Краткое содержание кусок хлеба
Обновлено: 05.07.2024
Пришел час – прогнали из родного края фашистов. Мать посеяла немножко пшенички. Коля ждал, когда хлеб зацветет. Наверно, прекрасными цветами. Но таких цветов не увидел. А потом собрали колоски, и бабушка испекла два коржа, как два солнышка. Борясь с желанием ухватить корж без спроса, Коля дождался разрешения бабушки. Проглотил – и не заметил как.
Сюжет
Во время войны маленький Коля только раз ел настоящий хлеб. Один солдат поделился с мальчиком. В конце войны мать сеет пшеничку. Коля ждал цветов на хлебе – и не понял, как же он цветет. Бабушка испекла два коржа. Один дала внуку, другой сказала отнести дедушке-фронтовику на пасеку. Мальчик завидует, что дед один съест свой корж. Он приносит с пасеки вещи для стирки. Оказалось, дед корж вернул. Но Коле уже совестно его есть. Есть чувство сильнее, чем голод. Коля прячет корж для дедушки.
Отзыв
Цветок хлеба – символ жизни, добра, мира, щедрости, радости. Пусть у хлеба невзрачные, неприметные цветочки, зато как дорог людям сам хлеб. Рассказ о детстве в войну. Мальчик живет в страшном взрослом мире: война, голод. Дед жалеет внука, забывшего вкус хлеба. Солдаты воюют ради счастья детей. Урожай хлеба шел на фронт, да растить его было некому, еще и при немцах. В семье мальчик научился думать не только о себе, но и о других. Рассказ учит душевной щедрости, сопереживанию, доброте, самоотверженности, воспитывает чувство долга. Учит помнить уроки и героев войны, помнить, какой ценой достается хлеб. Учит трудиться, уважать труд других.
Читайте краткое содержание других рассказов Николая Сладкова:
- Птицы. Вороны, сороки, галки, сойки. Голодные, несчастные.
- Мусорная куча.
- Вороны
- Сороки.
- Галки.
- Сойки.
- Галка-инвалид.
- Страх и голод.
- Зимой птицы прилетают кормиться на мусорные кучи.
- Здесь собираются вороны и сороки.
- Прилетают галки и пугливые сойки.
- Однажды прилетела галка-инвалид, с половиной клюва.
- Откусила кусок, а значит проживёт ещё день.
- Страшно птицам, но голод гонит их к кучам.
Зимой человек должен помогать птицам.
Чему учит рассказ "Кусок хлеба"
Рассказ учит любить природу и заботиться о её обитателях. Учит помогать голодным птицам, не обижать их. Учит подкармливать птиц в суровое время года.
Отзыв на рассказ "Кусок хлеба"
Мне очень понравился этот жалостливый рассказ. Мне было очень жаль несчастных, голодных птиц, которым приходилось зимой с таким трудом добывать себе пропитание. Я всегда зимой делаю кормушки, на которые прилетают мелкие птички. Но надо заботиться и о более крупных, ведь им тоже нелегко.
Пословицы к рассказу "Кусок хлеба"
Зимой птицы собираются на мусорные кучи. Они очень голодные и чутко слушают, когда хозяйка выплеснет на кучу новое ведро помоев. Они - это вороны, галки, сороки, сойки. Это хитрые птицы, которые знают, когда человека не нужно бояться.
Сойки с рыжим хохолком набивают пищу в рот, а потом летят в лес, расталкивать добычу по углам. Ей страшно лететь к человеку, но голод ещё страшнее.
Вот прилетела галка-инвалид. Охотник отстрелил ей половину клюва. Страшно неудобно ей, но откусила кусок боком. А кусок - это ещё один день жизни.
Хлопнула дверь, лучше спрятаться, но надо лететь. На мусорную кучу зимой не летит только сытый. А сытых зимой мало.
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех!. . Грех-то!. . Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
А. Нуйкин
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех!. . Грех-то!. . Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
А. Нуйкин
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех. Грех-то. Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех!. .Грех-то!. .Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех!. .Грех-то!. .Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
На обочине тротуара лежал кусок хлеба. С аппетитной корочкой, с румяным нежным изломом. Казалось, хлеб ещё дышит тёплым ароматом печи.
Может, выронил его торопившийся на завод рабочий, может, бросил раскапризничавшийся карапуз – кто знает. Бойкий городской воробей нацелился отведать свежего хлебца и бочком, бочком запрыгал к нему, но откуда-то появились огромные пыльные сапоги, и воробью пришлось отлететь подальше. Потом через хлеб перешагнули туфельки на тоненьких, как два карандаша, каблучках, чуть не зацепив, прошаркали старушечьи чувяки. Шли и шли по тротуару люди…
Чей-то небольшой, хорошо начищенный ботинок поддел хлеб носком – и полетел он, как футбольный мяч, крутясь в пыли, на самую середину дороги.
Плотный веснушчатый мальчишка в спортивной курточке рассмеялся довольно – удар что надо! Кусок хлеба полетел как раз туда, куда он метил.
- Грех!. .Грех-то!. .Большой грех! – раздалось возле.
Мальчишка оглянулся. Недалеко стоял старик. Дряхлый старик, морщинистый, продублённый солнцем и годами.
Поглядел старик налево, поглядел направо: не видать ли где машины. И мелкими шажками засеменил на середину дороги. Нагнулся, кряхтя, поднял хлеб, сдул с него пыль и бережно понёс к ближайшему газону:
- Пусть хоть птички поклюют!
Положил на траву, а сам не отходит. Стоит. Задумался. О чём?
Может быть, он вспомнил голодное своё детство, когда даже на праздники мать подсыпала в муку отрубей и коры. Нелегко дотянуть до следующего урожая, если в семье восемь ртов и всего две рабочие руки! А может быть, вспомнил убитого кулаками мальчишку из продотряда.
Можно не сомневаться: этот человек видел хлеб не только на прилавках магазинов. И не копейке, которую стоит тот кусок, поклонился он, поднимая хлеб с асфальта. Труду человека, труду хлебопашца, всегда нелёгкому, всегда святому! Рукам его сильным и мозолистым, тем, что кормят нас!
. Увлекшись своими материнскими мыслями и соображениями, Анна Сергеевна незаметно задремала и проснулась только тогда, когда экипаж остановился. Первой ее мыслью было, что они уже приехали на станцию, но оказалось, что экипаж стоит на спуске с горы. Было еще достаточно светло, и нигде не видно было признаков жилья.
- Что случилось? — спросила она кучера.
- А вон баба, значит.
- А вон из лесу идет и рукой машет.
- А кто ее знает. Она махнула рукой, ну, я и остановился.
- Постой, не подходи, милая. Дети у тебя здоровы?
- А ничего, слава Богу. — ответила баба.
У Анны Сергеевны отлегло от сердца, и она проговорила уже другим тоном:
- А что тебе нужно, милая? Подходи ближе.
Баба подошла к самому экипажу и как-то особенно быстро заговорила, роняя слова:
- Огоньку, барыня, у нас нет. Муж-то у меня помер на прииске, вот я и еду с ребятами домой. Трое ребятишек-то, а ехать триста верст. Хорошо еще, лошадь своя осталась. Покормим ее в лесу и едем. Вот и сейчас остановилась, надо огонька развести, а спичек-то и нет. Дунька дорогой потеряла. А ежели без огня, так лошадь-то изобьется от овода, да и сами чего-нибудь сварим. болтушку из старых корочек.
Анна Сергеевна внимательно разглядела эту несчастную приисковую бабу, у которой конвульсивно вздрагивали губы, когда она заговорила о покойном муже. И сама какая-то точно вся ободранная: сарафан рваный, платок на голове тряпицей, и даже исхудалое, запеченное на солнце лицо походило на какую-то заплату.
- У вас, поди, и поесть нечего? — спрашивала Анна Сергеевна, приноравливаясь к языку ободранной бабы.
- Какая уж еда, барыня. Вот только бы лошадь поела, а мы уж как-нибудь. Накопала даве саранки (горная лилия), ну, сварю ее в котелке — вот и вся еда. Все же ребята как будто горяченького похлебают.
У Анны Сергеевны мелькнула счастливая мысль. Конечно, твердость характера прежде всего, но в детях необходимо развивать и сердце. Она поцеловала проснувшуюся Таню, так смешно таращившую светлые синие глазки на незнакомых людей, и сказала Илюше, который по своей вялости не проявлял даже законного детского любопытства:
- Илюшка, достань корзинку с нашей провизией.
Мальчик с трудом достал плетеную корзинку и еще с большим трудом открыл ее.
- Девочка, подойди сюда. — приглашала Анна Сергеевна дичившуюся Дуньку.
Мать подталкивала ее, и Дунька взобралась на подножку тарантаса, голодными глазами следя за Анной Сергеевной, которая вынимала из корзинки завернутые в бумагу припасы — пирожки с мясом, вареные яйца, телятину, колбасу.
- Н-не-ет. — протянула Дунька, оглядываясь на мать.
- Отчего она не хочет брать? — обиженно спрашивала Анна Сергеевна и прибавила: — у нас провизия самая свежая.
- Нет, она не возьмет. — ответила баба.
- Так вы возьмите и дайте ребятам.
- Тоже не будут есть, барыня.
- Хлеба, наконец, возьмите. Надеюсь, что белый хлеб они у вас едят. У меня есть великолепные сдобные лепешки.
Баба взяла такую великолепную сдобную лепешку, повертела в руках и возвратила назад.
- Нет, не будут есть. все равно. — повторяла она упрямо.
- Это. это. я, наконец, не понимаю! — начала горячиться Анна Сергеевна, оскорбленная в лучшем движении своего дисциплинированного сердца.
Единственным свидетелем всей этой сцены был молодой кучер, смотревший с козел на Дуньку и на барыню с самой глупой улыбкой. Он наконец решился вывести барыню из недоумения и проговорил:
- Она глупая, барыня, значит, эта самая баба. Слов-то у ней нет, чтобы выразить. Пост теперь, значит, Петровки, ну, ребята поэтому и не будут скоромиться.
- А, вот в чем дело. — протянула Анна Сергеевна, для которой все сделалось ясно. — И маленькие не будут есть мяса? — спросила она бабу
- Да ведь и маленькие понимают, барыня, — удивилась в свою очередь баба, что барыня не может понять такой простой вещи.
- Ужо, у меня есть кусочек ржаного хлеба, — говорил кучер, добывая из-за пазухи ломоть хлеба.
Анна Сергеевна сунула бабе какую-то мелочь, коробку шведских спичек и велела ехать дальше. Кучер встряхивал головой и улыбался про себя: дескать, ловко осрамила барыню что ни на есть простецкая баба.
Экипаж осторожно спускался под гору, и Анна Сергеевна несколько раз оглянулась назад. Баба с голодной девочкой стояла еще на дороге, провожая глазами барский экипаж.
Где-то погромыхивали первые раскаты начинавшейся грозы и начали падать первые капли дождя с сухим шумом, точно кто выстреливал по листве дробью.
Место и время действия
События рассказа происходят во время Гражданской войны (1917–1922 гг.) в России, в деревне Бережки.
Главные герои
- Филька – угрюмый, нелюдимый мальчик, в сердце которого не было доброты ни к животным, ни к людям.
Другие персонажи
- Панкрат – старый мельник, мудрый, практичный, рассудительный мужчина.
- Бабушка – родная бабушка Фильки, добрая и чуткая женщина.
Краткое содержание
Мельнику было тяжело прокормить коня, и вскоре тот начала ходить по деревне, выпрашивая еду у местных жителей. Многие жалели умное животное, пострадавшее в войне, и подкармливали его, кто чем мог.
Метель стихла только к вечеру. Придя домой, Филькина бабушка рассказала, что вся вода в деревне замерзла. Сильный мороз, который обрушился на Бережки ночью, вызвал тревогу у местных жителей: если погода не изменится, наступит голод. Мука у всех на исходе, вода в реке замерзла, и мельница работать не может.
Заключение
Своей книгой Константин Паустовский хотел напомнить читателям, насколько важно быть добрым и чутким к чужой беде, не оставаться равнодушным и проявлять милосердие.
Читайте также: