Козлов чернец краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Прекрасный друг минувших светлых дней,
Надежный друг дней мрачных и тяжелых,
Вина всех дум, и грустных и веселых,
Моя жена и мать моих детей!
Вот песнь моя, которой звук унылый,
Бывало, в час бессонницы ночной,
Какою-то невидимою силой
Меня пленял и дух тревожил мой!
О, сколько раз я плакал над струнами,
Когда я пел страданье Чернеца,
И скорбь души, обманутой мечтами,
И пыл страстей, волнующих сердца!
Моя душа сжилась с его душою:
Я с ним бродил во тме чужих лесов;
С его родных днепровских берегов
Мне веяло знакомою тоскою.
Быть может, мне так сладко не мечтать;
Быть может, мне так стройно не певать! —
Как мой Чернец, все страсти молодые
В груди моей давно я схоронил;
И я, как он, все радости земные
Небесною надеждой заменил.
Не зреть мне дня с зарями золотыми,
Ни роз весны, ни сердцу милых лиц!
И в цвете лет уж я между живыми
Тень хладная бесчувственных гробниц.
Но я стремлю, встревожен тяжкой мглою,
Мятежный рой сердечных дум моих
На двух детей, взлелеянных тобою,
И на тебя, почти милей мне их.
Я в вас живу, — и сладко мне мечтанье!
Всегда со мной мое очарованье.
Так в темну ночь цветок, краса полей,
Свой запах льет, незримый для очей.

За Киевом, где Днепр широкой
В крутых брегах кипит, шумит,
У рощи на горе высокой
Обитель иноков стоит;
Вокруг нее стена с зубцами,
Четыре башни по углам
И посредине божий храм
С позолоченными главами;
Ряд келий, темный переход,
Часовня у святых ворот
С чудотворящею иконой,
И подле ключ воды студеной
Журчит целительной струей
Под тенью липы вековой.

Вечерний мрак в туманном поле;
Заря уж гаснет в небесах;
Не слышно песен на лугах;
В долинах стад не видно боле;
Ни рог в лесу не затрубит,
Никто не пройдет, — лишь порою
Чуть колокольчик прозвенит
Вдали дорогой столбовою;
И на Днепре у рыбаков
Уж нет на лодках огоньков;
Взошел и месяц полуночный,
И звезды яркие горят;
Поляны, рощи, в_о_ды спят;
Пробил на башне час урочный;
Обитель в сон погружена;
Повсюду мир и тишина.
В далекой келье луч лампадный
Едва блестит; и в келье той
Кончает век свой безотрадный
Чернец, страдалец молодой.
Утраты, страсти и печали
Свой знак ужасный начертали
На пасмурном его челе;
Гроза в сердечной глубине,
Судьба его покрыта тмою:
Откуда он, и кто такой? —
Не знают. Но, в вражде с собой,
Он мучим тайной роковою.
Раз ночью, в бурю, он пришел;
С тех пор в обители остался,
Жизнь иноков печально вел,
Дичился всех, от всех скрывался;
Его вид чудный всех страшил,
Чернец ни с кем не говорил,
Но в глубине души унылой
Ужасное заметно было.
В торжественный молитвы час
И он певал хвалебный глас…
Но часто вопли тяжкой муки
Святые прерывали звуки!
Бывало, он, во тме ночей,
Покоя в келье не находит,
И в длинной мантии своей
Между могил, как призрак, бродит;
Теперь недвижим, ждет конца:
Недуг терзает Чернеца.

Пред ним, со взором умиленья,
Держал игумен крест спасенья, —
И тяжко страждущий вздыхал:
Он пламенел, он трепетал,
Он дважды тихо приподнялся,
Он дважды речь начать старался;
Казалось, некий грозный сон
Воспоминать страшился он,
И робко, дико озирался.
Чернец, Чернец, ужели ты
Всё помнишь прежние мечты.
Но превозмог он страх могилы,
Зажглися гаснущие силы:
Он старца за руку схватил,
И так страдалец говорил:

«Отец! меж вас пришлец угрюмый,
Быть может, я моей тоской
Смущал спасительные думы
И мир обители святой.
Вот тайна: дней моих весною
Уж я всё горе жизни знал;
Я взрос бездомным сиротою,
Родимой ласки не видал;
Веселья детства пролетали,
Едва касаясь до меня:
Когда ровесники играли,
Уже задумывался я;
Огонь и чистый и прекрасный
В груди младой пылал напрасно:
Мне было некого любить!
Увы! я должен был таить,
Страшась холодного презренья,
От неприветливых людей
И сердца пылкого волненья,
И первый жар души моей;
Уныло расцветала младость,
Смотрел я с дикостью на свет,
Не знал я, что такое радость;
От самых отроческих лет
Ни с кем любви не разделяя,
Жил нелюдимо в тишине, —
И жизнь суровая, простая
Отрадною казалась мне.
Любил я по лесам скитаться,
День целый за зверьми гоняться,
Широкий Днепр переплывать,
Любил опасностью играть,
Над жизнью дерзостно смеяться, —
Мне было нечего терять,
Мне было не с кем расставаться.

Но вскоре с невских берегов
Покрытый воин сединами
Приехал век дожить меле нами,
Под тенью отческих дубров.
Он жил в селе своем с женою,
И с ними дочь в семнадцать лет…
О старец! гроб передо мною…
Во взорах тмится божий свет.
Ее давно уж в мире нет…
Но ею всё живу одною…
Она одна в моих мечтах,
И на земле и в небесах.
Отец святой, теперь напрасно
О ней тебе подробно знать,
Я не хочу ее назвать.
Молися только о несчастной!
Случайно нас судьба свела;
Ее красы меня пленили;
Она мне сердце отдала, —
И мать с отцом нас обручили.
Уже налой с венцами ждал;
Всё горе прежнее в забвеньи, —
И я в сердечном упоеньи,
Дивясь, творца благословлял.
Давно ль, печально увядая,
Была мне в тягость жизнь младая?
Давно ли дух томился мой,
Убитый хладною тоской?
И вдруг дано мне небесами
И жить, и чувствовать вполне,
И плакать сладкими слезами,
И видеть радость не во сне!
С какой невинностью святою
Она пылающей душою
Лила блаженство на меня!
И кто из смертных под луною
Так мог любить ее, как я?
Сбылося в ней мое мечтанье,
Весь тайный мир души моей, —
И я, любви ее созданье,
И я воскрес любовью к ней!

Но снова рок ожесточился;
Я снова обречен бедам.
Какой-то вдруг, на гибель нам,
Далекий родственник явился;
Он польских войск хорунжий был;
Злодей, он чести изменил!
Он прежде сам коварно льстился
С ней в брак насильственно вступить.
Хотел ограбить, притеснить, —
И презрен был, и только мщенья
Искал с улыбкой примиренья.
О мой отец! сердечный жар,
Благих небес высокий дар,
Нет, не горит огонь священный
В душе, пороком омраченной.
Не видно звезд в туманной мгле:
Любовь — святое на земле.
Ему ль любить. Но, ах, судьбою
Нам с нашей матерью родною
Была разлука суждена!
Она внезапно сражена
Недугом тяжким… мы рыдали,
Мы одр с молитвой окружали;
Настал неизбежимый час:
Родная скрылася от нас.
Еще теперь перед очами,
Как в страшную разлуки ночь
Теплейшей веры со слезами
Свою рыдающую дочь
Земная мать благословляла
И, взяв дрожащею рукой
Пречистой девы лик святой,
Ее небесной поручала.
С кончиной матери смелей
Стал мстить неистовый злодей;
Он клеветал; уловкой злою
Он слабой овладел душою, —
И старец слову изменил:
Желанный брак разрушен был.
Обманут низкой клеветою,
Он мнил, безжалостный отец,
Что узы пламенных сердец
Мог разорвать; и дочь младая,
Его колена обнимая,
Вотще лила потоки слез;
Но я ни гнева, ни угроз,
Ни мщенья их не убоялся,
Презрел злодея, дочь увез
И с нею тайно обвенчался.

Быть может, ты, отец святой,
Меня за дерзость обвиняешь;
Но, старец праведный, не знаешь,
Не знал ты страсти роковой.
Ты видишь сердца трепетанья,
И смертный хлад, и жар дыханья,
И бледный лик, и мутный взор,
Мое безумье, мой позор,
И грех, и кровь — вот пламень страстный!
Моей любви вот след ужасный!
Но будь мой рок еще страшней:
Она была… была моей!
О, как мы с нею жизнь делили!
Как, утесненные судьбой,
Найдя в себе весь мир земной,
Друг друга пламенно любили!
Живою неясностью мила,
В тоске задумчивой милее,
На радость мне она цвела;
При ней душа была светлее.
Промчался год прелестным сном.
Уж мнил я скоро быть отцом;
Мы сладко в будущем мечтали,
И оба вместе уповали:
Родитель гневный нам простит.
Но злоба алчная не спит:
В опасный час к нам весть несется,
Что вся надежда отнята,
Что дочь отцом уж проклята…
Обман ужасный удается —
Злодей несчастную убил:
Я мать с младенцем схоронил.
И я… творец. над той могилой,
Где лег мой сын с подругой милой,
Стоял — и жив.
Отец святой!
Как было, что потом со мною,
Не знаю: вдруг какой-то тмою
Был омрачен рассудок мой;
Лишь помню, что, большой дорогой
И день и ночь скитаясь, я
Упал; когда ж вошел в себя,
Лежал уж в хижине убогой.
Без чувства бед моих, без сил;
Я жизнь страданьем пережил,
И в сердце замерло волненье;
Не скорбь, но страх и удивленье
Являло томное лицо;
В душе всё прежнее уснуло;
Но невзначай в глаза мелькнуло
Мое венчальное кольцо…
. . . . . . . . . . . . . . . .

Я бросил край наш опустелый;
Один, в отчаяньи, в слезах,
Блуждал, с душой осиротелой,
В далеких дебрях и лесах.
Мой стон, мой вопль, мои укоры
Ущелья мрачные и горы
Внимали с ужасом семь лет.
Угрюмый, скорбный, одичалый,
Терзался я мечтой бывалой;
Рыдал о том, чего уж нет.
Ночная тень, поток нагорный,
И бури свист, и ветров вой
Сливались втайне с думой черной,
С неутолимою тоской;
И горе было наслажденьем,
Святым остатком прелатах дней;
Казалось мне, моим мученьем
Я не совсем расстался с ней.

В обитель вашу я вступил,
Искал я слез и покаянья;
Увы, я, грешный, погубил
Святые сердца упованья!
Бывало, бедствие мое
Я верой услаждал всечасно;
Теперь — до гроба жить ужасно!
За гробом — вечность без нее!
Я мнил, отец мой, между вами
Небесный гнев смягчать слезами;
Я мнил, что пост, молитва, труд
Вине прощенье обретут;
Но и в обители спасенья
Я слышу бурь знакомый шум;
Проснулись прежние волненья,
И сердце полно прежних дум.
Везде, отчаяньем томимый,
Я вижу лик неотразимый;
Она в уме, она в речах,
Она в моленье на устах;
К ней сердце пылкое стремится,
Но тень священную боится
На лоне мира возмутить.
О, верь, не обагренный кровью,
Дышал я чистою любовью,
Умел земное позабыть:
Я в небесах с ней думал жить!
Теперь, как гибельным ударом,
И там я с нею разлучен,
Опять горю безумным жаром,
Тоскою дикой омрачен.
Здесь, на соломе, в келье хладной,
Не пред крестом я слезы лью;
Я вяну, мучуся, люблю,
В печали сохну безотрадной;
Весь яд, всё бешенство страстей
Кипят опять в груди моей,
И, жертва буйного страданья,
Мои преступные рыданья
Тревожат таинство ночей.

Пре­крас­ный друг минув­ших свет­лых дней [1] ,
Надёж­ный друг дней мрач­ных и тяжёлых,
Вина всех дум, и груст­ных и весёлых,
Моя жена и мать моих детей!
Вот песнь моя, кото­рой звук унылый,
Бывало, в час бес­сон­ницы ночной,
Какою-то неви­ди­мою силой
Меня пле­нял и дух тре­во­жил мой!
О, сколько раз я пла­кал над струнами,
Когда я пел стра­да­нье Чернеца,
И скорбь души, обма­ну­той мечтами,
И пыл стра­стей, вол­ну­ю­щих сердца!
Моя душа сжи­лась с его душою:
Я с ним бро­дил во тме чужих лесов;
С его род­ных дне­пров­ских берегов
Мне веяло зна­ко­мою тоскою.
Быть может, мне так сладко не мечтать;
Быть может, мне так стройно не певать! -
Как мой Чер­нец, все стра­сти молодые
В груди моей давно я схоронил;
И я, как он, все радо­сти земные
Небес­ною надеж­дой заменил.
Не зреть мне дня с зарями золотыми,
Ни роз весны, ни сердцу милых лиц!
И в цвете лет уж я между живыми
Тень хлад­ная бес­чув­ствен­ных гробниц.
Но я стремлю, встре­во­жен тяж­кой мглою,
Мятеж­ный рой сер­деч­ных дум моих
На двух детей, взле­ле­ян­ных тобою,
И на тебя, почти милей мне их.
Я в вас живу, — и сладко мне мечтанье!
Все­гда со мной моё очарованье.
Так в тёмну ночь цве­ток, краса полей,
Свой запах льёт, незри­мый для очей.

17 сен­тября 1824 г. Санкт-Петербург

За Кие­вом, где Днепр широкой
В кру­тых бре­гах кипит, шумит,
У рощи на горе высокой
Оби­тель ино­ков стоит;
Вокруг неё стена с зубцами,
Четыре башни по углам
И посре­дине Божий храм
С позо­ло­чён­ными главами;
Ряд келий, тём­ный переход,
Часовня у свя­тых ворот
С чудо­тво­ря­щею иконой,
И подле ключ воды студёной
Жур­чит цели­тель­ной струёй
Под тенью липы вековой.

Вечер­ний мрак в туман­ном поле;
Заря уж гас­нет в небесах;
Не слышно песен на лугах;
В доли­нах стад не видно боле;
Ни рог в лесу не затрубит,
Никто не про́йдет, — лишь порою
Чуть коло­коль­чик прозвенит
Вдали доро­гой столбовою;
И на Дне­пре у рыбаков
Уж нет на лод­ках огоньков;
Взо­шёл и месяц полуночный,
И звёзды яркие горят;
Поляны, рощи, во́ды спят;
Про­бил на башне час урочный;
Оби­тель в сон погружена;
Повсюду мир и тишина.
В далё­кой келье луч лампадный
Едва бле­стит; и в келье той
Кон­чает век свой безотрадный
Чер­нец, стра­да­лец молодой.
Утраты, стра­сти и печали
Свой знак ужас­ный начертали
На пас­мур­ном его челе;
Гроза в сер­деч­ной глубине,
Судьба его покрыта тмою:
Откуда он, и кто такой? -
Не знают. Но, в вражде с собой,
Он мучим тай­ной роковою.
Раз ночью, в бурю, он пришёл;
С тех пор в оби­тели остался,
Жизнь ино­ков печально вёл,
Дичился всех, от всех скрывался;
Его вид чуд­ный всех страшил,
Чер­нец ни с кем не говорил,
Но в глу­бине души унылой
Ужас­ное заметно было.
В тор­же­ствен­ный молитвы час
И он певал хва­леб­ный глас…
Но часто вопли тяж­кой муки
Свя­тые пре­ры­вали звуки!
Бывало, он, во тме ночей,
Покоя в келье не находит,
И в длин­ной ман­тии своей
Между могил, как при­зрак, бродит;
Теперь недви­жим, ждёт конца:
Недуг тер­зает Чернеца.

Пред ним, со взо­ром умиленья,
Дер­жал игу­мен крест спасенья, -
И тяжко страж­ду­щий вздыхал:
Он пла­ме­нел, он трепетал,
Он два­жды тихо приподнялся,
Он два­жды речь начать старался;
Каза­лось, некий гроз­ный сон
Вос­по­ми­нать стра­шился он,
И робко, дико озирался.
Чер­нец, Чер­нец, ужели ты
Всё пом­нишь преж­ние мечты.
Но пре­воз­мог он страх могилы,
Зажглися гас­ну­щие силы:
Он старца за руку схватил,
И так стра­да­лец говорил:

«Отец! меж вас при­шлец угрюмый,
Быть может, я моей тоской
Сму­щал спа­си­тель­ные думы
И мир оби­тели святой.
Вот тайна: дней моих весною
Уж я всё горе жизни знал;
Я взрос без­дом­ным сиротою,
Роди­мой ласки не видал;
Весе­лья дет­ства пролетали,
Едва каса­ясь до меня:
Когда ровес­ники играли,
Уже заду­мы­вался я;
Огонь и чистый и прекрасный
В груди мла­дой пылал напрасно:
Мне было некого любить!
Увы! я дол­жен был таить,
Стра­шась холод­ного презренья,
От непри­вет­ли­вых людей
И сердца пыл­кого волненья,
И пер­вый жар души моей;
Уныло рас­цве­тала младость,
Смот­рел я с дико­стью на свет,
Не знал я, что такое радость;
От самых отро­че­ских лет
Ни с кем любви не разделяя,
Жил нелю­димо в тишине, -
И жизнь суро­вая, простая
Отрад­ною каза­лась мне.
Любил я по лесам скитаться,
День целый за зверьми гоняться,
Широ­кий Днепр переплывать,
Любил опас­но­стью играть,
Над жиз­нью дер­зостно смеяться, -
Мне было нечего терять,
Мне было не с кем расставаться.

Но вскоре с нев­ских берегов
Покры­тый воин сединами
При­е­хал век дожить меж нами,
Под тенью отче­ских дубров.
Он жил в селе своём с женою,
И с ними дочь в сем­на­дцать лет…
О ста­рец! гроб передо мною…
Во взо­рах тмится Божий свет.
Её давно уж в мире нет…
Но ею всё живу одною…
Она одна в моих мечтах,
И на земле и в небесах.
Отец свя­той, теперь напрасно
О ней тебе подробно знать,
Я не хочу её назвать.
Молися только о несчастной!
Слу­чайно нас судьба свела;
Её красы меня пленили;
Она мне сердце отдала, -
И мать с отцом нас обручили.
Уже налой с вен­цами ждал;
Всё горе преж­нее в забвеньи, -
И я в сер­деч­ном упоеньи,
Дивясь, Творца благословлял.
Давно ль, печально увядая,
Была мне в тягость жизнь младая?
Давно ли дух томился мой,
Уби­тый хлад­ною тоской?
И вдруг дано мне Небесами
И жить, и чув­ство­вать вполне,
И пла­кать слад­кими слезами,
И видеть радость не во сне!
С какой невин­но­стью святою
Она пыла­ю­щей душою
Лила бла­жен­ство на меня!
И кто из смерт­ных под луною
Так мог любить её, как я?
Сбы­лося в ней моё мечтанье,
Весь тай­ный мир души моей, -
И я, любви её созданье,
И я вос­крес любо­вью к ней!

Но снова рок ожесточился;
Я снова обре­чён бедам.
Какой-то вдруг, на гибель нам,
Далё­кий род­ствен­ник явился;
Он поль­ских войск хорун­жий был;
Зло­дей, он чести изменил!
Он прежде сам коварно льстился
С ней в брак насиль­ственно вступить.
Хотел огра­бить, притеснить, -
И пре­зрен был, и только мщенья
Искал с улыб­кой примиренья.
О мой отец! сер­деч­ный жар,
Бла­гих Небес высо­кий дар,
Нет, не горит огонь священный
В душе, поро­ком омраченной.
Не видно звёзд в туман­ной мгле:
Любовь — свя­тое на земле.
Ему ль любить. Но, ах, судьбою
Нам с нашей мате­рью родною
Была раз­лука суждена!
Она вне­запно сражена
Неду­гом тяж­ким… мы рыдали,
Мы одр с молит­вой окружали;
Настал неиз­бе­жи­мый час:
Род­ная скры­лася от нас.
Ещё теперь перед очами,
Как в страш­ную раз­луки ночь
Теп­лей­шей веры со слезами
Свою рыда­ю­щую дочь
Зем­ная мать благословляла
И, взяв дро­жа­щею рукой
Пре­чи­стой Девы лик святой,
Её Небес­ной поручала.
С кон­чи­ной матери смелей
Стал мстить неисто­вый злодей;
Он кле­ве­тал; улов­кой злою
Он сла­бой овла­дел душою, -
И ста­рец слову изменил:
Желан­ный брак раз­ру­шен был.
Обма­нут низ­кой клеветою,
Он мнил, без­жа­лост­ный отец,
Что узы пла­мен­ных сердец
Мог разо­рвать; и дочь младая,
Его колена обнимая,
Вотще лила потоки слёз;
Но я ни гнева, ни угроз,
Ни мще­нья их не убоялся,
Пре­зрел зло­дея, дочь увёз
И с нею тайно обвенчался.

Быть может, ты, отец святой,
Меня за дер­зость обвиняешь;
Но, ста­рец пра­вед­ный, не знаешь,
Не знал ты стра­сти роковой.
Ты видишь сердца трепетанья,
И смерт­ный хлад, и жар дыханья,
И блед­ный лик, и мут­ный взор,
Моё безумье, мой позор,
И грех, и кровь — вот пла­мень страстный!
Моей любви вот след ужасный!
Но будь мой рок ещё страшней:
Она была… была моей!
О, как мы с нею жизнь делили!
Как, утес­нён­ные судьбой,
Найдя в себе весь мир земной,
Друг друга пла­менно любили!
Живою неж­но­стью мила,
В тоске задум­чи­вой милее,
На радость мне она цвела;
При ней душа была светлее.
Про­мчался год пре­лест­ным сном.
Уж мнил я скоро быть отцом;
Мы сладко в буду­щем мечтали,
И оба вме­сте уповали:
Роди­тель гнев­ный нам простит.
Но злоба алч­ная не спит:
В опас­ный час к нам весть несётся,
Что вся надежда отнята,
Что дочь отцом уж проклята…
Обман ужас­ный удаётся -
Зло­дей несчаст­ную убил:
Я мать с мла­ден­цем схоронил.
И я… Тво­рец. над той могилой,
Где лёг мой сын с подру­гой милой,
Стоял — и жив.

fb2
epub
txt
doc
pdf

99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.

Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.

Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.

Сей утешительный пример может прибавить прекрасную главу к психологической истории человека; наблюдательный ум, часто унывающий при зрелище счастия недостойного, ободрится при виде бедствия очищенного, и если по ограниченности своей не постигнет тайных путей провидения, то по крайней мере примирится с ними и с упованием на жизнь, приносящую плоды прекрасные и под тучами грозными.

Конец ознакомительного фрагмента.

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!

Поэт совершил свое дело; он с чувством рассказал печальное происшествие; красавицы оплакали кончину Чернеца, но отгадала ли наша критика тайну сих слез, столь дорогих для поэта? Всякое горестное происшествие даже из обыкновенной жизни светской, искусно рассказанное, может привести в слезы слабую чувствительность; но сии слезы дадут ли право сему случайному рассказу занять место в ряду произведений изящных? То, от чего плачет иной, совсем не тронет другого; это зависит от расположения сердца, от разности в чувствах, даже от нерв, от темперамента, наконец даже от образования. Итак, не всегда можно верно ценить творение искусства по тем чувствам, которые оно производит на людей известного свойства: лучше и вернее непосредственно проникнуть в его сущность — и им самим оценять его.

Поэзия, бесконечно разнообразная в своих формах, имеет только два различные и совершенно противоположные направления в своей сущности. Источник одной есть богатое разнообразие мира внешнего, все яркие и пестрые картины жизни с их интересными подробностями; другая, напротив, презирая всем внешним, черпает все сокровища мира внутреннего — души. Она также вымышляет события; но они служат у ней не предметом, не содержанием, но орудием или лучше сказать рамкою, формою, в которую она вмещает неистощимые богатства таинственного мира души — мысли и чувства. Посему-то она не любит резкими чертами, тщательным выбором красок живописать свою рамку; нет, она не доканчивает ее, как поэзия историческая, но небрежно, хотя живо, накидывает главные черты, пропуская все лишнее, все постороннее без внимания. У ней богатство картин и подробностей заменяется богатством чувств, добытых из глубокого, сокровенного кладезя, каково есть сердце человеческое. Такова мрачная поэзия Байрона, который все свои произведения почерпал в неизмеримом океане бездонной души своей.

Из сказанного ясно видно, почему первый признак его поэзии есть таинственность; почему у него так часто бывает неясно заключение происшествия; почему он даже иногда не именует лиц своих; почему характеры, им выводимые на сцену, так однообразны — и все представляют одно беспредельное стремление души — действовать, стремление, выражаемое в разных чувствах и побуждениях сердца, преимущественно в любви.

Взгляните на Джяура Байронова. Какою полною кистью изображен в нем ненасыщаемыи голод души деятельной, которая не может жить без радости и без горя, которой и страдание есть сладкая пища! Этим голодом души объясняется и беспредельная любовь Джяура к Лейле, угасающая вместе с его жизнию, и мщение над коварным его соперником. Когда любовь была отнята от него, он алкал другой пищи — мщения. Вонзая кинжал в сердце врага, он тем желал убедить себя, что еще не совсем погибла сила души его, что он живет еще! Но после мщения вся пища жизни истощилась, и он, все еще алчущий, на что осудил себя? — на жизнь инока; для чего? — для того, чтобы медленною пыткою жизни одинокой, бездейственной, в последний раз убедить себя в несокрушимой силе души своей! Отселе ясно видно, как весь характер проникнут одною мыслию; эта мысль проходит сквозь все происшествия, как сокровенная нить, все связующая в одно целое. Возьмите любую часть в этом произведении, осмотрите ее, проникните все, и вы в ней встретите сию нить, которая нигде не прерывается. Так создает поэт оригинальный, и где начало сей нити, коею он связал все свои произведения? — В недосягаемом святилище творческой души его; оттоле она исходит, там крепким, неразрывным узлом она привязана к самобытному, свободному чувству жизни, одушевляющему поэта! Найти сей узел в душе его, усмотреть все таинственные пути сей нити во всех его произведениях — поучительно для ума, важно для науки искусства и необходимо для таланта неоригинального.

Покамест наша мистическая поэзия не входила еще в тот мир души, о котором мы говорили, она, блуждая в преддверии, издали видела его явления — и то сквозь отуманенное стекло других чужеземных поэтов, первородных жителей сего мира.

Читайте также: