Макинтайр после добродетели краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Философский факультет МГУ им. М.В.Ломоносова приглашает принять участие в.
К юбилею Генерального директора Музея имени Н.К.Рериха Л.В.Шапошниковой
В издательстве Международного Центра Рерихов к 85-летию со дня рождения и.
Онтология женского в консервативном подходе к абортам
Антиабортная кампания широко развернулась в 2009 году под девизом «Подари мне.
Отделение культурологи НИУ-ВШЭ
Клуб гуманитарных диспутов
Этика добродетелей или этика принципов?
Аласдер Макинтайр и российский опыт
27 октября 2011, 17:30
Москва, Малый Трехсвятительский пер., д. 8/2, ауд. 401.
К какой этической модели можно отнести российскую моральную традицию? И можно ли, выделив доминирующий вектор российской этической рецепции, построить на его основе отечественную версию истории политической мысли, не повторяющую западную, но исходящую из иной интеллектуальной традиции? Каковы механизмы выхода за пределы постсоветской ситуации, воспроизводящей прежние исторические травмы и буксующей на месте в поисках перспективы? Каким образом возможно выйти за пределы мультикультуралистского теоретического и политического контекста, блокирующего любые попытки ответственного сопоставления этических систем, существующих в различных культурных и религиозных традициях?
Дополнительная информация:
ИД Новое литературное обозрение
Александра Талавер, Александр Сувалко, Анастасия Карасева
8 495 229 91 08
8 916 351 68 44, 8 985 975 29 80, 8 926 903 92 12
Олег Хархордин
Этика добродетелей или этика принципов? Аласдер Макинтайр и российский опыт
Из этого тезиса можно вывести три следствия, которые сформулированы в 6 главе только что вышедшей книги (Олег Хархордин, Основные понятия российской политики, М.: НЛО, 2011), и которые и предполагается обсудить.
Во-первых, если есть доминатная версия рецепции этики добродетелей в России в XI-XVIII веках, то можно построить историю российской политической мысли, которая будет отличаться от западноевропейской, которую мы привыкли изучать в университетах. Например, вместо знакомых авторов XII-XVI вв. - схоластов и ренессансных гуманистов - придется поставить между наследием древнегреческой мысли и нововременными авторами типа Макиавелли, Гоббса и Локка каппадокийскую школу патристики (Василий Великий, Григорий Назианзин и другие) и ее рецепцию в текстах учительной литературы вроде “Измарагда” или “Пчелы”.
Во-вторых, для того, чтобы лучше понять нынешнюю ситуацию в России, надо исходить из исследований добродетелей, а не ценностей. Вернее, для того, чтобы поменять постсоветскую моральную ситуацию, надо не разбираться с якобы существующим ценностным вакуумом, а переструктурировать доминатную комбинацию желаемых черт характера, то есть того, что в классической литературе называлось добродетелями или доблестями человеческого поведения.
В-третьих, если многие современные версии этики добродетелей восходят к первоначальной аристотелевской концептуализации доблестей и к ее различным рецепциям в основных деноминациях христианства, ислама и иудаизма, то становится возможным сравнение моральных особенностей различных культур, которые, как казалось во время господства культурного релятивизма и мультикультурализма, было невозможно, да и нежелательно сравнивать.
Представим себе, что естественные науки внезапно исчезли в результате катастрофы. В целом ряде несчастий, постигших окружающую среду, общественное мнение обвинило ученых. В ходе всеобщих беспорядков были разрушены лаборатории, толпа линчевала физиков, а книги и инструменты были уничтожены. Власть захватило политическое движение, выступившее под лозунгами ЗА НЕЗНАНИЕ, вынудившее немедленно прекратить преподавание науки в школах и университетах, заключив в тюрьму и казнив оставшихся ученых. Позднее в обществе наступило отрезвление, и просвещенные люди попытались возродить науку, хотя по большей части было прочно забыто, что это такое. В их распоряжении остались фрагменты науки: оторванные от теоретического контекста эксперименты, без которого они не имели смысла; бессвязные остатки различных теорий; инструменты, пользование которыми было прочно забыто; разорванные и обгоревшие книги. Тем не менее, все эти фрагменты стали основой возрождения множества практик с воскрешенными названиями физики, химии и биологии. Люди спорили о соответствующих достоинствах теории относительности, эволюционной теории и теории флогистона, хотя они обладали лишь частичным знанием этих предметов. Дети усердно изучали сохранившиеся остатки периодической таблицы и хором повторяли как заклинания некоторые теоремы из Евклида. Никто, или почти никто, не понимал, что подобная деятельность вовсе не является естественной наукой в собственном смысле слова. Все, что новоявленные ученые делали и говорили, удовлетворяло определенным канонам непротиворечивости и согласованности, но контекст, который мог бы придать смысл всем их действиям, был утерян, и, вероятно, безвозвратно.
Этот вымышленный мир вполне мог бы быть плодом воображения писателя фантастических романов. В этом мире продолжает использоваться язык естественных наук или, по крайней мере, его часть, но сам он находится в состоянии серьезнейшего беспорядка. Но если бы в этом вымышленном мире процветала аналитическая философия, в ней этот беспорядок никак не отразился бы. Потому что техника аналитической философии в сущности дескриптивна и была бы таковой в отношении нашего вымышленного языка. Аналитический философ в вымышленном мире уточнял бы концептуальные структуры, которые он принял за научное мышление и дискурс, точно так же, как он это делает с концептуальными структурами естественных наук в реальном мире.
В работе представлена оригинальная концепция исторического развития как самой добродетели, так и теоретических представлений о ней и рассмотрены ключевые моменты основных современных этических концепций. Автор анализирует состояние нравственности в современном мире и выясняет причины того, почему сегодня нравственная жизнь, моральные понятия и ценности потеряли в глазах людей то значение, которое они имели в предшествовавшие исторические эпохи.
Одни люди склонны рассматривать моральные суждения по-кантовски — как сводки о том, что требует некий закон, то есть как императивы, которые не подвержены истинности или ложности. Другие сохраняют привычку судить о моральных утверждениях как об истинных или ложных, однако вопрос о том, благодаря чему каждое конкретное моральное суждение истинно или ложно, остается для них неясным. С позиции же аналитической философии, моральные утверждения являются лингвистическими пережитками практики теизма, утратившими свой контекст (который и обеспечивался этими практиками).
Современный американский философ Аласдер Макинтайр замечает:
Но стоит только отнять у этих суждений то, благодаря чему они были гипотетическими или категорическими, и тогда они утратят свой моральный статус, а предложения, выражающие их, потеряют свой бесспорный смысл.
Очевидно, что моральные структуры Древней Греции были отличны от современных, и поскольку случайно унаследованный словарь вводит нас в заблуждение за счёт лингвистического (а не концептуального, давно утраченного) сходства, то нужно трактовать их как совершенно различные концепции.
Соответственно, аристотелевскую концепцию добродетели можно понимать как
Следом Макинтайр приводит предварительное определение добродетели:
Саму жизнь в целом можно определить как поиск блага. Стремление к поиску блага — это то, что роднит всех людей, а точнее, к поиску концепции единственного блага, которое позволило бы упорядочить все другие блага: той концепции, которая позволила бы расширить понимание целей и содержания добродетелей. И очевидно, что это не поиск чего-то определенного как, например, поиск золота. Цель постигается только в ходе самого поиска, через преодоление различных видов зла, опасностей, искушений и препятствий. И результат представляет собой не только познание предмета поиска, но и самопознание человека.
Добродетели, следовательно, должны пониматься шире предварительного определения, а именно как
Наконец можно сформулировать и заключение относительно благой жизни:
Однако человек никогда не смог бы вести поиски блага только в качестве индивида. Дело в том, что каждый является носителем конкретной социальной тождественности, осознавая себя чьим-то сыном или дочерью, гражданином государства, нации. Отсюда то, что есть благо для каждой из ипостасей, есть благо для того, кто воплощает эти роли. И определение того, что лучше или хуже для него, зависит от характера того постижимого нарратива, который обеспечивает единство его жизни. Стало быть, каждой моральной философии сопутствует некоторая конкретная социология.
Каждый человек как частица общества играет роли одного или более характеров, попутно следя за реакцией окружающих и корректируя свое поведение.
Отсюда следует, что
Ведь люди без историй, как актеры без сценария, пребывали бы в недоумении. Так что единственный способ понимания общества, это освоение множества историй, составляющих его исходный ресурс.
Все моральные философии, до того как предстать в социокультурном обличии, также притязали на приверженность рациональности, то есть на способность превзойти ограниченность своих конкурентов. Появление каждой из них — есть история последовательных вызовов предсуществующему моральному порядку. Но история о том, какая сторона побила другую в рациональной аргументации, должна рассматриваться отдельно от вопроса, какая из сторон приобрела социальное главенство. Только так может быть разрешен вопрос о рациональном превосходстве.
Так и в вопросе о поиске блага: человек должен стремиться не к совершенной теории, с которой согласится каждое рациональное существо, а к наилучшей теории, которая возникает в истории данного класса теорий, поскольку
Читайте также: