Цветаева поэма горы краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Вздрогнешь — и горы с плеч,
И душа — горе.
Дай мне о горе спеть:
О моей горе!

Черной ни днесь, ни впредь
Не заткну дыры.
Дай мне о горе спеть
На верху горы.

Та гора была, как грудь
Рекрута, снарядом сваленного.
Та гора хотела губ
Девственных, обряда свадебного

Требовала та гора.
— Океан в ушную раковину
Вдруг-ворвавшимся ура!
Та гора гнала и ратовала.

Та гора была, как гром!
Зря с титанами заигрываем!
Той горы последний дом
Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!
Бог за мир взымает дорого!
Горе началось с горы.
Та гора была над городом.

Не Парнас, не Синай —
Просто голый казарменный
Холм. — Равняйся! Стреляй!
Отчего же глазам моим
(Раз октябрь, а не май)
Та гора была — рай?

Как на ладони поданный
Рай — не берись, коль жгуч!
Гора бросалась под ноги
Колдобинами круч.

Как бы титана лапами
Кустарников и хвой —
Гора хватала за полы,
Приказывала: стой!

О, далеко не азбучный
Рай — сквознякам сквозняк!
Гора валила навзничь нас,
Притягивала: ляг!

Оторопев под натиском,
— Как? Не понять и днесь!
Гора, как сводня — святости,
Указывала: здесь…

Персефоны зерно гранатовое!
Как забыть тебя в стужах зим?
Помню губы, двойною раковиной
Приоткрывшиеся моим.

Персефона, зерном загубленная!
Губ упорствующий багрец,
И ресницы твои — зазубринами,
И звезды золотой зубец…

Не обман — страсть, и не вымысел,
И не лжет, — только не дли!
О когда бы в сей мир явились мы
Простолюдинами любви!

О когда б, здраво и попросту:
Просто — холм, просто — бугор…
(Говорят — тягою к пропасти
Измеряют уровень гор.)

В ворохах вереска бурого,
В островах страждущих хвой…
(Высота бреда — над уровнем
Жизни.)
— На те меня! Твой…

Но семьи тихие милости,
Но птенцов лепет — увы!
Оттого что в сей мир явились мы —
Небожителями любви!

Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук),
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр.

Гора горевала о нашей дружбе:
Губ — непреложнейшее родство!
Гора говорила, что коемужды
Сбудется — по слезам его.

Еще говорила гора, что табор —
Жизнь, что весь век по сердцам базарь!
Еще горевала гора: хотя бы
С дитятком — отпустил Агарь!

Еще говорила, что это — демон
Крутит, что замысла нет в игре.
Гора говорила, мы были немы.
Предоставляли судить горе.

Гора горевала, что только грустью
Станет — что ныне и кровь и зной.
Гора говорила, что не отпустит
Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала, что только дымом
Станет — что ныне: и мир, и Рим.
Гора говорила, что быть с другими
Нам (не завидую тем другим!).

Гора горевала о страшном грузе
Клятвы, которую поздно клясть.
Гора говорила, что стар тот узел
Гордиев — долг и страсть.

Гора горевала о нашем горе —
Завтра! Не сразу! Когда над лбом —
Уж не memento, а просто — море!
Завтра, когда поймем.

Звук… Ну как будто бы кто-то просто,
Ну… плачет вблизи?
Гора горевала о том, что врозь нам
Вниз, по такой грязи —

В жизнь, про которую знаем все мы:
Сброд — рынок — барак.
Еще говорила, что все поэмы
Гор — пишутся — так.

Та гора была, как горб
Атласа, титана стонущего.
Той горою будет горд
Город, где с утра и до ночи мы

Жизнь свою — как карту бьем!
Страстные, не быть упорствуем.
Наравне с медвежьим рвом
И двенадцатью апостолами —

Чтите мой угрюмый грот.
(Грот — была, и волны впрыгивали!)
Той игры последний ход
Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!
Боги мстят своим подобиям!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Горе началось с горы.
Та гора на мне — надгробием.

Минут годы, и вот означенный
Камень, плоским смененный, снят.
Нашу гору застроят дачами, —
Палисадниками стеснят.

Говорят, на таких окраинах
Воздух чище и легче жить.
И пойдут лоскуты выкраивать,
Перекладинами рябить,

Перевалы мои выструнивать,
Все овраги мои вверх дном!
Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь
Дома — в счастье, и счастья в дом!

Счастья — в доме! Любви без вымыслов!
Без вытягивания жил!
Надо женщиной быть — и вынести!
(Было-было, когда ходил,

Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной
Ни разлукою, ни ножом.
На развалинах счастья нашего
Город встанет — мужей и жен.

И на том же блаженном воздухе,
— Пока можешь еще — греши! —
Будут лавочники на отдыхе
Пережевывать барыши,

Этажи и ходы надумывать,
Чтобы каждая нитка — в дом!
Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь
Крыши с аистовым гнездом!

Но под тяжестью тех фундаментов
Не забудет гора — игры.
Есть беспутные, нет беспамятных:
Горы времени — у горы!

По упорствующим расселинам
Дачник, поздно хватясь, поймет:
Не пригорок, поросший семьями, —
Кратер, пущенный в оборот!

Виноградниками Везувия
Не сковать! Великана льном
Не связать! Одного безумия
Уст — достаточно, чтобы львом

Виноградники заворочались,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами — сыновья!

Дочь, ребенка расти внебрачного!
Сын, цыганкам себя страви!
Да не будет вам места злачного,
Телеса, на моей крови!

Тверже камня краеугольного,
Клятвой смертника на одре:
— Да не будет вам счастья дольнего,
Муравьи, на моей горе!

В час неведомый, в срок негаданный
Опознаете всей семьей
Непомерную и громадную
Гору заповеди седьмой!

Послесловие

Есть пробелы в памяти, бельма
На глазах: семь покрывал…
Я не помню тебя — отдельно.
Вместо черт — белый провал.

Без примет. Белым пробелом —
Весь. (Душа, в ранах сплошных,
Рана — сплошь.) Частности мелом
Отмечать — Дело портных.

Небосвод — цельным основан.
Океан — скопище брызг?!
Без примет. Верно — особый —
Весь. Любовь — связь, а не сыск.

Вороной, русой ли масти —
Пусть сосед скажет: он зряч.
Разве страсть — делит на части?
Часовщик я, или врач?

Ты — как круг, полный и цельный:
Цельный вихрь, полный столбняк.
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак.

(В ворохах сонного пуха:
Водопад, пены холмы —
Новизной, странной для слуха,
Вместо: я — тронное: мы…)

Цветаева умело гиперболизировала Гору, скрыв за этим образом себя саму. В образе естественно сочетаются любовная неистовость и земная чувственность, желание души вырваться далеко ввысь. Используя метафорические обороты, поэтесса наполняет произведение множеством смысловых линий.

Нужно отдать должное, Цветаева умело обыгрывает каждое написанное слово, вплоть до каждой его буковки! Образа Смиховского холма — это лишь точка старта, это первый камушек в фундаменте, который строится на разнообразии литературных приемов, аллегорий, яркой игры слов. Мысль парит.

В образ Горы Цветаева вкладывает не только понятие Царства Эроса. Данный образ, так же наделен понятием Духа, понятием присущего человеку греховного начала. Но, с гордостью, поэтесса представляет своего возлюбленного и саму себя как небожителей. Возможно, читателю покажется данный момент несколько эгоистически-вызывающим.

Вот, в виде муравьев, представлены люди обычного быта, которые гору могут использовать под застройку и получать наслаждение от хода такой жизни. Как оказалось, в этот период поэтесса вела такое-же существование. Ведь никуда не денешься от повседневных забот, которые, к тому же, отягощены болезненным состояние мужа, рождением ребенка и уходом за ним.

У Маяковского есть метафора “бабочка поэтичного сердца”. Она является ассоциацией, которая возникает при прочтении поэмы “Гора”. Что, казалось бы, общего у Горы и бабочки?

Огромные различия в их величинах, но в глубине образов существует нечто общее. Вот, например, Маяковский пишет о “стоглавой вши”, которая взобралась на сердце поэта, а у Цветаевой мы видим муравьев.

Происходит некое переплетение сущностей образов, они перекликаются между собой. Так перекликается размерность чувств у лирических героев Марины Цветаевой и Маяковского. Мы можем найти в сюжете, как непреодолимой лавиною, дышащею огнем, сметается пошлость, обыденность, все бытовое и мир заполняется одним огромным чувством – Любовью…Совершенно незащищенный и такой хрупкий мир.

Поэтому Маяковский старательно скрывает боль под маской язвительности и эпатажа. У Цветаевой мы видим месть памяти. Звучат заклинанием для любимого последние строки поэмы “Гора”.

Такая же линия прослеживается и в стихотворении в честь Софьи Парнок.

Цветаева умело гиперболизировала

Гору, скрыв за этим образом себя саму. В образе естественно сочетаются любовная неистовость и земная чувственность, желание души вырваться далеко ввысь. Используя метафорические обороты, поэтесса наполняет произведение множеством смысловых линий.

Нужно отдать должное, Цветаева умело обыгрывает каждое написанное слово, вплоть до каждой его буковки! Образа Смиховского холма – это лишь точка старта, это первый камушек в фундаменте, который строится на разнообразии литературных приемов, аллегорий, яркой игры слов. Мысль парит.

Возможно, читателю покажется данный момент несколько эгоистически-вызывающим.

Цветаева пишет Борису Пастернаку, что ее жизнь является черновиком, а он, черновик, выглядит самой белой скатертью. Дни проходят в обыденных заботах. Поэтесса сравнивает себя с образом Катерины Ивановны из произведения “Преступление и наказание”.

Вот Цветаева и “примеряет” на себя “муравьиную” жизнь, а Гора символизирует Побег от такого бытия. Автор гиперболизирует в своем произведении чувства, которое слеплено из “подручного материала”.

В конце четко проходит линия несоизмеримости масштабов чувств Цветаевой и лирического героя, который является объектом страсти. На этом построен сюжет прощания. В образ Горы вложена и сущность свидетеля всей дачной жизни, всех тех люде, которых объединяет быт и серость будней.

Именно такой образ жизни ненависен Марине. Гора служит “надгробной доской” для ее чувств.