Хлеб ранних лет краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
Хедвиг приехала в понедельник, и в то утро, если бы хозяйка не подсунула мне под дверь письмо отца, я с удовольствием накрылся бы с головой одеялом, как часто делал прежде, когда жил еще в общежитии для учеников.
Но хозяйка закричала мне из коридора:
– Вам письмо из дому!
И когда белоснежный конверт, просунутый под дверь, скользнул в серую мглу, еще окутывавшую мою комнату, я в испуге соскочил с постели, ибо на конверте вместо обычного круглого почтового штемпеля была овальная печать железнодорожной почты.
Мой отец ненавидит телеграммы, и за все семь лет, что я живу в городе один, он только дважды послал мне письма с овальной печатью: в первом сообщалось о смерти матери, во втором – о несчастье, случившемся с самим отцом, – он тогда сломал себе обе ноги; это письмо было третье, я вскрыл его и, прочтя, вздохнул с облегчением.
«Не забудь, – писал отец, – что дочь Муллера Хедвиг, для которой ты снял комнату, приезжает сегодня с поездом 11.47. Будь добр встретить ее; постарайся купить букетик цветов и обращайся с ней полюбезней. Представь себе, в каком состоянии будет эта девушка: она впервые приезжает одна в город и не знает ни улицы, ни района, где ей придется жить; все ей у вас чуждо, ее напугает большой вокзал и сутолока среди дня. Подумай, ей двадцать лет и она едет в город, чтобы стать учительницей. Жаль, что ты больше не имеешь возможности регулярно навещать меня по воскресеньям, очень жаль.
Позже я нередко думал о том, как бы все сложилось, если бы я не встретил Хедвиг на вокзале: я бы вошел в совсем иную жизнь, как люди по ошибке входят не в тот поезд; я бы вошел в жизнь, которая раньше, до знакомства с Хедвиг, казалась мне вполне сносной. Так, во всяком случае, я называл ее, рассуждая сам с собою, но эта жизнь, ожидавшая меня, словно поезд на другой стороне платформы, куда я чуть было не сел, эта жизнь – теперь я мысленно переживаю ее – стала бы для меня адом, хотя представлялась мне прежде вполне сносной; в своем воображении я вижу себя улыбающимся и разговаривающим в той жизни, как видишь иногда во сне своего брата-близнеца, которого никогда не было на свете; видишь, как улыбается и разговаривает этот брат, существовавший, быть может, всего какую-то долю секунды, пока не погибло семя, из которого он мог бы зародиться.
А тогда я просто удивился, что отец послал мне письмо спешной почтой, и не знал, смогу ли выбрать время, чтобы встретить Хедвиг, потому что с тех пор, как я занимаюсь ремонтом и проверкой стиральных машин, субботы и понедельники – для меня самые хлопотливые дни. По субботам и воскресеньям в свободные от работы часы над стиральными машинами мудрят мужчины; они хотят сами испытать качество и действие этого дорогостоящего приобретения, а я сижу у телефона и жду вызовов, часто на самые далекие окраины. Стоит мне только войти в дом, и я уже чувствую запах гари: перегорели контакты и провода; или же я вижу машины, извергающие такие потоки мыльной пены, словно дело происходит в мультипликационном фильме. Меня встречают совершенно измочаленные мужчины и плачущие женщины; им надо было нажать несколько кнопок, но они либо забыли об одной из них, либо по ошибке нажали ее дважды; наслаждаясь собственной небрежностью, я открываю сумку с инструментами, выпятив губы, осматриваю неисправности, спокойно орудую со всякого рода рычажками, выключателями и контактами и. разводя мыльный порошок, как требуется по инструкции, с любезной улыбкой снова разъясняю хозяевам устройство стиральной машины, а потом включаю ее и, моя руки, вежливо выслушиваю беспомощный лепет хозяина о технике, а он счастлив, полагая, что я принимаю всерьез его технические познания. Зато потом, когда я подаю ему на подпись бумажку, где значится, сколько времени я потратил на ремонт и сколько километров мне пришлось проделать до места аварии, хозяин в большинстве случаев не очень вникает в суть дела, и я преспокойно сажусь в машину и отправляюсь по новому вызову.
В летние вечера красное солнце повисало на сверкающих окнах классов. В тот последний год, что я провел в Кнохта, мне часто приходилось проделывать по вечерам весь этот путь вместе с отцом; мы относили письма и посылки для матери к поезду, который шел в противоположном направлении и в половине одиннадцатого останавливался в Брохене, где мать лежала в больнице.
Возвращаясь домой, отец чаще всего выбирал ту же дорогу, через школьный двор, ибо таким образом ему удавалось сократить путь на четыре минуты и миновать квартал с уродливыми домами; и еще потому, что он в большинстве случаев прихватывал в своем классе то книгу, то стопку тетрадей. Вспоминая эти летние воскресные вечера в гимназии, я как бы впадаю в оцепенение: я вижу коридоры, потонувшие в серой мгле; вешалки перед классными комнатами, где одиноко висят две-три фуражки; свеженавощенный пол; тусклые отсветы на серебристой бронзе памятника павшим солдатам и рядом большой белый, как снег, четырехугольник на стене, где раньше висел портрет Гитлера; а возле самой учительской светится кроваво-красный воротник Шарнгорста.
". в витрине мясной лавки между двух глыб белого сала, среди цветочных ваз на мраморных подставках выстроилась пирамида консервных банок, на этикетках которых пронзительно красными буквами повторялась одна и та же надпись: "Тушенка говяжья". Генрих Белль "Хлеб ранних лет"
Если бы после Второй Мировой войны и не было писателя подобного Генриху Беллю, то он все равно бы был. Там, где государственная уравниловка празднует победу, а немецкое педантичное послушание и вовсе выравнивает поверхности, оставляя на них одну лишь усатую шишку под названием "фюрер", там просто появился Белль и изобразил самого обыкновенного парнишку, которого следовало расстрелять еще в колыбели, чтобы он не позорил великую арийскую расу. За что, казалось бы, что он такого сотворил, этот мальчишечка - ну, остался пару раз на второй год, никак не мог найти себе дело по душе, посылая подальше все ремесла после двухмесячного обучения, стырил у своего работодателя (написал нечаянно "роботодателя", орфография возмутилась, а зря) какой-то чепухи на 20 марок. Ничего, казалось бы, особенного, даже у суперправильных немцев попадаются неверные заготовки. Весь мир не ополчился на одного неудачного представителя, иногда какая-нибудь замшелая уборщица напомнит ему что-то типа "не выйдет из тебя человека", воплощая великую мечту о кухарке, что сумеет управлять государством, взять в любой момент швабру и воспитать в себе новую Ильзу Кох. Что там из кого вышло - решать не уборщицам из системы, какое бы место они в этой системе не занимали. Все это вообще каждый решает для себя сам.
Беллю не нужно было по сути ничего делать. Просто быть собой. Хотя, "Хлеб ранних лет", написанный после войны, когда уже утихли нюрнбергские театральные страсти, перенасыщен символами. Получилось ли это невольно или Белль специально изобразил некую аналогию - сие не так и важно. Думаю, что и первое, и второе. Фраза-ключ
может относиться к прощению немецкого народа, может относиться к бесконечному противостоянию милосердия и рационализма, может быть и просто сюжетной. Для всех государств Белль нашел уравнивающую характеристику - голодных детей. Данная тема выглядит издевкой, несмотря на вполне достоверный и убедительный облик. Голодные дети - что может быть ужаснее и позорнее для страны, у которой только недавно валялась в ногах половина мира. Подобным образом, например, издевается само государство, заявляющее о своем желании иметь много детей только потому, что ему не хватает рабов.
Что, впрочем, еще можно сказать миру, кроме того, что голодный ребенок - это всегда голодный ребенок, а человек - всегда человек. Чтобы там не натворила его нация. Он человек и совершенно неважно - немец ли, писатель ли, обвиняют ли его в чем. Именно здесь скрывается та самая жертва, которая есть и которой нет, что описана Солом Беллоу в его "Жертве". Жертва не нужна тому, кто органически не способен на концептуальное зло. Он и значения этой жертвы не понимает, и слова такового знать не хочет. Произнося слово "жертва" мы уже требуем возмещения чего-то самим этим словом, потому что знаем, что оно заранее записано в свод государственных правил, не подлежит налогообложению и подкреплено кучей разных пафосных примеров из истории. Любая книга Белля служит лишним напоминанием, что не все немцы одинаковы, что не все люди одинаковы, что за кажущейся обыденной незначительностью главного героя "Хлеба ранних лет" скрывается человеческое сердце, бескрайнее в своем свете, ибо оно органически не воспринимает муштру, формализм и глупость. Все эти смачные описания поедания подростком килограммовых булок настолько естественно подчеркивают общую причастность, наверное потому, что автор пишет обо всем об этом так просто и органично, что уже это делает его необычным. Вот он, необычный человек, необычный немец и даже необычный писатель.
Здесь же вспоминается "Волна" Тода Штрассера, где учитель провел в школе эксперимент - создал структуру, построенную на выполнении правил и насилии. Все почему-то сразу стали кричать о фашизме. При чем здесь фашизм, если речи не заходило о величии собственной расы. Другое дело, что к чему-то подобному приходит любая развитая структура. Ее создатели превращаются в небожителей, а участники - в суперлюдей. Тема "Хлеба ранних лет" в этом смысле сквозная. Белль не только должным образом оплевал фашизм, но пошел и дальше. Досталось не только немецкому образу мировосприятия, но и созданию структур вообще. Неудивительно, что автора обвиняли в последствии в анархизме и чуть ли не терроризме. Читать Белля многим сложно в том смысле, что у него очень часто попадаются фразы, обычные и ничем не примечательные, имеющие чуть ли не вселенский смысл. Например, "под конец она сказала: "У него такой благородный вид". Где здесь можно увидеть намек на пропаганду арийской расы? А он есть, ибо только идиоты делаю выводы на основании одного лишь внешнего вида человека. Не раса, так честный взгляд бывшего комсомольца с экрана телевизора, который в пятьсотмиллионный раз рассказывает ту же самую чепуху. В произведении, кстати, ни о какой политике, тем более - о фашизме, нет ни слова. Максимум - "сняли портрет Гитлера и на его месте теперь только пожелтевшее пятно". Или, вот, фраза, которая взята в качестве эпиграфа к данному отзыву. Найдет ли в ней кто-то что-то антифашистское?
А хлеб, хлеб нас объединяет! Не сам хлеб, конечно, а все, что с ним связано, с хлебом ранних лет, с человеческим, с уравнивающей всех людей необходимостью питаться. Всякое там умение отделять добро от зла, правильное мышление, духовность - все это принимает свои формы потом, когда вас хоть как-то уже допустили в люди. Человек жив не хлебом единым, но это уже "человек". На этапе хлеба раннего ему еще только предстоит этим человеком стать.
Генрих Бёлль - Хлеб ранних лет краткое содержание
Хлеб ранних лет - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Хлеб ранних лет
Я помню день, когда приехала Хедвиг, это был понедельник, и в то утро, пока хозяйка не подсунула под мою дверь отцовское письмо, я, едва проснувшись, собрался снова с головой нырнуть под одеяло, совсем как прежде, когда жил в интернате, где частенько начинал понедельники именно так.
Но хозяйка из коридора крикнула:
— Вам письмо! Из дома!
И едва она протолкнула письмо под дверь, едва белоснежный прямоугольник с тихим шелестом скользнул в серую муть штемпеля, я сразу разглядел на конверте тревожный овал — письмо было срочное.
И так по двенадцать часов в сутки, без выходных, и лишь от случая к случаю вечерок в кафе Йооса вместе с Вольфом и Уллой; а по воскресеньям вечерняя месса, на которую я обычно опаздывал, и, войдя, первым делом я испуганно смотрел на священника, стараясь по его жестам угадать, начался сбор пожертвований или еще нет, и облегченный вздох, если сбор не начался, и усталость, что необоримо влекла меня на ближайшую же скамью, где я порой тут же засыпал, пробуждаясь лишь от звона колокольчика, которым причетник извещал о конце службы. В иные часы я ненавидел себя, свою работу, свои руки.
В тот понедельник усталость навалилась прямо с утра, от воскресенья оставалось еще шесть вызовов, и я слышал, как хозяйка в прихожей говорит кому-то по телефону:
— Да-да, я обязательно ему передам.
Я сел на кровати, закурил и стал думать об отце.
Генрих Бёлль - Хлеб ранних лет краткое содержание
Генрих Бёлль - Хлеб ранних лет читать онлайн бесплатно
Хлеб ранних лет
Я помню день, когда приехала Хедвиг, это был понедельник, и в то утро, пока хозяйка не подсунула под мою дверь отцовское письмо, я, едва проснувшись, собрался снова с головой нырнуть под одеяло, совсем как прежде, когда жил в интернате, где частенько начинал понедельники именно так.
Но хозяйка из коридора крикнула:
— Вам письмо! Из дома!
И едва она протолкнула письмо под дверь, едва белоснежный прямоугольник с тихим шелестом скользнул в серую муть штемпеля, я сразу разглядел на конверте тревожный овал — письмо было срочное.
И так по двенадцать часов в сутки, без выходных, и лишь от случая к случаю вечерок в кафе Йооса вместе с Вольфом и Уллой; а по воскресеньям вечерняя месса, на которую я обычно опаздывал, и, войдя, первым делом я испуганно смотрел на священника, стараясь по его жестам угадать, начался сбор пожертвований или еще нет, и облегченный вздох, если сбор не начался, и усталость, что необоримо влекла меня на ближайшую же скамью, где я порой тут же засыпал, пробуждаясь лишь от звона колокольчика, которым причетник извещал о конце службы. В иные часы я ненавидел себя, свою работу, свои руки.
В тот понедельник усталость навалилась прямо с утра, от воскресенья оставалось еще шесть вызовов, и я слышал, как хозяйка в прихожей говорит кому-то по телефону:
— Да-да, я обязательно ему передам.
Я сел на кровати, закурил и стал думать об отце.
И обратно отец обычно вел меня той же дорогой через школьный двор, это сокращало путь минуты на четыре, к тому же не надо было обходить унылый жилой квартал с его безобразной казенной застройкой, а кроме того, отцу, как правило, нужно было прихватить из школы книгу или стопку тетрадей. При воспоминании о тех летних воскресных вечерах в пустой гимназии на меня до сих пор накатывает тоска: серый полумрак коридоров, нелепые, сиротливые гимназические фуражки, позабытые на вешалках возле классных дверей, поблескивающий свежей мастикой пол, тусклое мерцание бронзовой позолоты на памятнике павшим гимназистам, над ним белоснежным пятном — зияющий прямоугольник на стене, где прежде висел портрет Гитлера, а возле учительской кроваво-красным бликом отсвечивает ворот мундира на портрете Шарнхорста.
Читайте также: