Дом без гаспадара краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Ён прачынаўся, як толькі маці сярод ночы ўключала вентылятар, хоць гумавыя лопасці круціліся амаль бязгучна: прыглушанае гудзенне і час ад часу перапынак, калі ў лопасцях заблытваўся край гардзіны. Тады маці з ціхай лаянкай уставала з ложка, вызваляла гардзіну і заціскала яе паміж дзверцамі кніжнай шафы. Абажур лямпы быў з зялёнага шоўку — вадзяністая зелень, а праз яе — жоўтыя промні, і яму здавалася, што чырвонае віно ў шклянцы на тумбачцы каля ложка маці вельмі падобнае на чарніла: цёмная, цягучая атрута, якую яна пацягвае маленькімі глыткамі. Маці чытала, курыла і зрэдку адпівала глыток.
З-пад прыплюшчаных павек ён назіраў за ёю, не варушачыся, каб не прыцягнуць яе ўвагі, і праводзіў позіркам дым цыгарэты, што цягнуўся да вентылятара; паветраны струмень усмоктваў і крышыў белыя і шэрыя воблакі, а затым мяккія зялёныя лопасці перамолвалі іх і выкідвалі прэч. Вентылятар быў вялікі — такія стаяць у магазінах — дабрадушны буркун, ён за некалькі хвілін ачышчаў паветра ў пакоі. Тады маці націскала кнопку на сцяне там, дзе над ложкам вісеў фотаздымак бацькі: усмешлівы юнак з люлькай у роце, занадта малады, каб быць бацькам адзінаццацігадовага хлопчыка; бацька быў такі ж малады, як Луіджы з кафэ Генэля, як нясмелы маленькі новы настаўнік, значна маладзейшы, чым маці, а яна выглядала гэтак жа, як і маці іншых дзяцей, ніколькі не маладзейшай. Бацька — гэта ўсмешлівы хлопец, але вось ужо на працягу некалькіх тыдняў хлопчык бачыць яго ў сне зусім не такім, як на партрэце, — журботна паніклы чалавек сядзіць на чарнільнай кляксе, быццам на воблаку, твару ў яго няма, але ён плача, таму што чакае ўжо мільён гадоў; на ім мундзір, але без знакаў адрознення і без ордэнаў; гэты прышэлец раптоўна ўварваўся ў сны хлопчыка, зусім іншы, чым яму хацелася б бачыць бацьку.
Самае галоўнае ляжаць ціха, ледзь дыхаючы, з заплюшчанымі вачыма, тады па шоргаце ў доме можна даведацца, колькі часу: калі Глума ўжо не чуваць, азначае палову адзінаццатай, калі не чутно Альберта, азначае адзінаццаць. Звычайна ён яшчэ чуе Глума ў пакоі наверсе — цяжкія, размераныя крокі, або Альберта ў суседнім пакоі — Альберт насвіствае за працай. Бывае, і Больда позна ўвечары спускаецца на кухню і пачынае там валтузню — шаргацяць крокі, асцярожна шчоўкае выключальнік, ды ўсё ж амаль кожны раз Больда наторкваецца на бабулю, і з пярэдняй чуваць глухі голас:
— Ах ты, ненажэра, зноў распачала гатаванне сярод ночы? Зноў смажыш, парыш, варыш нейкую дрэнь?
I ў адказ пранізлівы смех Больды.
— Так, старая карга, я выгаладалася, хочаш за кампанію?
Генрих и Мартин растут без отцов. Они погибли на войне. Одна семья живет в нищете, другая – в достатке. Мальчики – лучшие друзья. Их матери упиваются горем, при этом совершенно забыв о сыновьях.
За минуту
Две семьи Брилах и Бах остались без кормильцев. Мужчины были призваны на войну, но так и не вернулись. Дома остались без хозяев, жены без мужей, а дети без отцов. В семьях растут мальчики: Генрих и Мартин.
Мать Генриха слывет безнравственной женщиной. Мальчик не понаслышке знает, что такое нищета и унижение. Его мать Вильма постоянно находится в поисках нового сожителя, который смог бы обеспечить ее и сына. Генрих сам следит за финансами их небольшой семьи и младшей сестрой. При этом ему самому не хватает материнской любви и настоящей отцовской поддержки.
Мартин же наоборот – родился в обеспеченной семье, он не знает нужды. Но при этом осознает, что и в его семье что-то не так. Его мать Нелла до сих пор не пришла в себя от горя, она не заботится о собственном сыне. Она живет воспоминаниями и не замечает, что сын нуждается в ее любви. Несмотря на социальные отличия, дружба между мальчиков крепнет с каждым днем.
С тех пор прошли годы, все изменилось вокруг, только мертвые остались молодыми, по-прежнему улыбаются они со своих портретов. Мертвые остались с живыми — и не только для Неллы, сознательно отгородившейся от настоящего и живущей воспоминаниями, не только для мальчиков, Мартина и Генриха, никогда не знавших своих отцов и мечтающих увидеть их хотя бы во сне, но прежде всего для Генриха Бёлля, не захотевшего простить преступления фашизма и его кровавые жертвоприношения.
Встреча Неллы с Гезелером — это встреча с фашизмом. Вместе с Гезелером прошлое, существующее, казалось бы, лишь в памяти Неллы, вторгается в сегодняшний день — как грубая реальность и как смутная угроза. Итог встречи обнаруживает прежде всего не жестокость или аморальность Гезелера, а его полнейшее ничтожество.
Читать книги Бёлля порой трудно. Киноленты биографий героев воссоздаются Бёллем путем очень сложного ассоциативного монтажа. Естественная последовательность событий нарушена, ассоциации разрознены, привычная связь времен порвана. Все когда-либо пережитое и выстраданное входит в жизнь героев Бёлля наравне с впечатлениями, заботами и радостями сегодняшнего дня: прошлое и настоящее существуют рядом, действие происходит порой как бы одновременно в двух измерениях. Переходы из мира реального в область воспоминаний совершаются без каких-либо предупреждений и комментариев, они подчиняются зыбким законам, а то и причудам подсознания (память чувств — особое качество темперамента Бёлля, которым обладают и его герои). При этом одни и те же события, преломляясь в сознании различных персонажей, получают несходное освещение. Но постепенно эта сложная, порой противоречивая картина проясняется, раскрывается — или угадывается — связь явлений и лиц; все как бы становится на свое место. И вот наступает момент, когда читатель незаметно для себя оказывается вовлеченным в поток чужой жизни, и этот поток подхватывает и несет его, и вот он уже не просто сочувствует герою, а видит мир его глазами, чувствует вместе с ним.
Образ Неллы, помимо всего прочего, интересен тем, что обнаруживает, какими возможностями объективного изображения богата субъективная манера Бёлля. Нелла написана как бы одновременно с трех точек зрения: ее внутренний монолог пересекается (и корректируется) впечатлениями Мартина и Альберта. Несчастье, смертельно ранившее Неллу, научило ее ненависти, она ненавидит войну и все, что с ней связано, — официальный патриотизм, ложь государственной пропаганды и ложь религии.
Бёлль утверждает общечеловеческие, непреходящие ценности, но он не может указать действенных путей борьбы. Антифашист и пацифист, он твердо, знает, против чего бороться; за что и как — это он представляет себе весьма смутно. Есть очевидное противоречие между воинственно-гуманистической позицией самого Бёлля и пассивностью его героев — противоречие, свидетельствующее в конечном счете о социальной ограниченности его собственного мировоззрения.
Трагическая история погибшего и погубившего себя поэта тем более убедительна, что она написана человеком, прошедшим, как и Раймунд Бах, сквозь ад войны и фашизма, но не сломленного этими испытаниями; писателем большой души и большого таланта, сберегшим надежду, веру в человека и волю к борьбе — а вместе с ними и верность призванию.
Генрих Бёлль - Дом без хозяина краткое содержание
Дом без хозяина - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Дом без хозяина
Он сразу просыпался, когда среди ночи мать включала вентилятор, хотя резиновые лопасти крутились почти бесшумно: приглушенное жужжание и время от времени остановка, если в лопастях застревал край гардины. Тут мать, тихо чертыхаясь, вставала с постели, высвобождала гардину и зажимала ее между дверцами книжного шкафа. Абажур лампы был из зеленого шелка – водянистая зелень, а сквозь нее – желтые лучи, и ему казалось, что красное вино в стакане, стоящем на тумбочке у постели матери, очень похоже на чернила: темный, тягучий яд, который она потягивает маленькими глотками. Мать читала, курила и изредка отпивала глоток.
Из-под полуопущенных век он наблюдал за нею, не шевелясь, чтобы не привлечь ее внимания, и провожал взглядом дым сигареты, который тянулся к вентилятору; ток воздуха засасывал и дробил серые и белые облака, а потом мягкие зеленые лопасти перемалывали их и выбрасывали вон. Вентилятор был большой – такие стоят в магазинах – добродушный ворчун, он за несколько минут очищал воздух в комнате. Тогда мать нажимала кнопку на стене там, где над кроватью висела фотография отца: улыбающийся молодой человек с трубкой во рту, слишком молодой, вряд ли такой годился в отцы одиннадцатилетнему мальчику; отец был молод, как Луиджи в кафе Генеля, как робкий маленький новый учитель, гораздо моложе матери, а она выглядела так же, как матери всех остальных ребят, ничуть не моложе. Отец – это улыбающийся паренек, но вот уж несколько недель мальчик видит его во сне совсем не таким, как на портрете, – печально поникший человек сидит на чернильной кляксе, будто на облаке, лица у него нет, но он плачет, потому что ждет уже миллионы лет; на нем мундир, но без знаков различия и без орденов; этот пришелец внезапно вторгся в сновидения мальчика, совсем не такой, каким ему хотелось бы видеть отца.
Самое главное лежать тихо, чуть дыша, с закрытыми глазами, тогда по шорохам в доме можно узнать, который час: если Глума уже не слышно, значит, половина одиннадцатого, если не слышно Альберта, значит, одиннадцать. Обычно он еще слышит Глума в комнатке наверху – тяжелые, размеренные шаги, или Альберта в соседней комнате – Альберт насвистывает за работой. Бывает, что и Больда поздно вечером спускается на кухню и начинает возиться там – шаркающие шаги, осторожно щелкнувший выключатель, и все-таки почти каждый раз Больда натыкается на бабушку, и из передней доносится глухой голос:
– Эх ты, ненасытная утроба, что ты затеяла стряпню среди ночи? Опять жаришь, паришь и варишь какую-нибудь дрянь?
И в ответ пронзительный смех Больды.
– Верно, старая карга, я проголодалась, хочешь чего-нибудь за компанию?
– Только чтоб не лежалые, мой дорогой!
А когда Альберт возвращался, она прямо в передней обнимала и целовала его, приговаривая:
– Если бы не ты, мой мальчик, ах, если бы не ты… родной сын и тот не был бы лучше.
Потом наконец она уходила к себе, жевала свои бутерброды – толстые ломти белого хлеба, густо намазанные маслом и обложенные мясом, пила вино и покуривала.
Альберт был почти такой же точный, как Глум, – ровно в одиннадцать у него в комнате становилось тихо, – то, что совершалось в доме после одиннадцати, имело отношение только к женщинам: бабушке, Больде и матери. Мать ночью редко вставала с постели, зато она долго читала и курила слабые, сплющенные сигареты, которые доставала из плоской желтой пачки с надписью: Мечеть. Натуральный Восточный табак. Изредка мать отпивала глоток вина и каждый час включала вентилятор, чтобы прогнать дым из комнаты.
Но часто по вечерам мать уходила куда-нибудь или приводила с собой гостей, тогда его, сонного, переносили в комнату к дяде Альберту, и он притворялся, будто не слышит этого. Он терпеть не мог гостей, хотя любил спать в комнате дяди Альберта. Когда приходили гости, они засиживались очень поздно – до двух, до трех, до четырех часов ночи, а то и до пяти, и дядя Альберт просыпал тогда утром и не с кем было позавтракать перед школой, – Глум и Больда уходили чуть свет, мать всегда спала до десяти, бабушка никогда раньше одиннадцати не вставала.
Читайте также: