Люцинда шлегель краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Юлий пытается найти Люцинду там, где он привык её видеть — в её комнате, на их кушетке, — и, не отыскав её, начинает вести с ней странный, лишенный определенного содержания разговор, то отдаваясь на волю влекущих его фантазий, то прибегая к помощи исписанных им когда-то листков, сохраненных её заботливыми руками. В этом наплыве образов он хочет прежде всего найти слова и краски для описания той радости и любви, которая связывает его с ней, той гармонии, в глубины которой они погружаются вдвоем, не размыкая объятий. "Я уже больше не могу сказать "моя любовь" или "твоя любовь" , — пишет он, — обе они одинаковы и слиты воедино, являясь в равной мере любовью и взаимностью".

Один из его "снов наяву" он называет "Аллегорией дерзости". В искусно возделанном саду ему удается побороть внезапно прыгнувшее на него отвратительное чудовище; поверженное, оно превращается в обыкновенную лягушку, и некто, стоящий у него за спиной, называет ему имя фантома. "Это — Общественное Мнение, — говорит он, — а я — Остроумие", Следуя за своим новым спутником, Юлий видит забавные и поучительные сцены, в которых, кроме четверых юношей, участвуют Дерзость, сперва отпугивающая Юлия своим вызывающим и смелым видом, Деликатность, Приличие, Скромность; они разгуливают по зеленым лугам, созданным великой волшебницей фантазией, и сами они вызваны к жизни её волей. Они то меняют маски, то раскрывают свои истинные лица; но именно Дерзость своей независимостью и проницательностью все больше привлекает нашего странника. Самого же себя он начинает называть "возлюбленный сын Остроумия", подобно тому как рыцарь, странствующий в поисках приключений, говорит про себя: "Я — возлюбленный сын счастья".

"Общество, — говорит он Люцинде в одной из их дальнейших бесед, — это хаос, который должен быть гармонизирован, может быть, только при помощи остроумия, если же не шутить и не дурачиться с элементами страсти, то она сгущается в непроницаемые массы и затемняет всё". Юношеские годы Юлия могли бы служить прекрасной иллюстрацией как верности этого тезиса, так и его собственного постоянства в следовании ему. В те годы мысль его находилась в постоянном брожении; каждое мгновение готов он был встретить нечто необычайное. Ничто не могло бы его поразить, и меньше всего его собственная гибель. Без дела и без цели бродил он между вещами и людьми, как человек, который с трепетом ждет чего-то такого, от чего зависит его счастье. Все могло его прельстить, и вместе с тем ничто не могло удовлетворить его.

При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в неотъемлемую привычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и легкомыслия. В конце концов это презрение отвратило его от нынешних его спутниц; он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной, возвышенной и невинной; поспешив вернуться к ней, он нашел её уже сформировавшейся, но такой же благородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с брезгливостью отвергая малейшие соображения о морали; но, когда он почти достиг своего, внезапный поток её слез охладил его и вызвал в его душе что-то похожее на раскаяние. После этого он снова погрузился на время в прежний образ жизни; но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил еще одну девушку, которой захотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашел её среди тех, кто почти открыто принадлежит всем; она была почти столь же порочна, как та — невинна, и обычно в своих отношениях с мужчинами, исполняя то, что считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной; но Юлий имел счастье понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить словами. Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих пор её вполне удовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не мог до конца преодолеть того презрения, которое внушали ему её профессия и её испорченность. Когда она ему сказала, что он будет отцом её ребенка, он счел себя обманутым и оставил её. Ее слуга позвал его к ней; после долгих уговоров он последовал за ним; в её кабинете было темно, он приник к ней — и услышал глубокий вздох, который оказался последним; взглянув на себя, он увидел, что он в крови. В порыве отчаяния она нанесла себе многочисленные раны, большинство из которых оказались смертельными. Этот случай преисполнил его ужасом и отвращением к общественным предрассудкам. Раскаяние подавлял он посредством гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения к миру, которое он ощущал в себе.

Однако прошло время, и он встретил женщину, избавившую его от этой болезни. Она сочетала в себе любезность и артистизм с самообладанием и мужеством; обожествляя её, он не считал себя вправе пытаться нарушить её семейное счастье; чувство к ней сделалось для его духа прочным средоточием и основанием нового мира. Он вновь осознал в себе призвание к божественному искусству; свою страсть и свою юность он посвятил возвышенному труду художника, и постепенно море вдохновения поглотило поток его любовного чувства.

Случилось, однако, что он встретил молодую художницу, которая, подобно ему, страстно поклонялась прекрасному. Лишь немного дней провели они вдвоем, и Люцинда отдалась ему навеки, открыв ему всю глубину своей души и всю силу, естественность и возвышенность, которые в ней таились. Долгое время он называл страстью то, что он чувствовал к ней, и нежностью то, что она давала ему; промелькнуло более двух лет, прежде чем он осознал, что безгранично любим и сам любит с не меньшей силой. Любовь, понял он, не только тайная внутренняя потребность в бесконечном; она одновременно и священное наслаждение совместной близостью. Только в ответе своего "Ты" может каждое "Я" полностью ощутить свое бесконечное единство.

Высшее проявление разума заключается не в том, чтобы поступать по своему намерению, а в том, чтобы предаваться всей душой фантазии и не мешать забавам молодой матери с её младенцем. Мужчина пусть боготворит возлюбленную, мать — ребенка и все — вечного человека. И душа постигнет жалобу соловья и улыбку новорожденного и поймет значение всего, что тайными письменами начертано в цветах и звездах; священный смысл жизни, так же как вечный язык природы. Она никогда не сможет покинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или произнесет, все будет звучать как удивительный романс о чудесных тайнах детского мира богов, сопровождаемый чарующей музыкой чувств и украшенный полным глубокого значения цветением милой жизни.

При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в неотъемлемую привычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и легкомыслия. В конце концов это презрение отвратило его от нынешних его спутниц; он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной, возвышенной и невинной; поспешив вернуться к ней, он нашёл её уже сформировавшейся, но такой же благородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с брезгливостью отвергая малейшие соображения о морали; но, когда он почти достиг своего, внезапный поток её слез охладил его и вызвал в его душе что-то похожее на раскаяние. После этого он снова погрузился на время в прежний образ жизни; но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил ещё одну девушку, которой захотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашёл её среди тех, кто почти открыто принадлежит всем; она была почти столь же порочна, как та — невинна, и обычно в своих отношениях с мужчинами, исполняя то, что считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной; но Юлий имел счастье понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить словами. Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих пор её вполне удовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не мог до конца преодолеть того презрения, которое внушали ему её профессия и её испорченность. Когда она ему сказала, что он будет отцом её ребёнка, он счёл себя обманутым и оставил её. Ее слуга позвал его к ней; после долгих уговоров он последовал за ним; в её кабинете было темно, он приник к ней — и услышал глубокий вздох, который оказался последним; взглянув на себя, он увидел, что он в крови. В порыве отчаяния она нанесла себе многочисленные раны, большинство из которых оказались смертельными. Этот случай преисполнил его ужасом и отвращением к общественным предрассудкам. Раскаяние подавлял он посредством гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения к миру, которое он ощущал в себе.

Высшее проявление разума заключается не в том, чтобы поступать по своему намерению, а в том, чтобы предаваться всей душой фантазии и не мешать забавам молодой матери с её младенцем. Мужчина пусть боготворит возлюбленную, мать — ребёнка и все — вечного человека. И душа постигнет жалобу соловья и улыбку новорождённого и поймёт значение всего, что тайными письменами начертано в цветах и звёздах; священный смысл жизни, так же как вечный язык природы. Она никогда не сможет покинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или произнесёт, все будет звучать как удивительный романс о чудесных тайнах детского мира богов, сопровождаемый чарующей музыкой чувств и украшенный полным глубокого значения цветением милой жизни.

Пересказала В. В. Пророкова. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XIX века / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1996. — 848 с.

Понравился ли пересказ?

Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Ф. Шлегель
Люцинда
Юлий пытается найти Люцинду там, где он привык ее видеть – в ее комнате, на их кушетке, – и, не отыскав ее, начинает вести с ней странный, лишенный определенного содержания разговор, то отдаваясь на волю влекущих его фантазий, то прибегая к помощи исписанных им когда-то листков, сохраненных ее заботливыми руками. В этом наплыве образов он хочет прежде всего найти слова и краски для описания той радости и любви, которая связывает его с ней, той гармонии, в глубины которой они погружаются вдвоем, не размыкая объятий.

“Я уже больше не могу сказать “моя любовь” или “твоя любовь” , – пишет он, – обе они одинаковы и слиты воедино, являясь в равной мере любовью и взаимностью”.
Один из его “снов наяву” он называет “Аллегорией дерзости”. В искусно возделанном саду ему удается побороть внезапно прыгнувшее на него отвратительное чудовище; поверженное, оно превращается в обыкновенную лягушку, и некто, стоящий у него за спиной, называет ему имя фантома. “Это – Общественное Мнение, – говорит он, – а я – Остроумие”, Следуя за своим новым спутником, Юлий видит забавные и поучительные сцены,

в которых, кроме четверых юношей, участвуют Дерзость, сперва отпугивающая Юлия своим вызывающим и смелым видом, Деликатность, Приличие, Скромность; они разгуливают по зеленым лугам, созданным великой волшебницей фантазией, и сами они вызваны к жизни ее волей. Они то меняют маски, то раскрывают свои истинные лица; но именно Дерзость своей независимостью и проницательностью все больше привлекает нашего странника.

Самого же себя он начинает называть “возлюбленный сын Остроумия”, подобно тому как рыцарь, странствующий в поисках приключений, говорит про себя: “Я – возлюбленный сын счастья”.
“Общество, – говорит он Люцинде в одной из их дальнейших бесед, – это хаос, который должен быть гармонизирован, может быть, только при помощи остроумия, если же не шутить и не дурачиться с элементами страсти, то она сгущается в непроницаемые массы и затемняет все”. Юношеские годы Юлия могли бы служить прекрасной иллюстрацией как верности этого тезиса, так и его собственного постоянства в следовании ему. В те годы мысль его находилась в постоянном брожении; каждое мгновение готов он был встретить нечто необычайное. Ничто не могло бы его поразить, и меньше всего его собственная гибель.

Без дела и без цели бродил он между вещами и людьми, как человек, который с трепетом ждет чего-то такого, от чего зависит его счастье. Все могло его прельстить, и вместе с тем ничто не могло удовлетворить его.
При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в неотъемлемую привычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и легкомыслия. В конце концов это презрение отвратило его от нынешних его спутниц; он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной, возвышенной и невинной; поспешив вернуться к ней, он нашел ее уже сформировавшейся, но такой же благородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с брезгливостью отвергая малейшие соображения о морали; но, когда он почти достиг своего, внезапный поток ее слез охладил его и вызвал в его душе что-то похожее на раскаяние.

После этого он снова погрузился на время в прежний образ жизни; но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил еще одну девушку, которой захотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашел ее среди тех, кто почти открыто принадлежит всем; она была почти столь же порочна, как та – невинна, и обычно в своих отношениях с мужчинами, исполняя то, что считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной; но Юлий имел счастье понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить словами. Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих пор ее вполне удовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не мог до конца преодолеть того презрения, которое внушали ему ее профессия и ее испорченность.

Когда она ему сказала, что он будет отцом ее ребенка, он счел себя обманутым и оставил ее. Ее слуга позвал его к ней; после долгих уговоров он последовал за ним; в ее кабинете было темно, он приник к ней – и услышал глубокий вздох, который оказался последним; взглянув на себя, он увидел, что он в крови. В порыве отчаяния она нанесла себе многочисленные раны, большинство из которых оказались смертельными… Этот случай преисполнил его ужасом и отвращением к общественным предрассудкам.

Раскаяние подавлял он посредством гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения к миру, которое он ощущал в себе.
Однако прошло время, и он встретил женщину, избавившую его от этой болезни. Она сочетала в себе любезность и артистизм с самообладанием и мужеством; обожествляя ее, он не считал себя вправе пытаться нарушить ее семейное счастье; чувство к ней сделалось для его духа прочным средоточием и основанием нового мира. Он вновь осознал в себе призвание к божественному искусству; свою страсть и свою юность он посвятил возвышенному труду художника, и постепенно море вдохновения поглотило поток его любовного чувства.
Случилось, однако, что он встретил молодую художницу, которая, подобно ему, страстно поклонялась прекрасному. Лишь немного дней провели они вдвоем, и Люцинда отдалась ему навеки, открыв ему всю глубину своей души и всю силу, естественность и возвышенность, которые в ней таились. Долгое время он называл страстью то, что он чувствовал к ней, и нежностью то, что она давала ему; промелькнуло более двух лет, прежде чем он осознал, что безгранично любим и сам любит с не меньшей силой. Любовь, понял он, не только тайная внутренняя потребность в бесконечном; она одновременно и священное наслаждение совместной близостью.

Только в ответе своего “Ты” может каждое “Я” полностью ощутить свое бесконечное единство.
Высшее проявление разума заключается не в том, чтобы поступать по своему намерению, а в том, чтобы предаваться всей душой фантазии и не мешать забавам молодой матери с ее младенцем. Мужчина пусть боготворит возлюбленную, мать – ребенка и все – вечного человека. И душа постигнет жалобу соловья и улыбку новорожденного и поймет значение всего, что тайными письменами начертано в цветах и звездах; священный смысл жизни, так же как вечный язык природы.

Она никогда не сможет покинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или произнесет, все будет звучать как удивительный романс о чудесных тайнах детского мира богов, сопровождаемый чарующей музыкой чувств и украшенный полным глубокого значения цветением милой жизни.

Без дела и без цели бродил он между вещами и людьми, как человек, который стрепетом ждет чего-то такого, от чего зависит его счастье. Все могло его прельстить, и вместе с темничто не могло удовлетворить его.При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в неотъемлемуюпривычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и легкомыслия. В конце концов это презрениеотвратило его от нынешних его спутниц. Он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной,возвышенной и невинной. Поспешив вернуться к ней, он нашел её уже сформировавшейся, но такой жеблагородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с брезгливостью отвергаямалейшие соображения о морали. Но, когда он почти достиг своего, внезапный поток её слез охладилего и вызвал в его душе что-то похожее на раскаяние.

После этого он снова погрузился на время впрежний образ жизни. Но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил еще одну девушку, которойзахотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашел её среди тех, кто почти открытопринадлежит всем. Она была почти столь же порочна, как та — невинна, и обычно в своих отношениях смужчинами, исполняя то, что считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной. Но Юлийимел счастье понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить словами.Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих пор её вполнеудовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не мог до конца преодолеть тогопрезрения, которое внушали ему её профессия и её испорченность.

Когда она ему сказала, что он будетотцом её ребенка, он счел себя обманутым и оставил её. Ее слуга позвал его к ней. После долгихуговоров он последовал за ним. В её кабинете было темно, он приник к ней — и услышал глубокий вздох,который оказался последним. Взглянув на себя, он увидел, что он в крови. В порыве отчаяния онананесла себе многочисленные раны, большинство из которых оказались смертельными… Этот случайпреисполнил его ужасом и отвращением к общественным предрассудкам. Раскаяние подавлял онпосредством гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения кмиру, которое он ощущал в себе.Однако прошло время, и он встретил женщину, избавившую его от этой болезни. Она сочетала в себелюбезность и артистизм с самообладанием и мужеством.

Обожествляя её, он не считал себя вправепытаться нарушить её семейное счастье. Чувство к ней сделалось для его духа прочным средоточием иоснованием нового мира. Он вновь осознал в себе призвание к божественному искусству. Свою страстьи свою юность он посвятил возвышенному труду художника, и постепенно море вдохновения поглотилопоток его любовного чувства.Случилось, однако, что он встретил молодую художницу, которая, подобно ему, страстно поклоняласьпрекрасному. Лишь немного дней провели они вдвоем, и Люцинда отдалась ему навеки, открыв ему всюглубину своей души и всю силу, естественность и возвышенность, которые в ней таились. Долгое времяон называл страстью то, что он чувствовал к ней, и нежностью то, что она давала ему.

Священный смысл жизни, так же как вечный язык природы. Она никогда не сможетпокинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или произнесет, все будет звучать какудивительный романс о чудесных тайнах детского мира богов, сопровождаемый чарующей музыкойчувств и украшенный полным глубокого значения цветением милой жизни..

Действие разворачивается в Германии XVIII в., при дворе одного из немецкихгерцогов.Сын президента фон Вальтера влюблен в дочь простого музыканта Луизу Миллер. Еёотец относится к этому с недоверием, так как брак аристократа с мещанкой невозможен.На руку Луизы претендует и секретарь президента — Вурм, он уже давно посещает домМиллеров, но девушка не испытывает к нему никаких чувств. Сам музыкант понимает, что Вурмболее подходящая партия для Луизы, хотя он Миллеру и не по сердцу, но последнее слово..

События разворачиваются в 1957 г. Вальтер Фабер, пятидесятилетний инженер, швейцарец по происхождению, работает в ЮНЕСКО и занимается налаживанием производственного оборудования в промышленно отсталых странах. По работе ему приходится часто путешествовать. Он вылетает из Нью-Йорка в Каракас, однако его самолет из-за неполадок в моторе вынужден совершить аварийную посадку в Мексике, в пустыне Тамаулипас. За те четыре дня, что Фабер проводит вместе с остальными пассажирами в раскаленной пустыне, о..

Созданный на исходе XVIII в. экспериментальный роман Шлегеля позволяет пристально рассмотреть границу между классическими и романтическими (т.е., в широком смысле слова, современными) представлениями о любви и о гендерном вопросе. Если предшествующие поколения трактовали любовь как приятное развлечение или как стандартизованную социальную связь, то романтики превратили любовь в универсальный инструмент познания и личностного развития. Благодаря любви индивид (прежде всего, мужчина) может восполнить существенные дефициты (например, нехватку энергии или расщепленность натуры), но только при условии взаимообмена. С точки зрения Шлегеля, любовь не сводится к эгоистической жажде обладания, но предполагает тесное (и конфликтное) взаимодействие, в ходе которого любящие неизбежно трансформируются, и которое устремлено не просто к телесной близости, но и к биологическому слиянию. Этот процесс романтики описывают в категориях, общих для эротической и религиозной сфер.

(окончание статьи в следующем номере)

9 Не случайно в диапазоне от Ренессанса до Просвещения большой популярностью пользуются сюжеты о незаурядных женщинах, с успехом выдающих себя за мужчин.

11 Цит. по: Эстетика немецких романтиков. СПб, 2006, с. 65 (пер. А.В. Михайлова).

14 Цит. по: Novalis. Dichtungen und Prosa. Leipzig, 1975. S. 579.

Библиография

Вайскопф М. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. М., 2012.

Вацуро В.Э. Готический роман в России. М., 2002.

Успенская В.И. Женские салоны в Европе XVTI-XVTII веков // Женщина. История. Общество. Сборник научных статей. Вып. 2. Тверь, 2002.

Шоню П. Цивилизация Просвещения. Екатеринбург, М., 2008.

Эптон Н. Любовь и англичане. Урал Л.Т.Д., 2001.

Becker F. (Hg.) (2004) Geschichte und Systemtheorie. Exemplarische Fallstudien. Frankfurt a. M. (In German)

Beese H. (1980) Lucinde. Die Frau in der Literatur. Berlin. (In German)

Behler E. (1992) Fruhromantik. Berlin u. a. (In German)

Bei Gefahr des Untergangs — Phantasien des Aufbrechens: Festschrift fur Irmgard Roebling (2000) Wuerzburg. (In German)

Dischner G. (1980) Friedrich Schlegels Lucinde und Materialien zu einer Theorie des MuBiggangs. Hildesheim. (In German)

Kremer D. (2007) Romantik. 3. Aufl., Stuttgart. (In German)

MacLeod С. (1998) Embodyng Ambiquity: Androgyny and Aesthetics from Winckelmann to Keller. Detroit.

Redfield M. (2000) Lucinde's Obscenity. In Rereading Romanticism. Amsterdamer Beitraege zur neueren Germanistik. Band 47. (In German)

Reinhardt-Becker E. (2005) Seelenbund oder Partnerschaft? 1 Aufl. Frankfurt am M. (In German)

Schlaffer H. (1977) Frauen als Einloesung der romantischen Kunsttheorie. Jahrbuch der Deutschen Schillergesellschaft 21. (In German)

Stock K. (2000) Gottes wahre Liebe. Theologische Phanomenologie der Liebe. Tubingen. (In German)

Wagenbaur В. (1996) Die Pathologie der Liebe: Literarische Weiblichkeitsentwurfe um 1800. Berlin. (In German)

Weigel S. (1990) Topographien der Geschlechter: Kulturgeschichtliche Studien zur Literatur. Hamburg. (In German)

Читайте также: