Фингал озеров краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил…
Что же нового было в этой стихотворной трагедии, построенной на античном сюжете, соблюдающей, казалось бы, все те же классицистские единства: времени, места и действия? Чем воздействовала она на зрителей с такой сокрушающей силой? Почему именно с ее представления, по мнению историков театра, началась на русской сцене новая эпоха?
Где на законах власть царей установление,
Сразить то общество не может и вселенна,—
Как уже говорилось, недалек был тот час, когда русские войска поспешат в Австрию для борьбы с Наполеоном Бонапартом. Но тогда, в 1804-м, еще у всех на слуху были обещания Александра I (данные во время заключения Россией со странами Европы Амьенского мира), что он не допустит военных действий. Зрители пятиярусного Большого театра исступленно аплодировали благородному Тезею — Яковлеву, с величественным достоинством вещавшему хитрому посланцу Фив Креону, который призывал Афины возглавить военные действия:
Но я не для того поставлен здесь владыкой,
Чтоб жизнью жертвовать мне подданных своих,
Чтоб кровь их проливать к защите царств чужих.
Для славы суетной, мечтательной и лживой
Не обнажу меча к войне несправедливой.
Лавр трону есть краса, но мирные оливы —
Сень благотворная для общества всего.
Родится человек лет несколько поцвесть,
Потом — скорбеть, дряхлеть и смерти дань отнесть.
Ведавший бухгалтерскими делами Майков дал в свою очередь приказание казначею Альбрехту удержать из жалованья Яковлева 500 рублей. Что тот и сделал не без удовольствия, записав их в приход.
Лирико-элегическое начало определяло весь строй спектакля.
Средневековые с античными деталями костюмы. Торжественное звучание хоров, сопровождающее все три действия трагедии. Звучные, исполненные страстной любви и не менее страстной ненависти монологи героев, стоящих на фоне унылых, пустынных скал. Мужественная красота и благородное достоинство Фингала, созданного Яковлевым. Очарование его возлюбленной Моины — Семеновой. Отточенный Шушериным рисунок роли ее отца, коварного Локлинского царя Старна, который обещал вождю вольного Морвена Фингалу руку дочери, но из чувства кровавой мести стремился его погубить. Превосходные балетные и пантомимные сцены, перемежающие драматические эпизоды. Все это отличалось подлинным вкусом, слаженностью, великолепным мастерством.
Твой взор переменил нрав дикий и суровый:
Он дал мне нову жизнь, дал сердцу чувства новы,—
Задушевность, лирическая самоуглубленность, характерные для русских романтиков начала XIX века в литературе, отличали сценический облик Фингала, созданного Яковлевым.
Царь, изменяешь ли ты слову своему?
Коль нам не верить, царь, то верить ли кому? —
с суровым спокойствием спрашивал Фингал. И, услышав в ответ от Старна угрожающее:
Ты в областях моих! —
с не меньшей угрозой напоминал:
Я здесь не в первый раз!
Во время одного из спектаклей „Фингала“ кто-то сочинил экспромт, сразу же пошедший по рукам зрителей:
Довольно, коль актер героя выражает!
Но Яковлев игрой героев возвышает.
Изможденная Пруссия взывала к России. Русская армия Направилась к Польше. Французские войска встретили ее у реки Нарев. Кровопролитное сражение у Пултуска 14 декабря каждая из воюющих сторон считала своей победой. Оно продолжалось один день, унесло тысячи жизней, многих превратило в калек. И не дало обеим сторонам ни одного пленного, ни одного знамени. Ночью русские покинули поле боя. Наполеоновские войска возвратились в Варшаву, где их император решил переждать зиму.
…Оживление царило в тот день в актерском фойе Большого театра. Сюда собрались и занятые в спектакле актеры, и все те, кто с нетерпением хотел посмотреть ее предпоследнюю репетицию. На видном месте расположился расторопный буфетчик, с особым усердием расставивший на придвинутом к стене столе закуски, бутылки с вином и графины с водкой. Вели нескончаемый спор о доходах театра степенный приятель Алексея Семеновича Яковлева бухгалтер Иван Федорович Тикулин и главный казначей Петр Иванович Альбрехт.
— Ну, слава богу, Иван Федорович, — с облегчением вздыхал Альбрехт. И с явно немецким выговором продолжал: — Ни один пустой мест; ни лож, ни кресла, все нарасхват!
— Вот то-то же, — пенял ему Тикулин, — а вы кричите все об издержках… А декорации-то невесть какие: княжеский шатер да старый дуб. Велика фигура!
— Так-то так, — возражал ему, медленно цедя слова, Альбрехт. — Да, бачка, трагедь не Русалка и не Князь-невидимка. Сегодня сбор, а завтра нет…
— Кому начинать-то? — саркастически улыбался располневший, начинающий лысеть актер Бобров. И не без ехидства бросал слывшему замечательным комиком Рыкалову и довольно посредственному актеру Рожественскому:
— Не вам же, Василий Федорович, становиться за Шушерина, а Спиридону Антиповичу за Яковлева!
— Насилу прибрел, — слабым голосом жаловался Шушерин. — Старость да немощи одолели… Кабы дал бог силы дотянуть кое-как до пенсии…
— Напейся душепарочки, — с легкой иронией советовал ему Сахаров, кивая на буфет, — так все пройдет.
— А, пожалуй, хоть сейчас отваляет Ярба, — тихонько судачили про Шушерина стоящие в сторонке актеры, — что твой Яковлев.
Появлялись театралы во главе с чуть чопорным, со вкусом одетым, свысока поучающим актеров Николаем Ивановичем Гнедичем. Рядом с добродушной, чуть располневшей, но все еще красивой Марией Степановной Сахаровой гордо усаживалась надменная Екатерина Семенова. Вбегал пополневший, с непомерно большой головой, забавно суетящийся Александр Александрович Шаховской. На ходу шпыняя, поучая, уговаривая, разрешал он споры актеров.
С поистине благородным достоинством, раскланиваясь во все стороны, входил все еще моложавый и подтянутый, несмотря на свои семьдесят два года, одетый по новой моде, но сохранивший повадки екатерининского вельможи Иван Афанасьевич Дмитревский, для которого и устраивалась настоящая репетиция. В сборе оказывались все, кроме одного, самого главного на этот раз, — Алексея Семеновича Яковлева, играющего роль Димитрия Донского.
— Да где же наш Димитрий? — визгливо вскрикивал Шаховской.
— Завтракает. — слышался издевательски звучащий ответ из толпы актеров.
— Господи боже мой! — хватался за голову Шаховской. И, горячась, быстро перебирая тонкими ножками, непонятно каким образом держащими грузное с нависшим животом тело, несся из одного угла фойе в другой. — У буфета нет. Да где же он? Ты должен знать, братец!
Шаховской чуть не с кулаками набрасывался на буфетчика.
— Сегодня не изволили закусывать, — степенно отвечал ему тот.
— Завтракает! — горячился Шаховской. — Если бы завтракал, был бы здесь. Чего доброго, запропастился куда-нибудь.
— Будет, — не повышая голоса, с неизменным сознанием своего превосходства успокаивал его Дмитревский, — непременно будет, без всякого сомнения будет. Не повторяет ли роль?
— А может, повторяет и другое что-нибудь, — с ехидной улыбкой бурчал будто про себя Шушерин.
— Бога не боишься, — обрезал его не любящий злословить Пономарев. — Накануне такого великого дня станет он этим заниматься!
И будто в подтверждение этих слов в фойе вбегал незадолго до этого вышедший из него Бобров.
— Да ведь Алексей Семенович больше часу как здесь! Ходит по сцене один, дожидаясь репетиции.
— Вот, душа, спасибо! — невольно вырвалось у Ивана Афанасьевича Дмитревского. — Я сказал вам, Александр Александрович, что непременно явится вовремя. Как можно подумать!
Обрадованный Шаховской уже всех гнал из фойе:
— На сцену, господа! На сцену!
А на пустой сцене, среди запыленных кулис, изображавших поле и несколько деревьев, в глубоком раздумье, заложив назад руки, бродил одетый в театральные доспехи Алексей Семенович.
— Что же вы тут одни? — бросаясь к нему, спрашивала вбежавшая прежде других на сцену Мария Степановна Сахарова.
— Да боялся идти наверх, — с застенчивой мрачностью отвечал Яковлев. — Разговоры, споры, буфет и прочее. Бог с ними!
— Можно бы дать знать о себе, — набрасывался на Алексея Семеновича подоспевший вместе с другими актерами Шаховской. — Голоса-то не занимать стать. А мы тебя все искали.
— Ведь я не булавка какая-нибудь, — негромко, но твердо отвечал Яковлев.
— Булавка не булавка, а подчас порядочный гвоздь, — оставлял за собой последнее слово Шаховской. — По местам, господа!
— Браво, Алексей Семенович! Хорошо!
Одобрительными кивками поддержали его слова сидящие в стороне, ближе к оркестру, театралы. Экспансивный Шаховской кидался к сидящему среди них Дмитревскому:
— Каков ученичок-то ваш, Иван Афанасьевич?
Плавным жестом, с привычным театральным изяществом разводил руками Дмитревский:
— Хорошо, очень хорошо. Как нельзя лучше. Ну, конечно, можно бы иное сказать и другим образом… Было бы естественнее говорить потише. Например, хотя бы так…
Встав в благороднейшую из благородных поз, с величайшим чувством воодушевления, слегка любуясь собой, но не давая почувствовать этого окружившим его актерам, Иван Афанасьевич продекламировал последние четыре строчки финального монолога Димитрия. И, как всегда бывало в таких случаях, слушавшие его внутренне ахнули, завосторгались великолепным декламаторским мастерством старого актера, его умением быть всегда в форме, благородством его осанки. Легко возбуждающийся Шаховской чуть не плакал от умиления:
— Прекрасно, Иван Афанасьевич, прекрасно!
И, словно забыв, что он только что не менее пылко восторгался Яковлевым, с назидательной строгостью обратился к тому:
— Алексей Семенович, слышал?
— Слышал, — мрачно ответил Яковлев, восхищенный Дмитревским не меньше Шаховского и все же где-то внутренне не соглашавшийся с таким чисто декламаторским чтением последнего монолога Димитрия. И неожиданно для всех сказал: — Я и сам еще не знаю, как завтра придется сыграть эту сцену.
Больше всех шумел и восторгался помещавшийся за несколькими рядами кресел партер, в котором были сидячие и стоячие места. Зрители туда собрались за три часа до начала представления, чтобы занять место, с которого можно будет лучше видеть представление.
Свое нетерпение они выказывали беспрерывными аплодисментами, стуком тростей и палок. В шесть часов вечера в директорской ложе показался в парадном мундире с орденской лентой через плечо Александр Львович Нарышкин. Удовлетворенно окинув взглядом переполненный театр, он кивнул дирижеру. Оркестр заиграл музыкальное вступление, взвился занавес, представление началось.
Беды платить врагам настало ныне время, —
Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный.
Скажи, что я горжусь Мамаевой враждой:
Кто чести, правде враг, тот враг, конечно, мой….
Иди к пославшему и возвести ему,
Что богу русский князь покорен одному…
Группами, с непросохшими глазами, собирались зрители в антрактах. Тут и там слышались панегирики Яковлеву:
— Как Яковлев произнес этот стих!
— Одним словом он умел выразить весь характер представляемого им героя, всю его душу и, может быть, собственную.
— А какая мимика! Сознание собственного достоинства, благородное негодование, решимость — все эти чувства, как в зеркале, отразились на прекрасном лице его.
— Если бы Яковлев не имел никакой репутации, то, прослушав, как он произнес этот стих, нельзя было бы не признать в нем великого мастера своего дела!
Отличие новой трагедии Озерова от произведений русской классицистской драматургии не сразу поняли современники Озерова. Как не сразу поняли и неожиданность решения сценического образа московского князя Димитрия (нареченного за победу над ханом Мамаем — Донским), стремящегося соединить разрозненные войска русских княжеств для борьбы с татарским нашествием.
Прославившийся чтением поэтических творений гражданского и философского звучания, Яковлев вдохновенно читал монологи Димитрия. В созданном им облике полководца России продолжало покорять то соединение гражданского и лирического, которое восхищало уже в его Фингале. Димитрий Яковлева был верным патриотом. Но, так же как и вождь Морвена, он был страстным возлюбленным. Для него понятие родины сливалось с понятием любви — не абстрактной, а обыкновенной, человеческой. Защищая родину, он шел и на защиту Ксении. Отстаивая до конца свое право любить, он считал это долгом не меньшим, чем защищать родную землю. Чувство и долг у него смыкались, превращаясь в единое понятие: честь.
Димитрий Донской вырастал у Яковлева в романтического героя — отверженного всеми, непонятого, верного своим убеждениям, со всей широтой натуры идущего на смерть во имя любви и гражданского долга. Отказываясь от возлюбленной по ее воле, он продолжал жить ради спасения родины, но для себя в бою искал лишь смерти. В Димитрии — Яковлеве до самого конца трагедии не возникало даже подобия борьбы между чувством и долгом. Наоборот: именно любовь давала возможность совершить ему подвиг, приведя к победе русские войска.
Пускай все воинство и вся Россия пусть
Познают, коль хотят, любовь мою и грусть,—
Последними же словами Димитрия — Яковлева перед боем, посвященными Ксении, оказывались те, которые были близки собственным думам актера:
Но коль любовника оплачет хоть слезой,
Ту радость принеси на гроб печальный мой.
— На чем основывался Озеров, — возмущался Державин, — выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну, которая одна-одинехонька прибыла в стан и, вопреки всем обычаям тогдашнего времени, шатается по шатрам княжеским да рассказывает о любви своей к Димитрию?
— Ну конечно, — по своему обычаю, уклончиво вначале отвечал ему Дмитревский, — иное и неверно, да как быть! Театральная вольность, а к тому же стихи прекрасные: очень эффектны.
Но тут же спохватывался и уже с большей откровенностью продолжал:
— Вот изволите видеть, ваше высокопревосходительство, можно бы сказать и много кой-чего насчет содержания трагедии и характеров действующих лиц, да обстоятельства не те, чтоб критиковать такую патриотическую пьесу, которая явилась так кстати и имела неслыханный успех… Таких людей… с талантом Владислава Александровича, приохочивать и превозносить надобно; а то, неравно, бог с ним, обидится и перестанет писать. Нет, уже лучше предоставим всякую критику времени: оно возьмет свое, а теперь не станем огорчать такого достойного человека безвременными замечаниями.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
I Ирина Озерова (1934–1984) Стихи разных лет
I Ирина Озерова (1934–1984) Стихи разных лет Поэт Наполовину оплыла свеча, А он не замечал в раздумьях долгих. Слова, как заклинанья, бормоча, Их ставил в ряд и в будущее вел их. И авторучкой заменив перо, И заменив свечу электросветом, Он мучился и созидал добро, И воевал со
К вопросу о трагедиях
К вопросу о трагедиях Мы уже говорили о том, что невозможно с достаточной вероятностью определить точное месторасположение трагедий Сенеки относительно его творчества в целом. Предпринимавшиеся попытки их датировки при всей своей изобретательности оставляют слишком
Сюжет пьесы заимствован из поэмы “Фингал” (1762), вошедшей в собрание “Песен Оссиана”, будто бы найденных в Шотландии английским литератором Макферсоном (как позднее выяснилось, это литературная мистификация, сочиненная им самим). В начале девятнадцатого века “Песни Оссиана” – одно из самых модных и любимых публикой произведений, привлекавшее необычностью стиля, духом древних шотландских саг, своеобразным обликом героев – поэтов и воинов. Фабула поэмы послужила материалом романтической трагедии о могучем воине Ф. и его
Пьеса начинается прибытием героя в царство Локлинское к своей невесте. Ситуация осложнена тем, что Ф. не первый раз ступает на эту землю. Когда-то, ведя войны и завоевав эту страну, Ф. убил в поединке сына царя Старна – Тоскара.
Старн замышляет мщение, и предполагаемая женитьба на Моине лишь повод заманить Ф. в западню.
Образ воина отредактирован современной Озерову литературной эпохой расцвета лирической поэзии с ее преобладанием чувств над разумом, переживания над поступком.
Все новые и новые условия для брака ставит Фингала Старн. Вмешательство
Моины продлевает драматическую борьбу и влияет на ход событий к выгоде Старна. Ф. соглашается совершить поминальную службу на могиле Тоскара.
Без своей дружины, без оружия он попадает в руки воинов Старна. Героя спасает Моина ценой собственной жизни. Старн убивает дочь и закалывается сам.
Печальный сюжет о хрупкости жизни перед силой ненависти завершается финалом, развязывающим узел коллизии фантастическим и поэтическим способом: Ф. отплывает на родину, увозя тело Моины, легкая тень которой будет являться герою в утешение его “тоски душевной”. Развязка меняет смысл и тональность происходящего. Трагическая любовь Ф. и Моины приобретает лирико-философское звучание.
Фингал, трагедия в трех действиях, с хорами и пантомимными балетами.
"Фингал" был третьей трагедией Владислава Александровича Озерова (1769-
1816), крупнейшего русского драматурга начала XIX в. Обратиться к Оссиану
ему рекомендовал его друг А. Н. Оленин (1763-1843), государственный деятель,
знаток археологии и художник-любитель, который считал, что здесь можно найти
основу для эффектного спектакля. В предпосланном трагедии посвящении Озеров
С совета твоего, Оленин, я решился
Народов северных Ахилла описать
И пышность зрелищу приличную придать.
Твоею дружбою глас слабый оживился,
И к песням бардов я склонил прельщенный слух,
Чтобы извлечь черты разительны, унылы,
В которых Оссиан явил Фингалов дух,
Под строем звучных арф, близ отческой могилы.
Сюжетной основой трагедии послужил вставной эпизод из "Фингала", кн.
III; имя героини Агандека Озеров заменил на Моина (имя матери Картона).
Кроме того, он использовал некоторые имена и сюжетные мотивы из других поэм
Оссиана (см. разбор этих заимствований: Потапов П. О. Из истории русского
театра. Жизнь и деятельность Озерова. Одесса, 1915, с. 586-640; Бочкарев В.
А. Русская историческая драматургия начала XIX века (1800-1815 гг.).
Куйбышев, 1959, с. 177-185). При этом трагедия Озерова была глубоко
оригинальным произведением, весьма отличающимся от поэм Оссиана своей
художественной системой, элегическим чувствительным колоритом.
"Фингал" Озерова был впервые поставлен в петербургском Придворном
театре 8 декабря 1805 г. Роль Фингала исполнял А. С. Яковлев, Моины - Е. С.
Семенова, Старна - Я. Е. Шушерин. Музыку к хорам и балетам написал
композитор О. А. Козловский. Трагедия пользовалась большим успехом и шла с
непрерывными повторениями до 1809 г., в дальнейшем она неоднократно
возобновлялась до 1850-х гг. Она была переведена на французский язык О. Ж.
Дальмасом и на немецкий - Р. М. Зотовым. Озерова нередко называли "певцом
Фингала и Моины".
"Фингал" и его постановки вызвали значительное число откликов в печати,
в некоторых из них отмечалось отношение трагедии к ее первоисточнику. А. Ф.
Мерзляков, разбирая "Фингала", писал о поэзии Оссиана: "Сие новое поле
поезии, более нам родственное, нежели другим народам западным, еще не было
почти совсем обработано для сцены драматической. Томный, но величественный,
как полная луна, восседящая над пустынями обширных морей, явился нашему
Озерову слепый старец Оссиян и одним движением златого щита своего озарил
брега Каледонские, в светло-синих туманах утопающие, изобретательному его
гению. Содержание трагедии Озерова под названием Фингал взято из одной
поемы царственного барда Оссияна. Точно, это новый шаг в нашей словесности",
И хотя Мерзляков после разбора заключал, что "вообще пиеса недостаточна в
своей басне и расположении: в ней нет благородства, высокости, завязки
трагической", он тем не менее должен был признать, что "самая новость сцены,
дикость характеров и мест, старинные храмы, игры и тризна, скалы и вертепы:
все вместе с арфою и стихами Озерова, облеченное северными туманами, -
придает плесе этой какую-то меланхолическую занимательность" (Вестн. Европы,
1817, ч. XCIII, Ќ 9, с. 36-37, 46-47). Одновременно П. А. Вяземский писал в
статье "О жизни и сочинениях В. А. Озерова", предпосланной посмертному
изданию сочинений драматурга: "Северной поэзии прилично искать источников в
баснословных преданиях народа, имеющего нечто общее с ее народом. Северный
поэт переносится под небо, сходное с его небом, созерцает природу, сродную
его природе, встречает в нравах сынов ее простоту, в подвигах их мужество,
которые рождают в нем темное, но живое чувство убеждения, что предки его
горели тем же мужеством, имели ту же простоту в нравах и что свойства сих
однородных диких сынов севера отлиты были природою в общем льдистом
сосуде. Цвет поэзии Оссиана, может быть, удачнее обильного в оттенках
цвета поэзии Гомеровой перенесен на наш язык. Некоторые русские переводы
песней северного барда подтверждают сие мнение. Но ровное и, так сказать,
одноцветное поле его поэм обещает ли богатую жатву для трагедии, требующей
действия сильных страстей, беспрестанного их борения и великих последствий?
Не думаю. И посему-то _Фингал_ Озерова может скорее почесться великолепным
трагическим представлением, нежели совершенною трагедиею" (Озеров В. А.
Соч., ч. I. СПб., 1817, с. XXIX-XXX) Пушкин, читавший статью Вяземского, не
согласился с его заключением и заметил по поводу последних фраз приведенного
отрывка: "Что есть общего между однообразием Оссиановских поэм и трагедией,
которая заимствует у них единый слог?" (Пушкин. Полн. собр. соч., т. XII.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Владислав Озеров - Фингал краткое содержание
Фингал читать онлайн бесплатно
ТРАГЕДИЯ В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ, С ХОРАМИ И ПАНТОМИМНЫМИ БАЛЕТАМИ
Джеймс Макферсон. Поэмы Оссиана
James Macpherson The Poems Of Ossian
Старн, царь Локпинский.
Фингал, царь Морвенский.
Уллин, бард Фингалов.
Колла, наперсник Старнов.
Морна, наперсница Моины.
Верховный жрец Оденов.
Карилл, из воинов Стартовых.
Барды, или скальды. Старновы.
Действие происходит в земле Локлинской.
Театр представляет палату, открытую сводами в сад; вдали видны на
возвышениях храм Оденов и холм могильный.
Моина сидящая, Морна, Уллин, барды, девы локлинские.
Хор бардов и локлинских дев
Какое сильно дарованье
Во власти, красота, твоей?
Сердец, умов очарованье,
Веселье пламенных очей
И нежных душ, любовь-отрада
От твоего родится взгляда.
Одна из дев локлинских
Цвети, о красота Моины,
Как в утро раннее весной
Цветут прелестные долины
Хор бардов и дев
Фингала сердце ты пленила
И тишину нам возвратила.
О дев и бардов сонм! не славьте красоту,
Сию обманчиву, прелестную мечту.
Она, как слабый цвет, который украшает
Вид утренний пустынь и к полдню увядает.
Гордиться можно ли Моине красотой?
Единым только дух гордиться может мой,
Единым. О Уллин! Фингалов бард любимый,
Ты, коего прислал сей вождь непобедимый
Во званьи мудрого и мирного посла,
Воспой геройские Фингаловы дела.
Со дня, как мой отец, Локлинских стран владетель,
Морвенского царя уважил добродетель,
Вручить меня ему священный дал обет,
Желаю я, Уллин, чтобы мне целый свет
Вещал, гласил, твердил о имени Фингала
И слава бы его Моину восхищала.
Прими ты арфу, бард, воспламени свой дух
И дщери Старновой увеселяй ты слух.
Умолкни всё в стране подлунной,
Чтоб гласы арфы златострунной
По холмам дальним пронеслись,
В пустынях гулом раздались.
Пою Фингала дивны бои,
Его забавы юных дней.
А вы, почившие герои,
Покрытые сырой землей,
Восстаньте от могил безмолвных,
На высотах явитесь холмных.
Ударили в медяный щит,
Ко брани глас обыкновенный;
Во броню ратник облеченный
Воинским гневом уж кипит.
Дубы столетни загорелись,
И тучи заревом оделись.
Встает Морвена вождь Фингал;
Оружье грозное приял:
Стрела в колчане роковая,
На груди рдяна сталь видна,
Копье, как сосна вековая,
И щит, как полная луна,
Воссевшая над океаном
И вся подернута туманом.
Мелькают, сеются, падут
Враги пред ним, как неки тени;
Иль быстроногие елени
На зыби мшистые бегут.
И стала вкруг него равнина,
Как смерти мрачная долина.
Падут, и не избег судьбин
И ты, Тоскар, о Старнов сын!
Локлинских чад о грудь надежна!
Сон смерти скрыл твой юный взор.
Ты пал в полях, как глыба снежна,
С крутых отторгнутая гор.
Паденья шум в лесах раздался,
Высокий холм поколебался.
(встает и прерывает песнь Уллина)
Какую смерть, о бард, напоминаешь мне?
Тоскар, несчастный брат, погибший на войне
Фингаловым мечем, мне стоил слез довольно.
Фингалом нанесен удар тебе невольно.
Он прелестей твоих еще тогда не знал.
Конечно, предо мной не винен в том Фингал.
Случайность браней то, судьбы случайность гневной.
Ах! естьли б мой отец о смерти сей плачевной
Забыть, утешиться от времени возмог,
Была бы я тогда, была бы без тревог.
Но нет; ничто отца не развлекает муки:
Ни бардов пение, ни арф согласны звуки,
Ни шум, восторг пиршеств и чаши круговой;
И мрачный дух его, питаяся тоской,
Ни в чем утех не зрит, ловитву забывает
И гулов ловчих глас в лесах не возбуждает.
Ему в молчании засели, как во мгле,
Уныние в душе и дума на челе.
Но он идет: в сей день спокоит ли Монну?
Старн, Колла и прежние.
О дочь! Фингал преплыл чрез синих волн пучину.
Ладей его ничем удержан не был бег,
И с утренней зарей на наш вступил он брег.
Уллин! Фингаловых певец сражений дивных,
Ты, присланный ко мне для предложений мирных,
Ты, зревший здесь луной свершенны три пути,
К Фингалу можешь ты во сретенье идти.
(Дает знак бардам, чтоб удалились.)
А ты, о дочь! во храм будь шествовать готова:
Сверши обязанность Фингалу данна слова.
Он требовал, чтоб я вручил тебя ему
В тот день, как взору он предстанет моему;
К нетерпеливости моей настал день ныне.
В сей самый день? восторг! благодарю судьбине.
Так ты Фингаловой ответствуешь любви?
Ах! неизвестный огнь пролит в моей крови
Со дня, мне памятна, как вождь племен Морвена,
Нам ужасом грозив иль смерти, или плена,
Все холмы, все леса наполнивши войной,
Похожие книги на "Фингал", Владислав Озеров
Владислав Озеров читать все книги автора по порядку
Фингал отзывы
Отзывы читателей о книге Фингал, автор: Владислав Озеров. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Читайте также: