Марко вовчок сестра краткое содержание

Обновлено: 04.07.2024

укр. Марія Олександрівна Вілінська
Marko Vovchok.jpg
Имя при рождении Мария Александровна Вилинская
Псевдонимы Марко Вовчок
Дата рождения 10 (22) декабря 1833
Место рождения село Екатерининское,
Елецкий уезд, Орловская губерния
Дата смерти 28 июля (10 августа) 1907 (73 года)
Место смерти хутор Долинск
(ныне: район города Нальчик, Кабардино-Балкарская республика)
Гражданство (подданство)
Flag of Russia.svg Российская империя
Украина
Род деятельности
писательница, переводчица
Направление реализм
Жанр повесть, сказка
Язык произведений украинский, русский, французский
Награды
Монтионовская литературная премия

Вот портрет Марии Вилинской того периода с точки зрения Николая Лескова:

Вскоре дружба Марии и Афанасия переросла в любовь. Тем временем Екатерина Петровна подыскала выгодную для племянницы партию — молодого помещика Ергольского, хозяина двух тысяч крепостных. К тому же тот сам не на шутку влюбился в Марию. Но, к большому удивлению тётки, Мария отказала Ергольскому и объявила про помолвку с Афанасием Марковичем. Когда тётка не сдалась и поставила непокорной племяннице ультиматум, Мария покинула её дом.

Переезд на Украину
Молодые поженились в январе 1851 года, обвенчавшись в домашней церкви в имении известного мецената и этнографа Петра Киреевского. На Украине они и провели своё свадебное путешествие у родных и знакомых Афанасия. Собирая фольклорные материалы, муж брал Марию с собой, и она в этих экспедициях совершенствовала своё знание живого разговорного украинского языка. В Чернигове Афанасию удалось устроиться корректором. Денег катастрофически не хватало. Вскоре Мария забеременела. Осложненная множеством недомоганий, беременность протекала тяжело. Новорождённая девочка, крещёная Верой, прожила недолго.

Петербург
В начале 1859 года Марковичи прибыли в Петербург, где их на вокзале встретил Кулиш. Тут Мария попала в круг таких литераторов, как Т. Шевченко, И. Тургенев, Н. Некрасов, А. Плещеев, А. Писемский, польский поэт и драматург Эдуард Желиговский. По-дружески принял писательницу также кружок украинских культурных деятелей, в частности бывшие кирилло-мефодиевцы Василий Белозерский, Николай Костомаров и Пантелеймон Кулиш.

За границей
В 1859 году Марко Вовчок со своим сыном Богданом в сопровождении Ивана Тургенева выезжает за границу, имея намерения наладить творческие и издательские связи. Пребывая в Берлине, Дрездене, Париже, Риме, Женеве, Лондоне, Марко Вовчок много читает, учит немецкий язык, переписывается с многими писателями, интересуется общественными и литературными новостями. Особенно тёплая переписка была с Шевченко. Также она встречается с Д.Менделеевым, А.Бородиным, И.Сеченовым. При содействии Тургенева произошло её знакомство с Л.Толстым, Жюлем Верном. Знакомство с Жюль Верном экранизировано в художественном фильме "В поисках капитана Гранта" (1986г.) 7-я серия, 4 минута.

Адреса в Санкт-Петербурге
1867—1868 — дом И. Ф. Лопатина — Невский проспект, 68.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Добрый был у нас батюшка. Любил и жалел нас обоих ровно, что меня, что брата. Жили мы в достатке; всего было вволю. Уж какое же мое было девическое время веселое да привольное, и вспомнить любо! Царство небесное моему батюшке! [4]

Погуляла я в девушках года три. Стали за меня свататься, а я не иду, и отец не неволит, хотя и важные были женихи, и богатые.

Привез меня муж на свой двор — и, Боже мой, как мы хорошо, дружно жили! Да не дал ему Господь долгого веку. Только всего два года жила я с ним. Такой он был ко мне ласковый! Бывало, к нам в хату заглянуть весело. Сидим мы, [5] словно в веночке; сидим, работаем, или так себе разговариваем, всегда вместе.

Вдруг — о горе мое несказанное! разнемогся мой Павло! Чего я не делала! и к знахарям, и к лекарям кидалась, — никто пособить не мог. Смерти, говорят, не отперти. Умер Павло.

А брат мой тем временем женился. Взял с нашего села девушку, красивую такую, щеголиху. Родилась у них девочка, хорошенькая, как ясочка, свежая и полненькая, как огурчик.

Я набрала в тот горшочек рассады, да и дала ей.

Она поблагодарила и пошла себе.

Невестка на меня так и напустилась.

Он посмотрел на меня пристально, посмотрел жене в глаза и покачал головою.

Бросила ужинать и вышла из хаты вон.

Брат промолчал; только девочку по головке погладил.

А у меня всё-таки на мысли идти в службу.

Легли спать; а я всю ночь и глаз не закрыла. Мысли да думы с ума не идут. Жжет тоска мое сердце. Горько мне и подумать, что вот где-нибудь буду я в работницах маяться. Было у меня и хозяйство свое, и добро. Выросла в холе, а [12] приходится за кусок хлеба служить, да угождать, да еще, может быть, какому-нибудь недоброму, негодному человеку. Придется и правду, и неправду терпеть, ко всему привыкать придется. Узнаю чужую сторону, какова она есть. Всякого горя да беды наберусь; никто меня жалеть не станет, никто возле меня не сядет, не погорюет со мной, слова доброго, ласкового никто мне не скажет. Известно — чужие люди! они хотя и добрые, да меня не знают, и я их тоже не знаю.

Рано-ранехонько я поднялась, — все спят, еще и заря не занимается. Темно. В последний раз взглянула на детей, на брата; и невестки мне жалко стало. Взяла свой мешочек и вышла тихонько из хаты. Иду, иду и не оглядываюсь. Вот и высокий курган, что за околицей зеленеет. Взошла я на тот курган, да и взглянула на свое село; а солнышко всходит…. Село — как на ладони; так и замелькали у меня в глазах белые хаты, колодезные столбы, зеленые садики и огороды. Вижу я отцовское подворье и ту кудрявую, ветвистую вербу, [13] под которой я еще маленькой девочкой играла. Стою и с места не трогаюсь, засмотрелась; каждая тропиночка, каждый кустик — всё мне так знакомо; смотрю — и свое детство, и девичество привольное, и замужство счастливое, и вдовство горькое, как по писанному читаю. Куда мне идти? Никого и ничего я не знаю, тоска, беспокойство меня берет.

Иду дорогой, и страшно мне так, что и сказать нельзя. Рада я радехонька, если кто навстречу попадется. А дорога не спит: то тот встретится, то другой; то идут, то едут. Сколько уж я сел прошла — и казачьих, и господских! Не мешкаю нигде и в пространные речи не вступаю; расспрошу дорогу в Демьяновку, поблагодарю за хлеб-соль, да и дальше. На другой день, я очень утомилась и села отдохнуть в холодке под вербою. Кругом меня рожь желтеет, а во ржи грядка льну цветет голубым цветом, [14] ячмень колосится, недалеко лесок синеет, пещаная дорога, словно золотая ниточка, в гору закручивается. День Бог дал жаркий, и ветерок не шелохнется: тихо… только птичка одна где-то щебечет, словно душа моя горемычная, да жужжат пчелы над пахучей гречихой.

Демьяновка лежит в долине, словно в зеленом гнёздышке. Село великое и богатое; две церкви в нём: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже в землю вросла и покривилась. Отец Иван жил недалеко за каменной церковью. Был у него домик и садик, и огород; хозяйство небольшое, да хорошее. Вошли мы в село — и разбрелись богомольцы по улицам; каждый в свой дом спешит, к своим; а я за старушкой иду. Так мне грустно и бо́язно, что даже сердце замирает. Бывало, прежде, куда я ни шла, так весело иду и охотно; а теперь и глаз я не смею поднять. Вошла да и стою, сама не своя. Слышу — старушка про меня рассказывает.

Как услышала я такие ласковые слова, так меня словно что́ за сердце схватило; слезы брызнули у меня из глаз. А он протянул руку, да и благословил меня.

Я гляжу — а солнышко заходит, речка течет, как чистое золото, между зелеными [20] берегами; кудрявые вербы в воде свои ветки купают; цветет-процветает мак в огороде; высокая конопля зеленеет; кой-где около белой хатки краснеет вишенье; высокой куст калины кровлю подпирает, да всю белую стену закрывает; и сама хата в саду цветущем, как в венке стоит. И зелено, и красно, и бело, и сине, и ало около той хатки…. Тихо и тепло, и везде насквозь багряно — и на небе и на взгорьях и на воде…. Господи!

Вот однажды, утром рано, иду я за водою; вдруг навстречу мне человек. Глянула я — ан это Трохим Рыбец, из нашего села. Я чуть коромысло не сронила, и слова не могу вымолвить, — так обрадовалась! А он говорит мне:

Взяла я деньжонок немного, кой-чего купила, да и послала им. Провожаю я того человека за село да плачу, плачу!

Я и не опомнюсь, стою. Как вдруг брат в хату с женой и детьми.

Боже мой! Я так и сомлела; одно, что радость великая, — увидела их; а другое, что горе свое да напасть вспомнила.

Они и заплакали, мои голубочки; так слезочки у них из глаз и закапали. Припали они ко мне, и оторвать их нельзя. Отговаривалась я, отговаривалась, да наконец должна была уступить.

Пошла я, простилась с хозяевами, поблагодарила их за милость да за ласку. Им и жалко, что я отхожу от них, да они за меня радуются, что дал мне Бог возвратиться домой к брату. Проводили меня с хлебом-солью, благословили, а Марусечка, та даже и поплакала, что я ее покидаю.

Вошла я опять в ту хату, где я и выросла и век свой девичий вековала. Гляжу — каждый уголочек мне весело усмехается; и сама я будто помолодела, с детьми по двору бегаю; то на улицу выгляну, [24] то в садик брошусь…. Ведь я дома, дома!… Да недолго я радовалась.

Как-то раз о деньгах моих упомянула, что я им взаймы дала.

А я брату всё до копеечки отдала, всё, что взяла за скот; а у меня была не одна пара хороших волов, и коровы были, и овечек стадо велось, и хату я свою продала, — и все деньги, которые я выручила, все ему отдала.

Она утихла: видит, что очень уж меня обидела; да, может быть, и побоялась, чтобы брат не узнал и не рассердился на нее. [25]

Я наперед знала, что сердце у меня такое слабое, что я никак не устою, если опять примутся меня просить да молить.

И решилась я идти в Киев.

Зашла я в Демьяновку, хоть она и в стороне от дороги лежала; да очень уж мне захотелось повидать своих хозяев. Поплакала я у них, и они со мной погоревали.

Вышла я от них, словно повеселела. Утро было теплое. Пошла я себе своей дорогою. [26]

Неделю спустя, пришла я в Киев. Господи, какой это красный город! А какие же в нём церкви святые, — и словами сказать нельзя! а людей-то, людей, без счету! да всё чужие. И не взглянут на тебя. Отдохнула я возле святой Лавры, да и пошла себе места искать. Хожу, хожу, все улицы да закоулки искрестила; пришла на базар, на тот точок Подольский. Смотрю — стоит кучка молодиц да девушек. [27]

А это они, видите, вышли — не наймет ли их кто. Так уж там заведено.

Постояли мы там с час, а может и больше; идет к нам какая-то пожилая барыня.

Привела меня пани на свой двор. Хоромки небольшие, комнатки низенькие, совсем покосились, а у стен стульчики неодинаковые стоят рядышком, и занавески на окнах, и зеркальце висит такое, что посмотри в него — и себя не узнаешь: так тебе лицо перекривит.

Встретила нас панночка уже взрослая, из себя видная и полная такая, Бог с ней.

Сказала, вышла да так дверьми стукнула, что все стульчики подскакнули, как живые.

Вижу я — худо мне у них будет. Где же это слыхано, где видано, чтобы дитя с родною матерью так дурно обходилось?

А старуха и слова дочке не промолвила.

Она рассердится и выбежит вон.

А дочка не очень-то и матери слушается: вскинет, бывало, голову, словно муштрованный конь, да и выйдет из комнаты.

Похоронили его на Скавике. Что́ народу всякого сошлось, мещан! негде было бы и орешку упасть! И не слыхала я, чтобы недобрым словом кто нашего покойника помянул. Все ему царства небесного желают. Такой был задушевный человек!

Вот сначала девка и опомнилась немного. Бывало, и матери в чём-нибудь пособит, и со мной по-людски заговорит; а там, как повадились ходить к ней какие-то подружки, пустяшные да ветренные, так и совсем ее с пути сбили. И дома ей не сидится, и работать полно! Всё бы ей в гости, да чтобы убранство на ней всё было новое да хорошее. А, коли дома сидит, так до самого полудня всё наряжается, всякой всячины на себя нацепит, и чего нужно, и чего вовсе не нужно, словно на вешалку в каморке. Сто́ит только денежкам мало-мальски зазвенеть у матери [34] кошелечке, — она тотчас и начнет канючить; а мать у неё такая — непременно ее послушает и отдаст; а потом никому так от этого не горько, как мне. Старуха хочет в хозяйстве наверстать то, что́ дочка растратила, и, просто, дохнуть мне не дает: работай, работай и работай!

Дал Бог весну. Повеяло теплом; с крыш вода звонко каплет; солнышко весело светит; тает снег; зажурчали по улицам ручейки; зазеленели садики….

Стали люди на богомолье сходиться. Откуда только сбираются люди в Киев каждую весну! Пришли и из нашего села, увидели меня на базаре и узнали.

А я уже пять целковых деньгами заработала, да еще и сундучок, платок себе купила, сорочек несколько пошила.

Проводила я земляков, а у самой из головы не идет братнино горе. Боже мой, Боже мой! может быть, взаправду, ему мои слезы отливаются! Прости меня, Матерь Божия, прости меня грешную, что я своему брату горе наплакала! Да и плакать мне не след. Есть и бесталаннее меня, и нищие, и убогие, да живут же; а я, слава Богу, здорова и хлеба кусок заработать себе [36] могу, и сорочку. Да меня и Господь не помилует, если я хоть одну слезинку пророню о себе! Если уж плакать, так за брата плакать: ведь у него и жена, и детки маленькие.

Пока мы эдак ссоримся да миримся, въезжает воз какой-то в ворота. Я глянула, и глазам своим не верю. Да это ведь братец мой родненький!

А я с первого же взгляда увидала, что он спал с лица, почернел даже. А что́ это был прежде за паробок! И веселый, и полнолицый, словно месяц…. Я так и залилась горючими слезами.

Сели мы у ворот, да и говорим себе, кручинимся; а время так и летит. Он [40]


самых панов; еще два месяца до года мне осталось. Тяжко, Боже мой, как тяжко, недоброму человеку угождать! Да уж нанялась, что продалась, — надо служить. А отбуду год, — может быть, даст Бог, хорошее место себе найду. Только бы захотеть, а то уж найдешь на свои руки муки.

Сестра - Вовчок Марко

Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.

Сестра - Вовчок Марко краткое содержание

Сестра читать онлайн бесплатно

Мати вмер­ла - я ще ма­ле­сенькою бу­ла, доб­ре й не за­па­м'я­таю. Тiльки ме­нi на­че сниться, що хи­тав ме­не хтось у ко­лис­цi i спi­вав на­до мною ти­хе­сенько.

Як по­хо­ва­ли па­нi­мат­ку, батько не хо­тiв уд­ру­ге оже­ни­тись. Не бу­де вже над мою пер­шу ми­лу, - бу­ло, ка­же. - Ко­ли гос­подь її прий­няв, не­хай уже дi­точ­ки гос­по­да­рю­ють!"

Батько наш був ду­же доб­рий: жа­лу­вав нас обох рiв­но, i бра­та й ме­не. Жи­ли ми при дос­тат­ку, всього бу­ло до­во­лi; що, бу­ло, со­бi за­ду­маю, те й зроб­лю: все ме­нi вiльно бу­ло. Що яке-то моє дi­ву­ван­ня бу­ло роз­кiш­не й ве­се­ле, то й зга­дать лю­бо! Не­хай мiй ба­тенько царст­вує!

Погуляла дiв­чи­ною ро­кiв зо три; сва­та­ють ме­не. Я все не хо­чу, а батько не си­лує, хоч там якi бу­ли й ба­га­тi, й пиш­нi же­­ни­хи. Аж ось пос­лав i ме­нi гос­подь до па­ри й до лю­бо­вi. Мiй же­них був хо­ро­ший та­кий, гос­по­ди! Чор­ня­вий, став­ний… Так-то вже я йо­го спо­до­ба­ла! Тiльки й на дум­цi, що Пав­ло; як би то хут­че по­ба­чи­тись! А вiн не з на­шо­го се­ла був, геть iз чу­жо­го. По­ба­чу - й ве­се­ленька, а не по­ба­чу, то та­кий уже сум ме­не вiзьме, та­кий жаль обiй­ме, що й свiт ме­нi не ми­лий! Спiз­ниться вiн на гу­лян­няч­ко, я й очi вип­ла­чу. "Мо­же, - ду­маю, - в йо­го дру­га є дiв­чи­на". Ко­ли так по Се­ме­нi, дру­го­го дня, i не спо­дi­ва­лась, i не сни­лось ме­нi, та й пос­ва­тав­ся вiн. Батько поб­ла­гос­ло­вив. Дар­ма що чу­жес­то­­рон­нiй, та гос­по­дар був доб­рий та­кий, ха­зяй­ст­ву­вав, що й на сто­ро­нi йо­го вся­ке зна­ло.

Привiз ме­не чо­ло­вiк на своє гос­по­дарст­во. Бо­же мiй ми­лий! Як-то жи­ли ми лю­бенько! Та не дав йо­му гос­подь дов­го­го вi­ку… Тiльки всього два ро­ки бу­ла я за ним. Та­кий вiн був люб'ячий до ме­не! В ха­ту то й заг­ля­нуть ве­се­ло: як у вi­ноч­ку. Си­ди­мо, ро­би­мо чи так го­во­ри­мо, усе со­бi вкуп­цi.

Коли тут - ли­хо ме­нi тяж­ке - роз­не­ду­жав­ся Пав­ло мiй. Ки­да­лась я й до зна­ха­рiв, i до лi­ка­рiв - нiх­то нi­чо­го не вра­див! Смер­ти, ка­жуть, не од­пер­ти… по­мер Пав­ло…

Приїхав за мною батько та й до се­бе взяв. Чо­ло­вi­ко­ву ха­ту про­да­ли i ху­до­бу всю.

- Живи в ме­не, доч­ко! Чо­го ти маєш у чу­жо­му се­лi оди­но­ка си­дi­ти! Хi­ба ти си­ро­та, не­хай бог ми­лує!

А брат мiй ти­ми ча­са­ми оже­нив­ся, узяв та­ки з на­шо­го се­ла дiв­чи­ну; мо­тор­на та­ка, че­пур­на, що й го­дi! I ди­тин­ка в їх бу­ла, дiв­чин­ка, як ясоч­ка, свi­жа й пов­на, як гу­ро­чок.

Не поп­ла­ка­ла я ще й пiв­ро­ку за своїм Пав­лом а тут i батька ми по­хо­ва­ли. Ка­жуть лю­ди: як од­на бi­да йде то й дру­гу за со­бою ве­де - то не­дур­но й ка­жуть! До яко­го с ча­су ми доб­ре жи­ли; да­лi зу­бо­жiв мiй брат: то хлiб не вро­див, то ху­до­ба ви­ги­ну­ла; а п'яте­ро дi­ток бог дав: двi дiв­чи­ни й три хлоп­цi. Жу­риться так брат, аж в'яне. Не­вiст­ка смут­ная хо­дить, i дiт­ки на­вiть по­су­мi­ли. Та­ке вже нас­та­ло що й хлi­ба нi за що ку­пи­ти.

- Сестро! - ка­же брат. - Ко­ли твоя лас­ка, по­зич ме­нi гро­шей! Як бу­ду жив, за­роб­лю - од­дам, а вмру, то бог то­бi од­дасть!

Я й прзи­чи­ла йо­му тi гро­шi, що за ха­ту й за ху­до­бу взя­ла, та нi­би в нас i в ха­тi по­ве­се­лi­ша­ло: i брат за­го­во­рить, i бра­то­ва всмiх­неться, й дiт­во­ра бу­бо­нить, ре­го­четься. Я ра­дiю: "Сла­ва гос­по­до­вi, що i в нас, як i в лю­дей бла­го­дат­но!" Ку­пив мiй брат ху­до­бу, став пот­ро­ху роз­жи­ваться.

Ми з бра­том щи­ро лю­би­ли­ся зро­ду, змал­ку. Щоб пос­ва­ри­­тись або скрив­ди­ти од­но од­но­го, крий бо­же! Вже як там не по­го­ди­мось на чо­му, то по­да­руємось.

I не­бо­жа­та ме­не ду­же жа­лу­ва­ли, аж за ме­не бу­ло зма­га­ю­ться мiж со­бою: "Се моя тiт­ка!", а той со­бi тяг­не: "Моя!" Та як учеп­ляться цi­лу­ва­ти, то бу­ло й ро­бо­ту з рук ви­хоп­лять, i хуст­ка з го­ло­ви спа­де.

Тiльки бра­то­ва ба­гацько гор­ду­ва­ла. Вже ж я й го­ди­ла як ма­лiй ди­ти­нi, та нi, не вго­ди­ла! "Бра­то­ва, сер­це! - бу­ло рад­жу їй. - Зро­бi­мо так да отак, то доб­ре бу­де". Там чи ку­пи­ти що, чи про­да­ти, - зро­ду-вi­ку не пос­лу­хає; хоч шко­да з то­го ви­ди­ма бу­де; во­на сво­го до­ка­же. Пе­ред нею за­тих­ну, поп­ла­­чу ниш­ком, та й го­дi. Не хо­тi­ла бра­та тур­бу­ва­ти; знов до неї з лас­ка­вою мо­вою пi­дiй­ду.

Якось роз­са­ду з нею са­ди­мо в го­ро­дi. Я го­во­рю до неї; во­на, мов не чує, одiй­шла со­бi геть. Важ­ко ме­нi на сер­цi - зас­пi­ва­ла со­бi; спi­ваю, а сльози так з очей i ллються… Ко­ли чую: "Бо­же по­ма­гай, i день вам доб­рий!" Див­люсь - се на­ша су­сi­да. Пе­ре­хи­ли­лась че­рез тин та й кла­няється. Я ху­тень­ко втер­ла сльози.

- Добридень, - ка­жу, - сест­ри­це!

- А я оце до вас iду.

- Та ми­лос­тi ж ва­шої про­си­мо!

- Чи не про­да­ли б ви ме­нi роз­са­ди тро­шеч­ки?

- То вже для чу­жо­го про­да­ти, а для су­сi­ди й так тре­ба да­ти.

- Коли ва­ша лас­ка, сер­це! - i прос­тя­гає ме­нi гле­чич­ка.

Я наб­ра­ла скiльки там у гле­чи­чок та й да­ла їй. По­дя­ку­ва­ла та жiн­ка та й пiш­ла со­бi. Бра­то­ва на ме­не й на­ки­ну­лась.

- Се, - ка­же, - як усi гос­по­да­рю­ва­ти­муть, то й гос­по­дарст­во моє роз­не­суть чис­то! Та­кi й зо­ло­ту го­ру ро­зiм­чать!

Як по­ча­ла, як по­ча­ла… Ма­ти бо­жа ми­лос­ти­ва! Я тiльки слi­зьми вми­ва­юсь…

- Братова, - ка­жу, - не жа­лу­ва­ла я для вас нi­чо­го, по­ки що ма­ла! Грiх вам бу­де, що ви ме­не хлi­ба кус­ком те­пер до­рi­ка­єте! - По­ки­ну­ла ро­би­ти й вий­шла з го­ро­да.

Тяжко й важ­ко ме­нi. Узя­ла со­бi та­ку дум­ку: "По­ки­ну їх, пi­­ду слу­жи­ти!" Зiб­ра­ла своє доб­ро; що в тлу­мо­чок скла­ла, а що пок­ли­ка­ла бра­то­вих дiв­ча­ток та їх об­дi­ли­ла. У ме­не бу­ло вся­кої оде­жи­ни й не злi­чи­ти, а все доб­ра, но­ва. Скiльки по­­лот­на бу­ло, хус­ток, пла­хот, юпок! Дi­ти ра­дi­ють; за­раз дi­в­­чат­ка й по­ча­ли вби­ра­тись. "А чи ме­нi гар­но, тi­ту­сю?" - "А ме­нi?" - "Як од­дам­ся, то зав'яжу оцю чер­во­ну хуст­ку", - го­во­­­рить, а са­ма ще та­ка, як уз­лик. Джер­го­чуть ко­ло ме­не, а ме­нi вже так жал­ко, що й сло­веч­ка не ска­жу; за слi­зонька­ми свi­ту бо­жо­го не ба­чу! I дi­ти по­мi­ти­ли - жа­лу­ють ме­не: "Тi­точ­ко-лю­боч­ко! Чо­го ви жу­ри­тесь? Мо­же, хто вас на­ла­яв? Мо­же, ви нез­ду­жаєте?" Об­сi­ли ме­не, як дрiб­нi пта­ше­ня­та. "Не плач­те", - вмов­ля­ють та ме­нi ру­че­ня­та­ми очi за­ту­ля­­ють.

Чую, так над­ве­чiр, брат iде. Я ус­ту­пи­лась та й сi­ла в кут­ку. Вiн ве­се­лий увiй­шов:

- Здоровi, дi­точ­ки, й ти, сест­ро.

За ним i бра­то­ва в ха­ту. По­сi­да­ли ве­че­ря­ти во­ни й дi­ти.

- А ти чо­му не йдеш, сест­ро?

- Спасибi, бра­ти­ку, не хо­чу.

Вiн по­ди­вив­ся на ме­не пильно й жiн­цi в вi­чi, по­хи­тав го­ло­вою.

- О жiн­ко! - ка­же. - Се вже, ба­чу, твої прим­хи! Не оби­жай се­ст­ри: грiх то­бi бу­де!

- Оце ме­нi ли­ха го­ди­на та не­щас­ли­ва! Хi­ба ж я в те­бе най­ми­ч­ка, що ме­нi не вiльно й сло­ва ска­за­ти! Га­ню я твою сест­ру, чи що? Я тiльки прав­ду щи­ру ска­за­ла!

Покинула ве­че­ря­ти й з ха­ти пiш­ла.

А стар­шенька дiв­чин­ка до батька:

- Чого се, та­ту, тiт­ка все пла­че? Так пла­че, що гос­по­ди! Що ма­ти їй ска­за­ла?

Брат змов­чав, тiльки по го­лiв­цi дiв­чин­ку пог­ла­див. По ве­че­рi збли­зив­ся до ме­не, сiв по­руч зо мною та:

- Сестро моя, - ка­же, - не жу­рись, го­луб­ко! До­сi жи­ли з то­бою лю­бенько, тре­ба б так i звi­ку­ва­ти. Нас тiльки двой­ко в свi­тi… По­да­руй моїй жiн­цi яке там нез­ви­чай­не сло­во, зро­би ме­нi та­ку ве­ли­ку лас­ку, сест­ро моя рiд­ненька!

Марко Вовчок - Игрушечка

Марко Вовчок - Игрушечка краткое содержание

Москва, 1957 год. Издательство "Известия". Приложение к журналу "Дружба народов".

Издательские переплеты. Сохранность хорошая.

В сокровищнице отечественной культуры литературное наследие писательницы Марко Вовчок (1833-1907) занимает почетное место. Свыше пятидесяти лет своей жизни она посвятила литературному творчеству.

В настоящий трехтомник выдающейся украинской писательницы включены вошли избранные произведения.

Рассказы из украинского быта ("Сестра", "Казачка", "Отец Андрей" и др.)

Рассказы из русского народного быта ("Надежда", "Катерина", "Купеческая дочка" и др.)

Повести ("Институтка", "Червонный король", "Тюленевая баба" и др.)

Сказки ("Невольница", "Кармелюк", "Совершенная курица" и др.)

Романы ("Записки причетника", "В глуши")

Игрушечка - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

(Посвящается Марье Каспаровне Рейхель)

Я родом-то издалёка, свой край чуть помню: увезли меня оттуда по шестому году.

Вот только помню я длинную улицу да темный ряд избушек дымных; в конце улицы на выгоне стояли две березы тонкие — высокие. Да еще помню, у нас под самым окном густые такие конопли росли, а меж коноплями тропиночка чернела, а где-то близко словно ручеек журчал, а вдали на горе лес зеленел. Да еще я помню свою матушку родную. Все она, бывало, в заботе, да все сиживала пригорюнившись… Отца я не зазнала: он помер, мне еще и году не было. Жили мы в своей избушке… После, на чужой стороне, часто мне, бывало, те дни прошлые пригрезятся, что кругом поле без краю, солнце горит и жжет, сверкают серпы, валится рожь колосистая; я сижу под копной, около меня глиняный кувшинчик с водой стоит; подойдет матушка с серпом в руке, загорелая она, изморенная, напьется воды из кувшинчика, на меня глянет и мне усмехнется… А зимою! в печи дрова трещат, в избушке дымно; хлопочет заботная моя матушка, а в окно глянь — снежная пелена белая из глаз уходит; во всех избах сенные двери настежь, и валит из дверей дым серый…

Деревья стоят, инеем опушились; тихо на улице; только задорные воробьи чирикают, скачут… И вдруг я в хоромах богатых очутилась, всюду шелки да бархаты, стены расписные, гвозди золоченые. Стою я середь горницы замираючи, а передо мной сидит на кресле барыня молодая, пригожая, разряженная. Сидела она и, глядючи на меня, усмехалась. Маленькая барышня, румяненькая, кудрявая, вертелась по комнате да, смеючись, все меня беленьким пальчиком затрагивала — вот словно как деревенские ребятишки галчат дразнят… Как схватили меня с улицы и посередь горницы перед барыней поставили, так и стою я да озираюсь: сердце у меня со страху закатилось… Понемножку я в себя пришла и плакать стала, стала к матушке проситься. Барыня в серебряный колокольчик зазвонила, и человек усатый вбежал: "Отнеси ее домой!" — показывает ему барыня на меня, а барышня как закричит, как затопает ножками. Барыня к ней целовать, унимать — барышня еще пуще…

Выскочил из другой горницы барин щеголеватый… "Что? что?" Махнули на усатого человека: "Иди!", а меня не пустили, кусочек мне сахару дали и велели: "Не плачь".

Потом я помню безлюдное да безбрежное поле да по полю дорогу змеей черною да помню свою тоску беспомощную… После уже, как я в лета вошла, то от людей узнала, что и как было.

Увидала меня на улице барышня гуляючи; я барышне приглянулась. "Дай мне эту девочку, подари!" — говорит она барыне.

Барыня ее уговаривать стала: "На что тебе такая замарашка, глупенькая!" Да барышня ничего слушать, знать не хочет: "Дай девочку!" Сама в слезы ударилась.

Вот и приказали меня в хоромы привесть. Привели, да уж и не выпустили. А господа в другую отчину выезжали, и на другой день у них был отъезд положен. "Хочу девочку с собой взять!" — кричит барышня. Попробовали ее уговаривать, только слова даром потратили. Барышня опять расплакалась, опять раскричалась; погладили ее господа по головке и велели меня в дорогу с собой снарядить. Приходила к ним моя матушка с горькими слезами: "Отдайте дочку!" — Я б тебе отдала, да барышня не пускает, очень ей твоя дочка понравилась, — ответила моей матушке барыня. — Ты не плачь, пожалуйста: она ведь скоро барышне прискучит, детям забава не надолго — тогда сейчас твою дочку мы перешлем к тебе.

Вышла барыня из девичьей и говорит своей ключнице любимой:

— Ах, как жалко мне эту женщину! просто я на нее смотреть не могу. Идите, душечка Арина Ивановна, скажите ей что-нибудь, дайте ей вот денег… ну, отдайте что-нибудь из моих вещей похуже… Только поскорее, чтоб она шла себе, чтоб тут не плакала…

Вышла Арина Ивановна к моей матушке и стала мою матушку из хором гнать. Матушка пошла. На другой день, как мы уж выезжали, приходила она хоть проститься со мной — не допустили.

— Лучше ты не показывайся: раздразнишь девочку, и барышню еще в слезы введешь, и господ, чего доброго, разгневишь — твоей же дочке жутче придется.

Матушка и не стала добиваться. Только как мы из деревни выезжали, она спряталась на выгоне в конопли да издали на меня взглянула, поблагословила меня… А мне-то, глупой девочке, каково приходилось! От страху, от слез задыхалась, а из всех дверей на меня грозятся, сверкает на меня глазами ключница; барыня проплывет через горницу, усмехается, покажется в дверях барин щеголеватый, песенку себе насвистывает; прыгает барышня, веселенькая, — и все на меня глядят, и всех-то я боюсь…

Путь-дорога моя ясно мне помнится. Я ехала в бричке с ключницей, с Ариной Ивановной, следом за господскою каретой. Арина Ивановна была и гневна и придирчива; за мои слезы детские била меня; не позволяла мне из брички выглянуть и все мне спать приказывала. Я, бывало, как встречу ее глаз черный, злобный да голос шипящий послышу — меня уж дрожь пронимает. Тоска безутешная, страх беспрестанный да жаркое лето знойное совсем меня истомили — я захворала. Тогда меня перестали на всяком постое к барышне на забаву таскать — боялись, что болезнью ее заражу, — велели меня в бричке уложить и с барского стола мне подачки присылали… Бывало, едем-едем, и укачает меня, дремота нападет тяжелая да беспокойная, и вдруг что-то зашумит, пахнет в лицо прохладой; открою глаза — а то мы дубовый лесок проезжаем, и веет свежий ветерок, и зеленые листья шелестят полегоньку… Хочу приподняться. "Чего тебе? куда?" — прикрикнет Арина Ивановна… Я опять глаза закрою, и опять едем, едем под солнцем жарким, и какая-то птица звонко, звонко кричит… Иногда, бывало, барышня вырвется из кареты, вскочит в бричку и давай тормошить меня: "Вставай, вставай ты поскорей, мне без тебя скучно!" Случалося, что и сама барыня подойдет: "А что, Арина Ивановна, что Игрушечка?" Меня, видите, Грушей звали. Говорят, как спрашивала барыня у моей матушки: "Как твою дочь зовут?" — "Грушечка!" — ответила ей моя матушка. "Грушечка!

Грушечка! — подхватила барышня. — Пусть будет она лучше Игрушечка!" Господа посмеялись, им полюбилась кличка такая. С той поры и стала я Игрушечкой…

Приехали мы в отчину, в село Рогожино, и там господа на житье поселились.

Сначала на новом месте все мне смутно представляется. Я лежала долго больна в избе душной, и поили меня какими-то горькими травами. Много людей в той избе толпилось; они себе и ссорились и мирились, и охали и веселы бывали. Были они все мне чужие. Я только на них смотрю, бывало, а они на меня-то разве мимоходом глянут — тоже им девочка чужая. Да и дела много у всякого. Известно, что дворня всегда в суете да в беготне. Хоть дела-то не велики, да лучше великих уходят.

Читайте также: