Краткое содержание рассказа огоньки астафьева
Обновлено: 04.07.2024
Как-то давно, темным осенним вечером, случилось мне плыть по угрюмой сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, под темными горами мелькнул огонек.
Мелькнул ярко, сильно, совсем близко…
— Ну, слава богу! — сказал я с радостью. — Близко ночлег!
Гребец повернулся, посмотрел через плечо на огонь и опять апатично налег на весла.
Я не поверил: огонек так и стоял, выступая вперед из неопределенной тьмы. Но гребец был прав: оказалось, действительно далеко.
Свойство этих ночных огней — приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своею близостью. Кажется, вот-вот еще два-три удара веслом — и путь кончен… А между тем — далеко!…
И долго еще мы плыли по темной, как чернила, реке. Ущелья и скалы выплывали, надвигались и уплывали, оставаясь назади и теряясь, казалось, в бесконечной дали, а огонек все стоял впереди, переливаясь и маня, — все так же близко, и все так же далеко…
Мне часто вспоминается теперь и эта темная река, затененная скалистыми горами, и этот живой огонек. Много огней и раньше и после манили не одного меня своею близостью. Но жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла…
Но все-таки… все-таки впереди — огни!…
О произведении
Другие тексты: ← В дурном обществе↑ Короленко
Огонек
Жил-был огонек. Был он еще совсем маленьким, и пламя его было, как небольшая искорка, которую и видно-то было еле-еле. Он старался, что есть мочи, хоть немного вырасти, но темнота, которая жила рядом, только посмеивалась над ним. Она окутывала его своим покрывалом и тихо нашептывала.
– Ох, огонек, огонек. Разве, ты не видишь, насколько я сильна? Разве, не понимаешь, что здесь, рядом со мной, тебе никогда не стать большим пламенем?
Огонек вздрагивал, колебался, тянулся вверх, но темноту победить ему не удавалось. Но он знал, что есть другие огоньки, где-то очень-очень далеко. Огонек видел их сияние на плащанице темноты. Они были не такими маленькими, как он. И он мечтал, однажды, стать таким же большим и сильным огнем, чтобы свет его был виден так же далеко, как и тех огоньков.
И вот, однажды, на свет его маленького пламени прилетела небольшая птичка.
– Как же тебе, наверно, одиноко здесь такому маленькому.
– Так будет не всегда. Когда-нибудь я вырасту и одолею темноту. Я стану светить так ярко, что все озарится вокруг меня, – заявил огонек.
– Хм, и как же ты собираешься стать большим? Ты ведь один, – удивилась птичка.
– Да, я один. Но я знаю, что могу. А, значит, так и будет.
– Чтобы стать большим пламенем, нужно светить для кого-то. Чем больше ты будешь кому-нибудь нужен, тем сильнее и больше будешь становиться сам, – сказала ему птичка и улетела.
– Куда же ты собрался, Огонек? – зашипела темнота. – Ты ведь даже и не знаешь, как может быть темно в этом мире. Здесь ты можешь гореть, а там, куда ты собрался, ты потухнешь и пропадешь навечно.
Но не стал слушать темноту Огонек, и его искорка, пробивая толщи ее покрывала, двинулась навстречу судьбе. Он долго плыл среди ужаса кромешной ночи, но никого не встречал на своем пути. Его маленькое пламя трепетало от сильного ветра, но он не сдавался. Он падал в пропасти, но, поддерживая свою искорку из последних сил, он настойчиво продолжал свой путь. Ему встречались коварные огоньки, которые хотели забрать его огонь себе, но он убегал от них, сохраняя свое крохотное пламя. Он уверенно шел туда, где верил встретить того, кому он будет нужен.
И вот, однажды, превратившись уже в еле мерцающий блик, он встретил маленького мальчика. У Огонька уже не было сил двигаться дальше, но, увидев, малыша, в нем забилась надежда. Мальчик подошел к Огоньку и протянул к нему свои ладошки. Превозмогая себя, Огонек сделал последнее усилие, и его искорка, чуть вспыхнув, потухла.
– Как же так? Я так ждал тебя, чтобы согреться, – заплакал мальчик. Он склонился над Огоньком и прикрыл его ладошками. А когда убрал руки, маленький хвостик пламени осветил небольшое пространство вокруг себя. – Огонь! Смотрите все! Огонь! Я нашел его! – кричал мальчик.
Огонек воспрял. Он огляделся. К нему шли люди. Они тянули к нему руки и улыбались его свету, который становился все больше и больше.
– Смотрите, какой большой огонь! – радовались люди. – Теперь мы никогда не замерзнем.
Люди стали ухаживать за Огоньком, а он, радуясь, что дарил им свой свет и тепло, становился все сильнее и сильнее. И вот, однажды, он превратился в такое огромное пламя, что темнота исчезла.
– Я победил темноту! – ликовал Огонек, – она отступила. Значит, я нужен! Я нужен людям!
Огонек был среди людей. Его пламя грело их, а сияние освещало все вокруг. Люди не оставляли свой огонь ни на минуту. Так и жили они вместе, радуясь, что темнота исчезла в ярком свете большого и сильного Огонька.
Но прошло время, Огонек стал забывать те дни, когда свет его пламени был слишком мал. Он горел так ярко, что воспоминания о темноте только смешили его. Он чувствовал свою мощь и знал, что он не победим. Он дарил свет и тепло людям, и с каждым днем в его сознании все больше и больше росла уверенность в своей собственной силе.
И настал день, когда люди собрались покинуть свое место.
– Огонек, мы должны уходить. Пойдем с нами, – сказал ему маленький мальчик.
Огромный огненный столб смотрел на него откуда-то сверху. Жар его пламени был настолько горяч, что мальчик не мог долго даже находиться близко.
– Уходить? Но зачем?
– Пожалуйста, Огонек, ты нам нужен, – просил мальчик.
– Да, я знаю, что я вам нужен. Но я уже настолько сильный и большой, что мне трудно будет куда-нибудь идти. Я не смогу преодолеть этот путь. Оставь меня, мальчик, здесь. А вы сможете найти другой огонь, который вам поможет.
Расстроился мальчик, но переубедить Огонька он не смог. И покинули люди свое жилье, оставив его одного. Но Огонек даже этого не заметил, ведь теперь он был большим и сильным, а темнота была побеждена. Ему было совсем не страшно остаться одному. Но стало проходить время, и пламя его стало тухнуть. Он уже стал замечать подкрадывающуюся темноту. И уже не был он тем огромным жарким огненным столбом, как раньше. С каждым днем Огонек чувствовал, что теряет свои силы. Но не понимал, почему.
И вот, однажды, когда он снова превратился в маленькую искорку, к нему прилетела маленькая птичка.
– Птичка, как же я рад снова встретить тебя, – обрадовался Огонек.
– А ты такой же маленький и одинокий, каким я тебя встретила в первый раз. Неужели, ты так и не нашел того, кому бы ты был нужен?
– Нет, я нашел. Но я стал таким большим и сильным, что не смог пойти за теми, кому был нужен мой свет, – горько ответил Огонек.
– Но, почему же ты не смог? – удивилась птичка.
– Я побоялся потерять часть своего пламени.
– Как же странно, – ответила птичка, – когда ты был маленькой искрой, ты шел в неизвестность, не боясь потухнуть. А когда стал большим огнем, ты испугался потерять часть себя. Неужели, ты забыл, ради чего тогда отправился в путь маленьким и беспомощным? Неужели, ты так и не понял, что тебя сделало большим и сильным?
Изменить размер шрифта:
Я с папой и мамой пять лет назад уехал в город, потому что настала мне пора учиться. А дедушка не захотел уезжать. Конечно, какой ему интерес в городе, если он всю жизнь проработал бакенщиком у Караульного переката, знает там каждый камешек и реку любит? Вот я — это другой разговор. Мне в городе интересно, да и то больше зимой, когда в школе учусь. А летом меня всегда тянет к дедушке, в белую избушку на берегу реки. Там я родился и жил до семи лет, туда и теперь уезжаю в летние каникулы.
Нынешним летом я решил взять с собою и Андрюшку. Он мне сродни приходится. Не знаю уж кем, шурином или зятем — неважно я разбираюсь в этой самой родне. Словом, его мать — племянница папиной матери, моей бабушки, которая давно умерла, и я ее не помню. Андрюшка паренек тихий и хилый, оттого что мало ест. Аппетита, говорят, у него нету.
Ну, папа и сказал мне:
— Возьми-ка ты, Серега, с собой Андрюшку. На природе у него сразу аппетит появится. Пусть только дедушка ему почаще весла в руки дает.
И я взял Андрюшку с собой. Мне еще лучше, веселей. Единственное, что умеет делать Андрюшка, — это песни петь. Здорово поет. Затянет что-нибудь, голос у него дрожит, точь-в-точь как у артиста. По вечерам мы с дедушкой любили слушать его песни. Голос Андрюшки разносится далеко-далеко над рекой, а на той стороне, в горах, немного тише откликается другой Андрюшка. Наш уже перестанет петь, а тот будто убегает и все еще поет. Дедушка ласково гладит Андрюшку по голове и говорит:
— Славно, Ондрюха, славно. Спой-ка еще про бурлаков-то.
И вдруг дедушка заболел. Мы даже сначала не поверили. Он такой крепкий, совсем непохожий на других дедушек: высокий, сильный, одной рукой на берег лодку вытаскивал. Он и сам не верил, что заболел, только сказал:
— Что-то знобит меня, ребята…
Потом заглянул в старый ящик, весь перепоясанный для прочности жестяными лентами, достал бутылочку, поболтал ее и налил чего-то мутного в стакан. Осушив его до дна, громко крякнул, понюхал корку хлеба, убрал бутылочку в ящик и залез на печь.
— Вот пропотею — и все ладно будет.
Пропотеть-то пропотел, да толку мало. Попробовал дедушка утром спуститься с печки, и чуть не упал.
— Гляди-ка ты, на самом деле вроде захворал, — пробормотал он.
Мы струсили, особенно Андрюшка.
— Ой, Серега, вдруг дедушка умрет, что мы тогда одни…
— Типун тебе на язык! — зашипел я на Андрюшку, и он примолк.
К вечеру дедушка попробовал подняться еще раз. Мы помогали ему. Но у него сразу закружилась голова, и он сел на пол возле печки.
— Дедушка, деда, что с тобой? — обнял я его за костлявые плечи.
— Захворал я, брат, Серега… рассохся… стало быть, года…
Он облизал пересохшие губы и вяло махнул рукой. Тогда я зачерпнул из кадушки воды и подал ему. Дедушка отпил из ковша, отдышался и проговорил:
— Беда, ребята, ночь скоро… бакена…
Меня даже в жар бросило. Про бакены-то я забыл! С кем же их зажигать? С Андрюшкой? Грести он едва умеет. Здесь только научился. Тоже — растет человек! Мать его близко к реке не подпускала до нынешнего года. Но дедушку я все-таки успокоил:
— Мы зажжем, дедушка, не волнуйся.
— Как-нибудь сплавайте, осторожней… лампы заправьте.
— Не беспокойся, деда, все будет в порядке.
Позвал я Андрюшку на улицу и приказываю:
— Давай бери весла, иди в лодку и тренируйся грести, пока я лампы заправляю. Гляди, как следует тренируйся!
Обычно дедушка выплывал к бакенам в то время, когда солнце скрывалось за горы и от Шумихинского утеса ложилась тень почти через всю гору. Я решил плыть раньше: Андрюшка — не дедушка.
И вот мы поплыли. Андрюшка гребет, а я направляю лодку кормовым веслом и учу его:
— Можно еще и из-под лодки веслом орудовать — это скорее. Вот так. Ну-ка садись на руль.
До верхнего бакена, который стоял в самом начале Караульного переката, надо было подниматься километра полтора. Потом зажечь на нем сигнальную лампу и спускаться к остальным четырем бакенам. Я не раз плавал туда с дедушкой и отцом и знал, до какого места надо подниматься и как держать лодку, чтобы угодить на верхний бакен. С трудом миновали мы Шумихинский утес, возле которого вода бурлила, крутилась и рокотала. Андрюшка вспотел, но не жаловался. У седого камня, похожего на склонившуюся над водой старушку, мы задержались. Я начал выплескивать веслом из лодки воду и сказал Андрюшке:
— Отдохни малость. Дальше сильно грести придется, чтоб не снесло.
Андрюшка сперва греб бойко, и лодка шла хорошо. Берег удалялся. Камень-старушка превратился уже в темный бугор. Но вот весла стали подниматься тяжелее и медленнее, бить по воде, брызгать. Я взглянул на маленькую пирамидку, которая покачивалась на легких волнах, и крикнул, работая изо всех сил кормовым веслом:
— Не мажь! Проворней греби!
Но бакен спокойно покачивался и проносился мимо нас. Я отбросил кормовое весло, подскочил к Андрюшке и стал толчками помогать ему грести. Но было уже поздно. Мы очутились в нескольких метрах ниже бакена, и волнистая струя воды от его треугольной крестовины подхватила нас, понесла.
— Размазня! — заорал я на Андрюшку. — Это тебе не песни петь.
Андрюшка виновато опустил голову. А мне стало неловко. Насчет песен я зря его укорил. Не надо было. Да сгоряча и не такое сорвется. Не глядя на него, я сказал:
— Ладно, греби, а то еще и мимо другого бакена пронесет. Надо было выше подниматься, тогда и не промазали бы.
— А как тот бакен? — робко спросил Андрюшка.
— Как, как! — снова разозлился я. — Черт его знает как! Свяжешься с таким, как ты, наживешь горя. Ловись хоть за этот хорошенько. Да не прозевай!
Я подправил лодку боком к бакену. Андрюшка так старался не прозевать, что, хватаясь за крестовину, почти весь подался из лодки. Она накренилась и зачерпнула бортом. Загремел шест, забрякали лампы. Я обмер, но быстро опомнился, успел выровнять крен и закричал:
— Тише, ты! Чуть не утопил!
Андрюшка цепко держался за бакен и ничего не отвечал. И даже после того, как я зажег лампу, он все еще не отпускался.
— Брось держаться — примерзнешь, — проворчал я.
Зажечь лампу и вставить ее в фонарь — дело пустяковое. Но не светятся еще три бакена, и один из них — вверху. Его надо все равно как-то зажигать. Бакен стоит в самом опасном месте.
— Берись за весла, начнем биться против течения. Андрюшка поплевал на руки, подумал и снял с себя рубашку. Я сделал то же самое.
— Понеслась! — скомандовал я и принялся грести своим веслом.
Андрюшка уперся широко расставленными ногами в поперечину, работал изо всей мочи.
Хлопали весла, плескалась и шумела за бортами вода, в которой, словно раскаленные пружинки, сжимались и разбегались последние отблески заката. Где-то вверху по реке, у скал, тоскливо закрякала утка. Ей никто не откликнулся. Она крякнула еще раз и умолкла. Зажженный бакен удалялся от нас очень медленно. Руки у меня начали слабеть, делаться непослушными. А каково-то было Андрюшке! Но, к моему удивлению и радости, он греб все еще крепко.
— Немного уж до бакена, совсем маленько, — приободрял я его и еще сильнее и чаще опускал свое весло в воду.
Но вот я почувствовал, что лодка замедлила ход — Андрюшкины весла стали бить вразнобой. Выдохся Андрюшка.
— Давай, друг! Давай, Андрюш! — просил я его. — Ну, раз! Раз! Раз! Совсем чуточку осталось.
Однажды по сибирской реке плыла лодка. В ней находилось два человека. Один из них, рассказчик, увидел небольшой огонёк. Он вспыхнул совсем близко и был таким ярким. В темноте казалось, что огонек совсем рядом, что можно протянуть руку и дотронуться до него. Усталый путник обрадовался, что скоро они прибудут к месту назначения. Но, гребец, который не впервые был на этой реке, не разделил радости своего пассажира. Он повернулся, посмотрел на огонь и сказал, что им ещё очень далеко плыть.
Рассказчик не поверил своему спутнику. Огонёк сиял в темноте и манил своей близостью. Как он мог быть далеко? Это невозможно.
Но, гребец был прав. Они плыли очень долго между скал и ущелий в непроглядной темноте. Огонь светил сквозь мглу и казался таким желанным и близким. Он был близок и далёк одновременно.
Затем очень часто вспоминал путешественник чёрную как ммоль реку, тёмные горы и яркий недосягаемый огонь. Огромное количество огней встретилось на жизненном пути рассказчика, которые казались совсем реальной целью, но при их достижении куда - то исчезали. Приходилось снова двигаться дальше по жизни - реке и искать новые огоньки. Надежда есть всегда, путеводные огни впереди. Необходимо идти по жизни и не останавливаться.
Когда у человека все не ладится в жизни, у него череда неудач и много проблем, но вдруг впереди появляется огонёк надежды и человек налагает на весла с новыми силами и продолжает жить и стремиться к достижению своей цели. Огоньки надежды играют важную роль в жизни каждого человека.
Данное произведение является стихотворением в прозе. Его смысл заключён в самом названии. Река в стихотворении символизирует нашу жизнь. Берега реки неровные с многочисленными горами - преградами, как и в нашей жизни. Сама река тёмная. Но, как надежда, вдали светит огонёк. Он помогает человеку обрести надежду и двигаться дальше. Нашу жизнь необходимо принимать такой, какая она есть, но в то же время надеяться на лучшее.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Короленко. Все произведения
Огоньки. Картинка к рассказу
Сейчас читают
В гостиничном номере ученый Христиан-Теодор забавлялся, придумывая сказочный сюжет, глядя на расплывающиеся перед его близорукими глазами вещи. Плед представлялся ему принцессой, часы ее тайным советником
Главный герой произведения - Афанасий Гурыч. В стране идет Великая Отечественная война, ему предстоит задание: вместе с Алексеем Клоковым нужно сопроводить ценный груз из Москвы, но никто не дает подробной информации о содержимом
Литературную деятельность начинает как поэт. В статьях, написанных в годы юности, подражает Пушкину, Лермонтову.
К Понтию Пилату, страдающему от приступа гемикрании, приводят человека по имени Иешуа Га-Ноцри. Он приговорён Синедрионом к смертной казни.
Виктор Астафьев - Огоньки краткое содержание
Виктор Астафьев - Огоньки читать онлайн бесплатно
Я с папой и мамой пять лет назад уехал в город, потому что настала мне пора учиться. А дедушка не захотел уезжать. Конечно, какой ему интерес в городе, если он всю жизнь проработал бакенщиком у Караульного переката, знает там каждый камешек и реку любит? Вот я — это другой разговор. Мне в городе интересно, да и то больше зимой, когда в школе учусь. А летом меня всегда тянет к дедушке, в белую избушку на берегу реки. Там я родился и жил до семи лет, туда и теперь уезжаю в летние каникулы.
Нынешним летом я решил взять с собою и Андрюшку. Он мне сродни приходится. Не знаю уж кем, шурином или зятем — неважно я разбираюсь в этой самой родне. Словом, его мать — племянница папиной матери, моей бабушки, которая давно умерла, и я ее не помню. Андрюшка паренек тихий и хилый, оттого что мало ест. Аппетита, говорят, у него нету.
Ну, папа и сказал мне:
— Возьми-ка ты, Серега, с собой Андрюшку. На природе у него сразу аппетит появится. Пусть только дедушка ему почаще весла в руки дает.
И я взял Андрюшку с собой. Мне еще лучше, веселей. Единственное, что умеет делать Андрюшка, — это песни петь. Здорово поет. Затянет что-нибудь, голос у него дрожит, точь-в-точь как у артиста. По вечерам мы с дедушкой любили слушать его песни. Голос Андрюшки разносится далеко-далеко над рекой, а на той стороне, в горах, немного тише откликается другой Андрюшка. Наш уже перестанет петь, а тот будто убегает и все еще поет. Дедушка ласково гладит Андрюшку по голове и говорит:
— Славно, Ондрюха, славно. Спой-ка еще про бурлаков-то.
И вдруг дедушка заболел. Мы даже сначала не поверили. Он такой крепкий, совсем непохожий на других дедушек: высокий, сильный, одной рукой на берег лодку вытаскивал. Он и сам не верил, что заболел, только сказал:
— Что-то знобит меня, ребята…
Потом заглянул в старый ящик, весь перепоясанный для прочности жестяными лентами, достал бутылочку, поболтал ее и налил чего-то мутного в стакан. Осушив его до дна, громко крякнул, понюхал корку хлеба, убрал бутылочку в ящик и залез на печь.
— Вот пропотею — и все ладно будет.
Пропотеть-то пропотел, да толку мало. Попробовал дедушка утром спуститься с печки, и чуть не упал.
— Гляди-ка ты, на самом деле вроде захворал, — пробормотал он.
Мы струсили, особенно Андрюшка.
— Ой, Серега, вдруг дедушка умрет, что мы тогда одни…
— Типун тебе на язык! — зашипел я на Андрюшку, и он примолк.
К вечеру дедушка попробовал подняться еще раз. Мы помогали ему. Но у него сразу закружилась голова, и он сел на пол возле печки.
— Дедушка, деда, что с тобой? — обнял я его за костлявые плечи.
— Захворал я, брат, Серега… рассохся… стало быть, года…
Он облизал пересохшие губы и вяло махнул рукой. Тогда я зачерпнул из кадушки воды и подал ему. Дедушка отпил из ковша, отдышался и проговорил:
— Беда, ребята, ночь скоро… бакена…
Меня даже в жар бросило. Про бакены-то я забыл! С кем же их зажигать? С Андрюшкой? Грести он едва умеет. Здесь только научился. Тоже — растет человек! Мать его близко к реке не подпускала до нынешнего года. Но дедушку я все-таки успокоил:
— Мы зажжем, дедушка, не волнуйся.
— Как-нибудь сплавайте, осторожней… лампы заправьте.
— Не беспокойся, деда, все будет в порядке.
Позвал я Андрюшку на улицу и приказываю:
— Давай бери весла, иди в лодку и тренируйся грести, пока я лампы заправляю. Гляди, как следует тренируйся!
Обычно дедушка выплывал к бакенам в то время, когда солнце скрывалось за горы и от Шумихинского утеса ложилась тень почти через всю гору. Я решил плыть раньше: Андрюшка — не дедушка.
И вот мы поплыли. Андрюшка гребет, а я направляю лодку кормовым веслом и учу его:
— Можно еще и из-под лодки веслом орудовать — это скорее. Вот так. Ну-ка садись на руль.
До верхнего бакена, который стоял в самом начале Караульного переката, надо было подниматься километра полтора. Потом зажечь на нем сигнальную лампу и спускаться к остальным четырем бакенам. Я не раз плавал туда с дедушкой и отцом и знал, до какого места надо подниматься и как держать лодку, чтобы угодить на верхний бакен. С трудом миновали мы Шумихинский утес, возле которого вода бурлила, крутилась и рокотала. Андрюшка вспотел, но не жаловался. У седого камня, похожего на склонившуюся над водой старушку, мы задержались. Я начал выплескивать веслом из лодки воду и сказал Андрюшке:
— Отдохни малость. Дальше сильно грести придется, чтоб не снесло.
Андрюшка сперва греб бойко, и лодка шла хорошо. Берег удалялся. Камень-старушка превратился уже в темный бугор. Но вот весла стали подниматься тяжелее и медленнее, бить по воде, брызгать. Я взглянул на маленькую пирамидку, которая покачивалась на легких волнах, и крикнул, работая изо всех сил кормовым веслом:
— Не мажь! Проворней греби!
Но бакен спокойно покачивался и проносился мимо нас. Я отбросил кормовое весло, подскочил к Андрюшке и стал толчками помогать ему грести. Но было уже поздно. Мы очутились в нескольких метрах ниже бакена, и волнистая струя воды от его треугольной крестовины подхватила нас, понесла.
— Размазня! — заорал я на Андрюшку. — Это тебе не песни петь.
Андрюшка виновато опустил голову. А мне стало неловко. Насчет песен я зря его укорил. Не надо было. Да сгоряча и не такое сорвется. Не глядя на него, я сказал:
— Ладно, греби, а то еще и мимо другого бакена пронесет. Надо было выше подниматься, тогда и не промазали бы.
— А как тот бакен? — робко спросил Андрюшка.
— Как, как! — снова разозлился я. — Черт его знает как! Свяжешься с таким, как ты, наживешь горя. Ловись хоть за этот хорошенько. Да не прозевай!
Я подправил лодку боком к бакену. Андрюшка так старался не прозевать, что, хватаясь за крестовину, почти весь подался из лодки. Она накренилась и зачерпнула бортом. Загремел шест, забрякали лампы. Я обмер, но быстро опомнился, успел выровнять крен и закричал:
— Тише, ты! Чуть не утопил!
Андрюшка цепко держался за бакен и ничего не отвечал. И даже после того, как я зажег лампу, он все еще не отпускался.
— Брось держаться — примерзнешь, — проворчал я.
Зажечь лампу и вставить ее в фонарь — дело пустяковое. Но не светятся еще три бакена, и один из них — вверху. Его надо все равно как-то зажигать. Бакен стоит в самом опасном месте.
— Берись за весла, начнем биться против течения. Андрюшка поплевал на руки, подумал и снял с себя рубашку. Я сделал то же самое.
— Понеслась! — скомандовал я и принялся грести своим веслом.
Андрюшка уперся широко расставленными ногами в поперечину, работал изо всей мочи.
Хлопали весла, плескалась и шумела за бортами вода, в которой, словно раскаленные пружинки, сжимались и разбегались последние отблески заката. Где-то вверху по реке, у скал, тоскливо закрякала утка. Ей никто не откликнулся. Она крякнула еще раз и умолкла. Зажженный бакен удалялся от нас очень медленно. Руки у меня начали слабеть, делаться непослушными. А каково-то было Андрюшке! Но, к моему удивлению и радости, он греб все еще крепко.
— Немного уж до бакена, совсем маленько, — приободрял я его и еще сильнее и чаще опускал свое весло в воду.
Но вот я почувствовал, что лодка замедлила ход — Андрюшкины весла стали бить вразнобой. Выдохся Андрюшка.
— Давай, друг! Давай, Андрюш! — просил я его. — Ну, раз! Раз! Раз! Совсем чуточку осталось.
— Сереж… не мо… не могу… силы… уже…
— Андрюшечка, милый, нажми! Дружочек, капельку! Вот он, бакен… Дедушка…
Андрюшка как-то всхлипнул и ударил еще несколько раз по воде веслами. Нос лодки медленно приближался к белому бакену.
Я из последних сил приналег и крикнул:
Трясущимися руками Андрюшка ухватился за крестовину. Я перебрался на нос лодки и привязал ее к бакену цепью.
— Ф-фу! — разом вырвалось у нас.
Долго сидели неподвижно.
…Была уже поздняя ночь, когда мы приплыли к избушке. Убирая запасные лампы в чулан, я услышал из окна дедушкин голос:
— Я, дедушка. Все в порядке. Лежи спокойно. Мы сейчас костер разведем, картошки сварим. Будешь есть?
— Буду, буду. Полегчало мне вроде. А где Ондрюха-то? Умыкался, поди, с непривычки, горюн.
Когда мы зашли в избушку, дедушка в валенках и старенькой ватной тужурке сидел у окна.
Конец ознакомительного фрагмента
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Огоньки - Астафьев Виктор Петрович краткое содержание
Огоньки читать онлайн бесплатно
Я с папой и мамой пять лет назад уехал в город, потому что настала мне пора учиться. А дедушка не захотел уезжать. Конечно, какой ему интерес в городе, если он всю жизнь проработал бакенщиком у Караульного переката, знает там каждый камешек и реку любит? Вот я — это другой разговор. Мне в городе интересно, да и то больше зимой, когда в школе учусь. А летом меня всегда тянет к дедушке, в белую избушку на берегу реки. Там я родился и жил до семи лет, туда и теперь уезжаю в летние каникулы.
Нынешним летом я решил взять с собою и Андрюшку. Он мне сродни приходится. Не знаю уж кем, шурином или зятем — неважно я разбираюсь в этой самой родне. Словом, его мать — племянница папиной матери, моей бабушки, которая давно умерла, и я ее не помню. Андрюшка паренек тихий и хилый, оттого что мало ест. Аппетита, говорят, у него нету.
Ну, папа и сказал мне:
— Возьми-ка ты, Серега, с собой Андрюшку. На природе у него сразу аппетит появится. Пусть только дедушка ему почаще весла в руки дает.
И я взял Андрюшку с собой. Мне еще лучше, веселей. Единственное, что умеет делать Андрюшка, — это песни петь. Здорово поет. Затянет что-нибудь, голос у него дрожит, точь-в-точь как у артиста. По вечерам мы с дедушкой любили слушать его песни. Голос Андрюшки разносится далеко-далеко над рекой, а на той стороне, в горах, немного тише откликается другой Андрюшка. Наш уже перестанет петь, а тот будто убегает и все еще поет. Дедушка ласково гладит Андрюшку по голове и говорит:
— Славно, Ондрюха, славно. Спой-ка еще про бурлаков-то.
И вдруг дедушка заболел. Мы даже сначала не поверили. Он такой крепкий, совсем непохожий на других дедушек: высокий, сильный, одной рукой на берег лодку вытаскивал. Он и сам не верил, что заболел, только сказал:
— Что-то знобит меня, ребята…
Потом заглянул в старый ящик, весь перепоясанный для прочности жестяными лентами, достал бутылочку, поболтал ее и налил чего-то мутного в стакан. Осушив его до дна, громко крякнул, понюхал корку хлеба, убрал бутылочку в ящик и залез на печь.
— Вот пропотею — и все ладно будет.
Пропотеть-то пропотел, да толку мало. Попробовал дедушка утром спуститься с печки, и чуть не упал.
— Гляди-ка ты, на самом деле вроде захворал, — пробормотал он.
Мы струсили, особенно Андрюшка.
— Ой, Серега, вдруг дедушка умрет, что мы тогда одни…
— Типун тебе на язык! — зашипел я на Андрюшку, и он примолк.
К вечеру дедушка попробовал подняться еще раз. Мы помогали ему. Но у него сразу закружилась голова, и он сел на пол возле печки.
— Дедушка, деда, что с тобой? — обнял я его за костлявые плечи.
— Захворал я, брат, Серега… рассохся… стало быть, года…
Он облизал пересохшие губы и вяло махнул рукой. Тогда я зачерпнул из кадушки воды и подал ему. Дедушка отпил из ковша, отдышался и проговорил:
— Беда, ребята, ночь скоро… бакена…
Меня даже в жар бросило. Про бакены-то я забыл! С кем же их зажигать? С Андрюшкой? Грести он едва умеет. Здесь только научился. Тоже — растет человек! Мать его близко к реке не подпускала до нынешнего года. Но дедушку я все-таки успокоил:
— Мы зажжем, дедушка, не волнуйся.
— Как-нибудь сплавайте, осторожней… лампы заправьте.
— Не беспокойся, деда, все будет в порядке.
Позвал я Андрюшку на улицу и приказываю:
— Давай бери весла, иди в лодку и тренируйся грести, пока я лампы заправляю. Гляди, как следует тренируйся!
Обычно дедушка выплывал к бакенам в то время, когда солнце скрывалось за горы и от Шумихинского утеса ложилась тень почти через всю гору. Я решил плыть раньше: Андрюшка — не дедушка.
И вот мы поплыли. Андрюшка гребет, а я направляю лодку кормовым веслом и учу его:
— Можно еще и из-под лодки веслом орудовать — это скорее. Вот так. Ну-ка садись на руль.
До верхнего бакена, который стоял в самом начале Караульного переката, надо было подниматься километра полтора. Потом зажечь на нем сигнальную лампу и спускаться к остальным четырем бакенам. Я не раз плавал туда с дедушкой и отцом и знал, до какого места надо подниматься и как держать лодку, чтобы угодить на верхний бакен. С трудом миновали мы Шумихинский утес, возле которого вода бурлила, крутилась и рокотала. Андрюшка вспотел, но не жаловался. У седого камня, похожего на склонившуюся над водой старушку, мы задержались. Я начал выплескивать веслом из лодки воду и сказал Андрюшке:
— Отдохни малость. Дальше сильно грести придется, чтоб не снесло.
Андрюшка сперва греб бойко, и лодка шла хорошо. Берег удалялся. Камень-старушка превратился уже в темный бугор. Но вот весла стали подниматься тяжелее и медленнее, бить по воде, брызгать. Я взглянул на маленькую пирамидку, которая покачивалась на легких волнах, и крикнул, работая изо всех сил кормовым веслом:
— Не мажь! Проворней греби!
Но бакен спокойно покачивался и проносился мимо нас. Я отбросил кормовое весло, подскочил к Андрюшке и стал толчками помогать ему грести. Но было уже поздно. Мы очутились в нескольких метрах ниже бакена, и волнистая струя воды от его треугольной крестовины подхватила нас, понесла.
— Размазня! — заорал я на Андрюшку. — Это тебе не песни петь.
Андрюшка виновато опустил голову. А мне стало неловко. Насчет песен я зря его укорил. Не надо было. Да сгоряча и не такое сорвется. Не глядя на него, я сказал:
— Ладно, греби, а то еще и мимо другого бакена пронесет. Надо было выше подниматься, тогда и не промазали бы.
— А как тот бакен? — робко спросил Андрюшка.
— Как, как! — снова разозлился я. — Черт его знает как! Свяжешься с таким, как ты, наживешь горя. Ловись хоть за этот хорошенько. Да не прозевай!
Я подправил лодку боком к бакену. Андрюшка так старался не прозевать, что, хватаясь за крестовину, почти весь подался из лодки. Она накренилась и зачерпнула бортом. Загремел шест, забрякали лампы. Я обмер, но быстро опомнился, успел выровнять крен и закричал:
— Тише, ты! Чуть не утопил!
Андрюшка цепко держался за бакен и ничего не отвечал. И даже после того, как я зажег лампу, он все еще не отпускался.
— Брось держаться — примерзнешь, — проворчал я.
Зажечь лампу и вставить ее в фонарь — дело пустяковое. Но не светятся еще три бакена, и один из них — вверху. Его надо все равно как-то зажигать. Бакен стоит в самом опасном месте.
— Берись за весла, начнем биться против течения. Андрюшка поплевал на руки, подумал и снял с себя рубашку. Я сделал то же самое.
— Понеслась! — скомандовал я и принялся грести своим веслом.
Андрюшка уперся широко расставленными ногами в поперечину, работал изо всей мочи.
Хлопали весла, плескалась и шумела за бортами вода, в которой, словно раскаленные пружинки, сжимались и разбегались последние отблески заката. Где-то вверху по реке, у скал, тоскливо закрякала утка. Ей никто не откликнулся. Она крякнула еще раз и умолкла. Зажженный бакен удалялся от нас очень медленно. Руки у меня начали слабеть, делаться непослушными. А каково-то было Андрюшке! Но, к моему удивлению и радости, он греб все еще крепко.
— Немного уж до бакена, совсем маленько, — приободрял я его и еще сильнее и чаще опускал свое весло в воду.
Но вот я почувствовал, что лодка замедлила ход — Андрюшкины весла стали бить вразнобой. Выдохся Андрюшка.
— Давай, друг! Давай, Андрюш! — просил я его. — Ну, раз! Раз! Раз! Совсем чуточку осталось.
Читайте также: