и она, пронзительно завизжав, вцепилась мне зубами в щеку.
– О-о-о! – заревел я. – о-о-о, врешь!
– Пу-у-пусти! Христосик! батюшка… пусти! – молила она, теряя сознание.
– А-а-а. нет… нет, врешь, стерва! а-а-а!
Когда она опамятовалась, я сидел рядом с ней, протянул ноги, курил и сбоку, кося глаза, поглядывал на нее… Я почувствовал страшное отвращение к этой курносой, лежавшей возле меня и хлюпающей бабенке. Какой-то особенный. отвратительный запах шел у нее изо рта. Подслеповатые глаза часто моргали веками слезились. На губах по углам выступила пена и она слизывала ее языком.
– Сво-о-олочь. Чтоб тебе на том свете ни дня, ни ночи покоя не было! Жеребец стоялый! Я игумену скажу, пожалуюсь!
Сделав "хорошее, доброе дело", то есть, убив бабу, которая не будет больше, в силу похоти, выдавливать их себя все новые и новые ходячие страдания, лирический герой перевел из одной комнаты в другую также и соседа своего Лавра. Но самоубиваться раздумал, ибо его диалог со Злом еще не был закончен.
Глава пятая
СМЕРТЬ
Он увидел маленькое, как комочек, как какая-то куколка с ножками, с ручками, с головкой, шевелившееся, издающее писк тельце, и, протянув руку, схватил его сначала было за головку, но сейчас же, проведя рукой по чему-то теплому, нащупал что-то тоненькое и скользкое и изо всей силы давнул. Что-то, как ему послышалось, как будто слабо хрустнуло у него под рукой, точно сучок переломился, и он, вдруг поняв, какое Зло сделал, вскочил и, не помня себя, охваченный ужасом и еще чем-то большим ужаса, побежал из избы на улицу.
На улице было светло, и на востоке горела красная, как кровь, заря.
В конце жизни Подъячев был болен, стар, утомлен. В октябре 1932 года у него умерла жена, к которой он за долгие годы сильно привык, и которая вытерпела все его творческие искания."Тяжело щемило сердце при воспоминании о смерти жены, так еще недавно бывшей со мной, а теперь зарытой так далеко – далеко отсюда в холодной земле". Всё окружающее он воспринимал еще более мрачно. Он замечает и грязного оборванца на перроне какой-то станции, и голодного нищего в советской чайной. Ничто не веселит его взор, все раздражает, наводит на грустные мысли, обнадеживает лишь близость Ничто, когда Зло подходит к концу. 17 февраля 1934 года оборвался писательский подвиг Семена Подъячева, счастливо окончилось его пожизненное заключение.
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Зло"
Описание и краткое содержание "Зло" читать бесплатно онлайн.
Книга предваряется вступительной статьей Т.Веселовского. Новые полсапожки
— Мамка, об чем ты. Родная, не плачь! Мамынька, не плачь!
Глядя на него, Агафье делалось еще тошнее и мучительнее.
— Садись, сынок, — сказала она, сделав постель, — поужинай… похлебай щец да и ложись…
— А ты-то? — спросил Спирька. — И ты ложись.
— И я лягу… уберусь вот… спасуду вымою… лягу.
Она достала из печи горшок, налила в чашку щей, поставила на стол, достала ложки, отрезала хлеба и сказала:
— Не хотца! — сказал он, хлебнув несколько ложек.
— Ну, как знаешь… разувайся… молись богу… ложись…
— А ты со мной ляжешь? И ты ложись…
— Лягу, лягу… молись…
Спирька разулся и, встав перед иконами, начал молиться. Агафья встала позади его на коленки.
— Ну, батюшка, — сказала она, сдерживая подступившие к горлу слезы, — помолись, сынок… Ох, царица небесная, заступница!
Он замолчал, позабыв, как дальше…
— Поклонись, сынок, в землю. Ну, Христос с тобой… ложись… спи…
Спирька лег и прикрылся дерюжиной…
— Иди, мамк, ко мне, — сказал он. — Я без тебя не лягу.
— Сейчас я… О, господи. Уберусь вот только…
Она смахнула со стола, убрала чашку, ложки, хлеб и, притушив в лампочке огонь, так, как была, не раздеваясь, легла рядом с ним, обняв его правой рукой.
— Спи, родной, — сказала она, — не думай… андел господний к тебе ночью придет… Цветов тебе принесет… маку.
— Мне маку не надоть.
— Мне гостинцев…. пряников… Ты мне летось принесла… писаных-то… скусные-расскусные.
— Принесет и пряников… спи.
— Тятька-то как храпит на печке!
— Спи, сынок, спи… выпимши он… Завтра поутру, бог даст, в лес за сучьями поедешь с ним… спи… закрой глазки-то… завернись…
Спирька, обняв ее, прижался к ней и сейчас же заснул…
Агафья сняла с него свою руку, поцеловала его, чувствуя к нему какую-то необыкновенную жалость и чувствуя, как от этой мучительно любовной жалости подступают к горлу слезы и душат ее, поднялась с полу, подошла к столу, прибавила в лампочке огня и остановилась тут около стола, глядя какими-то испуганными и ставшими от этого еще больше глазами на огонь… Постояв немного, она вдруг, молча, но с выражением какого-то ужаса и отчаяния всплеснула руками и закачала головой вправо и влево, вправо и влево, как маятник у больших старинных часов, точно выговаривающих редко и отчетливо твердо: ах, ах! ах, ах.
— Господи, помилуй! — метнув на печку глазами, в которых как будто бы еще больше прибавилось выражения ужаса, прошептала Агафья и, потихоньку встав на цыпочки, приподнялась, протянула руку к лампочке, притушила ее совсем, и, перекрестившись в потемках на то место, где висели образа, трясясь вся нервной, частой дрожью, легла на пол рядом со Спирькой…
Она легла навзничь и лежала, боясь пошевелиться, сдерживая дыхание, охваченная каким-то мучительным страхом, напряженно прислушиваясь…
В избе стояла какая-то таинственная, жуткая, точно живая, как будто чего-то поджидающая тишина.
У порога вздыхал теленок редко и ровно, точно кто-то потихоньку раздувал небольшие мехи… На печке храпел Левон… Спирька дышал ровно и тихо, и все эти звуки не нарушали тишины, а, напротив, делали ее еще более тихой, напряженной и страшной…
Агафья лежала, глядя в темноту, и ждала чего-то и напряженно-боязливо слушала и думала.
Мысли у нее были какие-то чудные, отрывистые, путанные, вдруг как-то неожиданно странно приходившие в голову и сейчас же заменявшиеся другими…
То вдруг она себя вспоминала девчонкой… выплывала какая-нибудь картина из этого далекого прошлого… то вспоминала, как она в девках росла… гуляла, как играла с парнями… Вспоминала, как ее сосватали… как на запое ее отец напился пьяным и вышиб, обозлившись на мать, в избе раму… Вспоминала, как ее венчали с Левоном… как она под венцом стояла… как ей было неловко… совестно чего-то… стыдно… гуляли как на свадьбе… Вспомнила, как их с мужем увели пьяные бабы спать… как он обнимал ее, целовал, ласковые слова говорил…
— Господи, батюшка! — шептала она с тоской и болью в сердце, — как все у нас ладно, хорошо было, а теперича-то. Надо же такому греху быть.
И перед ней в темноте вдруг выплывало, совсем близкое, перед самыми ее глазами, страшное, обросшее рыжей бородой лицо, толстые губы, слюна на них, оскаленные зубы, противный гнилой запах изо рта, тяжелое прерывистое дыхание, — и она с ужасом закрывала глаза, но лицо не отходило… Оно было тут, перед ней, страшное, противное, чужое и вместе такое знакомое и близкое…
Она вдруг с мучительной ясностью почувствовала, вздрогнув от пробежавшей по всему ее телу холодной волны, как это лицо наклонилось к ней, как толстые, горячие, мокрые губы, чмокая и слюнявя, припали к ее рту…
— Батюшка… — застонала она и, поднявшись, села, обхватив обеими руками коленки. — Что ж это за мука така мученская на мою голову… за что.
— Как же мне не сказать-то, — зашептала она про себя, точно обращаясь к кому-то, тут же находящемуся, — как же мне не сказать-то? Кабы я по охоте, ну, знамо дело, нешто сказала бы. Муж, чай, он мне… законный… закон приявши, не по-собачьи жить… Попу на духу все одно пришлось бы каяться… Нешто думано это. Нешто я притчинна.
Но от этих доказательств ей не делалось легче и, как она ни уверяла себя в том, что сделала хорошо, сказав мужу, далеко спрятавшаяся мысль твердила ей совсем другое.
— Ну, твори бог волю свою пославшую, — прошептала она, измучившись от дум, и легла, прикрывшись с головой дерюжиной…
Агафья встала, отворила дверь и, пустив его, снова легла. И снова тревожные мысли и какой-то непонятно мучительный страх, предчувствие какое-то какой-то беды наполняли ее душу.
Она опять легла навзничь и опять напряженно слушала, боясь и ожидая чего-то…
Храп, доносившийся с печки, вдруг сразу затих, послышалась какая-то возня… затрещала лежавшая там лучина… послышался долгий зевок…
— Проснулся! — вся похолодев, прошептала Агафья и замерла, слушая…
— Тьфу ты! — раздалось с печи и послышался плевок в стену. — Во-о-т… а-а-а! Фу-у-у, ты. тьфу.
— Голову, знать, больно, — прошептала Агафья, — натрескался… кабы не э_т_о дело, я б его знала, как похмелить… А теперича его власть… И где это он денег на вино взял.
— Испить! — раздалось с печи. — Испить дай. Смерть моя… тьфу.
На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "Зло"
Книги похожие на "Зло" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Всю жизнь неузнанный гений русской литературы Семен Павлович Подъячев вел диалог со Злом. Его самая известная, вошедшая в хрестоматии повесть, по которой даже сняли фильм, так и называется "Зло". Подобно Достоевскому, Подъячев был полностью погружен во Зло, и даже, по этой причине, приветствовал приход к власти большевиков, которые дали ему должность в народном образовании и активно издавали его сочинения.
Русские крестьянки рожали в печах, куда забирались для ускорения процесса. Руководили родами "баушки". Так 8 февраля 1866 года в селе Обольяново (ныне Подъячево) Дмитровского уезда Московской губернии в семье Павла Афанасьевича и Анны Игнатьевны, бывших крепостных крестьян появился на свет\тьму будущий народный гений Семен Подъячев. Впоследствии он красочно описал черный ужас рождения.
«. Немного погодя, схватка повторилась с удвоенной силой. Анна еще пуще испугалась и, не вытерпев, закричала.Павел услыхал и босиком, в одной рубашке, соскочил с досок, на которых спал, и на цыпочках побежал в избу.
– Тише ты… не кричи! – испугавшись чего-то и весь вдруг начиная трястись, сказал он. – Не надыть баушку… так ты… авось… Где теперича ее. Дело ночное… не кричи ты шибко-то…
– О-о-о-ох! Смерть моя! Родимые, смерть моя! – завопила вдруг Анна от нестерпимой охватившей ее боли. – Ох, Павлушка, батюшка, умираю, смерть моя… кончик мой. Вздуй хочь лампадку-то, догадайся… злодей ты эдакий! Му-учитель!
– А ты не ори шибко… скрепись, – опять сказал Павел. –Терпи… не первый снег на голову… авось, обойдется… сама вин…
Но, взглянув на нее при слабом свете лампадки, он не договорил того, что хотел сказать, и замолчал. Стаканчик в лампадке, где горело масло, был цветной, желтый. Анна то замолкала на минуту, то снова выла, а свет от желтого стаканчика падал прямо на нее, и лицо у нее, без того желтое, выглядело теперь еще желтее и было страшно, Павлу жутко было глядеть на жену, и он отошел за переборку к печке и встал там, не зная, что делать. Под утро она совсем выбилась из сил и металась по полу, страшная, растрепанная, с перекосившимися синими губами, кусающая сама себе руки, рвущая космы своих волос…
Но Павла уже около нее не было. Он не вытерпел и ушел из избы за дверь, в сенцы, на мост, и стоял там, слушая ее стоны, и поджидал.
– Скоро ли? – шептал он, трясясь от внутреннего волнения. – Скореича бы… ишь вопит… свет скоро… вон уж бело стало… народ встанет… Ах, провались ты совсем, как вопит! Не двойни ли грешным делом бог дает. Не померла бы. Долго что-то… Не стронула ли. – проговорил и весь как-то притаился, присел на корточки и замер, слушая…
Рождение в те времена было главным событием в жизни человека, фатально определяющим всю его дальнейшую жизнь. Главной целью жизни было непременно и обильно размножиться. Иногда рожали даже мужики:
На заре писательской биографии, когда Семен Подъячев работал в издательстве московского журнала "Россия", он был командирован в Ясную Поляну, где у него состоялась эпохальная встреча с другим русским гением, Львом Толстым, которая несомненно сильно повлияла на мировоззрение народного писателя.
– Дурака он ломает. По-нашему хочет, по мужичьи. Гы! Ну, а как ты не перефасонивай себя – все граф, все барин. Но человек он ничего, шибко плохова сказать нельзя, зато сама такая-то, Христос с ней, стерва – дальше ехать некуда! Жадней черта! Пятачок и тот норовит оттянуть от тебя. А сам ничего не видит, настоящей жизни не знает. В монастырь бы ему, по-настоящему, уйти надо.
Всё это сразу показалось Подъячеву фальшивым, ненастоящим. Граф наивно полагал, что, самолично вынося горшок, он становится ближе к народу, хотя мог не выпендриваться и, позвонив в колокольчик, позвать лакея. После этой встречи Подъячев стремился быть максимально честен и с собой, и с окружающими.
«Жилось мне в монастыре неплохо. Кормили меня хорошо и дорожили мной, потому что я за их временный приют и стол оплачивал тем, что летал, по их выражению, в казенку за водкой. Как-то раз, в какой-то кажется праздник, мои приятели сгадали на целого "монаха", то есть, на четвертную. "Монах", сидя в тюфяке, благополучно совершил путешествие и, прибыв на место назначения, вызвал неподдельную радость у ожидавших его братьев.
–Здорово, – воскликнул брат Иван, – Вот это здорово! Только вот что, братия, отца Авдея надо позвать. он при деньгах. не обстругаем ли мы его в картишки?
– Мир вам! – сказал он хриплым голосом, войдя в келью и, увидев на столе ЕЁ воскликнул: – А-а-а, родимая!Одна утеха нашему брату. старцу.
После третьей чашки отец Авдей запьянел и на предложение сыграть в картишки начал всех посылать и материться. Ему. чтобы отвязаться, налили еще и вытолкали вон. С пьяных глаз отцу Авдею взбрела в башку нелепая идея сесть верхом на лошадь и в таком виде ехать к крыльцу игуменских покоев лаяться.
– Ты кто? – кричал ошалевший отец Авдей, махая кулаком по направлению к игуменским покоям и пересыпая свою речь выражениями чисто русских людей. – Ты игумен? Эка штука – я сам игумен! Я тебе покажу! Я тебе пузо-то прочкну! Отрастил на монастырской каше-то, гра-а-абитель! "Кто я? Я – игумен!" Ах ты, растудыт твою! Выходи, пузан!
Чем старше становился Подъячев, тем сильнее в нем крепло неприятие Зла жизни. Он мечтал поквитаться с поганым миром, в который его, в силу слепой похоти, безжалостно выдавили в виде безмозглой личинки. Эти мечты принимали форму настойчивых идей об убийствах.
Философия Подъячева ярче всего отразилась в его главном произведении – повести "Из одной комнаты в другую":
Но перейти самому этого мало, следует помочь другим. Перед умственным взором героя стоит поступок молодой бабы, которая так и сделала. Об этом рассказывает его сосед по келье, Лавр. Будучи, как и все обыватели, трусливым маньяком, он негодует по поводу убийства, и одновременно блудливо интересуется подвигами маньяков храбрых:
« – Слушай-ка ты, филосов без волосов, вот так штука! Ах мать, царица питерская, вот догнало же! Слушай-ко: Нам пишут. В хуторе Кубанском Кубанской области крестьянка Забродина после описи имущества, зарезала, помолившись, двух малолетних детей и зарезалась сама. Вот сволота-то! Двух малолетних, а? Да она бы, дьявол, себя самое приткнула, туда ей и дорога, анафеме, зачем она малолетних-то. Как она резала? Любопытно. Ножом небось, а. Знамо чай ножом, а то чем же. Лежат, небось, девочки, спят, ручки раскинули, а она с ножом к ним. Н-да. Штука тоже! Не у всякого разбойника рука поднимется. Сперва, небось, одну по глотке, забилась как синица в клетке, не сразу дух-то вон? А она другую этим же ножом кровяным. А в избе-то небось тихо, лампадка горит. Страшно, брат, ей-Богу. Потом сама себя начала пырять. Торопится, как бы поскорей норовит. Вот бы посмотреть! Страшно, брат, а?
Читайте также: