Месмерическое откровение краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Какие бы сомнения ни существовали еще касательно законов, управляющих месмеризмом, поразительные его факты допускаются теперь почти всеми. В этих последних сомневаются лишь те, чья профессия — сомневаться, бесполезная и постыдная клика. Отныне нет потери времени более бесплодной, как пытаться доказывать, что человек, простым упражнением воли, способен настолько запечатлеть свое влияние на другом, что может повергнуть его в ненормальное состояние, явления которого крайне походят на явления смерти или, по крайней мере, походят на них более, чем все почти явления нормального порядка нам известные; доказывать, что во время этого состояния человек, окованный таким влиянием, пользуется лишь с усилием, и только в слабой степени, внешними органами чувств, но воспринимает обостренно-утонченным восприятием, и как бы через каналы, предполагаемые неизвестными, вещи, находящиеся вне полномочия физических органов; что, кроме того, умственные его способности в таком состоянии чудесным образом повышены и усилены; что симпатическое соотношение с лицом, на него влияющим, глубоко; и, наконец, что его чувствительность к восприятию влияния увеличивается в соответствии с частым повторением, а обнаруженные особые явления, в той же самой пропорции, расширяются и делаются более отчетливыми.

Я говорю, что было бы излишней задачей доказывать то, что составляет законы месмеризма в основных его чертах, я и не стану в данную минуту обременять моих читателей столь бесполезными доказательствами. Мое намерение теперь совершенно другого рода. Я чувствую побуждение, хотя бы пред лицом целого мира предрассудков, сообщить без пояснений замечательные результаты разговора, происшедшего между усыпленным и мной.

В течении уже значительного времени я подвергал месмерическому влиянию субъекта, о котором идет речь (мистера Ванкирка), и обычная острая впечатлительность и экзальтация месмерического восприятия проявилась. В течение нескольких месяцев он страдал от несомненной чахотки, я не раз смягчил своими пассами самые мучительные ее проявления, и в среду ночью, 15-го числа сего месяца, я был позван к нему.

Больного мучили острые боли в области сердца, он дышал с большим затруднением, и все обычные симптомы астмы были налицо. При таких спазмах он обыкновенно с успехом ставил горчичники к нервным центрам. Но в этот вечер данное средство не помогло.

Когда я вошел в комнату, он встретил меня приветливой улыбкой и, хотя физические боли видимо его терзали, душевно он, казалось, был совершенно уравновешен.

— Итак, повторяю, я только наполовину чувствовал, но умом никогда не верил. Однако за последнее время произошло известное усиление этого чувства, пока оно не стало до такой степени походить на согласие со стороны рассудка, что для меня стало затруднительным делать между ними различие. Я готов просто объяснить такое впечатление месмерическим влиянием. Не могу дать лучшего объяснения своей мысли, как предположив, что месмерическая экзальтация делает меня способным к восприятию целого ряда логических умозаключений, которые, в моем ненормальном состоянии, убеждают, но которые, в полном согласовании с месмерическими явлениями, продолжают существовать в моем нормальном состоянии лишь как впечатление. В состоянии месмерической усыпленности размышление и заключение, причина и следствие, соприсутствуют. В моем естественном состоянии, с исчезновением причины, остается только следствие, и, быть может, лишь частично.

— Эти соображения заставляют меня думать, что за целым рядом искусно поставленных вопросов, обращенных ко мне в то время, как я буду подвергнут месмеризации, могут последовать любопытные ответы. Вы часто наблюдали состояние глубокого самопознания, выказываемое месмерически усыпленным — обширное знание, которое он обнаруживает относительно всех пунктов, касающихся самого месмерического состояния; из этого самопознания могут быть извлечены указания для составления правил целого катехизиса.

Конечно, я согласился сделать опыт. Нескольких пассов было достаточно, чтобы мистер Ванкирк погрузился в месмерический сон. Его дыхание немедленно сделалось более спокойным, и он, казалось, не испытывал больше никаких физических страданий. Между нами произошел следующий разговор.— В. будет означать в диалоге пациента, П.— меня.

П. Вы спите?

В. Да — нет; мне хотелось бы спать более крепким сном.

П. (После нескольких новых пассов) Теперь вы спите?

П. Как вы думаете, чем кончится ваша теперешняя болезнь?

В. (После долгого колебания и говоря как бы с усилием) Я должен умереть.

П. Мысль о смерти мучает вас?

В. (С большой живостью) Нет, нет!

П. Вас радует предстоящее?

В. Если бы я был в состоянии бодрствования, я хотел бы умереть. Но теперь это не имеет смысла. Месмерическое состояние так близко к смерти, что я им довольствуюсь.

П. Мне хотелось бы, чтобы вы объяснились, мистер Ванкирк.

В. Охотно, но это требует бо́льших усилий, чем я способен их сделать. Вы меня спрашиваете не так.

П. Что же я должен спросить?

В. Вы должны начать с начала.

П. С начала! Но где же начало?

В. Вы знаете, что начало есть — Бог. (Это было сказано тихим колеблющимся голосом и со всеми признаками глубочайшего благоговения).

П. Что же такое Бог?

В. (После нескольких мгновений колебания) Я не могу сказать.

П. Разве Бог — не дух?

П. Разве это неверно, что Бог нематериален?

В. Нематериальности нет, это только слово. То, что не есть материя, не существует вовсе — разве что свойства суть вещи.

П. Тогда Бог материален?

В. Нет. (Этот ответ весьма изумил меня)

П. Так что же такое он?

П. Метафизики утверждают, что всякое действие сводится к движению и мышлению, и что последнее есть источник первого.

В. Да; и теперь я вижу спутанность самой идеи. Движение есть действие разума — не мышления. Бесчастичная материя, или Бог, в состоянии спокойствия, представляет из себя (насколько мы можем это постичь) то, что люди называют разумом. И власть самодвижения (равноценная по действию человеческой воле) представляет из себя, в бесчастичной материи, результат ее единства и всевлияния; как — этого я не знаю, и теперь ясно вижу, что и не узнаю никогда. Но бесчастичная материя, приведенная в движение некоторым законом, или свойством, существующим в себе, представляет из себя нечто мыслящее.

П. Не можете ли вы мне дать более точное представление о том, что́ вы называете бесчастичной материей.

В. Материя, которую познает человек, при градации ускользает от чувств. Перед нами, например, металл, кусок дерева, капля воды, атмосфера, газ, теплота, электричество, светоносный эфир. Теперь, все это мы называем материей, и всю материю подводим под одно общее определение; однако же, несмотря на это, не может быть двух представлений более существенно различных, чем то, которое мы связываем с металлом, и с светоносным эфиром. Достигая до этого последнего, мы чувствуем почти непобедимую склонность отнести его в ту область, к которой относится дух или ничто. Единственное соображение, удерживающее нас, есть наше представление об его атомическом строении; и здесь мы даже взываем о помощи к нашему представлению об атоме, как о чем-то обладающем бесконечной малостью, твердостью, осязаемостью, и весом. Уничтожьте идею атомического строения, и вы не будете более способны смотреть на эфир как на сущность или, по крайней мере, как на материю. За неимением лучшего слова, мы можем называть его духом. Сделайте теперь один шаг за пределы светоносного эфира — представьте материю настолько более разреженную, чем эфир, насколько этот эфир разреженнее металла, и вы сразу (несмотря на все школьные догматы) достигнете единой массы — бесчастичной материи. Ибо, хотя мы можем допустить бесконечную малость самых атомов, бесконечная малость в пространстве между ними — абсурд. Должна быть точка — должна быть степень разреженности, при которой, если атомы достаточно численны, промежуточные пространства должны исчезнуть, и масса должна абсолютно слиться. Но раз мы устранили идею атомического строения, природа массы неизбежно проскользает в ту область, которую мы постигаем как дух. Ясно, однако, что это по-прежнему остается материей. Дело заключается в том, что представить дух невозможно, как невозможно вообразить то, что не существует. Когда мы льстим себя уверенностью, что мы построили представление о нем, мы просто обманываем наш разум рассмотрением бесконечно разреженной материи.

П. Мне представляется непреоборимым одно возражение против идеи абсолютного слития, абсолютного сцепления массы, именно, чрезвычайно малое сопротивление, испытываемое небесными телами в их обращении в пространстве — сопротивление, которое, как теперь удостоверено, правда, существует в известной степени, но которое тем не менее так незначительно, что оно было совершенно незамечено Ньютоном, при всей его проницательности. Мы знаем, что сопротивление тел находится преимущественно в пропорции к их плотности. Абсолютное сцепление есть абсолютная плотность. Там где нет промежуточных пространств, не может быть прохождения. Абсолютно густой эфир представил бы бесконечно более действительную задержку для движения звезды, чем это мог бы сделать эфир из бриллианта или железа.

В. На ваше возражение можно ответить с легкостью, которая почти равняется видимой невозможности на него ответить.— Что касается движения звезды, нет никакой разницы между тем, проходит ли она через эфир, или эфир через нее. Нет астрономической ошибки более необъяснимой, чем та, что объясняет известную замедленность комет их прохождением через эфир: ибо, каким бы разреженным мы ни предположили эфир, он возник бы преградой для всего звездного обращения, в гораздо более краткий период, чем это было допущено астрономами, попытавшимися обойти тот пункт, который они сочли невозможным понять. Замедление, действительно испытываемое, является, с другой стороны, приблизительно таким, какое могло бы быть ожидаемо от трения эфира при мгновенном прохождении через планету. В одном случае задерживающая сила мгновенна и завершена в самой себе — в другом она бесконечно собирательна.

П. Но во всем этом — в этом отожествлении чистой материи с Богом — нет ничего кощунственного? (Я был вынужден повторить этот вопрос, прежде чем усыпленный мог вполне понять, что́ я хочу сказать)

П. Вы утверждаете, значит, что бесчастичная материя в движении есть мысль.

В. Вообще, это движение есть всемирная мысль всемирного разума. Эта мысль творит. Все сотворенное есть ничто иное, как мысль Бога.

В. Да. Всемирный разум есть Бог. Для новых индивидуальностей материя необходима.

В. Да, так как разум в своем невоплощенном существовании есть чистый Бог. Для создания индивидуально мыслящих существ было необходимо воплотить частицы божественного разума. Таким образом, человек индивидуализирован. Отрешенный от этого дара телесности, он был бы Богом. Теперь же частичное движение воплощенных частиц бесчастичной материи есть мысль человека, как движение в целом — мысль Бога.

П. Вы говорите, что отрешенный от тела человек будет Богом?

В. (После сильного колебания) Я не мог этого сказать, это бессмыслица.

В. И это — верно. Человек, таким образом, измененный, стал бы Богом — стал бы неиндивидуализированным. Но он никогда не может быть так изменен, по крайней мере, никогда не будет — иначе мы должны были бы вообразить действие Бога возвращающимся к самому себе — действие бесцельное и напрасное. Человек — создание. Создания — мысли Бога. Свойство мысли — быть невозвратимой.

П. Я не понимаю. Вы говорите, что человек никогда не будет отрешен от тела?

В. Я говорю, что никогда он не будет бестелесным.

П. Объясните.

П. Но метаморфозу червяка мы постигаем осязательно.

В. Мы — конечно, но не червяк. Материя, из которой состоит наше начальное тело, находится в пределах кругозора органов этого тела, или, говоря яснее, наши начальные органы приспособлены к той материи, из которой создано тело конечное. Таким образом, конечное тело ускользает от наших начальных чувств, и мы видим лишь раковину, отпадающую от внутренней формы, не самую внутреннюю форму; но эта внутренняя форма, также как облекающая ее раковина, постижима для тех, кто уже приобрел конечную жизнь.

П. Вы несколько раз говорили, что месмерическое состояние очень похоже на смерть. Каким образом?

В. Когда я говорю, что оно походит на смерть, я разумею, что оно походит на конечную жизнь; ибо, когда я усыплен, чувства моей начальной жизни отсутствуют, и я постигаю внешние явления непосредственно, без органов, через ту среду, которой я буду пользоваться в конечной, неорганизованной жизни.

П. Неорганизованной?

В. Да; органы суть инструменты, с помощью которых индивидуальность становится в ощутимые отношения с частичными разрядами и формами материи, в исключение других разрядов и форм. Человеческие органы приспособлены к его начальному состоянию и только к нему одному; конечное его состояние, будучи неорганизованным, является неограниченным разумением во всех отношениях — за исключением свойств воли Бога — т. е. движения бесчастичной материи. Вы будете иметь ясное представление о конечном теле, вообразив его, как сплошной мозг. Это не так; но представление такого порядка приблизит вас к пониманию того, что есть в действительности. Световое тело сообщает вибрацию светоносному эфиру. Вибрации рождают другие подобные в сетчатке; эти последние, в свою очередь, сообщают другие подобные зрительному нерву. Нерв сообщает другие подобные мозгу. Мозг, равным образом, сообщает другие подобные бесчастичной материи, проникающей все. Движение этой последней есть мысль, восприятие которой есть первое волнообразное колебание. Это порядок, которым разум начальной жизни сообщается с внешним миром; внешний же мир — ограничен для начальной жизни индивидуальными особенностями ее органов. Но в конечной, неорганизованной жизни внешний мир касается всего тела (созданного, как я сказал, из основы, имеющей сродство с мозгом), и между ними нет ничего посредствующего, кроме эфира, бесконечно более разреженного, чем эфир светоносный; и на этот-то эфир — в согласии с ним — вибрирует все тело, приводя в движение проникающую его бесчастичную материю. Потому, именно отсутствию имеющих индивидуальное назначение органов мы должны приписать почти безграничную восприемлемость конечной жизни. Для начальных существ органы — клетки, необходимые для них, пока у них не вырастут крылья.

В. Многочисленные скопления разреженной материи в туманности, в планеты, в солнца и в другие тела, являющиеся не туманностями, не солнцами, не планетами, имеют своим единственным назначением доставить пищу для индивидуальных свойств органов бесконечного количества начальных существ. Без необходимости начальной жизни, которая предшествует конечной, таких тел не было бы. Каждое из них заселено различным множеством органических начальных мыслящих существ. Во всех органы различествуют в соответствии с частными чертами обиталища. В смерти или в метаморфозе эти существа, пользуясь конечной жизнью — бессмертием — и постигая все тайны, кроме одной, делают все и проходят повсюду, силой простого хотения:— пребывают не на звездах, которые нам кажутся единственными осязательностями, и для размещения которых, как мы слепо думаем, будто бы было создано пространство — но в самом пространстве — в этой бесконечности, истинно субстанциальная громадность которой поглощает звездо-тени, стирая их, как несуществующее, в восприятии ангелов.

В. В неорганизованной жизни, так же как и в неорганической материи вообще, нет ничего, что могло бы препятствовать действию простого единственного закона — Божественного хотения. С целью образовать препятствие и была создана организованная жизнь и органическая материя (сложная, субстанциальная, и обремененная законами).

П. Но в свою очередь, какая была необходимость создавать это препятствие?

В. Следствие ненарушенного закона есть совершенство — справедливость — отрицательное счастье. Следствие закона нарушенного — несовершенство, несправедливость, положительное страдание. Через препятствия, представляемые числом, сложностью и субстанциальностью законов органической жизни и материи, нарушение закона делается в известной степени осуществимым. Таким образом, страдание, которое невозможно в неорганизованной жизни, возможно в организованной.

П. Но для какой благой цели страдание, таким образом, сделалось возможным?

В. Все хорошо или дурно по сравнению. Соответственный анализ должен показать, что наслаждение, во всех случаях, есть лишь контраст страдания. Положительное наслаждение есть не более, как идея. Чтобы быть до известной степени счастливым, мы должны в той же степени пострадать. Никогда не знать страдания, значило бы никогда не знать благословения. Но раз, как было сказано, в неорганизованной жизни страдание невозможно, возникает необходимость жизни организованной. Боль первичной жизни Земли есть единственная основа для благословенности конечной жизни в Небесах.

Когда усыпленный произносил слабым голосом эти последние слова, я заметил в его лице какое-то особенное выражение, которое несколько встревожило меня и заставило тотчас разбудить его. Едва я это сделал, как светлая улыбка озарила все его черты и, откинувшись на подушку, он испустил дух. Я заметил, что менее чем в одну минуту после этого, его тело уже приняло всю суровую неподвижность камня. Лоб его был холоден, как лед. Таким обыкновенно он представляется лишь после того, как на нем долго лежала рука Азраила. Не говорил ли, на самом деле, усыпленный последнюю часть своей речи, обращенной ко мне, из области теней?

Как бы сомнительны ни оставались пока попытки дать месмеризму научное объяснение, поразительность его результатов признана почти безоговорочно. Упорствуют лишь записные скептики, не верящие ни во что просто из принципа, — народ никчемный и доброго слова не стоящий. Теперь мы бы стали ломиться в открытые двери, принявшись доказывать, что человек способен, воздействуя на партнера только усилием воли, привести того в патологическое состояние, необычность которого в том, что оно по своим признакам очень близко напоминает смерть, или, во всяком случае, напоминает скорее именно ее, чем какое-либо другое известное нам естественное состояние человека; что, когда человек находится в подобном состоянии, органы чувств почти теряют восприимчивость; но зато по каналам, пока неизвестным, он воспринимает с исключительной чуткостью явления, обычным органам чувств не доступные; более того, уму его чудодейственно сообщаются высота и озаренность; между ним и внушающим ему свою волю устанавливается глубочайшее взаимопонимание, и, наконец, восприимчивость человека к подобному внушению растет в прямой зависимости от частоты и регулярности повторения сеансов, одновременно с чем и поразительные явления, сопровождающие их, обнаруживают себя все полней и отчетливей.

Все эти положения, повторяю, суть общие прописи месмеризма, так что и нет нужды докучать ими читателям. Цель у нас совершенно иная. Я решил, чего бы это мне ни стоило и назло всем злопыхателям и маловерам, просто изложить поподробней и без всяких комментариев в высшей степени примечательное содержание моей беседы с человеком, бодрствующим во сне.

Я долгое время пользовал с помощью месмерического воздействия человека, о котором в дальнейшем пойдет речь (мистера Вэнкерка), и резкое усиление внушаемости, а также повышенная месмерическая восприимчивость уже, как и положено, были достигнуты. Много месяцев подряд он боролся с чахоткой, открытый процесс протекал мучительно, и мне удалось посредством ряда манипуляций несколько облегчить его страдания, и вот в ночь со среды на четверг пятнадцатого числа текущего месяца меня позвали к его одру.

Больного мучили острые боли в области сердца, он еле дышал, налицо были все признаки астмы. Как правило, ему при этих спазмах приносили облегчение горчичники, прикладывавшиеся к нервным центрам, но на этот раз, сколько их ни прикладывали, они никакого действия не оказывали.

Когда я вошел, он поздоровался с приветливой улыбкой; несмотря на страдания, он, казалось, был бодр и ясен духом.

Так вот, повторяю, я смутно чувствовал в себе душу, хоть разумом — не верил. Но в последнее время это чувство во мне заметно углубилось, разум же настолько далеко пошел ему навстречу, что сейчас я уже затрудняюсь определить, где кончается одно и где начинается другое. Притом же оказалось нетрудно убедиться, что это положение — результат месмерического воздействия. Объяснить свою мысль яснее я мог бы, только высказав предположение, что месмерическое озарение позволяет мне схватывать самый ход рассуждений, который, пока я нахожусь в этом необычном состоянии, я могу проследить, но который — такова сама месмерическая феноменальность подобного состояния — становится недоступен моему пониманию в нормальных условиях, тогда в сознании остаются лишь результаты этих рассуждений. Бодрствующему во сне рассуждения и вывод — то есть причина и конечный результат — даны нераздельно. В естественном же состоянии причина исчезает, и остается — да и то, пожалуй, лишь частично — один результат.

— Эти соображения навели меня на мысль, что если, когда я буду усыплен, мне задать поискусней ряд наводящих вопросов, то из этого, пожалуй, вышел бы толк. Вы часто наблюдали, на какое глубокое самопостижение способен бодрствующий во сне — удивительную осведомленность, которую он обнаруживает по части особенностей месмерического транса; на эту его способность к углублению в себя лучше всего и ориентироваться, чтобы составить подобный катехизис по всем правилам.

Я, разумеется, согласился на предложенный эксперимент. Несколько пассов погрузили мистера Вэнкерка в месмерический сон. Он сразу же задышал легче, и, казалось, все его муки тут же как рукой сняло. Разговор принял вот какой оборот: В. в нашем диалоге — это больной, П. — я сам.

Да — нет; я предпочел бы заснуть покрепче.

(проделав еще ряд пассов). А теперь?

Что вы думаете об исходе вашей теперешней болезни?

(после долгих колебаний, говорит словно через силу), Только смерть.

Печалит ли вас мысль о смерти?

(не задумываясь). Нет-нет!

Разве подобная перспектива прельщает вас?

Если бы я бодрствовал, мне хотелось бы умереть, а сейчас мне все равно. Месмерическое состояние настолько близко к смерти, что мне хорошо и так.

Будьте добры, объяснитесь, мистер Вэнкерк.

Я бы рад, но боюсь, мне эта задача не по плечу. Вы задаете не те вопросы.

Как же тогда мне вас спрашивать?

Вы должны начать с самого начала.

С начала! Но где оно, это начало?

Вы же знаете, что начало есть бог. (Сказано это было глухим, прерывистым голосом и, судя по всему, с глубочайшим благоговением.)

Так что же такое бог?

(несколько минут остается в нерешимости). Я не знаю, как это объяснить.

Разве бог — не дух?

Но ведь бог нематериален?

Нематериальности не существует. Это просто слово. То, что нематериально, не существует вообще, если только не отождествлять предметы с их свойствами.

А бог, стало быть, материален?

Нет. (Этот ответ просто ошеломил меня.)

Так что же он в таком случае?

Метафизики утверждают, что всякое деяние сводится к движению и мысли, и что вторая является прообразом первого.

Да, утверждают; и мне теперь ясно, в чем здесь заблуждение. Движение — это действие духа, а не мысли. Нерасторжимая материя, или бог, в покое и есть (насколько мы можем приблизиться к пониманию этого) то, что люди называют духом. А сила самопобуждаемого движения (по своему конечному результату эквивалентного человеческой воле) в нерасторжимой материи является результатом ее неделимости и вездесущности, — как это происходит, я не знаю и теперь ясно понимаю, что никогда уже не узнаю. Но нерасторжимая материя, приведенная в действие законом или свойством, заключенным в ней самой, и есть мысль.

Известные людям вещества, по мере восхождения материи на более высокие ступени, становятся все менее доступными чувственному восприятию. Возьмем, например: металл, кусок древесины, каплю воды, воздух, газ, теплоту, электричество, светоносный эфир. Мы же называем все эти вещества и явления материей, охватывая таким образом единым и всеобщим определением все материальное; но так или иначе, а ведь не может быть двух представлений, более существенно отличных друг от друга, чем то, которое связано у нас в одном случае с металлом и в другом — со светоносным эфиром. Как только дело доходит до второго, мы чувствуем почти неодолимую потребность отождествить его с бесплотным духом или с пустотой. И удерживает нас от этого только то соображение, что он состоит из атомов; но даже и тогда мы ищем себе опору в понятии об атоме как о чем-то, хотя бы и в бесконечно малых размерах, но все-таки имеющем плотность, осязаемость, вес. Устраните понятие о его атомистичности — и мы уже не в состоянии будем рассматривать эфир как вполне реальное вещество, или, во всяком случае, как материю. За неимением лучшего определения нам пришлось бы называть его духом. Сделаем, однако, от рассмотрения светоносного эфира еще один шаг дальше и представим себе вещество, которое настолько же бесплотней эфира, насколько эфир бесплотней металла, — и мы наконец приблизимся (вопреки всем ученым догмам) к массе, единственной в своем роде, — к нерасторжимой материи. Потому что, хотя мы и примиряемся с бесконечной малостью самих атомов, бесконечная малость пространства между ними представляется абсурдом. Ибо тогда непременно возникло бы какое-то критическое состояние, какая-то степень разреженности, когда, если атомы достаточно многочисленны, промежуточное пространство между ними должно было бы совершенно исчезнуть и вся их масса — абсолютно уплотниться. Ну, а поскольку само понятие об атомистической структуре в данном случае исключается, природа этой массы неизбежно сводится теперь к нашему представлению о духе. Совершенно очевидно, однако, что наше вещество по-прежнему остается материей. По правде говоря, мы ведь не можем уяснить себе, что такое дух, поскольку не в состоянии представить себе то, чего не существует. И обольщаемся мыслью, будто составили себе о нем какое-то понятие потому только, что обманываем себя представлением о нем как о бесконечно разреженном веществе.

По-моему, ваша мысль об абсолютном уплотнении наталкивается на одно возражение, которое невозможно оспаривать; оно заключено в том ничтожно малом сопротивлении, которое испытывают небесные тела при своем обращении в мировом пространстве, — сопротивлении, которое, как теперь установлено со всей очевидностью, существует в каких-то размерах, но настолько мало, что его совершенно не заметило даже Ньютоново всевидящее око. Мы знаем, что сопротивление тел зависит главным образом от их плотности. Абсолютное уплотнение даст абсолютную плотность. А там, где нет промежуточного пространства, не может быть и податливости. И абсолютно плотный эфир был бы для движения звезд преградой бесконечно более могучей, чем если бы они двигались в алмазной или железной среде.

Легкость ответа на ваше возражение прямо пропорциональна кажущейся невозможности на него ответить. Если уж говорить о движении звезды, то ведь совершенно одно и то же, звезда ли проходит через эфир или эфир сквозь звезду. И самое странное заблуждение в астрономии — это попытка совместить постоянно наблюдаемое замедление хода комет с их движением в эфире; потому что, какую бы большую разреженность эфира ни допустить, он бы остановил все обращение звезд гораздо раньше срока, положенного астрономами, которые всячески стараются смазать этот вопрос, оказавшийся выше их понимания. С другой же стороны, замедление, которое в действительности имеет место, можно было бы предвидеть заранее, учитывая трение эфира, мгновенно проходящего сквозь светило. В первом случае действие замедляющей силы должно быть единовременным и всецело замкнутым в себе самом, во втором — оно накапливается нескончаемо.

Но разве во всем этом — в вашем отождествлении простейшей материи с богом — нет некоторого непочтения? (Усыпленный не сразу понял, что я имею в виду, и мне пришлось повторить свой вопрос.)

Вы, стало быть, утверждаете, что нерасторжимая материя в движении есть мысль.

В общем это движение есть вселенская мысль вселенского разума. Эта мысль созидает. Все, что сотворено, — это не более как мысль бога.

Да. Вездесущий дух — это бог. Для каждого нового отдельного бытия необходима материя.

Да, дух, существующий исключительно сам по себе, — только бог. Для сотворения самостоятельного, мыслящего существа необходимо воплощение частицы духа божия. Так человек получает личное бытие. Без воплощения в телесную оболочку он был бы просто богом. Ну, а обособленное движение частных воплощений нерасторжимой материи — это мысль человеческая, точно так же, как общее ее движение — мысль божия.

Так, по вашим словам, выходит, расставшись с телом, человек станет богом?

(после мучительных колебаний), Я не мог так сказать, это абсурд.

И воистину. Таким образом, человек стал бы богом — избавился бы от отдельности своего бытия. Но такого освобождения от плоти ему не дано или, во всяком случае, никогда такого с ним не бывает; иначе нам пришлось бы представить себе деяние божие обращающимся вспять на самого бога — бесцельным и бессмысленным. Человек — творение. Творения — суть мысли божьи. А мысль по самой своей природе преходяща.

Не совсем понял. Вы говорите, что человеку не дано вовеки совлечь с себя телесную оболочку?

Я говорю, что он никогда не будет бестелесным.

Но ведь метаморфоза гусеницы известна нам досконально.

Нам — безусловно, но не гусенице. Вещество, из которого состоит наше рудиментарное тело, по своим свойствам не выходит из пределов восприятия органов этого тела, или, точнее, наши рудиментарные органы соответствуют веществу, из которого вылеплено наше рудиментарное тело, но материи нашего окончательного претворения они не соответствуют. И таким образом конечная наша телесность недоступна нашим рудиментарным чувствам, и мы способны ощущать лишь оболочку, которая спадет, чтобы истлеть, освободив скрытую форму; но и эта сокровенная форма, и оболочка равно доступны восприятию тех, кто уже достиг конечного бытия.

Вы часто говорили, что месмерическое состояние очень походит на смерть. Как это надо понимать?

Когда я говорю, что оно похоже на смерть, я имею в виду, что оно приближается к конечному бытию; потому что, когда я погружаюсь в транс, мои рудиментарные чувственные восприятия временно выключаются, и я воспринимаю внешние явления прямо, без опосредствования их органами чувств, а через посредника, который будет мне служить в предстоящей жизни, в которой нет нашей упорядоченности.

Да, ведь органы — это приспособления, с помощью которых человек приводится в осмысленное отношение к одним видам и формам материи, а к другим — не приводится. Человеческие органы приспособлены к условиям рудиментарного бытия, и только к ним; и совершенно понятно, что предстоящее бытие человека не нуждается ни в какой организации, ибо оно подчинено прямо божьей воле, то есть движению нерасторжимой материи. Вы сможете создать себе ясное понятие о теле конечного претворения, если представите себе его как сплошной мозг. Оно не таково; но такого рода допущение все-таки приблизит вас к пониманию, что же оно такое. От светящегося тела исходят волны в светоносный эфир. Он, в свою очередь, передает их на сетчатую оболочку глаза, от которой они передаются зрительному нерву. Нерв сообщает их мозгу; мозг — нерасторжимой материи, проходящей сквозь него. Движение этой последней есть мысль, волна которой начинает свой бег с перцепции. Так сознание в рудиментарной жизни сообщается с внешним миром, восприятие этого внешнего мира ограничено в рудиментарной жизни возможностями ее органов. А в предстоящей, не регламентированной органикой жизни внешний мир воспринимается всем телом (которое состоит из вещества, наделенного, как я уже говорил, примерно теми же свойствами, что и мозг), и нет между ними никакого посредника, кроме эфира, даже еще более бесконечно разреженного, чем светоносный эфир; и все тело вибрирует вместе с этим эфиром, передавая свои колебания нерасторжимой материи. Именно отсутствие локализованности нашего восприятия органами чувств мы и обязаны в предстоящем бытии почти беспредельной восприимчивостью. Для рудиментарных существ органы чувств — клетки, в которых их держат, пока не оперятся.

Бесконечное многообразие разреженной материи в космических туманностях, планетах, солнцах и других телах, не являющихся ни туманностями, ни планетами, ни солнцами, единственно и предназначено для локализованных органов чувств бессчетных рудиментарных существ. Все эти тела необходимы для рудиментарной жизни, для предстоящего бытия, иначе их и не существовало бы вовсе. Каждое из них заселено определенной породой рудиментарных мыслящих существ, живущих органической жизнью. В общем свойства органов чувств меняются в зависимости от места обитания этих существ. Когда же наступает смерть, или — метаморфоза, все эти создания, приобщаясь к предстоящей жизни, бессмертию и всех тайн, кроме одной, совершают любое действие и переносятся куда угодно, и для этого им не нужно ничего, кроме проявления воли; они обитают уже не на звездах, представляющихся нам единственной достоверностью и единственно для размещения которых, как мы в слепоте своей полагаем, пространство и создано, — а прямо в мировом пространстве, в бесконечности, сама инстинносущностная безмерность которой поглощает эти звездные островки, не давая ангелам даже задерживать на них внимания, как словно бы их и не было.

В неорганической жизни, как и в неживой материи вообще, не может быть никаких препятствий действию одного простого и не имеющего себе подобия закона — божественной воли. Чтобы создать ему сопротивление, и была сотворена органическая материя, органическая жизнь (сложная, собственносущностная, стойкая в сопротивлении этому закону).

Но зачем же понадобилось создавать ему сопротивление?

Результатом подчинения закону является совершенство, истинность, счастье как отсутствие страданий. Результатом же нарушения закона становятся несовершенство, неправедность и страдание как таковое. Из-за помех его осуществлению, которые возникают в силу множественности, сложности и собственносущности законов органической жизни и материи, становится практически возможной какая-то мера воздаяния за нарушение высшего закона. Так, невозможное в неорганической жизни, страдание становится возможным в органической.

А какая благая цель при этом достигается?

Все сущее хорошо или плохо в сравнении с чем-нибудь. Обстоятельное исследование убеждает, что наслаждение во всех случаях является не чем иным, как только противоположностью страдания. И в чистом виде наслаждение — фикция. Радость нам дается лишь там, где мы уже страдали. Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства. Но я уже указывал, что в неорганической жизни страдание немыслимо, отсюда — необходимость органической. Страдания в начальной, земной жизни являются залогом блаженства конечной, небесной жизни.

В то время, как усыпленный уже еле слышно договаривал эти последние слова, я заметил, что лицо его приняло странное выражение, которое встревожило меня и вынудило тут же разбудить его. Но не успел я этого сделать, как он с просветленной улыбкой, озарившей все лицо, откинулся на подушку и испустил дух. Я обратил внимание, что не прошло и минуты, как тело успело окоченеть и стало словно каменным. Лоб его был холоден, как лед. Так обычно бывает лишь после того, как рука Азраила уже долго сжимала человека. Неужели и вправду усыпленный мной со своими последними рассуждениями обращался ко мне уже из царства теней?

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Месмерическое откровение: краткое содержание, описание и аннотация

Эдгар По: другие книги автора

Кто написал Месмерическое откровение? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Месмерическое откровение — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

В. Да — нет; я предпочел бы заснуть покрепче.

П. (проделав еще ряд пассов). А теперь?

П. Что вы думаете об исходе вашей теперешней болезни?

В. (после долгих колебаний, говорит словно через силу), Только смерть.

П. Печалит ли вас мысль о смерти?

В. (не задумываясь). Нет-нет!

П. Разве подобная перспектива прельщает вас?

В. Если бы я бодрствовал, мне хотелось бы умереть, а сейчас мне все равно. Месмерическое состояние настолько близко к смерти, что мне хорошо и так.

П. Будьте добры, объяснитесь, мистер Вэнкерк.

В. Я бы рад, но боюсь, мне эта задача не по плечу. Вы задаете не те вопросы.

П. Как же тогда мне вас спрашивать?

В. Вы должны начать с самого начала.

П. С начала! Но где оно, это начало?

В. Вы же знаете, что начало есть бог. (Сказано это было глухим, прерывистым голосом и, судя по всему, с глубочайшим благоговением.)

П. Так что же такое бог?

В. (несколько минут остается в нерешимости). Я не знаю, как это объяснить.

П. Разве бог — не дух?

П. Но ведь бог нематериален?

В. Нематериальности не существует. Это просто слово. То, что нематериально, не существует вообще, если только не отождествлять предметы с их свойствами.

П. А бог, стало быть, материален?

В. Нет. (Этот ответ просто ошеломил меня.)

П. Так что же он в таком случае?

П. Метафизики утверждают, что всякое деяние сводится к движению и мысли, и что вторая является прообразом первого.

В. Да, утверждают; и мне теперь ясно, в чем здесь заблуждение. Движение — это действие духа, а не мысли. Нерасторжимая материя, иди бог, в покое и есть (насколько мы можем приблизиться к пониманию этого) то, что люди называют духом. А сила самопобуждаемого движения (по своему конечному результату эквивалентного человеческой воле) в нерасторжимой материи является результатом ее неделимости и вездесущности, — как это происходит, я не знаю и теперь ясно понимаю, что никогда уже п не узнаю. Но нерасторжимая материя, приведенная в действие законом или свойством, заключенным в ней самой, и есть мысль.

В. Известные людям вещества, по мере восхождения материи на более высокие ступени, становятся все менее доступными чувственному восприятию. Возьмем, например: металл, кусок древесины, каплю воды, воздух, газ, теплоту, электричество, светоносный эфир. Мы же называем все эти вещества и явления материей, охватывая таким образом единым и всеобщим определением все материальное; но так или иначе, а ведь не может быть двух представлений, более существенно отличных друг от друга, чем то, которое связано у нас в одном случае с металлом и в другом — со светоносным эфиром. Как только дело доходит до второго, мы чувствуем почти неодолимую потребность отождествить его с бесплотным духом или с пустотой. И удерживает нас от этого только то соображение, что он состоит из атомов; но даже и тогда мы ищем себе опору в понятии об атоме как о чем-то, хотя бы и в бесконечно малых размерах, но все-таки имеющем плотность, осязаемость, вес. Устраните понятие о его атомистичности — и мы уже не в состоянии будем рассматривать эфир как вполне реальное вещество, или, во всяком случае, как материю. За неимением лучшего определения нам пришлось бы называть его духом. Сделаем, однако, от рассмотрения светоносного эфира еще один шаг дальше и представим себе вещество, которое настолько же бесплотней эфира, насколько эфир бесплотней металла, — и мы наконец приблизимся (вопреки всем ученым догмам) к массе, единственной в своем роде, — к нерасторжимой материи. Потому что, хотя мы и примиряемся с бесконечной малостью самих атомов, бесконечная малость пространства между ними представляется абсурдом. Ибо тогда непременно возникло бы какое-то критическое состояние, какая-то степень разреженности, когда, если атомы достаточно многочисленны, промежуточное пространство между ними должно было бы совершенно исчезнуть и вся их масса — абсолютно уплотниться. Ну, а поскольку само понятие об атомистической структуре в данном случае исключается, природа этой массы неизбежно сводится теперь к нашему представлению о духе. Совершенно очевидно, однако, что наше вещество по-прежнему остается материей. По правде говоря, мы ведь не можем уяснить себе, что такое дух, поскольку не в состоянии представить себе то, чего не существует. И обольщаемся мыслью, будто составили себе о нем какое-то понятие потому только, что обманываем себя представлением о нем как о бесконечно разреженном веществе.

П. По-моему, ваша мысль об абсолютном уплотнении наталкивается на одно возражение, которое невозможно оспаривать; оно заключено в том ничтожно малом сопротивлении, которое испытывают небесные тела при своем обращении в мировом пространстве, — сопротивлении, которое, как теперь установлено со всей очевидностью, существует в каких-то размерах, но настолько мало, что его совершенно не заметило даже Ньютоново всевидящее око. Мы знаем, что сопротивление тел зависит главным образом от их плотности. Абсолютное уплотнение даст абсолютную плотность. А там, где нет промежуточного пространства, не может быть и податливости. И абсолютно плотный эфир был бы для движения звезд преградой бесконечно более могучей, чем если бы они двигались в алмазной или железной среде.

В. Легкость ответа на ваше возражение прямо пропорциональна кажущейся невозможности на него ответить. Если уж говорить о движении звезды, то ведь совершенно одно и то же, звезда ли проходит через эфир или эфир сквозь звезду. И самое странное заблуждение в астрономии — это попытка совместить постоянно наблюдаемое замедление хода комет с их движением в эфире; потому что, какую бы большую разреженность эфира ни допустить, он бы остановил все обращение звезд гораздо раньше срока, положенного астрономами, которые всячески стараются смазать этот вопрос, оказавшийся выше их понимания. С другой же стороны, замедление, которое в действительности имеет место, можно было бы предвидеть заранее, учитывая трение эфира, мгновенно проходящего сквозь светило. В первом случае действие замедляющей силы должно быть единовременным и всецело замкнутым в себе самом, во втором — оно накапливается нескончаемо.

П. Но разве во всем этом — в вашем отождествлении простейшей материи с богом — нет некоторого непочтения? (Усыпленный не сразу понял, что я имею в виду, и мне пришлось повторить свой вопрос.)

П. Вы, стало быть, утверждаете, что нерасторжимая материя в движении есть мысль.

В. В общем это движение есть вселенская мысль вселенского разума. Эта мысль созидает. Все, что сотворено, — это не более как мысль бога.

В. Да. Вездесущий дух — это бог. Для каждого нового отдельного бытия необходима материл.

В. Да, дух, существующий исключительно сам по себе, — только бог. Для сотворения самостоятельного, мыслящего существа необходимо воплощение частицы духа божия. Так человек получает личное бытие. Без воплощения в телесную оболочку он был бы просто богом. Ну, а обособленное движение частных воплощений нерасторжимой материи — это мысль человеческая, точно так же, как общее ее движение — мысль божия.

П. Так, по вашим словам, выходит, расставшись с телом, человек станет богом?

В. (после мучительных колебаний), Я не мог так сказать, это абсурд.

В. И воистину. Таким образом, человек стал бы богом — избавился бы от отдельности своего бытия. Но такого освобождения от плоти ему не дано или, во всяком случае, никогда такого с ним не бывает; иначе нам пришлось бы представить себе деяние божие обращающимся вспять на самого бога — бесцельным и бессмысленным. Человек — творение. Творения — суть мысли божьи. А мысль по самой своей природе преходяща.

П. Не совсем понял. Вы говорите, что человеку не дано вовеки совлечь с себя телесную оболочку?

В. Я говорю, что он никогда не будет бестелесным.

П. Но ведь метаморфоза гусеницы известна нам досконально.

В. Нам — безусловно, но не гусенице. Вещество, из которого состоит наше рудиментарное тело, по своим свойствам не выходит из пределов восприятия органов этого тела, или, точнее, наши рудиментарные органы соответствуют веществу, из которого вылеплено наше рудиментарное тело, но материи нашего окончательного претворения они не соответствуют. И таким образом конечная наша телесность недоступна нашим рудиментарным чувствам, и мы способны ощущать лишь оболочку, которая спадет, чтобы истлеть, освободив скрытую форму; но и эта сокровенная форма, и оболочка равно доступны восприятию тех, кто уже достиг конечного бытия.

П. Вы часто говорили, что месмерическое состояние очень походит на смерть. Как это надо понимать?

В. Когда я говорю, что оно похоже на смерть, я имею в виду, что оно приближается к конечному бытию; потому что, когда я погружаюсь в транс, мои рудиментарные чувственные восприятия временно выключаются, и я воспринимаю внешние явления прямо, без опосредствования их органами чувств, а через посредника, который будет мне служить в предстоящей жизни, в которой нет нашей упорядоченности.

П. Нет упорядоченности?

В. Да, ведь органы — это приспособления, с помощью которых человек приводится в осмысленное отношение к одним видам и формам материи, а к другим — не приводится. Человеческие органы приспособлены к условиям рудиментарного бытия, и только к ним; и совершенно понятно, что предстоящее бытие человека не нуждается ни в какой организации, ибо оно подчинено прямо божьей воле, то есть движению нерасторжимой материи. Вы сможете создать себе ясное понятие о теле конечного претворения, если представите себе его как сплошной мозг. Оно не таково; но такого рода допущение все-таки приблизит вас к пониманию, что же оно такое. От светящегося тела исходят волны в светоносный эфир. Он, в свою очередь, передает их на сетчатую оболочку глаза, от которой они передаются зрительному нерву. Нерв сообщает их мозгу; мозг — нерасторжимой материи, проходящей сквозь него. Движение этой последней есть мысль, волна которой начинает свой бег с перцепции. Так сознание в рудиментарной жизни сообщается с внешним миром, восприятие этого внешнего мира ограничено в рудиментарной жизни возможностями ее органов. А в предстоящей, не регламентированной органикой жизни внешний мир воспринимается всем телом (которое состоит из вещества, наделенного, как я уже говорил, примерно теми же свойствами, что и мозг), и нет между ними никакого посредника, кроме эфира, даже еще более бесконечно разреженного, чем светоносный эфир; и все тело вибрирует вместе с этим эфиром, передавая свои колебания нерасторжимой материи. Именно отсутствие локализованности нашего восприятия органами чувств мы и обязаны в предстоящем бытии почти беспредельной восприимчивостью. Для рудиментарных существ органы чувств — клетки, в которых их держат, пока не оперятся.

В. Бесконечное многообразие разреженной материи в космических туманностях, планетах, солнцах и других телах, не являющихся ни туманностями, ни планетами, ни солнцами, единственно и предназначено для локализованных органов чувств бессчетных рудиментарных существ. Все эти тела необходимы для рудиментарной жизни, для предстоящего бытия, иначе их и не существовало бы вовсе. Каждое из них заселено определенной породой рудиментарных мыслящих существ, живущих органической жизнью. В общем свойства органов чувств меняются в зависимости от места обитания этих существ. Когда же наступает смерть, или — метаморфоза, все эти создания, приобщаясь к предстоящей жизни, бессмертию и всех тайн, кроме одной, совершают любое действие и переносятся куда угодно, и для этого им не нужно ничего, кроме проявления воли; они обитают уже не на звездах, представляющихся нам единственной достоверностью и единственно для размещения которых, как мы в слепоте своей полагаем, пространство и создано, — а прямо в мировом пространстве, в бесконечности, сама инстинносущностная безмерность которой поглощает эти звездные островки, не давая ангелам даже задерживать на них внимания, как словно бы их и не было.

В. В неорганической жизни, как и в неживой материи вообще, не может быть никаких препятствий действию одного простого и не имеющего себе подобия закона — божественной воли. Чтобы создать ему сопротивление, и была сотворена органическая материя, органическая жизнь (сложная, собственносущностная, стойкая в сопротивлении этому закону).

П. Но зачем же понадобилось создавать ему сопротивление?

В. Результатом подчинения закону является совершенство, истинность, счастье как отсутствие страданий. Результатом же нарушения закона становятся несовершенство, неправедность и страдание как таковое. Из-за помех его осуществлению, которые возникают в силу множественности, сложности и собственносущности законов органической жизни и материи, становится практически возможной какая-то мера воздаяния за нарушение высшего закона. Так, невозможное в неорганической жизни, страдание становится возможным в органической.

П. А какая благая цель при этом достигается?

В. Все сущее хорошо или плохо в сравнении с чем-нибудь. Обстоятельное исследование убеждает, что наслаждение во всех случаях является не чем иным, как только противоположностью страдания. И в чистом виде наслаждение — фикция. Радость нам дается лишь там, где мы уже страдали. Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства. Но я уже указывал, что в неорганической жизни страдание немыслимо, отсюда — необходимость органической. Страдания в начальной, земной жизни являются залогом блаженства конечной, небесной жизни.

Читайте также: