Кира георгиевна некрасов краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Виктор Платонович Некрасов
Кира Георгиевна
После третьей или четвертой рюмки начали спорить об искусстве. О том о сем и наконец о том, можно ли считать настоящим произведением искусства неопубликованный роман, повесть или рассказ. Тут мнения раскололись. Одни говорили да, другие – нет. И те и другие очень убедительно. Убедительней же всех Кира Георгиевна. Так, во всяком случае, казалось ей. Ну не все ли равно, напечатан рассказ в типографии или написан от руки в детской тетради. Он есть, он появился, родился – и все! Сколько у этого рассказа читателей – неважно, хотя бы один, хотя бы сам автор, важно, чтоб он был написан.
– Вот я высеку из мрамора твою, Лешка, голову. – Лешка, молодой, задиристый художник, был ее главным оппонентом. – Высеку со всеми ее вихрами во все стороны и оставлю в мастерской, на выставку не дам. Что ж, оттого, что она будет стоять у меня на Сивцевом Вражке, а не на Кузнецком, в выставочном зале, что ж, значит, она уже не произведение искусства? Ерунда!
Все это Кира Георгиевна говорила весело, как всегда напористо, не давая себя перебить. Она любила спорить. Ей доставлял удовольствие сам процесс спора, обстановка его. Прокуренная комната, художники, горящие глаза, все друг друга перебивают. Биение мысли… В этом тоже есть что-то от самого искусства.
– А вообще, дело не в этом, – продолжала она, – не в том, где и как выставлено то или иное произведение, а в том умении художника, ухватив самое яркое, своеобразное, создать обобщенный образ…
– Ну и так далее. Ясно! Точка! – перебил ее веселый, лохматый Лешка. – А что ты скажешь о Шубине, великом скульпторе Шубине? Обобщал он или нет? А? Каждый его вельможа сам по себе, индивидуален, черт возьми!
Но тут все заговорили хором, Кира Георгиевна сбилась, потеряла нить своих рассуждений и потребовала коньяку. От коньяка вдруг захмелела (она больше говорила, что может много выпить) и вышла на балкон.
Внизу до самого горизонта мигала огнями праздничная Москва. Кремль и высотные здания были освещены прожекторами.
– Дуешься, Юрочка, а?
Юрочка ничего не ответил. Весь вечер она слегка поддразнивала его, а он, дурачок, обижался. Сначала велела ему снять галстук (у него, мол, красивая шея и незачем этот хомут таскать), и он послушно снял галстук, расстегнул ворот, и все почему-то рассмеялись. Потом при всех стала говорить о лепке его лица, о мужественной линии подбородка, о том, что начала лепить его голову, и тут он совсем смутился. Юрочка вообще всегда смущался в ее компании – он простой электромонтер, а Кирины друзья все художники, скульпторы. Среди них даже несколько заслуженных и один лауреат. От смущения он подсел к Сергею Смородницкому, бывшему моряку, от которого только в третьем часу ночи Кира Георгиевна с трудом его оторвала. Сейчас он дулся. А ей было смешно. И приятно.
У подъезда громадного дома по улице Немировича-Данченко они отпустили такси.
– Я провожу вас наверх, – мрачно сказал Юрочка, – лифт не работает.
– Не стоит, я не боюсь, – сказала Кира Георгиевна, но он, ничего не ответив, вошел в парадное и быстро побежал вверх.
Слегка запыхавшись, она поднялась на шестой этаж. Юрочка стоял, облокотившись о перила, и смотрел в пролет лестницы.
– Ну, спасибо, – сказала она и протянула руку. – До завтра. В одиннадцать прошу, минута в минуту.
Вместо ответа Юрочка решительно притянул ее к себе, неуклюже, крепко поцеловал и так же решительно ринулся вниз.
Первой мыслью Киры Георгиевны было – как хорошо, что не она это сделала, второй – как неприятен запах винного перегара, и только третьей – что завтра Юрочку надо будет отчитать.
Внизу хлопнула дверь.
Кира Георгиевна отворила ключом английский замок. Дома все спали. Она заглянула зачем-то в кухню, потом на цыпочках подошла к комнате Николая Ивановича и слегка приоткрыла дверь. Он, как всегда, сразу же включил свет и приподнялся на своем диване, моргая близорукими глазами.
– Ну как, повеселилась?
– Спи, спи. Повеселилась.
Он надел очки и стал шарить папиросы.
– А Григорий Александрович был?
– Был, был… И зачем ты ночью куришь? Спи.
Он улыбнулся мягкой, виноватой улыбкой и вместо папиросы взял из пепельницы бычок.
– Ну разве это курение? Просто так…
Жизнь у Киры Георгиевны – или, как ее называли друзья, Кили (в детстве она долго не могла произнести букву "р") – поначалу сложилась как будто весело и легко. Родилась и жила до войны в Киеве. Отец был врачом-отоларингологом – слово, которое Киля тоже очень долго не могла выговорить, мать, как пишут в анкетах, домохозяйкой. Был еще младший брат Мишка – лентяй, футболист и первый во дворе драчун.
В институте было весело и не очень утомительно. Приятно было ходить с этюдником, отмывать бензином на платье масляную краску и глину, с профессиональным апломбом рассуждать о колорите, густоте тона, прозрачности теней, восторгаться Матиссом, Гогеном, Майолем, скептически улыбаться, когда упоминали Сурикова или Антокольского. В институте она научилась курить. Там же она влюбилась. Сперва в Сашку Лозинского, своего однокурсника, физкультурника, певца и гитариста, потом в очкастого Веньку Лифшица, писавшего стихи. Венька ввел ее в кружок поэтов. Там оказалось еще веселее. Читали друг другу стихи, свои и чужие, писали пародии, спорили, острили, бродили ночами по надднепровским паркам, немножко пили – не столько по охоте, сколько для взрослости. Там же она познакомилась с Вадимом Кудрявцевым.
В Студии театрального искусства вышел спектакль по повести Виктора Некрасова – советского писателя, чья судьба может служить пособием, как сделать патриота диссидентом. Его прозу Сергей Женовач поставил в лучших традициях психологического театра.
Но актеры на сцене, конечно, никуда не едут: они бесшумно снуют между зрителями, неуловимо меняется свет, и вот уже кажется, что тахта стоит в той самой киевской мансарде, где они были так счастливы целый год – до 1937-го, когда за Вадимом пришли.
Текст от автора актеры произносят как внутренний монолог, и даже когда это диалог, он все равно похож на подтверждение того, о чем только что думал герой. А герои эти, все четверо, недовольны своей жизнью. Что-то гложет их, чего-то им не хватает.
Некрасов целомудрен – мы не узнаем, как Юрочка оказался на Кириной тахте, что было с Кирой и Вадимом, когда они впервые после разлуки остались вместе, и почему Николай Иванович так грустно шаркает тапочками. А загадочная Кира только тянется на тахте и прячется под простыней (привычка, описанная Некрасовым, очень кстати театру – она дает актрисе возможность исчезнуть, не покидая сцены), пока Юра, корчась от неловкости, выпивает с Николаем Ивановичем.
О чем эта история – о том, как встреча оказывается разлукой? О несовместимости веселого, но фальшивого соцреализма и настоящей драмы? Или о том, как удачная с виду жизнь на самом деле уходит сквозь пальцы? Причем речь не о сидельце Вадиме, старике Николае Ивановиче или пьющем от стыда Юрочке. А о красивой, успешной, ни в чем себе не отказывающей Кире. Впрочем, Сергей Женовач, как и Виктор Некрасов, ни на чем не настаивает.
Виктор Некрасов - Кира Георгиевна краткое содержание
Кира Георгиевна - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Виктор Платонович Некрасов
Кира Георгиевна
– 1 —
После третьей или четвертой рюмки начали спорить об искусстве. О том о сем и наконец о том, можно ли считать настоящим произведением искусства неопубликованный роман, повесть или рассказ. Тут мнения раскололись. Одни говорили да, другие – нет. И те и другие очень убедительно. Убедительней же всех Кира Георгиевна. Так, во всяком случае, казалось ей. Ну не все ли равно, напечатан рассказ в типографии или написан от руки в детской тетради. Он есть, он появился, родился – и все! Сколько у этого рассказа читателей – неважно, хотя бы один, хотя бы сам автор, важно, чтоб он был написан.
– Вот я высеку из мрамора твою, Лешка, голову. – Лешка, молодой, задиристый художник, был ее главным оппонентом. – Высеку со всеми ее вихрами во все стороны и оставлю в мастерской, на выставку не дам. Что ж, оттого, что она будет стоять у меня на Сивцевом Вражке, а не на Кузнецком, в выставочном зале, что ж, значит, она уже не произведение искусства? Ерунда!
Все это Кира Георгиевна говорила весело, как всегда напористо, не давая себя перебить. Она любила спорить. Ей доставлял удовольствие сам процесс спора, обстановка его. Прокуренная комната, художники, горящие глаза, все друг друга перебивают. Биение мысли… В этом тоже есть что-то от самого искусства.
– А вообще, дело не в этом, – продолжала она, – не в том, где и как выставлено то или иное произведение, а в том умении художника, ухватив самое яркое, своеобразное, создать обобщенный образ…
– Ну и так далее. Ясно! Точка! – перебил ее веселый, лохматый Лешка. – А что ты скажешь о Шубине, великом скульпторе Шубине? Обобщал он или нет? А? Каждый его вельможа сам по себе, индивидуален, черт возьми!
Но тут все заговорили хором, Кира Георгиевна сбилась, потеряла нить своих рассуждений и потребовала коньяку. От коньяка вдруг захмелела (она больше говорила, что может много выпить) и вышла на балкон.
Внизу до самого горизонта мигала огнями праздничная Москва. Кремль и высотные здания были освещены прожекторами.
– Дуешься, Юрочка, а?
Юрочка ничего не ответил. Весь вечер она слегка поддразнивала его, а он, дурачок, обижался. Сначала велела ему снять галстук (у него, мол, красивая шея и незачем этот хомут таскать), и он послушно снял галстук, расстегнул ворот, и все почему-то рассмеялись. Потом при всех стала говорить о лепке его лица, о мужественной линии подбородка, о том, что начала лепить его голову, и тут он совсем смутился. Юрочка вообще всегда смущался в ее компании – он простой электромонтер, а Кирины друзья все художники, скульпторы. Среди них даже несколько заслуженных и один лауреат. От смущения он подсел к Сергею Смородницкому, бывшему моряку, от которого только в третьем часу ночи Кира Георгиевна с трудом его оторвала. Сейчас он дулся. А ей было смешно. И приятно.
У подъезда громадного дома по улице Немировича-Данченко они отпустили такси.
– Я провожу вас наверх, – мрачно сказал Юрочка, – лифт не работает.
– Не стоит, я не боюсь, – сказала Кира Георгиевна, но он, ничего не ответив, вошел в парадное и быстро побежал вверх.
Слегка запыхавшись, она поднялась на шестой этаж. Юрочка стоял, облокотившись о перила, и смотрел в пролет лестницы.
– Ну, спасибо, – сказала она и протянула руку. – До завтра. В одиннадцать прошу, минута в минуту.
Вместо ответа Юрочка решительно притянул ее к себе, неуклюже, крепко поцеловал и так же решительно ринулся вниз.
Первой мыслью Киры Георгиевны было – как хорошо, что не она это сделала, второй – как неприятен запах винного перегара, и только третьей – что завтра Юрочку надо будет отчитать.
Внизу хлопнула дверь.
Кира Георгиевна отворила ключом английский замок. Дома все спали. Она заглянула зачем-то в кухню, потом на цыпочках подошла к комнате Николая Ивановича и слегка приоткрыла дверь. Он, как всегда, сразу же включил свет и приподнялся на своем диване, моргая близорукими глазами.
– Ну как, повеселилась?
– Спи, спи. Повеселилась.
Он надел очки и стал шарить папиросы.
– А Григорий Александрович был?
– Был, был… И зачем ты ночью куришь? Спи.
Он улыбнулся мягкой, виноватой улыбкой и вместо папиросы взял из пепельницы бычок.
– Ну разве это курение? Просто так…
– 2 —
Жизнь у Киры Георгиевны – или, как ее называли друзья, Кили (в детстве она долго не могла произнести букву "р") – поначалу сложилась как будто весело и легко. Родилась и жила до войны в Киеве. Отец был врачом-отоларингологом – слово, которое Киля тоже очень долго не могла выговорить, мать, как пишут в анкетах, домохозяйкой. Был еще младший брат Мишка – лентяй, футболист и первый во дворе драчун.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Кира Георгиевна: краткое содержание, описание и аннотация
Виктор Некрасов: другие книги автора
Кто написал Кира Георгиевна? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
![Виктор Некрасов: В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]](https://libcat.ru/uploads/posts/thumb2/viktor-nekrasov-v-okopah-stalingrada-1947-voenizdat-s-illyustraciyami.jpg)
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Кира Георгиевна — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Виктор Платонович Некрасов
Кира Георгиевна
– 1 —
После третьей или четвертой рюмки начали спорить об искусстве. О том о сем и наконец о том, можно ли считать настоящим произведением искусства неопубликованный роман, повесть или рассказ. Тут мнения раскололись. Одни говорили да, другие – нет. И те и другие очень убедительно. Убедительней же всех Кира Георгиевна. Так, во всяком случае, казалось ей. Ну не все ли равно, напечатан рассказ в типографии или написан от руки в детской тетради. Он есть, он появился, родился – и все! Сколько у этого рассказа читателей – неважно, хотя бы один, хотя бы сам автор, важно, чтоб он был написан.
– Вот я высеку из мрамора твою, Лешка, голову. – Лешка, молодой, задиристый художник, был ее главным оппонентом. – Высеку со всеми ее вихрами во все стороны и оставлю в мастерской, на выставку не дам. Что ж, оттого, что она будет стоять у меня на Сивцевом Вражке, а не на Кузнецком, в выставочном зале, что ж, значит, она уже не произведение искусства? Ерунда!
Все это Кира Георгиевна говорила весело, как всегда напористо, не давая себя перебить. Она любила спорить. Ей доставлял удовольствие сам процесс спора, обстановка его. Прокуренная комната, художники, горящие глаза, все друг друга перебивают. Биение мысли… В этом тоже есть что-то от самого искусства.
– А вообще, дело не в этом, – продолжала она, – не в том, где и как выставлено то или иное произведение, а в том умении художника, ухватив самое яркое, своеобразное, создать обобщенный образ…
– Ну и так далее. Ясно! Точка! – перебил ее веселый, лохматый Лешка. – А что ты скажешь о Шубине, великом скульпторе Шубине? Обобщал он или нет? А? Каждый его вельможа сам по себе, индивидуален, черт возьми!
Но тут все заговорили хором, Кира Георгиевна сбилась, потеряла нить своих рассуждений и потребовала коньяку. От коньяка вдруг захмелела (она больше говорила, что может много выпить) и вышла на балкон.
Внизу до самого горизонта мигала огнями праздничная Москва. Кремль и высотные здания были освещены прожекторами.
– Дуешься, Юрочка, а?
Юрочка ничего не ответил. Весь вечер она слегка поддразнивала его, а он, дурачок, обижался. Сначала велела ему снять галстук (у него, мол, красивая шея и незачем этот хомут таскать), и он послушно снял галстук, расстегнул ворот, и все почему-то рассмеялись. Потом при всех стала говорить о лепке его лица, о мужественной линии подбородка, о том, что начала лепить его голову, и тут он совсем смутился. Юрочка вообще всегда смущался в ее компании – он простой электромонтер, а Кирины друзья все художники, скульпторы. Среди них даже несколько заслуженных и один лауреат. От смущения он подсел к Сергею Смородницкому, бывшему моряку, от которого только в третьем часу ночи Кира Георгиевна с трудом его оторвала. Сейчас он дулся. А ей было смешно. И приятно.
У подъезда громадного дома по улице Немировича-Данченко они отпустили такси.
– Я провожу вас наверх, – мрачно сказал Юрочка, – лифт не работает.
– Не стоит, я не боюсь, – сказала Кира Георгиевна, но он, ничего не ответив, вошел в парадное и быстро побежал вверх.
Капитан Красной армии Виктор Некрасов
Эмигрант Виктор Некрасов читает в Париже буржуазную Le Figaro
Среди итальянской интеллигенции распространено мнение, что до XX съезда партии наша военная и послевоенная литература была исключительно "лакировочной" и лишь после XX съезда стали появляться правдивые, реалистические произведения, первым из которых была эренбурговская "Оттепель". Согласиться с этим, конечно, нельзя. Пришлось напомнить о Пановой, Казакевиче, Симонове, Беке, Гроссмане, к сожалению итальянскому читателю мало знакомых. Говорил я и о партийности нашей литературы, о том, что это вовсе не значит – пиши только о партии и партийцах, причем преимущественно хороших, а не плохих, что это – понятие гораздо более широкое, вытекающее из нашего мировоззрения, того самого мировоззрения, которое многие из нас защищали с оружием в руках. Надо было сказать и о сознательной тенденциозности нашей литературы, и о народности ее, и о ее воспитательной роли, которой мы придаем большое значение, и о том вреде, который ей нанес "культ личности", и о тех перспективах, которые действительно раскрылись перед нами после XX съезда.
У Синявского, в одной из его статей, сказано — настоящая, большая литература может появиться только в стране, где писать запрещено. Это писателя ожесточает, собирает в кулак, и самый факт, что он пишет то, что думает, наперекор всему, заставляет его писать кровью сердца, перешагивая через все препоны. Но это только в том случае, если писатель решился на всё.
Скажем прямо — это нелегко. С годами к тебе приходит опыт, к тому же многолетний тренаж набивает руку, и с помощью умного редактора тебе удаётся сказать то, что хотел сказать, иногда даже так, что цензорский комар и носа не подточит. Но увы, это не всегда удаётся. Тогда начинают бить!
В 1947 году Вика получил лауреата [Сталинской премии] (вторую степень, на первую не хватило одного голоса). Твардовский тоже должен был получить лауреата и поэтому не пошел на голосование. Неловко было, чтоб при нем они голосовали, и его голос для Вики пропал. Так что из-за Твардовского Вика получил на 50 000 р. меньше (первая – 100 000 р., вторая – 50 000 р.)
Ну, а теперь уже несколько раз редакция там менялась. Да, я возможно тебе это уже писала? Вика тогда был молодой писатель, но такое же проделывали и с Сергеевым-Ценским. Он мне сам рассказывал. Его повесть в двадцать печатных листов сократили до пяти. Заглавие изменили. Что за нахальство? Так же извратили статью академика Яснопольского. Должна же быть какая-то защита авторских прав!
Так вот они, оказывается, какие, члены этого важнейшего и страшнейшего католического ордена, учрежденного более четырех столетий тому назад Игнатием Лойолой, призвавшим их на борьбу против "адских чудовищ и порождений сатаны", на служение богу, на свершение подвигов, "ad maiorem Dei gloriam" ("к вящей славе божьей"). Вот, значит, они какие, члены "общества Иисуса", воля, сила и совесть которых переданы в руки их генерала, "черного папы", на которого они должны смотреть, "как на самого Христа, должны повиноваться ему, как труп, который можно переворачивать во всех направлениях, как палка, которая повинуется всякому движению, как шар из воска, который можно видоизменять, растягивать во всех направлениях". Четыреста двадцать четыре года существует этот орден, возведший в добродетель взаимный шпионаж, лицемерие, подозрительность, ханжество, подобострастие к старшим, разрешающий своим членам все — донос, клятвопреступление, лжесвидетельство, — все, вплоть до "смертного греха", если прикажет старший.
Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность.
Тов. Некрасов заявил:
“Мне всегда казалось, что долг каждого коммуниста обращаться в вышестоящие советские и партийные органы, вплоть до ЦК КПСС, по острым и волнующим общественность вопросам. Я и до прочитанных здесь вам писем неоднократно подписывал коллективные письма и обращался с ними в вышестоящие органы власти и партии.
Так, например, я в числе других лиц подписал письмо об инвалидных колясках (о бесплатном предоставлении инвалидам Великой Отечественной войны мотоколясок). Также подписал коллективное письмо XXIII съезду КПСС о возможном рецидиве культа личности. Подписывал и другие письма.
Если ко мне пришли представители общественности и предлагают подписать письмо и я считаю, что затронутые в нем вопросы справедливы и животрепещущи и что моя подпись может ускорить решение вопроса, я такое письмо подпишу со спокойной совестью. После известных всем вам процессуальных нарушений из недавнего прошлого процесс Черновола во Львове был грубым нарушением правовых норм и прямым продолжением процессов периода культа личности.
Слушал я, но так и не понял, кто я есть? То ли русский писатель, то ли беспринципный коммунист, то ли буржуазный националист, то ли сионист , то ли я бесхребетный и легкомысленный человек, то ли тот, который льет воду на чужую мельницу. Я постараюсь объяснить, кто я. Постараюсь доказать, что я не только русский писатель, но и принципиальный человек. Я не могу не вспомнить тех нелегких для меня дней, когда меня исключали из партии. На всю жизнь запомнилось то собрание в Октябрьском дворце, которое вел Корнейчук.
А потом выступали, и я слышал те же самые слова, что произносились сегодня, – и беспринципный, и бесхребетный, и то, что я лью воду на чужую мельницу. Я слушал и понимал лишь одно: всё, оказывается, упирается в вопрос, как я отношусь к выступлению Хрущева. А потом голосовали. И все подняли руки за то, чтобы исключить меня из партии. Минули годы. Хрущев сейчас занимается фотографией, а те самые, раскритикованные им, мои путевые очерки изданы, но этой книги вы уже на прилавках не найдете – проданы.
И скажу со всей откровенностью, мне не стыдно за эту книгу. А тем, кто сегодня беспокоился о моей позиции, отвечу прямо: остаюсь на той же принципиальной позиции, на которой все время стоял и стою, а именно: считаю, что я вправе обращаться в любые советские и партийные инстанции по любым волнующим меня вопросам.
Какой же вывод могу сделать я для себя, прослушав ваши выступления? О своей позиции я уже сказал. Еще более укрепилось убеждение, что самое важное сейчас, особенно для нас, литераторов, – научиться умно писать обо всех острых моментах нашей общественной жизни.
На голосование было вынесено два варианта: строгий выговор с занесением в учетную карточку и тот же выговор, но без занесения. Как ни странно, большинство коммунистов проголосовало за второй вариант.
Читайте также: