Огни чехов краткое содержание

Обновлено: 08.07.2024

Некий доктор (от лица которого и ведется повествование) знакомится с инженером Ананьевым и студентом фон Штенбергом, и становится свидетелем их спора. Предмет дискуссии — пессимизм, которому в числе многих молодых людей подвержен Штенберг. Мол, если все до единого результаты человеческой деятельности рано или поздно, но неизбежно будут со временем стёрты с лица земли, то зачем вообще прилагать какие бы то ни было усилия? Зачем к чему-либо стремиться, зачем чего-либо достигать, ежели так или иначе, а все равно все пойдет прахом? Инженер Ананьев — жизнерадостный мужчина — с горячностью обличает подобный строй мыслей.

Инженер знает, о чем говорит. Он сам в молодости на протяжении нескольких лет пребывал в плену этого упаднического мировоззрения, и за эти годы не стал, по его собственному признанию, ни на йоту умнее, благороднее или чище. Все в его жизни переменил, казалось бы, незначительный случай, о котором Ананьев подробно рассказывает (а скорее всего врет от начала до финиша, как сивый мерин)доктору и студенту.

Кисочка пригласила его к себе домой, угостила чаем и вином. Беседа их все длилась, и Николай стал понимать, что его амурным планам сбыться не суждено. Слишком благожелательной и искренней была собеседница, слишком уважала его. Далее явился домой Кисочкин муж вместе с каким-то офицером, оба навеселе. И оба не обратили никакого внимания ни на Кисочку, ни на ее гостя. Вскоре Ананьев распрощался и отправился восвояси.

Содержание

Герои

Николай Ананьев — инженер, здоровый мужчина "в самом соку", яростный критик циничного пессимизма.
Студент Штенберг
Кисочка[2]

Сюжет

Однажды, вскоре после окончания университетского курса в столице молодой Николай Ананьев отправился отдыхать на Кавказ. По пути он остановился ненадолго в приморском городе, в котором когда-то родился и вырос. Прогуливаясь по набережной, он случайно встретил женщину, которая показалась ему знакомой. Не без труда Николай узнал в ней бывшую юную гимназистку, в которую был в свое время влюблен. Он сразу вспомнил не только ее имя, но и прозвище — Кисочка, которое дали ей за необыкновенное сходство с котёнком.

Критика

Претензий в произведении много, но исполнение никуда не годится, и вообще автор не понимает, о чём взялся писать [4] .

Антон Чехов - Огни краткое содержание

Огни - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

- Всё это ничего не доказывает и не объясняет,

- сказал студент, укрываясь простыней, - и всё это одно только толчение воды в ступе! Никто ничего не знает и ничего нельзя доказать словами.

Он выглянул из-под простыни, приподнял голову и, раздраженно морщась, проговорил быстро:

- Надо быть очень наивным, чтобы верить и придавать решающее значение человеческой речи и логике.

Словами можно доказать и опровергнуть всё, что угодно, и скоро люди усовершенствуют технику языка до такой степени, что будут доказывать математически верно, что дважды два - семь. Я люблю слушать и читать, но верить, покорнейше благодарю, я не умею и не хочу. Я поверю одному только богу, а вам, хоть бы вы говорили мне до второго пришествия и обольстили еще пятьсот Кисочек, я поверю разве только, когда сойду с ума. Спокойной ночи!

Студент спрятал голову под простыню и отвернулся лицом к стенке, желая этим движением дать понять, что он уж не желает ни слушать, ни говорить. На этом и кончился спор.

Прежде чем лечь спать, я и инженер вышли из барака, и я еще раз видел огни.

- Мы утомили вас своей болтовней! - сказал

Ананьев, зевая и глядя на небо. - Ну, да что ж, батенька! Только и удовольствия в этой скучище, что вот вина выпьешь да пофилософствуешь. Экая насыпь, господи! - умилился он, когда мы подошли к насыпи. - Это не насыпь, а Арарат-гора.

Он помолчал немного и сказал:

- Барону эти огни напоминают амалекитян, а мне кажется, что они похожи на человеческие мысли. Знаете, мысли каждого отдельного человека тоже вот таким образом разбросаны в беспорядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то - далеко за старостью. Однако, довольно философствовать! Пора бай-бай.

Когда мы вернулись в барак, инженер стал упрашивать меня, чтобы я лег непременно на его кровать.

- Ну, пожалуйста! - говорил он умоляюще, прижимая обе руки к сердцу. Прошу вас! А насчет меня не беспокойтесь. Я могу спать где угодно, да и еще не скоро лягу. Сделайте такое одолжение!

Я согласился, разделся и лег, а он сел за стол и принялся за чертежи.

- Нашему брату, батенька, некогда спать, -говорил он вполголоса, когда я лег и закрыл глаза.

- У кого жена да пара ребят, тому не до спанья.

Теперь корми и одевай да на будущее припасай. А у меня их двое: сынишка и дочка. У мальчишки-подлеца хорошая рожа. Шести лет еще нет, а способности, доложу я вам, необыкновенные. Тут у меня где-то их карточки были. Эх, деточки мои, деточки!

Он пошарил в бумагах, нашел карточки и стал глядеть на них. Я уснул.

Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами, стоял на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало. Хмурый, синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую ночь.

- С какой же стати мы будем принимать? -кричал фон Штенберг. - Это нас не касается! Поезжай к инженеру Чалисову! От кого это котлы?

- От Никитина. - отвечал угрюмо чей-то бас.

- Ну, так вот и поезжай к Чалисову. Это не по нашей части. Какого ж чёрта стоишь? Поезжай!

- Ваше благородие, мы уж были у господина

Чалисова! - сказал бас еще угрюмее. - Вчера цельный день их искали по линии, и в ихнем бараке нам так сказали, что они на Дымковский участок уехали. Примите, сделайте милость! До каких же пор нам возить их? Возим-возим по линии, и конца не видать.

- Что там? - прохрипел Ананьев, просыпаясь и быстро поднимая голову.

- От Никитина котлы привезли, - сказал студент, - и просят, чтобы мы их приняли. А какое нам дело принимать?

- Гоните их в шею!

- Да пойми же, дубина, что это не наше дело!

Поезжай к Чалисову!

- Что такое? Кто там? - прохрипел опять

Ананьев. - А чёрт их возьми совсем, - выбранился он, поднимаясь и идя к двери. - Что такое?

Я оделся и минуты через две вышел из барака. Ананьев и студент, оба в нижнем белье и босые, что-то горячо и нетерпеливо объясняли мужику, который стоял перед ними без шапки и о кнутом в руке и, по-видимому, не понимал их. На лицах обоих была написана самая будничная забота.

- На что мне сдались твои котлы? - кричал

Ананьев. - На голову я себе их надену, что ли? Если ты не застал Чалисова, то поищи его помощника, а нас оставь в покое!

Увидев меня, студент, вероятно, вспомнил разговор, который был ночью, и на сонном лице его исчезла забота и показалось выражение мозговой лени. Он махнул рукой на мужика и, о чем-то думая, отошел в сторону.

Утро было пасмурное. По линии, где ночью светились огни, копошились только что проснувшиеся рабочие. Слышались голоса и скрип тачек. Начинался рабочий день. Одна лошаденка в веревочной сбруе уже плелась на насыпь и, изо всех сил вытягивая шею, тащила за собою телегу с песком.

Я стал прощаться. Многое было сказано ночью, но я не увозил с собою ни одного решенного вопроса и от всего разговора теперь утром у меня в памяти, как на фильтре, оставались только огни и образ Кисочки. Севши на лошадь, я в последний раз взглянул на студента и Ананьева, на истеричную собаку с мутными, точно пьяными глазами, на рабочих, мелькавших в утреннем тумане, на насыпь, на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал:

"Ничего не разберешь на этом свете!"

А когда я ударил по лошади и поскакал вдоль

линии и когда, немного погодя, я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: "Да, ничего не поймешь на этом свете!"

Имя А.П. Чехова известно читателям всего мира и вовсе не потому, что его рассказы забавны и коротки, а потому, что они глубоки по содержанию. Антон Павлович по праву считается мастером рассказа, новеллы-миниатюры. "Краткость – сестра таланта" — ведь так оно и есть: все его рассказы короткие, но в них заложен глубокий философский смысл. В своих рассказах художник передает всю жизнь человека. Маленький рассказ у него вырастает до высоты эпического повествования.

Думается, что причина популярности Чехова и в наши дни состоит в необычайной созвучности тех вопросов, которые решают его герои, нынешнему положению человека. Жизнь героев А.П. Чехова – это попытка найти себя, ответить на главный вопрос – вопрос о значимости собственной жизни, своей судьбы – для себя самого, для других, для Бога. Попытка найти свое счастье и желание быть нужным – это всего лишь часть жизненных проблем, которые пытаются решить герои произведений. Рассказы приковывают внимание, потому что напоминают читателям об их собственных проблемах (поиске себя в этом огромном мире). В том числе и о проблеме преодоления ситуации грехопадения через покаяние и последующее нахождение своего счастья.

Кисочка с душевной скорбью отмечала, что с актером уехала от мужа ее двоюродная сестра, в конце концов, уходит от мужа и сама Кисочка.

Нужно, однако, отметить, что наряду с этой мыслью о невольной вине, в этическом содержании пьесы заложена еще одна идея - о том, что человека нельзя освободить от моральной ответственности за его поступки в жизни. Эпизод с Кисочкой послужил для Ананьева ценным жизненным уроком. Угрызения совести пробудили в нем, стороннике философии пессимизма, чувство порядочности, он пересмотрел своё поведение, свои поступки и в результате превратился в хорошего семьянина.

Речь Ананьева убедительна, его образ мыслей привлекателен, он свою логику и свое право на поучения выстрадал. Речь Ананьева – это своего рода проповедь, обращенная не только к одному конкретному слушателю, а к молодым людям вообще.

Вот что, оказывается, порождает конечный вывод повествователя: трудность найти сколько-нибудь разумное объяснение связи любого единичного явления, конечного фрагмента жизни с бесконечным разнообразием мира.

Катаев, В.Б. Проза Чехова [Текст] / В.Б. Катаев. – М. : МГУ, 1979.

Скафтымов, А.П. К вопросу о принципах построения пьес А. П. Чехова [Текст] / А.П.Скафтымов. – М. :Ученые записки Саратовского университета,1948.

Чехов, А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах [Текст] / А. П. Чехов. – М. : Наука, 1985.

Основные термины (генерируются автоматически): ананьев, Кисочка, время, Огонь, том, угрызение совести, жизненный этап, невольная вина, образ мыслей, Чехов.

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Огни: краткое содержание, описание и аннотация

Антон Чехов: другие книги автора

Кто написал Огни? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Огни — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Антон Павлович Чехов

За дверью тревожно залаяла собака. Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли из барака посмотреть, на кого она лает. Я был гостем в бараке и мог бы не выходить, но, признаться, от выпитого вина у меня немножко кружилась голова, и я рад был подышать свежим воздухом.

– Никого нет… – сказал Ананьев, когда мы вышли. – Что ж ты врешь, Азорка? Дурак!

Кругом не было видно ни души. Дурак Азорка, черный дворовый пес, желая, вероятно, извиниться перед нами за свой напрасный лай, несмело подошел к нам и завилял хвостом. Инженер нагнулся и потрогал его между ушей.

– Что ж ты, тварь, понапрасну лаешь? – сказал он тоном, каким добродушные люди разговаривают с детьми и с собаками. – Нехороший сон увидел, что ли? Вот, доктор, рекомендую вашему вниманию, – сказал он, обращаясь ко мне, – удивительно нервный субъект! Можете себе представить, не выносит одиночества, видит всегда страшные сны и страдает кошмарами, а когда прикрикнешь на него, то с ним делается что-то вроде истерики.

– Да, деликатный пес… – подтвердил студент.

Ночь была августовская, звездная, но темная. Оттого, что раньше я никогда в жизни не находился при такой исключительной обстановке, в какую попал случайно теперь, эта звездная ночь казалась мне глухой, неприветливой и темнее, чем она была на самом деле. Я был на линии железной дороги, которая еще только строилась. Высокая, наполовину готовая насыпь, кучи песку, глины и щебня, бараки, ямы, разбросанные кое-где тачки, плоские возвышения над землянками, в которых жили рабочие, – весь этот ералаш, выкрашенный потемками в один цвет, придавал земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса. Во всем, что лежало передо мной, было до того мало порядка, что среди безобразно изрытой, ни на что не похожей земли как-то странно было видеть силуэты людей и стройные телеграфные столбы; те и другие портили ансамбль картины и казались не от мира сего. Было тихо, и только слышалось, как над нашими головами, где-то очень высоко, телеграф гудел свою скучную песню.

Мы взобрались на насыпь и с ее высоты взглянули на землю. В саженях пятидесяти от нас, там, где ухабы, ямы и кучи сливались всплошную с ночною мглой, мигал тусклый огонек. За ним светился другой огонь, за этим третий, потом, отступя шагов сто, светились рядом два красных глаза – вероятно, окна какого-нибудь барака – и длинный ряд таких огней, становясь всё гуще и тусклее, тянулся по линии до самого горизонта, потом полукругом поворачивал влево и исчезал в далекой мгле. Огни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки…

– Экая благодать, господи! – вздохнул Ананьев. – Столько простора и красоты, что хочь отбавляй! А какова насыпь-то! Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан! Миллионы стоит…

Восхищаясь огнями и насыпью, которая стоит миллионы, охмелевший от вина и сантиментально настроенный инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне:

– Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и – закипит машина! А?

Студент стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и не отрывал глаз от огней. Он не слушал инженера, о чем-то думал и, по-видимому, переживал то настроение, когда не хочется ни говорить, ни слушать. После долгого молчания он обернулся ко мне и сказал тихо:

– Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые.

Читайте также: