Дети зверя мааны краткое содержание
Обновлено: 02.07.2024
Бежала мимо голодная лиса, позавидовала она журавлиной радости, заверещала:
— Смотрю и глазам своим не верю — журавль пляшет! А ведь у него, у бедняги, всего только две ноги.
Глянул журавль на лису — даже клюв разинул: одна, две, три, четыре лапы!
— Ой, — крикнула лиса, — ох, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет…
Стоит улыбается, а зубов у неё не сосчитать!
Журавль и голову повесил.
Тут лиса ещё громче засмеялась:
— Куда ты свои уши спрятал? Нет у тебя ушей! Вот так голова! Ну, а в голове у тебя что?
— Я сюда из-за моря дорогу нашёл, — чуть не плачет журавль, — есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум.
— Ох и несчастный ты, журавль, — две ноги да один ум. Ты на меня погляди — четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост.
С горя журавль вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека с луком и охотничьей сумой.
— Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха и замечательный хвост; у вас полон рот зубов, сто умов, — охотник идёт. Как нам спастись?!
— Мои сто умов всегда сто советов дадут.
Сказала и скрылась в барсучьей норе.
Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался.
Сунул руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил на свет.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьётся.
Снова сунул руку в нору, лису вытащил.
Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а всё же попала в охотничью суму.
Обернулся, глянул на кочку, а журавля-то и нет! Высоко в небе летит он, и стрелой не достанешь.
Так погибла лиса, у которой было сто умов, полон рот зубов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост.
А журавль одним своим умишком пораскинул и то смекнул, как спастись.
Дети зверя Мааны
В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась — нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть:
Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын — котёнок.
— Расти, расти, малыш! — запела Мааны. — Расти, расти.
А котёнок в ответ:
— Мрр-мрр, ррасту, ррасту…
И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало, так и остался мелким.
Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днём из дома не выходил, ночью по лесу тяжело ступал, головы не поднимал, звёзд, луны не видя.
Третья — росомаха — любила висеть на ветках деревьев. Однажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё скривились.
Четвёртая — рысь — была хороша собой, но так пуглива, что даже на мать поднимала чуткие уши. А на кончиках ушей у неё торчали нарядные кисточки.
Пятым родился ирбис-барс. Этот был светлоглаз и отважен. Охотился он высоко в горах, с камня на камень легко, будто птица, перелетал.
Шестой — тигр — плавал не хуже Мааны, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был нетороплив — мог от восхода солнца до заката лежать притаясь.
Седьмой — лев — смотрел гордо, ходил, высоко подняв свою большую голову. От его голоса содрогались деревья и рушились скалы.
Был он самый могучий из семерых, но и этого сына Мааны-мать играючи на траву валила, забавляясь, к облакам подкидывала.
— Ни один на меня не похож, — дивилась большая Мааны, — а все же это мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива — есть кому меня пожалеть.
Ласково на всех семерых поглядев, Мааны сказала:
Старший сын — кот, мурлыча песенку, головой о ноги матери потёрся и мелкими шагами побежал на добычу. Три дня пропадал. На четвёртый принёс в зубах малую пташку.
— Этого мне и на один глоток не хватит, — улыбнулась Мааны, — ты сам, дитя, подкрепись немного.
Кот ещё три дня птахой забавлялся, лишь на четвёртый о еде вспомнил.
— Слушай, сынок, — сказала Мааны, — с твоими повадками трудно будет тебе жить в диком лесу. Ступай к человеку.
Только замолчала Мааны, а кота уже и не видно. Навсегда убежал он из дикого леса.
Мааны была самой сильной из всех зверей Алтая. Родила она семерых детей, чтобы продолжили её род и сберегли её имя. У каждого ребёнка – своя судьба.
Из истории вы узнаете про: Алтай Кедры Котёнок Кот мурлыкает Семейство Кошачьи Барсук Семейство Куньи Росомаха на дереве Семейство Куньи Рысь Семейство Кошачьи Ирбис - снежный барс Семейство Кошачьи Амурский тигр Семейство Кошачьи Лев Семейство Кошачьи Воробей Семейство Воробьиные Узорчатый полоз Дождевой червь Семейство Ужеобразные Семейство Lumbricidae Барсучья нора Олени Семейство Оленевые Косуля сибирская Семейство Оленевые Сибирский горный козёл Аргали Семейство Полорогие Беркут Семейство Ястребиные Камыши Всадник Лошадь Семейство Лошадиные Семейство Пальмовые + 33
Режим обучения доступен только авторизованным пользователям
Возможности режима обучения:
- просмотр истории в виде слайдов
- возможность прослушивания озвучки по каждому слайду
- возможность добавить свою, детскую озвучку
- тесты для детей, чтобы закрепить материал
- специально подобранные коллекции картинок и видео для улучшения восприятия
- ссылки на дополнительные обучающие курсы
Озвучка доступна в режиме обучения
Давным-давно жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Была она выше кедра столетнего. А сила в её лапах такая была, что могла Мааны горы трясти.
Полезные ссылки
Исходила Мааны весь Алтай. Во всех долинах побывала, на все горы забиралась. А второго такого зверя не встретила.
И вот начала Мааны стареть. И опечалилась:
– Умру я и забудется доброе имя моё. Нужно мне детей родить, чтобы помнили обо мне.
Весной родился у Мааны ребёнок – котёнок. Был он ловкий и быстрый, но очень маленький. Сколько ни кормила его Мааны, так он большим и не вырос. Зато научился красиво мурлыкать.
Полезные ссылки
Следующей весной родила Мааны второго ребёнка – барсука. Вырос он больше, чем кот. Но был очень угрюмый. На небо барсук не смотрел, днём на улице не появлялся. Ходил он медленно и ступал тяжело.
Полезные ссылки
Ещё через год родилась у Мааны росомаха. Она с детства любила на деревьях висеть. И вот однажды упала с дерева. И покривились лапы её.
Полезные ссылки
Новая весна принесла нового ребёнка – рысь. Она выросла очень красивой. Только вот робкая была слишком. Чуть что – сразу вострит уши, на концах которых нарядные кисточки.
Полезные ссылки
Пятым ребёнком Мааны стал ирбис-барс. Это сильный и статный зверь со светлыми глазами. Охотился он высоко в горах. Легко прыгал он через пропасти и лихо взбирался по кручам.
Полезные ссылки
Шестой же её сын – тигр. Самый могучий и отважный из всех. И самый большой. Не боялся ни медведя, ни человека. Никому не кланялся.
Полезные ссылки
А на седьмую весну родила Мааны льва. Осанка у него царская, сила – богатырская. Рык его подобен грому. И пышная золотая грива обрамляет гордую голову его. Кто льва в лесу увидит, тот сразу в пояс кланяется.
Полезные ссылки
И хотя лев был самым большим из всех, Мааны его одной лапой на землю валила. Выше деревьев его подбрасывала и ловила.
– Эх, никто из детей на меня не похож. Но они – мои дети, моя кровь. Они меня пожалеют, пока я жива. Они моё имя сохранят, когда истлеют косточки мои, – говорила Мааны наедине с собой.
Однажды собрала Мааны всех своих детей. Посмотрела на них ласково и сказала:
– Дети мои, я голодна. Принесите мне поесть.
Пошёл на охоту кот, старший сын. Несколько дней его не было. И вот принёс он домой воробушка. Посмотрела Мааны на его добычу:
– Этого мне и на один зуб не хватит. Иди, кот, жить к людям, там тебе проще будет.
Полезные ссылки
Тогда сказала она второму сыну, барсуку, что хочет есть. А тот никуда не пошёл. Достал из-под камня змею. И протянул матери. Она сильно рассердилась на него:
– За это ты всю жизнь будешь змеями и червями питаться. Уходи и не возвращайся!
Полезные ссылки
Ушёл барсук. К самой земле наклонил голову. Вырыл он себе просторную нору, сделал в неё восемь ходов и выходов. И с тех пор живёт один. С другими детьми Мааны не разговаривает.
Полезные ссылки
– Я хочу есть, – сказала мать росомахе. Неделю не было росомахи. И принесла она кости того оленя, которого сама и съела.
Полезные ссылки
– Чем тебя дождаться, проще с голоду умереть. Пусть же дети твои всегда живут впроголодь. Пусть всегда им будет мало! – сказала Мааны.
И росомаха ушла в лес.
Пришёл черед рыси. Бесшумно она ушла и бесшумно вернулась. И принесла матери только что убитую косулю. Обрадовалась Мааны.
– Твои дети будут так же удачливы в охоте, как ты, рысь. И никто не услышит шагов их. Живи в чаще лесной, моя дочь, – сказала мать.
Полезные ссылки
Рысь ушла. И живут её дети в чаще лесной по сей день, в дуплах старых деревьев.
Ирбису-барсу Мааны и слова сказать не успела. Он сам вскочил на соседнюю гору. Одним ударом свалил горного козла-теке. И матери его тотчас притащил.
– Ты ловок, силён и отважен, барс. Живи в горах, где только козлы-теке и бараны-аргали да птицы небесные жить могут, – сказала Мааны.
Полезные ссылки
Исчез в горах ирбис-барс. И живут его потомки на скалистых кручах. Не ведают они страха.
Полезные ссылки
Тигр ушёл на охоту далеко. И вернулся не скоро. И такую добычу принёс, что сразу заплакала Мааны. Ведь принёс он мёртвого охотника-человека.
– Что же ты наделал, сынок? Не будет теперь покоя ни тебе, ни детям твоим. Будет род людской мстить тебе. А кровь человека останется на твоей шкуре полосами. Живи там, где полосы будет не видно – в чаще, в камышах. Увидишь человека – беги, ибо он умнее и хитрее тебя, – сказала Мааны.
Полезные ссылки
Ушёл тигр. И с тех пор между человеком и тигром вражда.
Лев, самый младший, зарычал грозно и ушёл за добычей. А принёс он всадника и коня его. Ещё сильнее огорчилась Мааны, ещё громче заплакала.
Полезные ссылки
– Эх, на беду родила я седьмого сына! Погубит тебя гордость твоя, сынок! Уходи же скорее далеко на юг, где не бывает снега. Покинь родной Алтай, иначе умрёшь, – сказала мать.
Ушел лев и никогда на Алтай не возвращался. А его дети и вовсе забыли, где их Родина.
Полезные ссылки
Вскоре умерла чудо-зверь Мааны. Истлели косточки её, но память о ней жива. Берегут эту память дети её. По всем концам земли расселились они.
И даже в наши дни можно услышать в лесах песню про Мааны.
Отзывы
| Читать также Чукотские сказки: Белая медведица Великий Сэкен Волк, ворон и горный баран Ворон и волк Ворон и зайчик | Читать также Бурятские сказки: Алтан-Хайша — Золотые Ножницы Ангарские бусы Аржа Боржи-хан и небесная дева Ухин Батрак Бедняк и бохолдой |
ВНИМАНИЕ. Все материалы взяты из открытых источников или присланы посетителями сайта и принадлежат их правообладателям.
Материалы используются в информационных, научных, образовательных или культурных целях без извлечения прибыли подробнее.
Этот сайт использует куки-файлы и другие технологии, чтобы помочь вам в навигации, а также предоставить лучший пользовательский опыт, анализировать использование наших продуктов и услуг, повысить качество рекламных и маркетинговых активностей.
В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь мать Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась – нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть.
Я умру, - думала Мааны, - И никто на Алтае меня на вспомянет, забудут все, что жила на земле большая Мааны. Хоть бы родился у меня кто-нибудь…
Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын – котёнок.
- Расти, расти, малыш! – запела Мааны, - Расти, расти.
А котёнок в ответ: - Мрр-мрр, ррасту, ррасту…
И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало. Так и остался мелким.
Васька с трудом разомкнул глаза. Попробовав оторвать голову от подушки, понял, что дело это непростое и требует определенной сноровки, потому что она сегодня отчего-то весит никак не меньше тонны. Он подрыгал ногами, пошевелил рукой, провел по распухшему лицу и медленно сел, свесив ноги. Глянул на будильник, отчего волосы встали дыбом и неприятный морозец прополз по спине, залив ее липким потом. Экзамен начался два с половиной часа назад. Васька в сердцах плюнул на пол и выпустил из себя длинную очередь мата, прыгая на одной ноге и пытаясь вставить другую в штанину. Когда до конца экзамена оставалось десять минут, он все еще был у себя в общежитии, на своей кровати, и сидел, тупо глядя в противоположную стену.
– Ну и черт с ним, – сказал сам себе Васька. – Оно мне надо?
Окончательно одевшись, он начал перебирать в памяти вчерашний день. После кафе они пошли с той студенткой… кажется, Лиза ее звали… да, Лиза. Они пошли с Лизой гулять по аллее. Болтали о какой-то ерунде, – о какой, он уже и вспомнить не мог. Они дошли до вокзалов – автобусный и железнодорожный вокзалы находились на одной площади – и повернули. Пройдя еще несколько минут, увидели храм и, недолго думая, вошли.
Васька впервые был в церкви, и его поразило великолепие убранства, давившее со всех сторон неподъемной тяжестью. Над алтарем возвышался громадный многоярусный иконостас, чернеющий ликами святых. Повсюду был народ, но Васька замер на полпути к алтарю и остался наедине с самим собою, стараясь не дышать, чтобы не нарушить царящих в полумраке тишины и покоя. Пахло древностью и церковными благовониями. Гулкие шаги звучали и постепенно замирали, их впитывал купол, парящий где-то в вышине вместе с белым голубем, изображенным на одной стороне. Напротив развел широко руки Спаситель с безупречным нимбом над головой и всезнающим взором, заглядывающим в самые потаенные уголки сознания. Ваське казалось, что святые сошли с икон и бродят где-то рядом с ним, что это не какие-то совершенно незнакомые люди, а Они, те, что когда-то были близки Ему. Васька не знал, кто они, но сила, которую вложили в иконы их создатели, проникала в него и заставляла благоговейно трепетать перед неистовым величием православной веры.
Лиза тронула его за руку и заставила очнуться. Святые мгновенно вернулись на отведенные места, храм вместо них наполнился верующими, а Васька с досадой покосился на нее. Полностью опустошенный внутри, он сел на скамейку, жестом пригласив ее сесть рядом, и погрузился в тягостное задумчивое состояние, из которого его вывел появившийся священник, возвестивший начало обедни. Во время нее перед Васькой предстало непонятное ему таинство Причащения, сущностью которого получилось превращение хлеба и вина в Плоть и Кровь Спасителя. Литургия так подействовала на него, что он словно почувствовал свою плоть – хлебом, а кровь свою – вином. Дослушав молитву до конца, Васька поспешно встал и вышел на воздух. Ему хотелось дышать, дышать как можно больше, чтобы раздуть вспыхнувший в сердце огонь. Лиза стояла рядом и терпеливо ждала. Когда грудь Васьки перестала бурно ходить туда и обратно, она тихо сказала:
– Я верю.
Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днём из дома не выходил, ночью по лесу тяжело ступал, головы не поднимал, звёзд, луны не видел.
Васька все-таки сдал экзамен, в день, назначенный для переписывания. Сдал, правда, на четыре вместо ожидаемых пяти баллов, но простил себе это, так как голова его была занята совсем другим. Ему вдруг стало противно все вокруг: запыленные городские деревья, растрепанные куцые воробьи, дравшиеся каждое утро на крыльце института за шелуху от семечек, и окружавшие его люди. Студенты, преподаватели, даже прохожие стали ему ненавистны и вызывали еле сдерживаемое отвращение. Он стал угрюмым и немногословным. От своего соседа по комнате Васька теперь держался в отдалении и заговаривал с ним только по весьма серьезным поводам. Только с Лизой он был прежним беззаботным Васькой и иногда позволял себе расслабиться.
Вот уже полгода он подрабатывал переводами. За это недурно платили, но Васька продолжал ходить в своем первом, изрядно уже потрепанном, костюме и не собирался его менять – он целенаправленно на что-то копил. На что, не могла допытаться даже Лиза, которую удивляло то, что Васька при своем заработке не поменял рациона, состоявшего из каши по утрам и макарон с котлетами по вечерам. Иногда она прибегала к нему в общагу и кормила, а иногда звала к себе. Тогда за дело бралась мать Лизы, Анна Степановна, которая с каждым разом все громче охала, что, мол, Васенька похудел, и с такой диетой скоро ноги протянет. Из гостей Васька уходил раздувшийся, как мыльный пузырь, и потом часа два отлеживался у себя на кровати, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.
Прошла зима. Васька стал все чаще бывать у Лизы. Познакомился с отцом, пожилым профессором Иваном Сергеевичем, читавшим лекции по истории в государственном университете. Иногда они садились играть в шахматы, и Васька, так и не осиливший всех премудростей этой игры, неизменно проигрывал. Профессор дружески хлопал его по плечу и отечески говорил:
– Ничего, ничего, Василий. Жизнь – это тоже как шахматы, только фигур больше и клеток. Рано или поздно везде научишься ходы просчитывать.
Васька попытался пару раз подумать на два-три хода вперед, но вскоре ему это надоело, и он стал опять играть наобум – все равно Иван Сергеевич одерживал верх и благодушно смеялся в густую черную бороду, отчего его глаза превращались в лукавые узенькие щелочки с расходившимися в стороны лучиками морщинок.
В мае, когда родители провели выходные на даче, Васька был с Лизой. А с утра в их комнату заглянули ласковое весеннее солнышко и свежий ветерок с реки.
На следующий день Васька проснулся и понял, что все, случившееся вчера, не было ни сказкой, ни сном, а самой что ни на есть правдивой былью. Задумчиво пошкрябав в затылке, он покосился на спящую Лизу, чему-то безмятежно улыбающуюся.
– Эээх, – натужно вздохнул он. Поглядел на свои руки, сначала на левую, а затем на правую, на которой весело сияло обручальное кольцо. Хрустя затекшими суставами, встал на ноги и принялся ходить взад-вперед по комнате. Солнце заглянуло в окно и удивилось – чего это в такую рань взбрело в голову студенту подняться на ноги? Не найдя ответа на свой вопрос, оно поползло по небосклону вверх и достигло зенита, той точки, в которой являлось оно людям во всей своей мощи и красе. Из этой позиции неудобно было смотреть в то окно, и поэтому солнце не увидело, что Лиза, вставшая еще час назад, сидела на кухне и пила свежий, крепкий чай без сахара. Васька стоял рядом и размышлял, шевеля бровями и поглядывая на нее. В конце концов он спросил:
– Поедем в деревню на лето?
Лиза посмотрела на него и ласково улыбнулась:
– Конечно.
Вот и дом. За ним – Санькин. Васька, глубоко вздохнув, неловко улыбнулся и выцедил из себя кусочек дрожащего голоса:
– Ну, вот мы и пришли.
Лиза вынула руку из его мокрой ладони, остановила его и крепко обняла. Васька не знал, куда себя деть от счастья, переполнившего его до самой маковки. Открыв калитку и сделав несколько неверных шагов, он остановился и еще раз глубоко вздохнул, потерев истекавший от напряжения потом затылок. Лиза решительно схватила его за рукав и потащила к двери. Васька робко постучал. За дверью послышалось движение, и она открылась.
– К кому? – спросила появившаяся на пороге нахального вида белобрысая девка.
– Я? – переспросил Васька и улыбнулся. – Да мне бы Верку.
– А ты кто таков? – шмыгнув носом, спросила Верка.
– Да вот по делу к ней пришел.
– Городской какой-то, че ли?
– Ага. Городской, – расслабившийся наконец Васька хохотнул. – Я вам гостинцу из города-то привез.
– Не надо нам. Сами справно живем.
– Кто там? – раздался из дома женский голос.
– Да вот, из городу какой-то приехал, гостинцев сулит, – закричала Верка куда-то в дом.
На крыльце появилась пожилая женщина и, прищурившись, оглядела Ваську с ног до головы. Вдруг прищур сполз с ее лица, глаза расширились и она, всплеснув руками, воскликнула:
– Васятка, ты, че ли?
– Я, маманя.
Мать охнула и обхватила Ваську руками, уронив голову ему на грудь и сильно, порывисто всхлипывая.
– Наконец-то вернулся… Родной мой, сынок…
В сенях послышались тяжелые шаги, и на пороге вырос отец, нисколько не постаревший, зато еще более кряжистый и угловатый. Неуклюже облапав Ваську, он спросил:
– Надолго?
– Как получится, – уклончиво ответил тот. – Там видно будет.
– Ну да ладно. Заходите, че ли.
Крепко пахнуло на Ваську из родных сеней домом. Задержавшись на мгновение, он прошел в кухню и скинул на пол надоевший рюкзак.
– Лиза, – сказала Лиза, скромно стоявшая у порога.
– Неужто женился? – отец удивленно поднял брови и посторонился, пропуская вперед мать, тут же накинувшуюся на печку, на которой стояли знакомые Ваське с детства горшки, кастрюли и прочая кухонная утварь.
– Ага. Женился, – отчетливо сказал Васька. – Три дня тому.
– Молодец. Дай хоть погляжу на тебя, краса, проходи, не стесняйся. Дома ведь.
Лиза робко прошла к столу и неуверенно оглянулась на Ваську, широко распахнувшего лицо в улыбке. Он подошел к ней, обнял сзади, положив голову на плечо, и ласково прошептал:
– Не бойся, родная. Мы дома.
Отец, стоявший все время у порога, совсем растрогался, хотя и старался не подавать виду, и, опомнившись, воскликнул:
– Да вы садитесь, чего ж вы! Ну… Мать! Давай нам обед. Гостей попотчевать-то надыть.
– Надыть, надыть, – согласилась та и стала еще проворнее вращаться вокруг печи, ежеминутно подсовывая туда дровишек и шерудя огонь кочергой.
Скоро обед был готов, и стол затрещал под тяжестью приготовленной снеди. Родители сидели и радовались тому, как Васятка ест, не забывая подкладывать и ему, и изнемогавшей от обильного угощения Лизе. После того, как животы наполнились до упора, и приехавшие не могли уже смотреть на еду, все прошли в большую комнату, где сидела на старом деревянном стуле притихшая Верка.
– Как дела-то у тебя, сеструха? – спросил Васька.
– Хорошо.
– Хоть помнишь меня?
– Не очень, – сконфуженно призналась Верка и поерзала на стуле.
– Ну и ладно, вспомнишь небось. Не на один день приехал.
Расселись. Нависла тягучая, неловкая тишина. Слышно было только, как тикают ходики в старинных прадедовых часах да как возится у себя, матерясь, сосед Михалыч. Первым заговорил отец:
– Рассказывай, как там да чего у тебя.
Проведя рукой по волосам, Васька ответил:
– Да как… Как обычно. В институте учусь. Еще полтора года осталось.
– Ну, и чему там учат, в институте вашем?
– Ну, например языкам разным.
– Вона оно как. Понятно. А барышня твоя чего учит?
– Медицину. То есть, доктор будет.
– Гм, неплохо. А мы тут с матерью как при тебе жили, так и посейчас живем, только сестра у тебя еще одна народилась. Она сейчас дрыхнет, как проснется, поглядишь. Справная девка растет. Гуторит уже помаленьку. – Отец виновато усмехнулся и погладил бороду. – Только вот работать некому без тебя – вон, и сеновал-то полупустой был нонешнюю зиму.
– Знаю, – оборвал Васька. – Взял бы кого-нибудь в помощники.
– Да кого тут возьмешь… Одни алкаши. Стибрят больше, чем накосят.
– Верно. Ничего, помогу тебе этим летом. Забьем доверху.
– Вот это правильно говоришь, сынок! Так и сделаем. А пока может покемарите с дороги-то, а?
– Да нет, батя. Я, пожалуй, к Сане зайду. Дома он, не знаешь?
– Саня… – отец судорожно дернул лицом и кинул вопрошающий взгляд матери, которая разом потемнела и как-то ссутулилась. – Саня твой помер.
Третья – росомаха – любила висеть на ветках деревьев. Однажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё скривились.
Открыв глаза, Васька увидел белое. Справа, слева, сверху – все было белым. Васька попробовал открыть рот, чтобы вздохнуть поглубже, и тут его пронзила жуткая боль. Он вспомнил, что со щекой у него что-то случилось, только он не мог вспомнить, что именно. Но сейчас явственно ощущал, что щека распухла и сильно ноет. В висках шумело. Сквозь мутную пелену проступили размытые очертания чьего-то лица, а за ним второго. Кто-то далеко крикнул в бочку, отчего эхо долго гуляло по васькиной голове:
– Очнулся, – это Лиза прошептала и смахнула набежавшую сразу же слезу.
– Очнулся, – эхом повторил Павлик и пристально вгляделся Ваське в левый глаз.
Тот промычал что-то неразборчивое, попытался привстать и рухнул на кровать, сверкнув белками.
– Тише, тише! – охнула Лиза, прижав его плечи к подушке. – Лежи, не дергайся.
Васька снова замычал и стал бешено вращать глазами, которые видели лишь смутные тени на белом фоне, мешавшие ему встать.
– Ыыы, – сказал Васька и стиснул кулаки. – Ыыыыы.
Лиза с силой прижалась лицом к его груди, заставив почувствовать свое тепло. Васька рыкнул что-то и затих.
Через несколько минут к его удивлению тени сошлись и стали тем, кем они были на самом деле – Лизой и Павликом. Васька обрадованно замычал, и, забыв о щеке, попробовал улыбнуться, но тут же из его горла раздалось глухое клокотание, которым он старался заглушить вопль. Павлик легко хлопнул его по плечу и сказал:
– Слышишь?
Васька кивнул.
– Хорошо. Тогда лежи спокойно. Щеку тебе зашили, но здоровой она будет еще не скоро. Крови много потерял. Кабы не нож, может и лучше оно было б, кто ж его знает. – он пожал плечами и добавил, – Я пойду, родителей покличу.
Васька активно замотал головой, мол, нет, не надо кликать. Попозже.
– Хорошо, – сказал Павлик. – Не буду.
Через две недели Васька мог говорить, еще с трудом, но уже членораздельно. Подбадриваемый воплями маленькой Надьки, доносившимися из люльки, он вел беседы с Лизой, а когда она спала, с кошкой Дуськой, тем самым котенком, которого таскала Верка тогда, еще в старое время. Мать все причитала, отец ходил хмурый и говорил мало.
Однажды зашел Михалыч. Сказал, садясь на стул спинкой вперед:
– Ну чего, Васька. Натворил ты делов, чего говорить, – Михалыч недобро, исподлобья поглядел на него, но потом явил беззубую улыбку. – Да ладно. Эт я шуткую. Я-то с тобой потолковать пришел. Дошли до меня слухи, – он смущенно закашлялся, – что хотят на тебя Ораву науськать. Знаешь, где братья Комаровы еще, дюжие такие два лба? Вот их компания на тебя и озлилась. Те-то, что к оглашенной вязались, тоже оттудова происхождением.
– И чего? – прожевал Васька.
– А того, что валить тебе отседова надо, да живей. Пока не огрели тебя орясиной где-нибудь на улице. Или скрозь окно не пальнули. В общем, быстрей соображай, че к чему. А то может и я тебя на своем драндулете подкину до станции-то.
– Поглядим, – сказал Васька и встал. Пройдя к окну, прищурился, загораживаясь рукой от яркого солнца, и пробормотал:
– Пора, наверно.
В стародавние времена жила в наших лесах и горах чудо-зверь мать Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась, нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть.
"Я умру", – думала Мааны, – "и никто меня не вспомянет, забудут все, что жила на свете большая Мааны. Хоть бы родился у меня кто-нибудь…"
Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын – котёнок.
– Расти, расти, малыш! – запела Мааны. – Расти, расти.
А котёнок в ответ:
– Мрр-мрр, ррасту, ррасту.
И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало, так и остался мелким.
Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днём из дома не выходил, ночью по лесу тяжело ступал, головы не поднимал, звёзд, луны не видел.
Третья – росомаха – любила висеть на ветках деревьев. Однажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё скривились.
Четвёртая – рысь – была хороша собой, но так пуглива, что даже на мать поднимала чуткие уши. А на кончиках ушей у неё торчали нарядные кисточки.
Пятым родился ирбис-барс. Этот был светлоглаз и отважен. Охотился он высоко в горах, с камня на камень легко, будто птица, перелетал.
Шестой – тигр – плавал не хуже Мааны, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был нетороплив – мог от восхода солнца до заката лежать притаясь.
Седьмой – лев – смотрел гордо, ходил, высоко подняв свою большую голову. От его голоса содрогались деревья и рушились скалы. Был он самый могучий из семерых, но и этого сына Мааны-мать играючи на траву валила, забавляясь, к облакам подкидывала.
– Ни один на меня не похож, – дивилась большая Мааны, – а всё же это мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива – есть кому меня пожалеть.
Ласково на всех семерых поглядев, Мааны сказала:
Старший сын – кот, мурлыча песенку, головой о ноги матери потёрся и мелкими шагами побежал на добычу. Три дня пропадал. На четвёртый принёс в зубах малую пташку.
– Этого мне и на один глоток не хватит, – улыбнулась Мааны, – ты сам, дитя, подкрепись немного.
Кот ещё три дня птахой забавлялся, лишь на четвёртый о еде вспомнил.
– Слушай, сынок, – сказала Мааны, – с твоими повадками трудно будет тебе жить в диком лесу.
Только замолчала Мааны, а кота уже и не видно, убежал.
– Я голодна, – сказала Мааны барсуку. Тот много не говорил, далеко не бегал. Вытащил из-под камня змею и принёс матери.
– Ты от меня уйди! За то, что принёс змею, сам кормись червями и змеями.
Похрюкивая, роя землю носом, барсук, утра не дожидаясь, в глубь чёрного леса побежал. Там, на склоне холма, он вырыл просторную нору с восемью входами-выходами, высокую постель из сухих листьев взбил и стал жить в своём большом доме, никого к себе не приглашая, сам ни к кому в гости не наведываясь.
– Я хочу есть, – сказала Мааны росомахе. Семь дней бродила по лесу кривоногая росомаха, на восьмой принесла матери кости того оленя, чьё мясо сама съела.
– Твоего, росомаха, угощенья ждать – с голоду умрёшь, – сказала Мааны. – За то, что семь дней пропадала, пусть потомки твои по семь дней добычу выслеживают, пусть никогда они не наедаются досыта, пусть едят с голоду всё, что придётся.
Росомаха обвила кривыми лапами ствол кедра, и с тех пор Мааны никогда не видала её.
Четвёртой пошла на охоту рысь. Она принесла матери только что добытую косулю.
– Да будет твоя охота всегда так же удачлива, – обрадовалась Мааны. – Твои глаза зоркие, уши чуткие. Хруст сухой ветки ты слышишь на расстоянии дня пути. Тебе в непроходимой чаще леса хорошо будет жить. Там, в дуплах старых деревьев, ты детей своих будешь растить.
И рысь, неслышно ступая, той же ночью убежала в чащобу старого леса.
Теперь на ирбиса-барса посмотрела Мааны. Ещё слова сказать не успела, а барс одним прыжком уже вскочил на островершинную скалу, одним ударом лапы повалил горного теке-козла.
Перебросив его через плечо себе на спину, барс на обратном пути поймал быстрого зайца. С двумя подарками мягко прыгнул он вниз, к жилищу старой Мааны.
– Ты, ирбис-сынок, всегда живи на высоких скалах, на недоступных камнях. Живи там, где ходят горные теке-козлы и вольные аргали-бараны.
Взобрался барс на скалы, убежал в горы, поселился между камней.
Куда пошёл тигр, Мааны не знала. Добычу он принёс ей, какую она не просила. Он положил к её ногам убитого охотника.
Заплакала, запричитала большая Мааны:
– Ой, сынок, как жестоко твоё сердце, как нерасчётлив твой ум. Ты первый с человеком вражду начал, твоя шкура полосами его крови на вечные времена окрашена. Уходи жить туда, где полосы эти будут мало приметны, – в частый камыш, в тростники, в высокую траву. Охоться там, где людей нет. В хороший год питайся дикими кабанами и оленями, в плохой – лягушек ешь, но не трогай человека! Если человек тебя заметит, он не остановится, пока не настигнет.
С громким жалобным плачем полосатый тигр в тростники ушёл.
Теперь отправился на добычу седьмой сын – лев. В лесу охотиться он не захотел, спустился в долину и приволок оттуда троих убитых людей.
Мааны-мать чуть ум не потеряла.
– Ох-ох! – стонала она, царапая свою голову. – Ох, жаль мне себя, зачем родила я семерых детей! Ты, седьмой, самый свирепый! В моих лесах, в моих горах не смей жить! Уходи в далёкие широкие долины, туда, где не бывает зимней стужи, где не знают лютого осеннего ветра. Может быть, жаркое солнце смягчит твоё твёрдое сердце!
Ушёл лев из наших мест, и не стало тут львов. А раньше, говорят, были.
Так услала от себя всех семерых детей жившая когда-то большая Мааны. И хотя под старость осталась она одинокой, и хотя, говорят, умирая, никого из детей своих позвать не захотела, всё же память о ней жива – дети зверя Мааны по всей земле расселились.
Выходные данные материала:
Жанр материала: Произведение | Автор(ы): Автор не установлен | Источник(и): Мир Байкала. Мультимедийная электронная энциклопедия. - Иркутск, 2011 | Дата публикации оригинала (хрестоматии): 2012 | Дата последней редакции в Иркипедии: 27 марта 2015
Примечание: "Авторский коллектив" означает совокупность всех сотрудников и нештатных авторов Иркипедии, которые создавали статью и вносили в неё правки и дополнения по мере необходимости.
Читайте также: