Григорович зимний вечер краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
…Да, поистине, это была страшная ночь! Старики говорили правду: такая ночь могла только выпасть на долю Васильеву вечеру. И в самом деле, всем и каждому чудилось что-то недоброе в суровом, непреклонном голосе бури. Из пустого не стали бы выводить страхов (этак, пожалуй, пришлось бы бояться каждой метели, а между тем и всей-то зимы никто не боится)! Всякий знает, что зима ходит в медвежьей шкуре, стучится по крышам и углам и будит баб топить ночью печи: идет ли она по полю — за ней вереницами ходят метели и просят у нее дела; идет ли по лесу — сыплет из рукава иней; идет ли по реке — кует воду под следом на три аршина, — и что ж? — всякий встретившийся с нею прикутается только в овчину, повернется спиною да идет на полати! На этот раз, однако ж, иное было дело.
Посреди свиста и завывания ветра, внятно слышались дикие голоса и стоны, то певучие и как будто терявшиеся в отдалении за гумнами, то отрывчатые, пронзительные, раздававшиеся у самых ворот и окон и забравшиеся даже в трубы и запечья. Выходит ли кто на улицу — перед ним носились незнакомые, чуждые образы; из мрака и вихрей возникали то и дело страшные, никому неведомые лики… Да, старики говорили правду, когда, прислушиваясь чутким ухом к реву метели, утверждали они, что буря буре рознь, и что шишига, или ведьма, или нечистая сила (что все одно) играла теперь свадьбу, возвращаясь с гулянок. Но хорошо им было так-то разговаривать, сидя на горячей печке. Что им делалось посреди веселья, криков ребят и шумного говора гостей, наполнявших избу! (В Васильев вечер, как ведомо, одна только буря злится да хмурится.) Студеный ветер не проникал их до костей нестерпимым ознобом, снежные хлопья не залипали им очи, шипящие вихри не рвали на части их одежды, не опрокидывали их в снежные наметы… как это действительно было с одним бедняком, прохожим, брошенным в эту ночь посреди поля, далеко от жилья и голоса человеческого.
Много грозных ночей застигало прохожего, много вьюг и непогод вынесла седая голова его,— но такой ночи он никогда еще не видывал. Затерянный посреди сугробов, по колена в снегу, он тщетно озирался по сторонам или ощупывал костылем дорогу: метель и сумрак сливали небо с землею, снежные горы, взрываемые могучим ветром, двигались как волны морские и то рассыпались в обледенелом воздухе, то застилали дорогу; гул, рев и смятение наполняли окрестность. Напрасно также силился он подать голос: крик застывал на губах его и не достигал ни до чьего слуха: грозный рев бури один подавал о себе весть в мрачной пустыне. Отчаяние начинало уже проникать в душу путника, страшные думы бродили в голове его и воплощались в видения: на днях знакомый мужичок, застигнутый такою же точно погодой, сбился с пути на собственном гумне своем, и на другой день, об утро нашли его замерзшего под плетнем собственного огорода; третьего дня постигла такая же участь бабу, которая не могла найти околицы; вечор еще посреди самой улицы нашли мертвую калеку-перехожую, которая за метелью не различила избушек.
Так думал прохожий; а вьюга между тем с часу на час подымалась сильнее и сильнее. Вот повернула она, поднялась хребтом на пригорке, закрутилась вихрем, пронеслась над головой путника, загудела в полях и ударила на деревню. Вздрогнули бедные лачужки, внезапно пробужденные от сна посреди темной холодной ночи; замирая от страха, они тесно прижались друг к дружке, закутались доверху своим снежным покровом, прилегли на бок и трепетно ждут лютого вихря. Но вихрь, привыкший к простору, рвется и мечется пуще прежнего в тесных закоулках и улицах. Разбитый на части, он, разом со всех сторон, нападает на лачужки, всползает на шаткие стены, гудит в стропилах, ломает там сучья, срывает воробьиные гнезда, сверлит кровлю и, выхватив клок соломы, бросается на кровлю, силясь сбросить петушка или конька на макушке; и тогда как одна часть бури ревет вокруг дома, другая уже давно проползла шипящею змеёю под ворота, ринулась в клети и сараи, обежала навесы и, не найдя там, вероятно, ничего, кроме вьющегося снега, напала на беззащитную жучку, свернувшуюся клубком под рогожей… Но вот вихрь прилег наземь, загудел вдоль плетня, украдкою подобрался к калитке, поднялся на дыбы, сорвал ее с петель, бросился на улицу, присоединился к другому, третьему, и снова грозный рев наполняет окрестность…
О! счастлив, сто раз счастлив тот, у кого в такую ночь родной кров, родная семья и теплая печка. Так, по крайней мере, думал… но не до того, впрочем, было прохожему, чтобы умом раскидывать! Отчаяние уже давно завладело его душою. И если какие-нибудь мысли и приходили ему в голову,— им все-таки не время теперь было определяться в ясную думу; они мелькали перед ним так же быстро, как снежные хлопья, несомые лютою метелью, посреди которой стоял он с обнаженною седою головою и замирающим сердцем,— и так же быстро уносились и сменялись другими мыслями, как один вихрь сменялся другими вихрями…
Силы начинали покидать его. Он провел окоченевшею ладонью по мерзлым волосам, окинул мутными глазами окрестность и крикнул еще раз. Но крик снова замер на помертвелых устах его.
Прохожий медленно опустился в сугроб и трепетною рукою сотворил крестное знамение. Буря между тем пронеслась мимо: все как будто на минуту стихло… и вдруг нежданно, в стороне, послышался лай собаки… Нет, это не обман — лай повторился в другой и третий раз… Застывшее сердце старика встрепенулось; он рванулся вперед, простер руки и пошел на слух… Немного погодя, ощупал он сараи, и вскоре из-за угла мелькнули перед ним приветливые огоньки избушек.
Автор повести описывает жизнь в отдельном населенном пункте в период наступления Васильева вечера (31 декабря). Ночь выдалась холодной, и каждый чувствовал приближение страшной бури.
За минуту
В произведении рассказывается о праздновании жителями населенного пункта Васильева вечера (31 декабря).
День был очень холодным. Люди пожилого возраста, сидя дома и согреваясь печным теплом, рассуждали на тему серьезности снежной бури за окном. Они не мерзли под ледяным ветром, хлопья снега не закрывали им обзор, а вихрь не разрывал в клочья их зимнюю одежду, как это в реальности произошло с одним старым человеком, который был прохожим в эту ночь и находился вдали от людей и их жилищ.
Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
Все соседи на них
Хлеб везут, продают,
Добирают казну,
Бражку ковшиком пьют.
Метель, поднявшаяся в ночь, утихла. Ветер падал с каждой минутой, разбивая хребты сизых туч, заслонявшие небо. Быстро бежавшие тучи открывали то тут, то там мутно-желтоватые пятна. Светлей и светлей становилась окрестность; вдруг ветер дунул сильнее, и, откуда ни возьмись, глянуло солнышко… Мигом все приняло другой вид. Ослепительной белизной окинулась улица; еще ярче сверкнули на темном небе занесенные снегом избушки с их белыми кровлями и резными подоконниками, увешанными льдяными сосульками, сиявшими, как алмазы. Разом все оживилось. Заскрипели ворота и прикалитки. На улице показалась баба, закутанная так, что внаружу выглядывали один красный нос да посиневшие от стужи руки, которыми поддерживала она валек и коромысло. За нею, из разных концов, выползли ребятишки, едва тащившие в мягких сугробах отцовские полушубки; немного погодя, сбились они в кучку; составился кружок; появилось решето, облитое льдом, с привязанною к боку веревкой; в него уселась девчонка, еле-еле дышавшая из-под взгроможденного на нее кожуха; толпа схватилась за веревку, раздался крик, и вот уже понеслась она, только снег столбом да ветер с морозом навстречу.
Почти в то же время, на другом конце деревни, остановились широкие пошевни, запряженные вороной кудластой клячей, подле которой бежал долговязый жеребенок. Из саней вылез Демьян. Прежде всего он отряхнул кожух и шапку, провел варежками по напудренной инеем бороде и наконец принялся отворять околицу. Затем он взял лошадь под уздцы и пошел шагом по улице.
— Ну, должно быть, в городе-то мятелица была не гораздо пуще здешней, — ишь какие намела сугробы! — произнес Демьян, останавливаясь в недоумении перед своими воротами.
Он отгреб кой-как снег, въехал на двор, вынул из пошевней кусок мерзлой говядины, потом узелок, завязанный в клетчатый платок, и, не распрягая лошади, вступил в сени.
Тут мужик принялся шарить по всем углам, отыскал плетушку, куда сажают кур на яйца, сунул в нее украдкою узелок и повернулся к двери, обрамленной седой бахромой мерзлого пара.
Дверь скрипнула, и Демьян, похлопывая лаптями и рукавицами, весело вошел в избу.
— Здравствуй, родной, что так поздно? — вымолвила старуха, выглядывая сначала из-за печурки и тут же выбегая к нему навстречу.
— Здорово, хозяйка! — произнес Демьян, отряхиваясь с головы до ног.
— Спрашиваешь: поздно зачем. А выехал я из города чем свет, да така-то мятель, вьюга поднялась, ни зги не видно; со мной, как назло, ввязался жеребенок; что станешь делать. вернулся назад, обождал, ну да теперь недосуг мне с тобой калякать. На, возьми, — присовокупил он, подавая ей говядину. — Подкинь ее в щи, да ступай скорей ко мне.
— Ах ты Господи! Намедни барана зарезали, а он вишь чего. говядину покупать задумал! Аль денег тебе девать некуда, куры у те их не клюют, что ли? — заворчала старуха.
— Ну вот, лиха беда! Щи послаще зато будут! — возразил, смеясь, Демьян.
Заметно было по всему, что он находился в отличном расположении духа.
— Ну а молодые-то наши где? — спросил мужик, озираясь на стороны.
— Вестимо, не сидеть им без дела, — ворчала жена, роясь подле горшков. — На гумно пошли — молотят.
— Ладно, ладно, ступай сюда, — продолжал муж, торопливо сбрасывая с себя верхнюю одежду и развешивая ее на стан, занимавший чуть не половину избы.
Он подошел к столу, вынул из-за пазухи длинный кожаный кошель и бережно высыпал на скатерть казну свою, состоящую из замасленной, истасканной пятидесятирублевой ассигнации и нескольких просверленных, истертых гривенников и пятиалтынных, между которыми виднелся орех-двойчатка, положенный туда, вероятно, для счастья и прибыли.
— На-ка, возьми ее, хозяйка, да подшей хорошенько тряпицей, — сказал он, подавая жене ассигнацию. — Это, чего доброго, и в конторе ее не примут, ишь какая истрепанная, опять в город придется ехать, здесь не разменяешь, садись скорей.
В то время как старушка примостилась к окну с иголкою и тряпьем, Демьян натянул на плечи полушубок, подпоясался новым кушаком и снял с шестка новую шапку, подаренную ему молодою.
— Готово. Давай! Время идти. Да вот что: неравно запоздаю там, вели Петрухе, как вернется, убрать лошадь; она стоит, сердечная, нераспряженная, — сказал Демьян, торопливо завертывая ассигнацию и направляясь к двери.
Он вышел на улицу и побрел частым шагом в контору.
В конторе пробыл он еще долее, чем думал, хотя явился ранее многих других. Народу толкалось множество; наступил последний срок взноса оброка; каждому следовало получить расписку; к тому же и год подходил к исходу, — предметов для россказней нашлось множество. Демьян заболтался и кончил тем, что вышел из последних.
Несмотря, однако ж, на то, радость и довольство сияли во всех чертах мужика, когда он вновь очутился на улице.
Трудовой год, слава Господу Богу, минул благополучно; оброк внесен сполна; в домишке осталось еще рублишков с тридцать про случай; и хлебушко есть, и гречишка есть, и сына-то поженил; хозяйка молодая, сноха, выпалась не вздорная какая, а лихая, работящая бабенка, да такая смирная, что воду не замутит, — чего же больше и как взаправду не порадоваться.
Душа Демьяна плавала, словно в масле; подбоченясь, шел он по улице, не переставая ухмыляться в бороду и посматривая то в ту сторону улицы, то в другую.
И вокруг все как-то улыбалось ему.
Войдя в сенички, он покосился на плетушку: тут ли она, — и, натопавшись вволю, отворил двери избы.
Запах жирных щей с говядиной порадовал Демьяна немало; да и все вокруг как-то радовало.
Золотой луч солнца, проникая в окно, играл на полу и, захватив на пути часть стола и лавки, отражался на потемневшей медной ризе старой иконы.
На лавочке, подле окна, сидела Параша, повязанная по-бабьему; против нее торчал кленовый высокий гребень с белым пучком льну, из которого тянула она левою рукою длинную, дрожащую нитку; в другой руке ее гудело, подпрыгивая, веретено, которым играл пестрый котенок; шуму веретена отвечало мерное пощелкивание челнока-стана, за которым сидел Петр. Подле него, на полу, два маленькие брата возились шумно с поленом, обращенным, с помощью привязанной к концу мочалки, в борзую лошадь. Из-за перегородки раздавался веселый треск печки и торопливое беганье старушки-хозяйки, прерываемое то звяканьем кочерги или ухвата, то шипением горшка.
В избе было тепло и даже жарко.
— Э-ге-ге, да они уж дома все. Здорово, сношенька, как живешь-можешь? Здорово, Петруха. Эй, парнишки, что к отцу не идете? — говорил Демьян, останавливаясь посередь избы и обращая поочередно к каждому смеющееся лицо свое. — А я в городе был. така-то давка на базаре, насилу телушку продал.
Заслыша речь о городе, мальчики бросили полено, подобрались к отцу и начали к нему ластиться.
— Петруха, глядь, глядь, а?! — произнес Демьян лукаво, подмигивая ему на ребят. — Вишь, лакомки какие! Думали, раз привез гостинца, так и кажинный так будет. Ну что, аль не верите. Взаправду ничего нынче не привез.
— Привез! Привез! — кричали мальчики, цепляясь ему за полы.
— Ой ли! Слышь, веры еще неймут, а? Эки прыткие. А разве вы мне денег дали? Откуда я их возьму!
Парнишки выпустили из рук полу и тотчас же надули губы.
Демьян покосился на Парашу, которая остановила веретено и глядела, смеясь, на мальчиков, потом покосился на Петра и, как бы ни в чем не бывало, вышел из избы в сени, плотно заперев за собой дверь.
Он вынул из узелка синий набивной платок, спрятал его за пазуху и, закрыв узел, снова вернулся в избу.
— Ну, так уж и быть, подьте сюда, шалыганы! — крикнул Демьян мальчикам, жалобно толковавшим о чем-то за печуркой с матерью. — Стойте! Эк их! Чуть с ног не сбили. погодите. Меньшой садись на край, слыхали это? — продолжал он, раскрывая узелок. — Ну, сношенька наша любезная, — присовокупил мужик, подавая ей черные коты, отороченные красными и желтыми городочками. — Вот тебе гостинец, не побрезгай, просим носить да нас миловать.
Тут Демьян поцеловался трижды с Парашей.
— Ну, ребятенки, вот и вам. Любо, что ли. — сказал Демьян, подавая каждому пряничный конек, с сусальным золотом, и делая вид, как бы не замечая старухи, которая не переставала коситься украдкою на мужа из-за своих горшков. — Хозяйка, подь сюда. Ну, родная, тебе, знать, не на счастье вез гостинец; и Господь это знает, как случилось. кажись, в том же узле был и крепко как связал его, глядь, ан нету, не знать, куда девался! Должно быть, обронил его на дороге. Не посерчай, благо, не забыл и тебя — купил. Что ты станешь делать! Дал зевуна, обронил — да и полно!
Далее Демьян не мог держаться; он нагнулся к сморщенному лицу старушки, ударил себя ладонями по коленям и залился громким смехом.
— Ну, чего ты, дурень, чего. Что те разбирает. Ишь, ему бы все смешки да смешки; деньги только понапрасну рассорил. Знать, много их у тебя. Чего, эх, дурень, прости Господи, право, дурень, хоть бы на старости-то лет людей посрамился.
Она не договорила далее; Демьян вынул из-за пазухи платок, тряхнул его по воздуху, набросил его на голову своей старухи и, схватившись за бока, бросился на лавку, заливаясь еще пуще прежнего.
Все, сколько ни было в избе, последовали его примеру.
— Ну, хозяйка, на радостях-то шевелись, не ленись, поворачивайся! Что есть в печи, на стол мечи, чего нет, побожись, — давай скорей обедать! Смерть проголодался, да и все-то вы, я чай, ждали. Ну-ка-с, сношенька, собери со стола. Эх, щи-то, щи как попахивают, только слюнки текут.
Немного погодя старуха поставила на стол горшок шипящих щей с пылу; Параша раздала ложки, нарезала хлеба, и вся семья, перекрестившись перед образом, уселась обедать.
— Ну вот, родные, и оброк внесли сполна, и год, благодарение Царю Небесному, перемогли благополучно, — произнес Демьян, жадно прихлебывая горячих щей. — А по весне сдавалось мне, не быть такому добру, да, видно, не земля родит, а год. Помнишь, Петруха, как сумлевались мы, идучи березняком. Что говорить, наша доля заботная. Не то радоваться стать, не то плакать. То по дождю болит сердце, станет засушь — пропадешь, думаешь; то мало его — опять беда, то града боишься, то за скотинку намучаешься вволюшку. Только вот в зиму и отведешь душу, вздохнешь, особливо как уродит Господь всякого жита да всего насторожено про случай. Лиха беда, помолотиться да хворостинки припасти, а там лежи себе на печке да обжигайся, пока не заиграли овражки, не пошла капель с кровель, да не шликнет жавороночек на проталинке; а там опять пошел крестить нивку да почесывать затылок, глядя на тучку али на солнышко. Нет, нынче грешно говорить, год вышел хороший; не знаю, как-то Гос- подь пошлет будущий.
— Надо, кажись, быть хорошему, касатик, — возразила старуха. — В сочельник вышла я за ворота, гляжу так-то: небо синее-синее, звездам перечету нет, так и горят, словно угольки какие.
— Давай Бог, чего много просить! Был бы такой, как нынешний: много довольны были бы Господом Богом! Вот, — прибавил он, шутливо трепля по плечу Парашу, — и молодую хозяюшку нынче нажили! Мотри, сношенька наша любезная, живи так, чтобы нам, старикам, не каяться. а тебе жить в любви с парнем нашим, не маяться. Так, что ли, Петруха.
Петр усмехнулся и поглядел на жену, которая, опустив глаза, зардела, что мак алый.
— Ну, теперь, я чай, и вздохнуть пора: смерть умаялся с дороги; печь-то добре горяча; ай да хозяйки — уважили! — произнес Демьян, выходя из-за стола.
Один лишь сверчок-полунощник тянул дребезжащую песню свою. тише, тише. вдруг остановится, прислушается к мурлыканью котенка, свернувшегося клубочком под печуркой. и снова трещит неугомонная песнь его всю ночь, вплоть до самого света.
Дмитрий Григорович 1849
В этой книге собраны самые трогательные рождественские рассказы и святочные истории, которые никого не оставят равнодушным и помогут продлить возвышенную атмосферу светлого праздника. Это истории о том, как пробуждаются в душе прекрасные чувства, как меняют они человека и весь мир вокруг него и как мы становимся ближе к Богу.
Основой возникновения жанра рождественского святочного рассказа, бесспорно, является величайшее событие в мировой истории — Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Это событие преобразовало весь строй нравственной жизни человечества. Любовь, заповеданная Христом Спасителем, всеобъемлющая и самоотверженная, стала тем животворным началом, которое призвано просветить мир.
Появление первых рассказов с рождественской тематикой в России происходит в середине XIX века. До этого времени публикации в печати святочных произведений были единичными и ориентировались они, прежде всего, на фольклорный материал святочного гадания или ряженья, закрепленный в народных быличках. Причем материал этот в известных нам текстах интерпретируется в комическо-приключенческом ключе.
Тема Рождества вносила в освоенный уже жанр святочного рассказа новые мотивы — искупительной жертвы, всепрощения, примирения, раскаяния, а также мотивы Евангельских притч и заповедей, как, например, мотив возвращения блудного сына, столь частый в подобных рассказах. Ведущим мотивом рассказов с рождественской тематикой становится мотив чуда, каким бы конкретным содержанием ни наполнялось это понятие. Чудо, свершившееся когда-то в Вифлееме, как бы ежегодно и многократно повторяется в день Рождества, безгранично множась и проходя к каждому отдельному человеку в своем особенном проявлении. Готовность к чуду, его нетерпеливое ожидание — характерная черта предпраздничного состояния героя таких рассказов. Однако рождественское чудо часто в святочных рассказах вовсе не является чем-то сверхъестественным, оно приходит в виде обычной жизненной удачи, простого человеческого счастья, неожиданного спасения, вовремя и обязательно в рождественский вечер пришедшей помощи.
Жесткость жанровой формы святочного рассказа привела в конце концов к однообразию сюжетных схем. Однако, несмотря ни на что, святочному рассказу суждено было пережить и век XIX, и век XX. Объяснение такого долголетия находится в самом назначении святочного рассказа — напоминать людям о вечных ценностях и нравственном идеале, без чего невозможно ни благое земное существование, ни спасение души. Святочный рассказ тесно связан со свершившимся однажды и повторяющимся из года в год великим событием — Рождением Спасителя.
Пушкин и няня. Худ. А. Кузнецов
Анализ
История создания
Однообразные дни Пушкин проводил за написанием стихов и за чтением. Но одиночество, отдаленность от друзей и единомышленников очень досаждали поэту. Новинки литературного мира также доходили до него крайне редко. Все это усугубляло его и без того подневольное положение.
Особенно тяжело Пушкину пришлось долгой морозной зимой, когда не было ни единой возможности покинуть занесенное снегом Михайловское. Так и проходили их с няней зимние вечера, где они сидели в натопленной избе, она – за пряжей, а он – у рабочего стола, слушая надрывное завывание вьюги.
Композиция
Текст представляет собой четыре восьмистишия, в нем отсутствуют традиционные завязка и развязка. На протяжении всего стихотворения читатель видит размышления автора, сопровождаемые завыванием вьюги, которая олицетворяет его тоску и одиночество.
Композиционно произведение закольцовано, то есть заканчивается тем же четверостишием, которым и начинается:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Стихотворение написано в духе реализма, по жанру оно представляет собой пейзажную лирику, по жанровому своеобразию – элегию.
Размер и средства художественной выразительности
Использование анафор ставит целью погрузить читателя в атмосферу события, усилить его восприятие, чего успешно добивается Пушкин в своем стихотворении. Примером анафор служит одинаковое начало строчек:
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит
Даже при взгляде на этот маленький фрагмент видно, что произведение динамично, полно движения и жизни. Достигается это обильным использованием глаголов. Одна только вьюга проделывает в произведении множество действий: кроет небо, шуршит соломой, крутит вихри, стучит в окошко, воет и плачет.
Проблематика и основная идея произведения
В стихотворении поэт отражает свое текущее внутреннее состояние, навеянное вынужденным заточением. Кроме этого, Пушкин дает понять, как дорога ему няня, которая была для него поистине родным человеком.
Именно любовь, которая приходит на помощь в самые тяжелые моменты жизни была и остается самой животрепещущей темой.
Читайте также: