Очень краткое содержание пилот и стихии
Обновлено: 05.07.2024
Перевод на русский: — М. Беленький, Г. Велле (Человек и силы природы) ; 1963 г. — 1 изд. — Р. Грачев (Пилот и стихии) ; 1976 г. — 12 изд. — М. Баранович (Пилот и стихии) ; 1981 г. — 1 изд. — М. Кожевникова (Пилот и стихии) ; 2020 г. — 1 изд.
Error, 7 октября 2017 г.
Прекрасный очерк о противостоянии сил природы, стихии циклона и сил человека, его эмоций, страхов и продвижения к свободе, когда в непонимании происходящего кажется, что само тело отказывает тебе в повиновении. И в этой случайной борьбе, где нет места ненависти к противнику главное понимать кто ты есть в действительности, прямо сейчас. В данном случае — лётчик, летящий в конкретное место назначения, с конкретной задачей. И совершенно очевидно, что в борьбе со стихией твоё продвижение вперёд весьма минимально. И ты твердишь какие — то простые слова, пусть одно — два, словно молитву спасения, только для одного, чтоб удержаться на краю и не упасть в пропость смерти. И спасение будет! Пусть и с потерями, порванными тросами и лонжеронами — но будет. И ты прибудешь туда, куда стремился.
Экзюпери вновь показал и доказал, что он не просто писатель с большой буквы, а и прекрасный художник слова и описания чувств людей.
Антуан Сент-Экзюпери - Пилот и стихии краткое содержание
Антуан Сент-Экзюпери - Пилот и стихии читать онлайн бесплатно
Секунда передышки… две… Что-то начинает клубиться, вспучиваться, сжиматься. Я удивлен, но не более. Таращу глаза. Кажется, вибрирует весь самолет, он расширяется, разбухает. И вдруг в каком-то сумасшедшем порыве его внезапно возносит на пятьсот метров. Сорок минут я тщетно бился, чтобы подняться хотя бы метров на шестьдесят, — и вот противник оказывается подо мной. Самолет сотрясается, как в кипящем котле. Моему взору открывается океан. Туда, к океану, к избавлению ведет моя долина…
И тут безо всякой передышки я получаю пинок в брюхо от пика Саламанки, хотя до него не меньше километра. У меня потемнело в глазах. И я кубарем скатываюсь к морю.
Держусь на полном газу лицом к берегу. Под прямым углом к берегу. Чего только не стряслось в одну минуту! Ведь это не я выбрался к морю: сама долина отхаркнула меня, словно в чудовищном приступе кашля; она исторгла меня, как жерло гаубицы. И мне показалось, что уже в следующий миг, когда я развернулся, чтобы определить расстояние до берега, я едва мог разглядеть его за туманной дымкой километрах в десяти от меня; он был уже голубой, словно чужая граница. А зубчатые горы, четко проступающие на чистом небе, показались мне крепостью с бойницами. Сильные сбивающие потоки приплюснули меня к самой воде, и я тотчас усвоил, какова скорость вихря, который я попытался преодолеть, слишком поздно осознав свою ошибку. Но даже на полном газу, при двухстах сорока километрах в час (максимальная скорость в те времена), в двадцати метрах от пенистых гребней, я оставался совершенно неподвижен.
Когда такой вихрь налетает на тропический лес, он пламенем охватывает ветви, выворачивая их, свивает, выдирает с корнем могучие деревья, как редиску… Здесь, обрушиваясь с гор, он истязал море.
Лицом к берегу, напрягая все силы моего мотора, я пытался удержаться в этом вихре, к которому каждый заусенец земли пристегивал длинную змеистую борозду, и мне казалось, что я цепляюсь за кончик гигантской плети, свистящей над морем.
На этой параллели Американский материк уже узок, и от Андийских Кордильер рукой подать до берегов Атлантики. Разумеется, я отбивался не только от низвергающихся с берега потоков, но и от всего неба, ринувшегося ко мне с высоты Андийских Кордильер. Впервые за четыре года полетов на линии я опасался за прочность крыльев. К тому же я боялся врезаться в море, не из-за шквалов, швыряющих вниз — они всегда образуют у самой воды горизонтальную подстилку, а из-за тех непроизвольных акробатических позиций, в которых эти шквалы меня заставали. При каждом новом налете я опасался, что до удара не успею выровнять самолет. Но больше всего я боялся просто свалиться в воду, когда иссякнет бензин, а это казалось неизбежным. С минуты на минуту я ждал, что откажут насосы. В самом деле, толчки были так сильны, что отливы бензина в полупустых баках или бензопроводе вызывали частые перебои мотора, который издавал не ровное гудение, а как бы стрекот морзянки — точка-тире-точка…
И все же я настолько ушел в физическую борьбу, слившись воедино со штурвалом тяжелой транспортной машины, что испытывал лишь самые примитивные чувства и только безучастно смотрел, как ветер пашет море. Я видел, как со скоростью двести сорок километров в час несутся на меня восьмиметровые белые промоины, возникающие там, где смерчи взрывали воду.
Море было одновременно зеленое и белое. Белое, как сахарная пудра, в которой сверкали изумрудно-зеленые пятна. В невообразимой сумятице невозможно было отличить один вал от другого. Над морем низвергались водопады. Вихри рыли в нем огромные проплешины, как свирепые осенние бури в хлебах. Иногда между песчаными отмелями вода неожиданно становилась прозрачной и сквозь нее проступало чистое черное дно. Затем огромное стекло моря разлеталось тысячами белых осколков.
Разумеется, я считал, что мне конец. За всю двадцатиминутную схватку я не отвоевал и сотни метров. Кроме того, лететь в десяти километрах от скал было настолько трудно, что я и представить не мог, как выдержу ураганные ветры, если даже сумею пробиться к берегу. Я шел прямо на батареи, которые били по мне. Но уж какой там страх! В голове не осталось ничего, кроме одной мысли, одного представления о простом действии: выровнять самолет! Выровнять! И снова — выровнять!
Бывали, однако, и передышки. Правда, эти передышки напоминали самые свирепые штормы, которые мне до тех пор пришлось пережить, но в сравнении с остальным это была разрядка. Все-таки хоть несколько мгновений я мог свободно дышать. Я даже научился предвидеть передышки. Не я пробивался к зонам относительного покоя — эти почти совсем зеленые оазисы, четко обозначенные на поверхности моря, сами текли ко мне. На воде я прочитывал знаки их приближения. И с каждой передышкой ко мне возвращалась способность мыслить и чувствовать. Тогда я думал, что пропал. Тогда подступала тревога. И как только белая вода вновь кидалась в атаку, я ощущал панический страх, пока на грани кипящей пены не упирался в невидимое море. Тут уж я ничего больше не испытывал.
Как повелевают собственными руками? Я только что сделал ужасное открытие. Руки не гнутся. Руки мертвы. Я не чувствую? их. Это, конечно, произошло не сейчас, только я не замечал. Но I то и опасно, что я уже заметил, что подумал об этом…
Случилось вот что: ветер с такой силой выкручивал крылья, г что в них затирало тросы управления и штурвал трясло. Сорок минут подряд я изо всех сил удерживал его, чтобы хоть немного смягчить толчки, от которых тросы могли лопнуть. Я перестарался и теперь не чувствую рук.
Ничего не соображаю. Ничего не испытываю, кроме опустошения. Уходят силы, иссякает воля к борьбе. Мотор все хрипит морзянкой: точка-тире-точка прерывистый треск разрываемой простыни. У меня сердце останавливается, когда он молчит более секунды. Отказали насосы! Конец… нет: еще качают…
На термометре крыла тридцать два градуса ниже нуля. А я обливаюсь потом. Пот струится по лицу. Ну и пляска! Я скоро узнаю, что аккумуляторы сорвали стальные крепления и разбились, проломив фюзеляж. Я узнаю, что обшивка крыльев отодралась от нервюр,[3] а несколько тросов перетерлось до последней жилки.
А я все опустошаюсь. Того и гляди, подберется безразличие неодолимой усталости и цепенящая жажда покоя. А что можно об этом рассказать? Да ничего. Болят плечи. Очень болят. Будто я таскал слишком тяжелые мешки. Смотрю вниз. Сквозь прозрачную зелень во всех подробностях вижу близкое дно. Но пинок ветра рассеивает образ.
За час двадцать минут битвы мне удалось подняться на триста метров. Южнее на поверхности моря замечаю какие-то длинные борозды, что-то вроде голубой реки. Надо, чтобы меня туда снесло. Хоть я здесь и не продвигаюсь, меня не отбрасывает. Если я достигну этих неведомых мне воздушных потоков, может, мне и удастся улизнуть к берегу. Пусть меня сносит влево. Да и ветер как будто уже не так силен.
Я угробил час на эти десять километров. Затем, прячась у отвесных скал, пробрался к югу. Теперь надо подняться, чтобы пролететь над землей к аэродрому. Удается сохранить высоту триста метров. Погода премерзкая, но с тем, что было, уже не сравнить. То все позади…
Вечное небо
С детства Экзюпери был одержим небом, он часами мог неустанно рассматривать его. За эту особенность мальчик получил прозвище Лунатик, которым наградили его сверстники.
О книге
Для рассказчика, как и для автора, Вселенная делится на два мира: небо и земля. Два разных и в то же время неразрывно связанных между собой пространства образуют единую Планету людей, обитателями которой мы все и являемся.
Писатель посвящает книгу своему коллеге – летчику по имени Анри Гийом.
Роман начинается рассуждениями о том, что человек может раскрыть себя только в борьбе. Пилоты сравниваются с крестьянами, которые, возделывая землю, узнают сокровенные тайны природы. Так же и пилоты, бороздя небесные просторы, открывают все новые секреты нашей планеты.
Рассказчик вспоминает о своем первом полете над Аргентиной. Внизу мелькало множество огоньков, каждый из которых говорил о человеческих жизнях, их мечтах и надеждах.
Первая работа
Истории пилотов
И вот во время перелета через Южную Атлантику Мермоза неожиданно сообщил по рации, что правый мотор его самолета отключен. Больше вестей от него так и не поступило. Пилот завершил свой последний полет на дне океана.
Самолет
Самолет позволил Экзюпери узнать этот мир. Так, недалеко от Аргентины он как-то приземлился на заросшее поле. Наш герой даже не подозревал в тот момент, что впереди его ждет встреча с удивительными девушками, похожими на фей, которые жили в гармонии с собой и природой.
С грустью автор размышляет об их судьбе. Возможно, они уже совершили роковую ошибку, вышли замуж и оказались в вечном рабстве, оторванные от природы и естественности.
Пустыня
Пустыня опасна не только песчаными бурями и обезвоживанием, но и повстанцами. Испытать на себе подобное выпало на долю писателя в самом первом рейсе. Тогда его самолет упал в Западной Африке, близ небольшого форта, где доживал свой век старый сержант.
Арабы
Многим арабом довелось посетить Францию. Больше всего бедуинов поразила щедрость местного бога, который так обильно посылал своим последователям дожди. Для некоторых это даже стало поводом усомниться в истинности собственной веры и поводом покориться французам. Но не все были согласны с таким положением дел, были и те, кто готов пойти на все, чтобы вернуть своему народу утраченное величие. Бывшие воины, сделавшиеся пастухами, не могли забыть о выигранных сражениях. Автор как-то разговаривал с таким арабом. Он понял, что варвар защищает не свое богатство или свободу, а тот мир, который он создал сам для себя.
Бедуины почитали французского капитана Боннафуса, который совершал на них постоянные набеги. Арабы считали, что нет радости большей, чем иметь возможность в сражении убить такого доблестного врага. Когда капитан покинул Сахару, она словно бы опустела. Однако арабы верят в то, что он вернется. Тогда продолжится их извечное противостояние.
Три дня в песках
В 1935 году автор потерпел крушение недалеко от границ Ливии. С ним был его механик Прево. Вдвоем они скитались по пустыне три дня и едва остались живы. Измученный жаждой, невыносимой жарой, игрой воображения и миражами, пилот, однако, нисколько не сожалел о том, какую жизнь избрал для себя. Даже стоя на пороге смерти, Экзюпери (эта история абсолютно автобиографична) готов был заплатить даже такую цену за то, что у него была возможность по-настоящему жить, узнать наш мир и разгадать, пусть и немного, его тайны.
Спас несчастных бедуин. Поначалу летчик и механик приняли этого человека за бога.
Заключение
Кромптоны предлагают Ричарду 10 000 долларов и обратный билет первым классом обратно на Таити, чтобы отплыть из Хазанья в Сан-Диего, Калифорния. Ричард принимает предложение при условии, что Тами придет и они также дадут ей обратный билет. Позже он предлагает Тами кольцо ручной работы, и она соглашается.
Однажды ночью она видит большой грузовой корабль, направляющийся прямо к Хазанье, и запускает несколько сигнальных ракет, но корабль проходит мимо них. Тами задается вопросом, были ли у нее галлюцинации, и у Ричарда начинается сильная лихорадка. Когда на следующее утро встает солнце, Ричард напоминает Тами, что красное утреннее небо предупреждает о приближающейся буре. Ожидая шторма, Тами готовится, создав импровизированное убежище, хотя шторм оказывается всего лишь незначительным шквалом.
На следующий день Ричард исчезает. Тами понимает, что раненый Ричард на борту Хазанья был не чем иным, как галлюцинацией, и соглашается с тем фактом, что Ричард потерялся в море. На 41-й день Тами наконец замечает сушу и японское исследовательское судно вдали и запускает две ракеты, успешно привлекая ее внимание. Судно буксирует Хазанью к берегу. Тами возвращается на Таити после выздоровления и посещает лодку Ричарда, проливая слезы после просмотра фотографий Ричарда и себя. Она идет на пляж с цветком франжипани, надевает обручальное кольцо вокруг цветка и отпускает его в воду.
В титрах раскрывается, что Ричард Шарп был сметен за борт и так и не найден; Тами Олдхэм Эшкрафт выжила одна на борту Хазанья в общей сложности 41 день, прежде чем ее спасли. Она по-прежнему заядлый моряк.
Бестселлеры
Действие происходит в Аргентине в эпоху зарождения коммерческой авиации и длится в течение одной ночи.
В ту ночь один из самолётов, возвращается из Патагонии. Пилот Фабьен был предупреждён, что над Кордильерами бушует гроза. Но для пилота эта ночь, хозяином которой он себя чувствует, не выглядит угрожающей. Поэтому Фабьен отклоняет предложение радиста заночевать в Сан-Хулиане. Когда становится понятно, что гроза охватила слишком большое пространство, пилот поначалу надеется пройти сквозь стихию. Но в кромешной тьме нет ни единого проблеска. Записки, поступающие от радиста, становятся всё тревожнее: буря меняет фронт и разворачивается на тысячи километров.
О том, что самолёт в беде, Ривьер узнаёт из телеграмм, поступающих из южных аэропортов: все они сообщают, что патагонский почтовый молчит. Жена Фабьена, не дождавшись мужа в назначенный срок, сначала просит, а потом требует ответить, когда возвратится самолёт. У директора Ривьера нет ответа для молодой женщине; ведь она права в своём требовании вернуть Фабьена, но и у покорителя ночи Ривьера есть своя правота.
Тем временем от патагонского почтового поступает радиограмма о том, что самолёт блокирован ураганом на большой высоте; а пилот, находясь в сплошной облачности, не знает, удалось ему уйти от моря или нет; бензина остаётся на полчаса. На земле понимают, что экипаж обречён…
Однако даже скорбь из-за гибели Фабьена не может заставить Ривьера отменить планы. На карту поставлено будущее ночной почты в Европу. Убеждённый в том, что сворачивать с проложенного пути нельзя, директор отправляет в ночной полёт следующий экипаж — европейский почтовый.
Читайте также: