Мопассан одиночество краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Сегодня, на фоне глобального мракобесия коронавирусной пандемии, незримые щупальца одиночества настигли практически каждого из нас - отчуждённость разбредается по всем уголкам земли, заполняя наши жилища, дома и квартиры.
Более всего это ощущается в Европе, особенно в Германии, где и без того "приватный" образ жизни, так называемый, "zurückgezogen" (уединённый человек), был распространён и раньше. Теперь ещё хуже: многие боятся выходить на улицу из-за пандемии, мигрантов и т.п. Люди становятся заложниками своего логова - нередко заболевают психическими расстройствами.
Дело в том, что, принимая во внимание все эти события, философский рассказ "Одиночество" французского классика Мопассана приобретает невероятную актуальность и остроту.
"Из всех загадок человеческого бытия я разгадал одну: больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него". (с)
Порекомендую "Одиночество" Мопассана всем - это по-настоящему глубокий рассказ, раскрывающий болезненную тему тоски и одиночества.
От себя добавлю, что одиночество необходимо каждому, но как только оно переступает определённую черту - становится константой, - оно превращается в некий "токсикоз" и отравляет душу.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Одиночество: краткое содержание, описание и аннотация
Ги Мопассан: другие книги автора
Кто написал Одиночество? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Одиночество — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Мы только что весело пообедали в мужской компании. Один из гостей, старый мой приятель, сказал мне:
— Давай пройдемся пешком по Елисейским полям.
И мы пошли медленным шагом по длинному проспекту, под деревьями, едва опушенными листвой. Кругом ни звука, только обычный глухой и неустанный гул Парижа. Свежий ветерок веял в лицо, по черному небу золотой пылью были рассыпаны мириады звезд.
Спутник мой заговорил:
— Сам не знаю отчего, тут мне ночью дышать вольнее, чем где-либо. И легче думать. У меня здесь бывают минуты такого озарения, когда чудится, что вот-вот проникнешь в божественную тайну мироздания. Потом просвет исчезает. И все кончается.
Временами мимо нас, прячась под деревьями, скользили две тени; мы проходили мимо скамеек, где двое, сидя рядом, сливались в одно черное пятно.
Мой приятель вздохнул:
— Бедные люди! Они внушают мне не отвращение, а безмерную жалость. Из всех загадок человеческого бытия я разгадал одну: больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него. И они, эти любовники, приютившиеся на скамейках под открытым небом, подобно нам, подобно всем живым тварям, стремятся хотя бы на миг не чувствовать себя одинокими; но они, как и мы, всегда были и будут одиноки.
Иные ощущают это сильнее, другие слабее — вот и вся разница.
С некоторых пор меня мучает жестокое сознание страшного одиночества, в котором я живу и от которого нет. ты слышишь. нет спасения! Что бы мы ни делали, как бы ни метались, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, — мы всегда одиноки.
Я уговорил тебя пойти погулять, чтобы не возвращаться домой, потому, что мне теперь нестерпимо безлюдье моего жилища. Но чего я достиг? Я говорю, ты слушаешь, и оба мы одиноки, мы рядом, но мы одиноки. Понимаешь ты это?
Блаженны нищие духом, сказано в Писании. Им кажется, что они счастливы. Им непонятна наша одинокая тоска, они не бредут по жизни, как я, не зная другой близости, кроме мимолетных встреч, не зная другой радости, кроме сомнительного удовлетворения, что именно я увидел, понял, разгадал и выстрадал сознание нашей непоправимой вечной разобщенности.
По-твоему, у меня голова не в порядке? Выслушай меня. С тех пор, как мне стало ясно, до какой степени я одинок, мне кажется, будто изо дня в день я все глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, стен его я не могу нащупать, конца его я не вижу, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и никто не идет вместе со мной, рядом со мной; один, без спутников, совершаю я этот мрачный путь. Это подземелье — жизнь. Временами мне слышатся голоса, крики, шум. Я ощупью пробираюсь навстречу невнятным звукам, но я не знаю, откуда они доносятся; я никого не встречаю, никто в этой тьме не протягивает мне руки. Понимаешь ты меня?
Бывали порой люди, которые угадывали эту нестерпимую муку. Мюссе восклицал:
Кто-то зовет меня, шепчет уныло.
Кто-то вошел. Моя келья пуста.
Нет никого, это полночь пробило.
О одиночество! О нищета![1]
Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, ни говорили, ни пытались сделать. Ведь не знает Земля, что творится там, на звездах, огненным зерном разметанных так далеко, что до нас доходит сияние только немногих из них, — а несметные полчища остальных затеряны в беспредельности, — и таких близких между собой, что, быть может, они составляют единое целое, молекулы одного тела.
Так вот, человек столько же знает о том, что творится в другом человеке. Мы дальше друг от друга, чем звезды небесные, а главное, больше разобщены, потому что мысль непостижима.
Какая это пытка — постоянно соприкасаться с теми, кого нам не дано понять! И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем друг к другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга.
Новелла Ги де Мопассана
в обрамлении стихотворений Поля Верлена
Предисловие к публикации
Самый большой успех у читателей ему принесли новеллы. За одиннадцать лет жизни, отданных литературе, он написал свыше трёхсот рассказов, шесть романов, три книги путешествий, большое количество очерков и статей.
Было это после обеда в мужской компании. Обед прошел очень весело. Один из присутствующих, мой старый приятель, сказал мне:
— Давай пройдёмся пешком по Елисейским Полям.
И мы пошли медленным шагом по длинной аллее, вдоль деревьев, почти не одетых ещё листвой. Кругом ни звука, только обычный глухой и неустанный гул Парижа. Свежий ветерок веял в лицо, мириады звёзд золотой пылью рассыпались по небу.
Спутник мой заговорил:
— Сам не знаю отчего, ночью мне здесь дышится легче, чем где-либо. Сознание моё словно расширяет свои пределы, озаряется на миг таким светом, что чудится: вот сейчас мне откроется божественная тайна бытия. И вдруг окошко захлопывается. Всё кончено.
Порой перед нами под деревьями скользили две тени; мы проходили мимо скамьи, где два существа, сидя рядом, сливались в одно чёрное пятно.
Мой приятель пробормотал:
— Бедные люди! Не отвращение, а безмерную жалость внушают они мне. Из всех загадок человеческой жизни мне удалось постичь одну: величайшая мука нашего существования — вечное одиночество, и все наши поступки направлены на то, чтобы уйти от него. Вот и они, эти любовники на скамейках под открытым небом, подобно нам, подобно всем живым тварям, стремятся хотя бы на миг не быть одни; но они были и будут всегда одиноки, и мы тоже.
Иные ощущают это сильнее, другие слабее — только и всего.
С некоторых пор я терплю жестокую пытку оттого, что понял, познал, в каком страшном одиночестве я живу, и нет средства спастись от него.
Как бы мы ни старались, как бы ни изощрялись, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, — мы всегда одиноки.
Я увёл тебя нынче вечером с собой, чтобы не возвращаться к себе, потому что я мучительно страдаю теперь в одиночестве моего дома. Но чем ты поможешь мне? Я говорю, ты слушаешь, и оба мы одиноки, мы рядом, вместе, — но мы одиноки.
Понимаешь ты меня?
Блаженны нищие духом, гласит писание. У них есть иллюзия счастья. Они не томятся нашей одинокой тоской, они не бредут, как я, по жизни, не ведая другого общения, кроме мимолётных встреч, не ведая другой радости, кроме эгоистичного удовлетворения, что именно мне дано было понять, увидеть, постичь наше вечное одиночество и выстрадать сознание его.
Ты думаешь, что я заговариваюсь? Послушай. С тех пор, как я почувствовал свою отчуждённость от других, мне кажется, будто изо дня в день я всё глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, не нащупываю его стен, не вижу ему конца, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и рядом со мной нет никого, и вокруг меня — никого, и больше никто из людей не совершает этот мрачный путь. Это подземелье — жизнь. Временами мне слышатся шум, голоса, крики… Ощупью направляюсь я на эти смутные звуки, но я не знаю, откуда они доносятся; я никогда не встречаю никого, я никогда не нахожу человеческой руки посреди окружающего мрака. Ты понимаешь меня?
Бывали порой люди, сознававшие эту нестерпимую муку.
Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, что бы ни говорили, что бы ни предпринимали. Разве знает земля, что творится вон там, на звёздах, огненным зерном разметанных по вселенной, таких далёких, что до нас доходит сияние только немногих из них, меж тем как несметные полчища остальных затеряны в беспредельности, и таких близких между собой, что, быть может, они лишь части одного целого, молекулы одного тела?
И вот, человек столько же знает о том, что творится в другом человеке. Мы дальше друг от друга, чем от небесных светил, а главное, больше разобщены, потому что мысль непостижима.
Нет ничего ужаснее постоянного соприкосновения с живыми существами, которых нельзя постичь!
И любим мы друг друга так, словно нас приковали к стене совсем рядом, и мы простираем руки, но не можем дотянуться друг до друга. Мучительная жажда соединения терзает нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться друг с другом воедино, мы лишь ушибаемся друг о друга.
Женщины, как никто, заставляют меня ощущать одиночество.
Горе мне! Горе! Сколько я выстрадал из-за них, потому что они чаще и больше, чем мужчины, заставляли меня поверить, что я не одинок! Когда приходит любовь, чувствуешь, что душа наполняется неземным блаженством! А знаешь почему? Отчего это ощущение необъятного счастья? Да только оттого, что кажется, будто пришёл конец одиночеству. Будто уж нет отчуждённости, замкнутости. Какое заблуждение!
Женщина — великий обман мечты, и больше, чем нас, томит её вечная жажда любви, терзающая человеческое сердце.
Тебе ведь знакомы чудесные часы наедине с ней, с длинноволосой чаровницей, чей взгляд туманит ум. Какой бред кружит нам голову! Какое самообольщение увлекает нас!
Так и кажется, что она и я сольёмся сейчас воедино. Но этот час никогда не наступает, и после недель ожидания, надежды, обманчивого счастья я оказываюсь вдруг ещё более одинок, чем до тех пор.
С каждым поцелуем, с каждым объятием растет отчуждение, такое безысходное, такое ужасающее!
Недаром поэт Сюлли Прюдом ***) написал:
А затем — прощай! Всё кончено. И почти незнакомой становится та женщина, которая на миг была для нас всем, хотя мы так и не проникли в её затаённую и, должно быть, пошлую мысль!
Даже в часы, когда в таинственном единении двух существ, в полном смешении всех желаний, всех стремлений, казалось, уже достигнуты самые глубины её души, одно слово, одно-единственное слово открывало нам нашу ошибку и, словно молния в ночи, освещало тёмную бездну, зияющую между нами.
И всё-таки лучшая отрада на земле — провести вечер подле любимой женщины, ничего не говоря, наслаждаясь только ощущением её присутствия. Не будем требовать большего, ибо слияние двух существ невозможно.
Мы прошли всю аллею вплоть до Триумфальной Арки и возвратились к площади Согласия, потому что излагал он всё это не спеша, добавляя ещё многое, что я уже позабыл.
Вдруг он остановился и, указав рукой на высокий гранитный обелиск, стоявший посреди парижской площади и своим длинным египетским профилем уходящий в звёздное небо, указав на одинокий памятник, отторгнутый от родины, история которой странными письменами запечатлена на его гранях, приятель мой воскликнул:
— Смотри, все мы точно этот камень!
И он ушёл, не добавив ни слова.
Был он пьян? Был он безумец? Или мудрец? Сам ещё не знаю. Порой мне кажется, что он был прав; порой кажется, что он потерял рассудок.
***) Сюлли Прюдом (1839—1907) — французский поэт-парнасец.
Несколько слов в заключение
У моей подруги умерла мать. Она не болела, смерть была мгновенной, и похоронили её на следующий день в присутствии ближайших родственников. Тремя годами раньше умер её отец, и эту смерть она перенесла довольно спокойно, хотя была единственной любимой дочерью — к сожалению, серьёзно заболевшей в раннем детстве, поэтому и не было других детей.
Но именно вторые похороны и скромные поминки заставили меня вспомнить о новелле Мопассана.
Мы с её мужем молчали, не знали, что сказать. Это продолжалось два дня. Она не спала и не ела, только пила и плакала, а я, отложив свои дела, варила ей кофе и слушала, что она рассказывает. К концу второго дня я, наконец, разобралась, что происходит.
В эту минуту я поняла, какого одиночества боятся некоторые мои знакомые…
Наверное, с потерей опоры, стены за спиной в лице любящих родителей или супругов, такие люди испытывают те же чувства, что и герой новеллы Мопассана.
Мы только что весело пообедали в мужской компании. Один из участников обеда, старый мой приятель, сказал мне:
— Давай пройдемся пешком по Елисейским Полям. И мы пошли медленным шагом по длинной аллее, под деревьями, едва опушенными листвой. Кругом ни звука, только обычный глухой и неустанный гул Парижа. Свежий ветерок веял в лицо, по черному небу золотой пылью были рассыпаны мириады звезд.
Спутник мой заговорил:
— Сам не знаю отчего, здесь мне ночью дышать вольнее, чем где-либо. И легче думать. У меня здесь бывают минуты такого озарения, когда чудится, что вот-вот проникнешь в божественную тайну мироздания. Потом просвет исчезает. И все кончается.
Временами мимо нас, прячась под деревьями, скользили две тени; мы проходили мимо скамеек, где двое, сидя рядом, сливались в одной черное пятно.
Мой приятель вздохнул:
— Бедные люди! Они, внушают мне не отвращение, а безмерную жалость. Из всех загадок человеческого бытия я разгадал одну: больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него. И они, эти любовники, приютившиеся на скамейках под открытым небом, подобно нам, подобно всем живым тварям, стремятся хотя бы на миг не чувствовать себя одинокими; но они, как и мы, всегда были и будут одиноки.
Иные ощущают это сильнее, другие слабее — вот и вся разница.
С некоторых пор меня мучает жестокое сознание страшного одиночества, в котором я живу и от которого нет, слышишь ты, нет спасения!
Что бы мы ни делали, как бы ни метались, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, — мы всегда одиноки.
Я уговорил тебя пойти погулять, чтобы не возвращаться домой, потому, что мне теперь нестерпимо безлюдье моего жилища. Но чего я достиг? Я говорю, ты слушаешь, и оба мы одиноки, мы рядом, вместе, но мы одиноки. Понимаешь ты это?
Блаженны нищие духом, сказано в писании. Им кажется, что они счастливы. Им, этим нищим духом, непонятна наша одинокая тоска, они не бредут по жизни, как я, не зная другой близости, кроме мимолетных встреч, не зная другой радости, кроме сомнительного удовлетворения, что именно я увидел, понял, разгадал и выстрадал сознание нашей непоправимой вечной разобщенности.
По-твоему, у меня голова не в порядке? Выслушай меня. С тех пор, как мне стало ясно, до какой степени я одинок, мне кажется, будто изо дня в день я все глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, стен его я не могу нащупать, конца ему я не вижу, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и никто не идет вместе со мной, рядом со мной, больше ни один человек не совершает этого мрачного пути. Это подземелье — жизнь. Временами, мне слышится шум, голоса, крики… Я ощупью пробираюсь навстречу этим невнятным звукам, но я не знаю, откуда они доносятся; я никого не встречаю, никто в этих потемках не протягивает мне руки. Понимаешь ты меня?
Бывали порой люди, которые угадывали эту нестерпимую муку. Мюссе восклицал:
Кто-то зовет меня, шепчет уныло…
Кто-то вошел. Моя келья пуста.
Нет никого, это полночь пробило…
О одиночество! О нищета!
Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, ни говорили, ни пытались сделать. Ведь не знает земля, что творится вон там, на звездах, огненным зерном разметанных на таком далеком пространстве, что до нас доходит сияние только немногих из них, а несметные полчища остальных затеряны в беспредельности, и таких близких между собой, что, быть может, они составляют единое целое, молекулы одного тела.
Так вот, человек столько же знает о том, что творится в другом человеке. Мы дальше друг от друга, чем звезды небесные, а главное, больше разобщены, потому что мысль непостижима.
Какая это пытка — постоянно соприкасаться с теми, кого нам не дано понять!
И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем друг к другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга.
Женщины, как никто, заставляют меня ощущать одиночество.
Горе мне! Горе! Сколько я выстрадал из-за них, потому что они чаще и больше, чем мужчины, создавали мне иллюзию, будто бы не одинок! Когда приходит любовь, душа наполняется неземным блаженством. А знаешь почему? Знаешь, отчего это ощущение огромного счастья? Только оттого, что мы воображаем, будто пришел конец одиночеству. Мы думаем, что перестанем быть заброшенными, затерянными в мире. Какое заблуждение!
Еще больше, чем нас, чем наши одинокие сердца, терзает вечная жажда любви женщину — женщину, этот великий обман мечты.
Ты и сам переживал чудесные часы подле этих длинноволосых обольстительниц с чарующим взглядом. Какой бред туманит наш рассудок! Какое самообольщение увлекает нас!
Не правда ли, так и кажется, что сейчас, сию минуту, мы с ней будем одно. Но эта минута не наступает никогда, и после долгих недель ожиданий, надежд, обманчивых наслаждений приходит день, когда я остаюсь одинок, более одинок, чем прежде.
С каждым поцелуем, с каждым объятием отчуждение растет. И как это больно, как ужасно!
Ведь написал же один поэт, г-н Сюлли Прюдом:
О трепет ласк людских! Как жалок твой удел.
Беспомощной любви бесплодная попытка
Достичь слиянья душ в сплетенье наших тел…
А затем — прощай! Все кончено. И уже с трудом узнаешь ту женщину, которая была для нас всем в какую-то минуту нашей жизни и в чей сокровенный и без сомнения пошлый внутренний мир нам так и не удалось заглянуть! Даже в минуты таинственного слияния двух существ, полного смешения чувств и желаний, когда я, казалось, проникал до самых недр ее души, одно слово, маленькое словечко, показывало мне, как я заблуждался, и, точно молния во мраке, освещало бездну, зияющую между нами.
И все-таки лучшая отрада на земле — провести вечер подле любимой женщины, ничего не говоря и чувствуя себя почти счастливым от одного ее присутствия. Не будем требовать большего, ибо полное единение двух человеческих существ невозможно.
Мы прошли всю аллею вплоть до Триумфальной арки, потом вернулись к площади Согласия, так как излагал он все это очень медленно и говорил ещё многое другое, чего я не запомнил.
Вдруг он остановился и указал рукой на высокий гранитный обелиск, стоящий посреди парижской площади и своим длинным египетским профилем уходящий в звездное небо, на одинокий, памятник, отторгнутый от родины, история которой странными письменами запечатлена на его гранях.
— Смотри, все мы подобны этому камню, — промолвил мой приятель.
И ушел, не добавив ни слова.
Был ли он пьян? Был ли он безумец? Или мудрец? До сих пор не могу решить. Иногда мне кажется, что он был прав; а иногда — что он потерял рассудок.
Читайте также: