Арбузов ночная исповедь краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Но военно-политическая и историко-философская линия у Арбузова (как, впрочем, и у Зорина) накладывается на линию любовно-романтическую, обнаруживая, по законам классической драмы, очевидные параллели. Персонажи-подпольщики в ожидании расстрела продолжают доигрывать завязавшуюся еще до войны интригу с любовным треугольником, когда жена (та самая доктор Глебова, что кричала "хайль!" в ответ на антфашистскую риторику немецкого коменданта) увидела свой долг, чтоб остаться с нелюбимым мужем, и не посмела уйти к другому. Не только немцы, но и, что совсем уж невероятно даже по сегодняшим и европейским сценарным стандартам, полицаи имеют полноценное право голоса, и именно один из них, Самарин, личность очень непростая, формулирует главное, самое важное для автора в пьесе: "Ничего нельзя делать наполовину, даже во имя добра, компромисс оставляет несмываемеые пятна". Фактически ему вторит врач-подпольщик Коверга: "Добрый. не люблю этого слова, добротой часто называют ложь" Ложь для Арбузова начинается с компромисса, причем не только в социальной, но и в интимной жизни также в равной степени. И компромисс в этом контексте для автора еще менее неприемлем, чем неприкрыто людоедские порядки, точнее, одно неизбежно следует из другого. "Кончается правда фашизма, наступает ложь парламентаризма" - говорит под занавес Гисслинг. А еще раньше фон Галем замечает: "Чем раньше кончится эта война, тем скорее начнется следующая".
В лучших, наиболее известных пьесах Алексея Арбузова нет ни легких характеров, ни легкого счастья, ни простых ситуаций. И оканчиваются они неким знаком вопроса: а как сложится жизнь их героев дальше? И не стоит спешить с утверждением: завтра обязательно лучше, чем вчера.
Действительно, в основе всех его пьес лежат проблемы общественные. Только не вопреки интимной, любовной тематике, а именно через частное, личное, любовное выходит он к серьезным гражданским вопросам. Драматург без всяких недомолвок, прямо пишет о личной жизни, о личном счастье. Они у него нерасторжимо, как и в реальной действительности, переплетены с жизнью всего общества. Личные удачи, потери, радости и горести теснейшим образом связаны с социальными, политическими, нравственными, трудовыми проблемами всего народа.
У Арбузова всегда звучит мысль о прямой зависимости личного счастья и общего течения жизни от того, что в тот или иной период происходит в стране, от общего ее нравственного климата. И связи личного и общественного у писателя глубоки и разнообразны. В пьесах Арбузова отдельный человек неизбежно вступает в теснейшее соприкосновение с широким кругом живущих рядом. Именно в этот момент и выясняется, что нередко между собственным благополучием и благополучием многих зависимость обратно пропорциональная. Ибо, чем тоньше, глубже, нервнее эмоционально-психологическая организация отдельного человека, чем шире, активнее, крепче его связи с миром, тем труднее дается в руки личное счастье, тем сложнее дороги к нему.
Существует довольно распространенное мнение, что в пьесах Арбузова нет плохих людей. Они, конечно, у него имеются. Но вот зато нет откровенно отрицательных персонажей. Таких, что за версту всем видно — вот он, тот, кто нам мешает, кто вносит смуту в ровное и благополучное течение жизни. С кем надо сразу же вступать в непримиримую борьбу — всемерно разоблачать, громогласно выводить на чистую воду, уничтожать, чтобы все остальные, положительные и прекрасные, тут же обрели рай земной. Редко драматург поддается соблазну облегчить свою задачу — разделить своих героев на злодеев и ангелов, чтобы его нравственный урок получил школьную наглядность.
Тем не менее никто никогда не обвинит писателя в бесконфликтности. Конфликт в его пьесах есть всегда.
«С годами делается все понятней, и так ясно вдруг видишь — все пустое, и только дело, только работа имеют истинную цену. А все твои безумства, то, что сжигает тебя, — любовь, страсти. все это так недостоверно, преувеличенно. да и существует ли наяву?
И еще на одно ее признание стоит обратить внимание:
«— А я не знаю — была я счастлива, нет ли. Вот веселая была, это я помню. Вообще-то совсем счастливых людей на свете не бывает. или они мало на глаза попадаются, что ли? Хотя. Вот интересная история. Как-то я наблюдала на улице счастливую парочку. Я их встретила поздно вечером на Арбате, они довольно медленно шли — уж очень были старенькие. Он ее осторожно под руку вел, и они при этом страшно смеялись. Счастливее людей я не встречала больше.
Но мало этого. Делая время как бы живым участником происходящего, драматург, творчество которого теперь уже охватило почти полувековой период жизни нашей страны, своими произведениями помогает осмыслить, понять не только материальные, но и психологические, моральные изменения, которые произошли в нашем обществе.
Образ Тани мгновенно обрел самую широкую популярность. А популярность в искусстве — вещь чрезвычайно серьезная, именно популярное произведение или образ должны анализироваться в первую очередь с особенной тщательностью и по возможности всесторонне: в плане историческом, социальном, художественном.
Приоритет образа Тани над всеми остальными персонажами пьесы на первых порах пытались объяснить просто недоработкой тогда еще совсем молодого драматурга, так нерасчетливо, так неправомерно сместившего акценты пьесы.
А между тем в этом своем произведении, с которого и началось триумфальное шествие драматурга по театрам, Арбузов впервые показал непростую, порой драматическую связь личной судьбы человека с велением дня. Да, тогда этот день требовал от каждого умения подчиниться интересам коллектива. Тогда казалось, что Таня решилась плыть против бурного течения, против действительно могучего общего созидательного потока, что подобная дерзость не могла окончиться для нее благополучно.
Однако талант, интуиция драматурга помогли ему не ограничиться сиюминутными требованиями времени. Арбузов показал, что в жизни всегда есть, обязательно должны существовать духовные ценности, непреходящие, вечные. Эти ценности имела его Таня.
Ответственность детей перед родителями и родителей перед детьми — объект частого внимания драматурга. От родного дома героям Арбузова не разрешено отмахнуться. Семья, семейный уклад, отношение к этому многое проясняют в том или ином характере, в поступках того или иного персонажа.
Конечно, далеко не одни родственные узы связывают героев Арбузова, предъявляя им свои права и требования. В его пьесах персонажи часто живут тесным кланом, в котором соединены люди разных профессий, возрастов, поколений, имеющие самые разнообразные — деловые, семейные, дружеские, любовные — отношения. Обращаться с которыми драматург рекомендует крайне осторожно. На пути к личному, собственному счастью необходимо быть очень деликатным. А то случится, что, завоевывая его, ненароком нанесешь непоправимый удар ближнему. Как быть? Вот когда наступает тот драматический момент, в который любимейшие герои Арбузова добровольно отказываются от завидной участи быть счастливыми победителями.
И о чем бы ни писал драматург, где бы ни протекало действие — в столице, провинциальном городке, на берегу моря или реки Ангары, в тайге, Риге, Ленинграде; в каком бы десятилетии ни проходило действие его пьес — в 30-е или военные годы, в послевоенное время или непосредственно в наши дни; какой бы возраст ни имели его герои — двадцать или свыше шестидесяти; кем бы они ни были — студентами, писателями, учеными, врачами, кассиршами, домашними хозяйками, инженерами, — драматург постоянно говорит о становлении личности человека. Только личность эта формируется не в исключительных условиях, а в самой что ни на есть незаметной каждодневности, в тех на первый взгляд прозаичных буднях, в которых живет каждый из нас. И совсем не всегда эти будни бывают легкими. Может быть, Ведерникову в самом кровавом бою было менее страшно, чем в тот момент, когда он увидел натруженные руки Люси.
«— Почему у тебя такие руки?
— Я работала на сварке, я ведь писала тебе. А это знаешь, как трудно? (Смотрит на него.) Что ты, Шура?
В своих пьесах Арбузов воочию показывает бесспорную истину — в жизни всегда есть место подвигу. Именно — в жизни. Именно — всегда. Именно — подвигу. И подвигом в пьесах Арбузова можно назвать многое. Подвиг — спасти от смерти ребенка. Стоять сутки у станка. Уйти на фронт, когда имеешь полное право остаться в тылу. На пороге голодной смерти поделиться последним куском хлеба с незнакомым человеком. Найти в себе силы пережить измену безмерно любимого. На склоне лет, будучи физически слабой и больной, почти слепой, продолжать деятельно жить для других, стремясь, чем только возможно, помочь им, поддержать, согреть участием. Говорить правду и тогда, когда это лично тебе грозит серьезными последствиями. Уметь отказаться от собственного счастья ради спокойствия и счастья ближнего. Уметь, даже в самых трудных, в самых невыносимых условиях, оставаться самим собой, не изменять себе, своим принципам.
Здесь нельзя не вспомнить о наиболее совершенных, наиболее пленительных созданиях писателя, о самых ярких свидетелях его таланта, ума, такта, художественного чутья, доброты, наконец — о знаменитых, неповторимых его женских образах.
Что чуть не произошло и с Ведерниковым, который так взахлеб, так безоглядно бежал по жизни, захваченный жадным юным любопытством ко всему и всем вокруг, что чуть было не потерял самое бесценное чудо, которое послала ему судьба, — Люсю.
Она всем поначалу показалась смешной и незначительной, эта ничем вроде бы не блещущая молодая женщина. С арбузовскими героинями так часто бывает. Она прямо-таки ошарашивает всех своим откровенно полным растворением в Шуриной жизни, безоглядной любовью к нему, которую она не пытается скрыть, абсолютным всепрощением. Подобное казалось почти неприличным. Но понадобилось совсем немного времени, чтобы драматург заставил всех склонить голову перед великой силой ее чувства. А сама Люся не думала ни о величии, ни о трудностях своей жизни. Она лишь делала то, что делали всегда милые, любящие арбузовские женщины — в трудные минуты была рядом с любимым человеком, помогая ему, утешая, спасая. Забывая о себе, ничего не требуя взамен.
Взамен Арбузов давал своим героиням иное — силу любви, нежность, самоотдачу, такт, ум, умение растворяться в любимом человеке. Он наделял их замечательной женской слабостью, которая в конечном итоге оборачивалась несокрушимой жизненной силой. Писатель убежден: прежде всего женщина должна быть. женщиной.
Пусть женщина женщиной будет,
И мать, и сестра, и жена.
Согреет она и рассудит,
И даст на дорогу вина.
Проводит и мужа, и сына,
Обнимет на самом краю. —
эти строки К. Ваншенкина можно целиком отнести ко многим женским образам Арбузова.
С такими женщинами мужчинам легко, просто, свободно. Мужчины словно рождаются заново, становятся самими собой. Они с естественной непринужденностью, с несколько даже пугающей для себя неожиданностью раскрывают самые лиричные, потаенные и талантливые стороны своей натуры. Таких женщин арбузовские мужчины научились любить. Кто знает, вопрос до сих пор открытый, театрам стоит, наконец, задуматься, что чувствует Герман в минуты последних встреч с Таней. Но уже Ведерников понимает многое. Уже изменился Виктор, вся его жизнь, когда он понял, разглядел, оценил Валю. А остальные герои арбузовских драм сразу же и бесповоротно, вероятно, даже навсегда, любят этих женщин — Лику, Настеньку, Виктошу, Тамару, Нину Леонидовну, Лидию Васильевну, Нелю.
Рядом с ними этот сильный, но всегда у Арбузова рефлексирующий пол чувствует себя надежно окруженным заботой и вниманием. Конечно, происходит так и потому, что все пуговицы оказываются пришитыми, обеды вовремя приготовлены, комнаты убраны, ошибки дня и минуты поняты и прощены. Быт налажен ловко, умело, незаметно. Но, что и говорить, разве дело только в этом! Раскрывается смысл и красота всего вокруг — искусства, природы, дома, и, что самое главное, пробуждается созидательное, творческое отношение к жизни. Становится осязаемо понятен глубокий и гуманный смысл истины — даже за день до смерти не поздно начать все сначала.
Ничего в этих образах не выдумано, не надумано драматургом. Есть лишь ясное осознание жизненного предназначения женщины, ее данные природой обязанность и право — творить и охранять жизнь.
Теперь несколько слов о необычайной театральности пьес Арбузова, которая подчас вменяется ему чуть ли не в вину, ибо кому-то кажется, что знание театра подменяет у писателя знание жизни.
И, скорее, не Арбузов, а именно театры вносят подчас то излишне возвышенно-романтическую, то таинственно-сказочную ноту в течение его пьес и обрисовку его персонажей. Даже когда сама пьеса того не предполагает.
Арбузов этого никогда не стесняется. И театральность его совсем не в том, что он якобы придумывает некие необычные, нежизненные, неправдоподобные, но театрально соблазнительные ситуации, характеры и проблемы, — стоит только внимательно прочитать его пьесы, чтобы понять, насколько все в них точно, естественно, выверено логикой жизни. Театральность Арбузова в ином — он отчетливо видит и понимает, как средствами сцены, силами режиссера и актеров передать то, что он написал.
Не так давно в одном из спектаклей — это была не арбузовская пьеса — мне запомнился эпизод: женщина, персонаж драмы, неожиданно узнает, что ее муж погиб. Было бесконечно жаль актрису, героине которой по ходу действия деловито сообщали это трагическое известие, а потом все, и герои спектакля и зрители, в полной тишине стали наблюдать ответную реакцию. Трудно даже представить, каким надо обладать могучим трагическим актерским даром, чтобы без фальши сыграть подобный эпизод.
А вот любую, самую драматическую сцену в своих пьесах Арбузов пишет так, чтобы по возможности помочь актеру сыграть ее.
«В комнате тихо. За окнами стемнело. В соседних домишках зажглись огни, где-то неподалеку в саду засела веселая компания — слышится пение и звон гитары.
Однако, как на первый взгляд и ни покажется парадоксальным, именно доскональное знание Арбузовым законов сцены в какой-то степени подрывало веру в серьезность написанного, нередко позволяя театрам не столько углубляться в смысл и проблемы пьес, сколько расцвечивать действие броскими постановочными приемами.
Судьба Арбузова-драматурга, на первый взгляд, сложилась более чем благополучно. Все пьесы его поставлены; наверное, нет театра, который бы к ним не обращался, нет актера, который не мечтал бы о роли в них. И тем не менее. В сравнении с тем огромным количеством спектаклей, которые поставлены по арбузовским произведениям, так ли уж много среди них удачных по самому большому и бескомпромиссному счету?
А ведь стоит только обратиться к тексту произведений Арбузова, серьезно прочитать их, поверить им, и станет очевидно, как велика их многозначность, многоплановость, глубина подтекстов самых вроде бы незначительных реплик, сколько фантазии, изобилия трактовок предлагают они постановщику. Как легко обращаются они к тем проблемам, которые волнуют нас именно сегодня, сейчас, и как необходимо учитывать это.
В чем-то театральная судьба пьес Арбузова напоминает судьбу произведений Брагинского и Рязанова. У них тоже каждая пьеса казалась дорогим подарком и театру и зрителю, зато редкий спектакль можно было признать до конца удачным. Режиссер Э. Рязанов сам осуществил постановку двух пьес, правда, в кино. И мы наконец поняли истинную цену, глубину и смысл их произведений.
Алексей Арбузов - автор 39 книг. Из известных произведений можно выделить: Мой бедный Марат, Таня. Жестокие игры, Таня. Все книги можно читать онлайн и бесплатно скачивать на нашем портале.
Действие начинается во время блокады Ленинграда. Но пьесса менее всего о войне – это притча о любви, лишенная каких бы то ни было определенных временных и пространственных границ. Пьеса Арбузова – лишь повод поразмышлять о вечных ценностях. Притчевость постановки пьессы подчеркивают декорации. Представьте, первая "военно-блокадная" часть спектакля разыгрывается в ослепительно белом интерьере – ни .
Действие происходит в 1941 году. Провинциальная деревня в Иркутской области на берегу реки Ангары объединила людей с разными судьбами из разных иголков России: Москва, Леннград, Челябинск. Первая любовь, мужская дружба, тихое семейное счастье, брак без любви – все это и многое другое предстает перед нами в пьессе. Все началовь в тот день, когда познакомил любимую девушку с лучшим другом… а может б.
Это история двух людей, одному из которых "уже шестьдесят", а другой – "нет еще восьмидесяти", встретившихся случайно, но не случайно полюбивших друг друга… В пьесе участвуют только два актера. Элегантная, с претензией на модную оригинальность – как в одежде, так и в манере поведения, особа – на самом деле легко ранимая, немолодая женщина, сохранившая искренность и глубину чувств, душевную красоту.
Спектакль Ленинградского драматического театра им. Пушкина по одноимённой пьесе А. Арбузова. В одном из тихих уютных переулков старой Москвы живёт талантливый кукольный мастер Фёдор Балясников. У него есть верный друг Христофор Блохин и сын Кузьма. Неожиданно в доме появляется милая и нежная девушка Виктоша, в которую влюбляются отец, сын и даже куклы. Творец новой драматургии жизни, реализма .
О поиске молодежью своего пути в жизни. О нежелании следовать чьим-либо советам. О возможности по настоящему учиться только на собственных ошибках. И о том, как прекрасно все-таки быть молодым!Пьеса была написана в 1978 году, но ее актуальность не утрачена. Молодые XXI века, молодые 70-х, молодые у Арбузова проходят один и тот же путь: совершают ошибки, ссорятся, мирятся, ищут путь к прощению, ста.
Та самая легендарная арбузовская пьеса, написанная еще накануне войны, в конце 30-х годов. Та самая, в которой сыграла свою самую знаменитую роль великая актриса Мария Бабанова, и роль эта описана во всех учебниках по истории театра и в десятках театральных мемуаров. Та самая девушка Таня, которая в 1934 году до самозабвения любила мужа, молодого инженера Германа, но, узнав, что он любит другую, п.
Действие пьесы разворачивается в предвоенные и военные годы, главные герои – молодые люди, будущие медики, потом ставшие врачами, принявшие на себя огромную нагрузку врачей на войне. Не менее трудно и всем остальным героям, даже тем, кто не имеел отношения к медицине. Лихое военное время стало проверкой для всех и для всего. Выдержит ли любовь испытание разлукой, выдержит ли дружба червоточину пре.
спектакль Ленинградского театра Комедии, 1983 год
Сборник пьес русского драматурга Алексея Николаевича Арбузова (1908 - 1986).
В первый том двухтомника пьес А.Арбузова включены пьесы: "Шестеро любимых", "Таня", "Город на заре", "Домик на окраине", "Годы странствий", "Двенадцатый час", "Иркутская история", "Потерянный сын", "Мой бедный Марат".
Сказочно увлекательная жизнь драматурга Алексея Арбузова, создателя альтернативного отечественного театра советской эпохи заменившего идеологию лирикой, - глазами участников сказки: актеров, режиссеров, драматургов, литераторов, друзей, таких как М.Ульянов, Л.Петрушевская, В.Плучек, В.Каверин, М.Алигер и других. Читателю предоставляется возможность познакомиться с воспоминаниями о человеке ярком.
Сборник известного советского драматурга Алексея Арбузова включает в себя пьесы, написанные за последние годы: "Выбор", "Сказки старого Арбата", "Вечерний свет", "В этом милом старом доме", "Мое загляденье" и "Старомодная комедия". Все они идут на сценах многих наших театров и пользуются большим успехом у зрителя.
Во второй том двухтомника А.Арбузова включены пьесы: "Ночная исповедь", "Счастливые дни несчастливого человека", "Мое загляденье", "Сказки старого Арбата", "Выбор", "В этом милом старом доме", "Жестокие игры", "Воспоминание".
В предлагаемом читателю двухтомнике выдающегося отечественного драматурга Алексея Арбузова собраны как популярные его драматургические произведения, так и малоизвестные прозаические и публицистические работы. Первая часть двухтомника представляет десять избранных пьес, созданных драматургом в течение сорока лет. Они продемонстрируют его многогранный талант. Эти произведения ставились не тольк.
Вторая часть двухтомника представляет Алексея Арбузова как прозаика и публициста. Здесь впервые публикуются отрывки из его дневников и записных книжек, две главы его незаконченного автобиографического романа, практически неизвестные читателю, а также теоретические статьи о театральном искусстве и некоторые личные письма. Том проиллюстрирован фотографиями из архива семьи драматурга. В них представл.
Раннее утро в маленьком бревенчатом доме на бывшей Нижегородской улице, по-новому называвшейся Воровского, в народе переиначенной на Воровскую, началось с тревоги. Обитателей его поднял на рассвете не слишком громкий, но долгий и настойчивый стук в дверь.
— На вас лица нет, отец Алексей! Что с вами?
— Простите… Простите, Елизавета Васильевна. И вы, отец Павел. Ради Бога… Мне бы немного передохнуть. Посижу у вас…
Отец Алексей почти упал на лавку в передней, точно подкосило ноги.
— Вас вызывали в НКВД? Вы от них? — уверенно предположил отец Павел Устюжин, настоятель Благовещенского собора. — Боже, что они там с вами вытворяли.
— Нет, на этот раз не от них, — замотал головой отец Алексей. Квартирная хозяйка отца Павла щупала его лоб, пытаясь определить причину болезненного состояния внезапного гостя. — Благодарю вас, Елизавета Васильевна, я не болен.
— Вас трясет, как в лихорадке, батюшка. Пойду-ка поставлю чайник. — Почтенных лет женщина оставила их вдвоем, догадавшись, что объяснения не предназначены для ее ушей.
Отец Алексей поднял руки и посмотрел на мелко дрожавшие кисти. Лицо священника было изжелта-бледным, с залегшей вокруг глаз темной синевой. Он казался смертельно утомленным, выжатым досуха.
— Давайте ко мне наверх, отче. Я помогу.
Отец Павел почти взвалил гостя на себя и повел по лестнице на второй этаж. Комната, в которой он жил, обставлена была скромно: кровать, крохотный шкафчик для одежды и книг, столик с табуретом. На смятую постель он быстро набросил покрывало и усадил отца Алексея. Налил из графина воды в стакан.
Выпив до дна, отец Алексей заговорил:
— Я принимал исповедь умирающего. — Он стал расстегивать телогрейку, под которой висела на груди холщовая сумка со священническим инвентарем. — За двенадцать лет практики в сане я никогда не слышал такого… Никогда не сталкивался с подобным… А ведь бывало всякое… Но такого ужаса… Как я вытерпел это, не понимаю… Я чувствовал, как волосы на голове шевелятся, да, в буквальном смысле… Сознаюсь, в иные минуты мне хотелось придушить его… Накинуть подушку ему на голову и… покончить с этим кошмаром. — Он точно сам исповедовался отцу Павлу в тяжком грехе. — Видит Бог, я не должен был принимать эту исповедь… я оказался слишком слаб для такого… такого опыта.
— Кого вы исповедовали? — Казалось, хозяин комнатки обескуражен. — Я, понимаете, отче, тоже впервые слышу, чтобы священнику хотелось задушить кающегося грешника. Это, должно быть, что-то невероятное… за гранью?
— Вам доводилось принимать исповедь у коммуниста? — Отец Алексей говорил тихим голосом, в котором еще слышались отзвуки пережитого потрясения. — Здесь именно тот невероятный случай. Каким чрезвычайным воздействием Господь достучался до этой почерневшей, обугленной души, одному Ему ведомо. Но кроме ужасов, которые этот человек из себя вытаскивал, я увидел на нем поистине безбрежную, безграничную милость Божью. Он был по плечи, по шею в аду и должен был, по логике вещей, уйти туда целиком. Но Христос протянул ему руку и вытащил…
— Славен Господь! — с живым чувством откликнулся отец Павел. — Хоть это было весьма тяжело для вас, отче, но какое утешение всем нам в этой истории.
— Одна капля еще не дождь, — качнул головой отец Алексей. — Один проблеск солнца не делает погоды… Но теперь вы понимаете, почему я пришел к вам. Я не мог возвращаться домой в таком состоянии, перепугал бы жену и детей.
— Вы не нарушите тайну исповеди, если поведаете мне в двух словах, что вас так измучило.
После недолгих размышлений и колебаний гость стал рассказывать.
— Только в лагере смерти под Холмогорами я слышал подобное. О зверствах, которые творились в гражданскую войну. Об этом вполголоса говорили пленные белые офицеры, воевавшие на юге. Как красные зачищали казачьи станицы. Хотя… я не только слышал, но и видел. Летом двадцатого года в лагерь привезли большую партию офицеров-кубанцев. Около шести тысяч. В течение месяца их партиями сажали на баржу и отправляли вверх по Двине. Возвращалась баржа всегда пустая. С кровью на полу и стенках, с ошметками мозгов. А в щелях между досками — прощальные записки, которые второпях писали эти несчастные. То, что мы с вами, отец Павел, наблюдали в Вишерском лагере, по сравнению с этим — образец гуманизма. В Вишлаге людей отправляли на тот свет естественным, так сказать, способом… Коммунист, которого я исповедовал, служил в карательном отряде. Вы бы слышали, с какой нечеловеческой точностью он перечислял своих жертв, словно они записаны у него в бухгалтерской книге. Казачьи жены, мальчики старше двенадцати лет, старики, священники… Он не просто рассказывал. Он в самом деле каялся, страшился унести эту гору преступлений с собой в могилу. В этом у меня не было сомнений. Где-то через час от начала исповеди его затрясло. Так сильно, что тело подымалось на постели, его будто подбрасывало кверху. Лицо сделалось жутким, черты исказились. Я не знаю, что для меня оказалось страшнее, — сама исповедь или вот это. Я приложил к его голове крест и читал молитвы, пока беснование не прошло. Когда он выговорился, я отпустил ему грехи и дал причастие. Но… когда я произносил слова разрешительной молитвы, что-то мучило меня. Мне ясно представлялось, что я не должен этого делать, грехи этого человека слишком велики и не мне их отпускать…
— Вы все сделали верно, отче. — Отец Павел, присевший было на табурет, поднялся на стук в дверь. Квартирная хозяйка принесла горячий чайник с чашками. Приняв у нее поднос, он предложил гостю: — А не выпить ли нам по чарочке? Вам, как вижу, сегодня не служить. И мне нет, не мой черед.
Он вышел на лестницу, пошептался с Елизаветой Васильевной. Через несколько минут оба священника уже попивали душистый чай из травяной смеси с добавкой вишневой настойки, которую хранила в своих домашних запасах почтенная женщина.
— Завидую я вам, отец Алексей. По-хорошему завидую. С семьей живете, с супругой и детьми. Умом понимаю, что рискуете, подвергаете их тяжким испытаниям, и на словах бы советовал вам разъехаться с ними для вашего же спокойствия. А в душе завидую вашему семейному уюту. Сам не увидел, как взрослели сыновья: лагерь, потом я уехал в Муром, Клавдия с детьми осталась во Владимире. Теперь оба сына в Москве, сделались настоящими заводскими пролетариями… — Отец Павел сбился с задушевной интонации и слегка нахмурился. — Семья в теперешнее время — великое сокровище, которое нужно беречь от чужих глаз. А пуще всего — от властей предержащих. Только в семье еще можно отдохнуть от нашей страшноватой советской действительности. В семье да в храме. Но мы вынуждены бежать от своих домашних, чтобы защитить их. А храмов у нас скоро не останется. Будем служить в лесу, среди березок и сосенок. Оставят в столице один какой-нибудь — как ширму для показа иностранцам. Во Владимире уже нет ни единого действующего храма. Моя Клавдя с младшими детьми осиротели без церковной службы… Вот кстати! Древний Владимир может лишиться даже своего имени. Наши власти хотят переименовать его в честь первого секретаря горьковского обкома Кагановича. Как вам это нравится?
— В апреле арестовали старшего сына. — Отец Павел, скрывая печаль, занялся чаем: наполнил заново чашки и плеснул в каждую по капельке рубиновой настойки. — Клавдия думает, на Сергея донесли. Кто-то узнал, что его отец священник. Сокрытия подобных фактов в анкете советское государство не прощает. А может быть, он неосторожно сказал что-нибудь. Бедный мой мальчик…
— Меня, по-видимому, тоже скоро арестуют. — Отец Алексей коротко поведал о недавнем вызове в НКВД.
— Да, снова подбираются к нам, — рассеянно покивал отец Павел. — Через сыновей, через прихожан… Этот тарантул не выпустит нас из своих жвал. Всех нас время от времени таскают в заведение имени безумного Железного Феликса. Стращают, нащупывают слабые места… Не поддавайтесь им, отче. Может быть, не арестуют, а вот сломать, заставить сделаться предателем, секретным сотрудником, как они это называют, — очень могут.
— А знаете, отец Павел, по вопросам, которые задавал чекист, по его осведомленности я понял, что кто-то доносит на меня. Им известны подробности, которые звучали только в узком кругу…
— У вас кто-то конкретно на подозрении?
— Возможно… Возможно, я ошибаюсь… но грешу на моего дьякона Крапивницкого.
— Я немедленно сообщу отцу благочинному.
— Нет, прошу вас, отец Павел, не делайте поспешных шагов, — взволновался отец Алексей. — Если я ошибся, пострадает невиновный. Но если меня все же арестуют… я бы хотел, чтобы вы, как старый друг, кое-что сделали для меня… для моей семьи, точнее.
— Все, что в моих силах.
— Меня тревожит мой сын Михаил. Он очень замкнут и ничего не говорит, что происходит с ним. Я вижу: он что-то копит в себе, сторонится меня… в храме бывает все реже. Прошу вас, отче, приглядите за ним… Мне кажется, я что-то упустил в мальчике. Советская школа с ее комсомолией прямо сейчас перемалывает его душу, и я ничего уже не успею изменить, вернуть его доверие…
— Наши дети — наша боль, — тяжело вздохнул отец Павел.
— Имея опыт знакомства с обычаями советской тайной полиции, ни капли в этом не сомневаюсь.
Тяжесть, заполнившая душу отца Алексея этой ночью, как расплавленный металл — форму для отливки, понемногу рассеивалась. Отставив пустую чашку, он засмотрелся в окно. На город надвигался дождь, раскатисто погромыхивала далекая гроза. Темные набухшие тучи перевернулись в его сознании, разлившись свинцовыми водами Северной Двины. По реке тарахтела мотором, возвращаясь, пустая баржа с записками в щелях…
Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:
Читайте также: