Чапа из ленинграда краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Нет, такая преданность сильнее страха смерти, сильнее самой смерти. Ничто не сравняется с нею.
— Надо силком, — сказал кто-то.
— Факт — силком! — поддержал другой. — А что, так и станем глядеть, как подыхает животина? Не евши-то поди-ка полежи! Веревку накинуть и утянуть…
Мертвеца припорошило снежком.
Уже не разобрать ни черт лица, ни возраста. Все сровнялось. Лишь торчит беломраморный кончик заострившегося носа да выдались носки валенок. Вся заиндевела и собака. Издали оба — будто белый бугорок.
Собака продрогла до костей, ее била мелкая неудержимая дрожь. Под брюхом вытаяла ямка. На морде настыли комочки льда и снега. Будто поседела за эти двое суток…
И вдруг колыхнулась земля, осыпался иней с деревьев. Тяжкий грохот и гул прокатились над окрестностью. Собака вскочила и залаяла, после снова легла. Артподготовка продолжалась. Теперь орудия били непрерывно и отдельные залпы сливались в один мощный этот гром, в котором потонули все другие звуки.
Собака лежала, чутко поводя ушами, и внезапно, будто ужаленная, обернулась.
— Дружба, Дружба! Ну… пошли! Да не упрямься ты… Ну, что ты? Теперь уже не поможешь ничему…
Бойцы уже давно ждали этого часа. Тяжелые калибры не дадут гитлеровцам поднять головы, можно будет успеть забрать убитого и заодно спасти собаку.
Она злобно ощерилась, когда ее попытались осторожно оторвать от неподвижного тела. И вправду, без веревки не совладать, того и гляди, вцепится зубами…
Накинули веревку, затем поползли назад, к своим окопам, и потянули за собой. Собака упиралась, тащилась волоком на животе, поминутно оглядывалась и жалобно подскуливала.
За другую веревку тянули тело погибшего солдата. Тело было податливей, оно обогнало собаку, и тогда она сразу рванулась за ним, теперь уже без понукания. Это же было так просто: вытащить его — тогда и она приползла бы сама, без всяких принуждений, как они не догадались раньше.
А пушки все продолжали грохотать, сотрясая небосвод, будто салютуя погибшему.
Вот и окоп. Человека положили, собаку повели…
Чапа из Ленинграда
Кажется, Чапа — пушистая и мягкая, как медвежонок, игрушка, купленная в магазине; а тронь-ка — ого, как проволока! Чего доброго, наколешься и будешь ходить в занозах, как в колючках от кактуса (кактусы разводила перед войной знакомая, подруга Вовкиной мамы).
Да! Я чуть не упустил самое важное: Чапа обладает поразительным чутьем и великолепно ориентируется на любой местности — никогда не заблудится. Такими рождаются все эрдель-терьеры. По-ученому это называется ориентировочным инстинктом. Он не раз пригодится нашей Чапе.
И еще: Чапа — бесстрашна. Ее не испугаешь. Ничем.
Таков четвероногий герой нашего рассказа.
Ну, а Вовка — это Вовка Клягин, боевой парень, в ближних домах в радиусе нескольких кварталов всяк знал его. Кто первый, когда началась Великая Отечественная война и фашисты перебили водопроводную сеть, организовал бригаду ребят таскать воду с Невы в квартиры одиноких стариков? Он, Вовка Клягин. А кто потушил зажигалку, сброшенную с фашистского самолета и чуть было не наделавшую большой беды? Опять он, Вовка. Зажигалка свалилась прямехонько на гараж, где стояли машины, пробила крышу и упала в такое место, что ее не сразу и заметили бы; а кругом автомобили, бензин, если бы воспламенилось — так рвануло бы, что поминай как звали! Хорошо, Вовка со своего наблюдательного пункта на крыше вмиг обнаружил опасность и поднял тревогу. Наконец, кто помог подняться на улице обессилевшему гражданину, у того внезапно закружилась голова, упал да так ударился затылком о мостовую, что и не встать без посторонней помощи. Ладно, Вовка оказался поблизости. У него такая способность — появляться как из-под земли в нужный момент. И если уж говорить честно, и храбрости ему не занимать, почти как Чапе.
Мать Вовки работала уборщицей, а отец — слесарь с Балтийского завода — давно воевал на фронте. Вовка целыми днями был предоставлен себе. Но он не терял время попусту, и, когда загремели первые выстрелы на Выборгской стороне, а затем немцы обрушили с воздуха свирепый шквал бомб на Ленинград, Вовка первый из сверстников в своем дворе вызвался дежурить вместе со взрослыми, чтобы предупредить распространение пожаров.
— Ты же еще мал! — сказали ему в штабе противовоздушной обороны, когда Вовка явился туда.
— Я — пионер, — строго ответил Вовка.
А теперь о спасении Чапы. Собственно, все с этого и началось. С него, пожалуй, следовало бы начинать и нам…
Вовка бежал стремглав по улице, прижимаясь к стенам домов, озираясь по сторонам, чтобы не попасть в руки дежурных, и торопясь поскорее добежать до своих ворот. Вверху жужжали самолеты, где-то неподалеку рвались бомбы, зло и часто огрызались зенитки, земля содрогалась от гулких ударов.
Во время налетов полагалось прятаться в убежище. Но разве Вовку удержишь? Только силой можно было заставить его отсиживаться в подвале. А тут еще как назло налет застал далеко от дома, его пост на крыше пустует, и Вовка чувствовал себя солдатом, спешащим на выполнение боевого задания.
Внезапно бомба рванула за углом, зазвенели выбитые стекла. Вовка присел, как заяц, затем, резонно рассудив, что второй раз бомба в то же место не падает, по крайней мере за один заход, бросился прямиком через эту клубящуюся мглу из пыли, обломков дерева и земляной крошки, продолжавших сыпаться сверху. Он бежал берегом Мойки и вдруг услышал: кто-то плещется в воде. Потом донеслось жалобное повизгивание. Вовка остановился, прислушался, затем заглянул через парапет: так и есть, на воде виднелась голова собаки, мокрая, несчастная, с испуганными глазами.
Собака была оглушена и тонула. Очевидно, взрывной волной ее смело в воду, и теперь она тщетно била лапами, заплескивая себя брызгами. Вот несчастье! Острая жалость захлестнула Вовку. Он сбежал по гранитным ступеням к самой воде, но собака была далеко, не дотянуться. Плавал Вовка отлично, он не медлил. Бултых в чем был, сложив руки рыбкой, нырнул, вынырнул и поплыл, уверенно загребая…
Быль о верности
(Любовь к человеку)
Поезд приближался к Львову. Пассажиры уже начали собирать багаж и упаковывать чемоданы, когда в раскрытую дверь нашего купе просунулась голова пожилого проводника:
— Граждане, если у кого есть съестные остатки, не выбрасывайте, отдайте мне… — В руках он держал бумажный кулек, свернутый из старой газеты. Там уже лежало что-то.
— Что, свинью выкармливаешь, друг? — громогласно осведомился коренастый, пышущий здоровьем военный, всю дорогу дувшийся в соседнем купе в преферанс. — Хорошее дело! Люблю поросятинку, поджаристую, с косточкой…
— Нет, это не для себя, — уклончиво возразил проводник. — Я как-нибудь проживу и без этого…
Проводник держался достаточно вежливо и в то же время твердо. Впрочем, никто не собирался ему перечить.
Известно, что в пути пассажиры едят, остается много объедков. Все это мы собрали и отдали ему.
— А все-таки кому же? — спросила молоденькая пассажирка-студентка, возвращавшаяся в институт после каникул, аккуратно сметая в подставленный кулек колбасную шелуху, черствые корочки и крошки.
— Сейчас вы увидите, кто меня будет встречать… Скоро будет станция, поезд на ней стоит долго… — Он оставался серьезен, все шуточки и намеки отскакивали от него; только в глазах появилось какое-то новое выражение.
После, я видел, он прошел по всему вагону, заглянул во все купе, все с той же единственной целью.
Вагоны начали замедлять свой бег. Толчок. Поплыли чистенькие станционные постройки с красными черепичными крышами в том характерном стиле, по которому сразу отличишь Западную Украину — бывшую Галичину, или Красную Русь, окраинную часть нашего государства, — с тщательно ухоженными пашнями, чередующимися с небольшими перелесками, с разгуливающими группами и в одиночку важными грачами и замершими на одной ноге аистами. Еще толчок, локомотив затормозил… Высунувшись из окон, мы следили за проводником. Стоя на нижней ступеньке вагонной подножки со свертком под мышкой, он кого-то искал глазами.
Вот! Неужели ее? На перроне стояла старая-старая овчарка с мутными глазами, с облезшей, свалявшейся шерстью, с обломанными, расщепленными когтями, как бывает всегда у очень возрастных, запущенных и мало двигающихся собак. Весь вид ее говорил, что она стара, одинока, лишена присмотра и ласки. Стара — ибо морда ее была седа (собаки с возрастом седеют, как и люди), в глазах синева, старческая катаракта; и без хозяина: гребень и щетка давно не касались ее шкуры. Судя по всему, она бедствовала долго, и лишь опытный глаз по признакам экстерьера установил бы, что когда-то это было великолепное породистое животное, полное силы и красоты. Собака не проявила бурной радости, увидев проводника, лишь чуть шевельнула облезлым хвостом. Однако поведение, изменившееся выражение ее морды, когда проводник, спрыгнув на перрон, подошел к ней, говорили, что она встречала именно его.
В руках у проводника теперь был уже не кулек, а целый мешок: кулька не хватило, и он снял грязную наволочку с подушки, наполнил ее. Мы ждали, что, отойдя в сторонку, он сейчас высыплет содержимое наволочки перед собакой где-нибудь под кустом или сперва угостит лакомым кусочком, а после отдаст остальное. Но — нет: потрепав собаку по загривку, как старую знакомую, он сразу заторопился куда-то прочь; животное потащилось за ним. Оба скрылись за углом.
Проводник вернулся, когда мы уже начали опасаться, что он опоздает к отправлению поезда. Наволочка была пуста, на лице его читалось выражение спокойного удовлетворения. Казалось, человек сделал что-то важное, необходимое, и теперь совесть его чиста.
— Это что — твоя подшефная? Давно ты обслуживаешь ее? — спросил преферансист. — А хозяин что, не кормит?
Со свойственной этой категории людей прямолинейностью и грубоватой, но не обидной фамильярностью он, кажется, готов был подтрунивать над человеком в железнодорожной форменке, которому, видно, не хватало своего дела, что он еще заботился о какой-то полудохлой беспризорной псине.
— Хозяина нет. Она ничья. Хозяева все мы…
И дальше мы узнали историю этого пса.
Когда-то овчарка принадлежала полковнику в отставке, ветерану Великой Отечественной войны. Человек одинокий и больной, он жил здесь, в пристанционном поселке, коротая дни в обществе собаки. Несколько лет назад он умер. Хоронить его приехали дальние родственники, друзья-однополчане. В траурной процессии вместе с людьми шла за гробом и собака. Вместе со всеми она присутствовала при погребении, видела, как, глухо стукнув, упали на крышку гроба первые пригоршни земли, как стал расти холмик, поставили звезду, напоминающую о ратных делах и заслугах покойного. Отзвучали прощальные речи, отзвучал последний прощальный салют, люди ушли, а собака осталась.
Она стала жить на кладбище. Она не хотела покинуть место вечного упокоения дорогого ей человека, не соглашалась расстаться с ним. Кто-то построил ей будку рядом с могилой. Там она и жила, неся круглосуточную свою последнюю вахту — в летний зной и в зимнюю стужу, в дождь и в пургу… Добрые люди приносили еду; но когда-то принесут, а когда-то и не принесут… Голод вынуждал ее выходить и искать себе пропитание на станции. И вот там однажды она встретилась с проводником. Сколько людей прошло мимо нее, не заинтересовавшись, зачем она тут, чья, что делает. Он — не прошел. Он оказался человеком доброй души, он покормил, приласкал ее, — и с тех пор, вот уже в течение нескольких лет, она неизменно являлась на свидание к нему. Без расписания и часов она превосходно знала, когда приходил поезд, шел ли он в ту или в другую сторону, и не опоздала ни разу. А он в свою очередь каждый раз исправно собирал остатки пассажирских пиршеств и относил ей в конуру на кладбище. Ей хватало, чтоб не умереть. Наверное, если бы не он, она давно бы погибла.
Вероятно, по-своему она привязалась к нему, хотя бурно не выражала своих чувств, — он ведь был теперь единственным человеком на всем белом свете, благодаря заботам которого она продолжала существовать.
— И вот что особенно удивительно, — говорил проводник. — Ведь расписание два раза в году, весной и осенью, меняется. Спросить она не может. Прочитать, само собой разумеется, тоже не может. Но каким-то удивительным инстинктом она всегда вовремя узнает об этом и, глядишь, опять тут…
Он помолчал и добавил:
— И ни разу она не пыталась зайти за мной в вагон, ну, никак. Звал — нейдет…
Нет. Она знала и ждала его, радовалась всякий раз, когда на перроне появлялась знакомая приземистая фигура немолодого мужчины в привычной форменной фуражке железнодорожного служащего, но ни разу не изменила тому, мертвому.
— Что же вы раньше не сказали мне! — закричал наш спутник майор. Швырнув на сиденье щегольской чемодан желтой кожи, он рывком отбросил крышку и, выхватив полкруга дорогой копченой колбасы, ткнул проводнику: — Нате! Отнесите ей!
— Не успеть, — покачал тот головой. — Завтра мне ехать с обратным рейсом, вот тогда я передам ваш подарок…
Дневник Георгия Князева
Георгий Князев – известный ленинградский ученый, более 30 лет он был директором Архива академии наук СССР. На момент начала блокады ему было 54 года. Несмотря на то, что Князев был прикован к инвалидной коляске, он продолжал работать в Архиве и вел дневник, в котором не только записывал личные переживания, но и старался показать блокаду Ленинграда с точки зрения истории и статистики. Ученый рассказывал о настроении ленинградцев, положении на фронте, делах в Архиве.
Князев жил на Васильевском острове. Его дом находился в нескольких сотнях метров от места работы. Только этот путь ученый и проделывал изо дня в день. Выходя из дома, он смотрел на сфинксов на набережной Невы и предавался размышлениям о будущем.
Дневник Ангелины Крупновой-Шамовой
В 2000-х годах двое петербуржцев нашли на помойке толстую исписанную тетрадь, которая оказалась блокадным дневником Ангелины Крупновой-Шамовой. Записи женщины, которая на тот момент уже ушла из жизни, были впоследствии опубликованы в СМИ.
У Крупновой-Шамовой была непростая судьба. Она пережила восьмерых из десяти своих детей.
В 1944 году Ангелина родила еще одного ребенка – дочь Надежду. С продуктами в Ленинграде было уже гораздо лучше, и девочка выжила.
Сама Ангелина Крупнова-Шамова прожила 97 лет и умерла в 2008 году, в окружении детей, внуков и правнуков.
Дневник Юры Рябинкина
Юра Рябинкин жил в Ленинграде вместе с мамой и младшей сестрой Ирой. Он учился в школе и посещал исторический кружок в Доме пионеров. Когда началась блокада, Юре было 16 лет.
На первых страницах дневника подростка проскальзывает детская обида: мальчик недоволен, что мама наливает ему меньше супа, чем обычно, хотя, как ему кажется, она сама и Ира едят досыта.
Мать Юры и Иры упала замертво, лишь шагнув на вокзал в Вологде, куда их привезли из Ленинграда. Эту страшную войну пережила лишь ее дочь.
Дневник Лены Мухиной
Школьница Лена Мухина начала вести свой дневник за месяц до начала войны – в мае 1941 года. Девочка жила с родной тетей – Еленой Бернацкой, которую называла своей мамой.
Лена Мухина вернулась в Ленинград из эвакуации осенью 1945 года, а через несколько лет перебралась к родственникам в Москву. Работала художницей по росписи ткани и умерла в 1991 году, в возрасте 66 лет.
Дневник Тани Савичевой
Дневник Тани Савичевой, пожалуй, известен даже каждому школьнику, ведь он стал негласным символом блокады Ленинграда. Этот дневник – всего 9 листочков из записной книжки. Несколько строк, которые поместились на этих страницах, вселяют в сердце какой-то первобытный ужас. 11-летняя Таня не рассказывает о бомбежках, голоде и страданиях. Она просто записывает даты смерти родных людей.
В августе 1942 года девочку эвакуировали в Горьковскую область, но было уже поздно: здоровье Тани было подорвано. Она заболела туберкулезом кишечника и была очень слаба. 1 июля 1944 года она умерла. В последние дни девочка ослепла. Больничный конюх похоронил Таню на местном кладбище.
Желье человека где живет человек
Отцы и дети" в романе Тургенева
Принято считать, что в общении между Павлом Петровичем и Базаровым полная победа остается за последним, а между тем на долю Базарова выпадает весьма относительное торжество. И Базарова и Павла Петровича можно обвинить в том, что они любят спорить. Кирсанов говорит о необходимости следовать авторитетам и верить в них. А Базаров отрицает разумность того и другого. Павел Петрович утверждает, что без принципов могут жить лишь безнравственные и пустые люди. А Евгений считает, что принцип это пустое и нерусское слово.
Я считаю, что Базаров прав, что любые истины авторитета должны подвергаться сомнению. Но в то же время он не должен забывать об отношении к прошлой культуре, о культуре предков, а Базаров полностью отвергает все, что связно связано с прошлым. Для него истина это современная наука, современное естествознание. Базаров отрицает все исторические ценности. Он призирает преклонение Павла Петровича перед искусством, критикует их отношение к любви. Бросая вызов старому поколению, герой заходит слишком далеко. Он сам создает себе проблему, причем, отрицая искусство, которое близко Павлу Петровичу, отрицает всякое искусство. То же самое происходит с отношением к любви, к принципам и т.д.
Итак, перед нами два абсолютно разных героя. И их различия автор будет подчеркивать на протяжении всего романа. С первых страниц видно, что автор изображает Базарова более симпатичным человеком, чем Павел Петрович. Базарова невозможно повторить и в тоже время в нем есть что-то от каждого из нас. Это человек не дюжего ума, имеющий свою точку зрения, и умеющий ее отстоять.
Автор описывает в своем романе еще одного героя – Аркадия, представляя его, как единомышленника Базарова. Но с моей точки зрения Аркадий является человеком, имеющим другую точку зрения, чем Базаров. Аркадий очень похож на отца, он хочет казаться взрослым, быть похожим на Базарова. Но на самом деле Аркадию надо не больше, чем его отцу: тихий родной дом, любящую жену, любимых детей. И это желание пересиливает мысль идею Базарова о всеми
Самое холодное время года - Зима, пора метелей и жгучих морозов. Одновременно, зима для большинства является любимой порой года. Ведь зима - это время веселья и праздников, люди встречают долгожданный Новый год, Рождество, Старый Новый год, день защитника Отечества и день Святого Валентина. Зима несет радость в наши дома.Больше всех ждут зиму дети. После хмурой осени их ждет много развлечений - кататься на санках, коньках и на лыжах, игры в снежки, слепить снеговика.Зима - чудесная пора года, обвораживает своей красотой и пейзажами. Снежный покров слепит, отражая солнечный свет, играя и переливаясь, словно миллионы бриллиантов. А вечером, когда солнце погружается за горизонт, все вокруг переливается множеством красок.Солнце уже зашло, и по небосводу не торопясь плывет месяц. Снег вновь заблестел серебряным светом. Звезды по очереди загораются на ясном ночном небе. Оглянувшись вокруг, захватывает дух и поражаешься красоте зимней природы. Будто находишься в зимней сказке. Каждая пора прекрасна и неповторима по-своему, но все же для меня - зима - самое любимое время года.
Гоголь представляет нам Запорожскую Сечь как воплощение мечты украинского народа о вольной жизни, о настоящей дружбе и братстве. Здесь — царство равенства и свободы, и на протяжении всей повести Гоголь прославляет законы и нравы Запорожской Сечи: "Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы! Вот откуда разливается воля и козачество на всю Украину! "
Главный герой повести Тарас Бульба убежден, что "нет лучшей науки для молодого человека как Запорожская Сечь". Образ Запорожской Сечи в повести Тарас Бульба
Читайте также: