Паустовский черное море краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Получив от известного пушкиниста Швейцера приглашение приехать в Михайловское, ленинградский художник-реставратор Николай Генрихович Вермель отложил в Новгороде спешную работу над фресками Троицкой церкви и вместе со своим напарником и учеником Пахомовым отправился к Швейцеру, рывшемуся в фондах Михайловского музея в надежде найти неизвестные пушкинские стихи или документы.

В поездку пригласили и дочь квартирной хозяйки, актрису одесского театра, красавицу, приехавшую навестить дочь и стареющую мать.

Швейцер был поражен. Он знал, что, расставаясь с Сабанской, поэт подарил ей свой портрет, на котором был изображен держащим лист с каким-то стихотворением, посвященным обворожительной полячке. Пушкинист решил ехать в Киев.

В украинской столице ему удалось отыскать дядюшку Татьяны Андреевны, но, увы, тот в один из кризисных моментов сбыл портрет одесскому антиквару Зильберу. В Одессе Швейцер выяснил, что антиквар подарил портрет племяннику, работавшему в ялтинском санатории для чахоточных больных: портрет не имел художественной ценности.

Прежде чем покинуть Одессу, Швейцер навестил Татьяну Андреевну. Она попросила взять его с собой в Ялту. Там, в туберкулезном санатории, умирал двадцатидвухлетний испанец Рамон Перейро. Он прибыл в Россию вместе с другими республиканцами, но не вынес климата и тяжело заболел. Они подружились и часто виделись. Как-то на загородной прогулке Рамон вдруг встал на колени перед ней и сказал, что любит её. Ей это показалось напыщенным и вообще неуместным (она была на десять лет старше него, и Маше шел уже восьмой год), она рассмеялась, а он вдруг вскочил и убежал. Татьяна Андреевна все время корила себя за этот смех, ведь для его соотечественников театральность — вторая натура.

В санатории ей сказали, что надежды нет, и позволили остаться. В палате она опустилась перед кроватью на колени. Рамон узнал её, и слезы скатились по его худому, почерневшему лицу.

Швейцер тем временем отыскал в санатории портрет и вызвал Вермеля. Реставрировать можно было только на месте. Приехал, однако, Пахомов, упросивший учителя послать именно его. Старику было очевидно, что у его Миши на юге есть и особый, помимо профессионального, интерес. Кое-что он заметил еще в Новгороде.

Война застала её на острове Эзель, в составе выездной бригады театра Балтфлота. С началом боев актриса стала санитаркой и была эвакуирована перед самым падением героического острова. Далее путь лежал на Тихвин. Но самолет вынужден был совершить посадку недалеко от Михайловского, в расположении партизанского отряда.

Пока чинили перебитый бензопровод, Татьяна Андреевна с провожатым отправилась в Михайловское. Она еще не знала, что Швейцер остался здесь, чтобы охранять зарытые им музейные ценности и спрятанный отдельно от них портрет Сабанской. Татьяна Андреевна нашла его случайно, не совсем здоровым душевно. На рассвете самолет унес их на Большую землю.

От Пахомова не было вестей с момента его ухода в армию. Он отправился на юг, работал во фронтовой газете, был ранен во время отражения немецкого десанта. Все время тосковал по Татьяне Андреевне. Госпиталь его постоянно переезжал — линия фронта катилась к Волге.

В Ленинграде становилось все труднее. Татьяна Андреевна настояла, чтобы Вермель, Швейцер и Маша уехали в Сибирь. Сама она должна была остаться в театре. Она оказалась совсем одна, часто ночевала в костюмерной, где было теплее, чем дома, наедине с портретом Сабанской, рождавшим мысли, что после смерти от нее самой не останется ни глаз, ни бровей, ни улыбки. Как хорошо, что в старину писали портреты.

Но вот однажды, прижавшись лбом к окну, она увидела на пустынной улице человека в шинели, с рукой на перевязи. Это был Миша Пахомов. После прорыва блокады в Ленинград вернулись и уехавшие в эвакуацию. Жизнь налаживалась. Вермель с Пахомовым рвались восстанавливать разрушенные памятники Петергофа, Новгорода, Пушкина, Павловска, чтобы уже через несколько лет людям и в голову не могло прийти, что по этой земле прошли фашистские полчища.

Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…

Ночной дождь висит над Севастополем непроницаемым дымом.

У лоции — большие поля. Они сделаны для того, чтобы шкиперы и капитаны могли записывать наблюдения над огнями маяков, приметами на берегах, туманами и зимними бурями.

На полях своей лоции я записывал все, что видел и узнал у Черного моря.

Даже мальчишки перестали верить моряцким басням а бутылках, залитых воском и выброшенных на песок прибоем. По словам престарелых пристанских сторожей, в этих бутылках всегда были заключены жгучие тайны. Они были написаны карандашом на листках, вырванных из судового журнала.

Но все-таки о бутылках я вспомнил недаром. Море подарило мне эти рассказы. Оно выбросило их к моему порогу, как выбрасывало когда-то бутылки вместе с солнечным блеском, красными водорослями и медузами.

Плавучий бакен-ревун кричит за Константиновским фортом. Его мотают буруны и хлещет ветер. Когда он тяжело подымается над волной, мокрый и разъяренный, он видит тонущие в неспокойной воде огни Севастополя. Тогда он мычит, как человек с завязанным ртом.

За окном ничего нет, кроме фонарей, сжимающихся в воде около крепостных утесов. Только встревоженная вода, стон ревуна и теплая осенняя ночь.

Я прислушиваюсь. Нет, не только они. Слышны тяжелые шаги по набережной и хриплый разговор рыбаков. Искры махорки прорезают плотную темноту.

Рядом со мной в комнате спит человек, — я слышу его дыхание и ласковые слова сквозь сон, — и вот книга о море, великих побережьях, о штилях и туманах наполняется людьми, смехом, спорами, борьбой и любовью. Только рядом с людьми приобретает смысл и значение все, что написано на дальнейших страницах.

Без людей нашего времени, полного побед и человеческой теплоты, нет прекрасного ни в цвете морей, ни в ветрах, ни в облаках, ни в полете птиц, — ни во всем, что называется жизнью.

НЕБЕСНАЯ АЗБУКА МОРЗЕ

Ураганам предшествуют мертвые штили и теплота.

Вода звенела, как бы падая в медный таз с головокружительной высоты.

Этот звук будил Гарта. Он вызывал представление о солнечных зайчиках и безоблачном небе.

Гарт поворачивал голову к окну, и предчувствие сбывалось: безветрие и бледная осень стояли над городом.

Город был похож на театральный макет, где с домов осыпалась позолота и только редкие ее пятна остались на розовой штукатурке оград.

Город был полон осеннего сверкания. По утрам оно качалось над бухтами голубым серебрящимся дымом. В полдень оно подымалось к зениту желтым огнем, а вечером, окрашенное золотом облаков, оно долго боролось с блеском сигнальных фонарей, зажженных на рейде.

Гарт бежал в Севастополь от промозглой московской осени. Он с содроганием вспоминал черные тучи, волокущие по крышам свое мокрое тряпье, и сумрачные залы библиотек.

Все это осталось позади.

Гарт был писателем. У своей фамилии Гартенберг он отбросил окончание, чтобы целиком слить себя со своими героями — бродягами и моряками, жившими в необыкновенных странах.

Если принять во внимание, что Гарт жил в Советском Союзе, то не только содержание его рассказов, но и внешность этого писателя не могла не вызвать недоумения.

Гарт ходил в черном просторном костюме, строгом и скучном, как у английского священника. Только порыжевшие швы и заплаты говорили о тягостных днях одиночества и нищеты.

Жизнь Гарта была бесконечно печальной и горестной жизнью бродяги и отщепенца.

Как ребенок зажимает в кармане единственную драгоценность — лодку, вырезанную из коры, или серебряную бумажку от конфеты, так Гарт прятал в себе веселый мир выдумок о несуществующей жизни. Ему казалось, что все вокруг враждебно этому миру. Чем насмешливее смотрели окружающие на выдумки Гарта, тем с большей, почти болезненной, любовью он охранял их от любопытства людей.

Константин Паустовский был одним из самых активных популяризаторов творчества Грина на протяжении всей жизни. Ему во многом принадлежит заслуга государственной реабилитации творчества Грина в 1956 году. Паустовский бесстрашно поддерживал Нину Грин во время жестоких нападок КГБ. Его перу принадлежит первое литературное произведение, где фигурирует писатель. Но прежде чем приступить к анализу репрезентации Грина в произведении Паустовского, необходимо взглянуть на личность и творчество самого автора.

Вадим Ковский открывает свое эссе о Паустовском свидетельством об исключительной человеческой порядочности писателя. Ковский, присутствовавший на гражданской панихиде после кончины писателя в 1968 году, расценивает личность Паустовского следующим образом:

Кроме того, в 30-е годы Паустовский был увлечен идеей создания художественных биографий известных деятелей искусства и литературы: в 1937/38 годах Паустовским были написаны повести Исаак Левитан, Орест Кипренский, Тарас Шевченко. Таким образом, Паустовский утверждал культ положительного героя в советской литературе: как правило, все знаменитые художники и писатели, жившие в дореволюционной России, у Паустовского подвергались жестоким преследованиям со стороны царского самодержавия [307], что являлось характерной чертой всего жанра в целом. В этот почетный список великих людей попал и Грин.

Гарт был писателем. У своей фамилии Гартенберг он отбросил окончание, чтобы целиком слить себя со своими героями – бродягами и моряками, жившими в необыкновенных странах. Герои Гарта носили короткие и загадочные фамилии […] Если принять во внимание, что Гарт жил в Советском Союзе, то не только содержание его рассказов, но и внешность этого писателя не могла не вызывать недоумения. Гарт ходил в черном просторном костюме, строгом и скучном, как у английского священника […] Жизнь Гарта была бесконечно печальной и горестной жизнью бродяги и отщепенца [310].

на верх страницы — к содержанию — на главную

BS-9732719 подборки книг в подарки!

Все книги в продаже (4046361) Загрузка книг проводится ежедневно в 9 и 23ч.

Паустовский Константин. Дым отечества.

Роман `Дым Отечества` рассказывает о советской интеллигенции в канун и во время минувшей войны, о ее преданности Родине, ее мужестве, ее испытаниях и размышлениях и о тех неумирающих жизненных явлениях, какие мы называем `личной жизнью`, забывая подчас, что нет и не может быть личной жизни вне своего времени и вне общей жизни страны и народа.

В продаже:

КАРТА сайта ·

Алиб.ру — Главная
·
Авторам и правообладателям
·
Указатель серий
·
Alib в Українi
·
Пластинки
·
Марки
·
Добавить в Избранное

Писатель Гарт убегает из промозглой Москвы в осенний Севастополь. Гарт любил писать о бродягах и моряках, путешествующих в интересные страны.

Живя у старика-метеоролога Юнге, писатель нашел в одной из книг его библиотеки письмо, в котором была интересная история. Он поведал старику об этом письме и между мужчинами завязался разговор. Юнге рассказывал Гарту о ветрах на Черном море, ураганах, какими они разными бывают, облаках и турках. После рассказа старика Гарт записал конспект о том, каков ураган бора и что он способен натворить. А еще Юнге поведал проект уничтожения циклона бора.

В разделе “Ожидание бури” описано, как город и все жители готовятся к приходу циклона.

Любопытство заставило Гарта отправится в рыбачье селение, чтобы понаблюдать за людьми. Там он встретил художницу, которая рисовала старика Дымченко, очаковца. Ее фамилия была Сметанина, и от нее шел свет. Женщина знала Гарта по его произведениям, которые она читала в разных изданиях.

Она пригласила писателя к себе, разгадав его одиночество. Отдельная вставка – рукопись Гарта

о лейтенанте Шмидте. Гарт решил написать о нем после разговора с Юнге. Он собирал сведения с точностью историка, разговаривал с очаковцами, долго изучал документы.

И лишь когда убедился, что Шмидт – один из плеяды лучших моряков, начал писать произведение о восстании на судне “Очаков”.

После работы над произведением о Шмидте Гарт уже не хочет писать о выдуманных городах и персонажах. Он хочет найти что-нибудь из жизни сильное и мужественное. А пока ищет, изучает полезные науки, океанографию, например.

В разделе “Горох в трюме” автор рассказывает о сложной профессии водолаза. Раздел “Оцепенение полета” – это любование красотами морской глади и Севастополя с самолета, на котором летали автор и Гарт. Гарт нашел материал о командире корабля Нагорном для нового рассказа “Мать”. “Кара Даг” – это любование природой Крыма и рассказ о гибели французского туриста, который хотел взобраться на гору, а там его заклевали орлы и он упал в ущелье.

Свои последние дни провел в Старом Крыму известный писатель Грин. Ему посвящен раздел “Сказочник”. Гарт обещал Юнге написать рассказ о боре. Автор же провел время у Баранова, наблюдая за поднятием миноносца.

Когда вернулись в Севастополь, то узнали от Сметаниной, что Дымченко правительство дало грамоту и звание “Почетный моряк Черноморского флота”. Решили отметить это событие.

Краткое содержание Черное море Паустовский

Черное море

В разделе “Ожидание бури” описано, как город и все жители готовятся к приходу циклона.

Она пригласила писателя к себе, разгадав его одиночество. Отдельная вставка – рукопись Гарта

Дым отечества

Продолжение после рекламы:

Швейцер был поражён. Он знал, что, расставаясь с Сабанской, поэт подарил ей свой портрет, на котором был изображён держащим лист с каким-то стихотворением, посвящённым обворожительной полячке. Пушкинист решил ехать в Киев.

Брифли существует благодаря рекламе:

Прежде чем покинуть Одессу, Швейцер навестил Татьяну Андреевну. Она попросила взять его с собой в Ялту. Там, в туберкулёзном санатории, умирал двадцатидвухлетний испанец Рамон Перейро. Он прибыл в Россию вместе с другими республиканцами, но не вынес климата и тяжело заболел. Они подружились и часто виделись. Как-то на загородной прогулке Рамон вдруг встал на колени перед ней и сказал, что любит её. Ей это показалось напыщенным и вообще неуместным (она была на десять лет старше него, и Маше шёл уже восьмой год), она рассмеялась, а он вдруг вскочил и убежал. Татьяна Андреевна все время корила себя за этот смех, ведь для его соотечественников театральность — вторая натура.

Продолжение после рекламы:

Война застала её на острове Эзель, в составе выездной бригады театра Балтфлота. С началом боев актриса стала санитаркой и была эвакуирована перед самым падением героического острова. Далее путь лежал на Тихвин. Но самолёт вынужден был совершить посадку недалеко от Михайловского, в расположении партизанского отряда.

Пока чинили перебитый бензопровод, Татьяна Андреевна с провожатым отправилась в Михайловское. Она ещё не знала, что Швейцер остался здесь, чтобы охранять зарытые им музейные ценности и спрятанный отдельно от них портрет Сабанской. Татьяна Андреевна нашла его случайно, не совсем здоровым душевно. На рассвете самолёт унёс их на Большую землю.

Брифли существует благодаря рекламе:

В Ленинграде становилось все труднее. Татьяна Андреевна настояла, чтобы Вермель, Швейцер и Маша уехали в Сибирь. Сама она должна была остаться в театре. Она оказалась совсем одна, часто ночевала в костюмерной, где было теплее, чем дома, наедине с портретом Сабанской, рождавшим мысли, что после смерти от неё самой не останется ни глаз, ни бровей, ни улыбки. Как хорошо, что в старину писали портреты.

Задуманная К. Паустовским книга по охвату специальных сведений, касающихся моря, его флоры и фауны, жизни глубин и рельефа побережий, характера ветров и своеобразия прибрежных городов, по раскрытию огромного культурного и революционизирующего значения причерноморского края, прославившегося деяниями замечательных людей, — словом, по своей обширности и полноте должна была стать как бы художественной энциклопедией. Во всяком случае, размышлял К. Паустовский, приступая к осуществлению своего замысла, получится ли именно такая книга или нет, но прицел на своего рода энциклопедичность следовало, по его мнению, сохранять обязательно.

Насыщенность произведения различными сведениями не должна была, по мысли К. Паустовского, ущемлять его художественность, образность или, тем более, изгнать романтичность восприятия и слова.

Он хотел, чтобы повесть дышала широкими пространствами моря и неба, чтобы на ее свежих страницах играли морские зори, грохотали штормы или дул легкий бриз, толпились у горячих берегов груженные кефалью и султанкой рыбацкие шаланды, разговаривали и пели люди, чтобы ожила история, такая же древняя и бурная, как само море, чтобы заговорили даже камни, эти молчаливые свидетели былого. И наконец, чтобы, подобно маякам, блеснули на горизонте таинственные огни будущего…

Ему нравился самый язык лоций — точный и непреднамеренно поэтичный.

К. Паустовский ввел в свою повесть множество тонких, проникновенных пейзажей, показал немало интересных — обыкновенных и легендарных — людей.

Такое сочетание трезво научного знания и крылатого воображения присутствует в его повести в гармоническом равновесии и нерасторжимом единстве.

Одно из самых задушевных, выношенных убеждений писателя, к которому он пришел не сразу, заключалось в том, что чем больше мы знаем об окружающем нас физическом мире, тем с большей силой и всесторонностью раскрывается перед нами бездонная поэзия и красота нашей земной действительности.

Другими словами, на мир надо смотреть грамотно. Особенно в наш век, не терпящий приблизительности и аморфности представлений. Только тогда откроет он свои самые сокровенные тайны и незаметные для непросвещенного глаза интимные движения материи.

Но как бы ни был великолепен окружающий природный мир, произведение окажется безжизненным, если лишить его человека.

А герои Аджимушкая? Их борьба и гибель нарисованы писателем подобно монументальным фрескам, исполненным внутренней символики.

Правда, К. Паустовский, следуя принятому им в этом произведении очерковому принципу, не изображает, за редкими исключениями, характеров своих героев в последовательном развитии. Он встречается со своими героями в определенные моменты их жизни и в большинстве случаев как бы интервьюирует их. Но такая манера нисколько не мешает, благодаря мастерству художника, видеть его персонажей живыми, полнокровными людьми.

Читайте также: