Странствователь или домосед личность и судьба и а гончарова сообщение

Обновлено: 04.07.2024

А главное, в итоге своих путешествий Гончаров вернулся назад, в исходную точку, в Петербург, где, кажется, так ничего и не изменилось за эти два года, да и сам путешественник изменился мало (загорел, конечно, под тропическим солнцем и на морском воздухе, но этот загар давно уж сошёл, пока долгой зимой он возвращался Сибирью в европейскую Россию). Те же, кто не путешествовал и сидел дома, — что же, и они почти не изменились, не более, чем путешественник. Странствуй, не странствуй — итог один. Вот опыт этой интермедии (существует, впрочем, и иное мнение; см.: ВасильеваС.А. Философия истории в книге И.А.Гончарова “Фрегат “Паллада””: Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Тверь, 1998).

Опыт путешествия прямо и непосредственно отразился в “Обломове”, который, с одной стороны, самый политический роман Гончарова, а с другой — написан цензором (служба продолжалась с 1856 по 1867год). Современники не понимали, как совместить две эти ипостаси. Попробуем сделать это мы.

“Обломов” вышел в свет в 1859году. Первая часть, написанная, очевидно, до путешествия, довольно занудна. В ней отразился опыт натуральной школы (очерки типов, очерки местности). Но занудность первой части определена не только известной “устарелостью” метода; она во многом сознательна. Гончаров считал, что читатель должен “продраться” сквозь трудности чтения, которые передают трудности самой жизни (он в дальнейшем таким же образом построил и первую часть “Обрыва”, которую читать почти невозможно), начало романа не должно “увлекать”: это вам не детектив, не бульварная литература. Сравнивая Обломова с его посетителями, мы видим, что он полнее и тоньше чувствует жизнь, чем они: странствователи по жизни проигрывают перед домоседом. Глава “Сон Обломова” призвана ответить на вопрос, откуда взялось это сидение на месте, но одновременно она и понижает этическую ценность домоседства. А когда на сцене романа появляется Штольц, мы понимаем, что жить надо только так, как живёт этот “русский немец”. И радуемся за Обломова, что он переменяет своё домоседство (пускай и с трудом) на подвижность, если уж не на странничество.

Роман Обломова с Ольгой Ильинской (по своей девичьей фамилии она заведомо, заранее принадлежит Илье Ильичу, и странно, что этот прогноз не сбывается) начат весной. Объяснение героев происходит в преддверии грозы (обычная природоморфная метафора). На то, что любовь Обломова и Ольги будет скоротечна, намекает ветка сирени, которую в день объяснения Обломов дарит Ольге, та её теряет, и ветка очень быстро увядает. Последнее объяснение героев происходит осенью, и чтобы подчеркнуть совпадение любовного цикла с природным, Гончаров назначает им эту встречу в летнем саду: хоть и в городе, да всё ближе к природе. Умирает любовь зимой, когда в преддверии ледостава на Неве развели мосты, а санный путь по молодому льду ещё не начался. Всё это архаично и напоминает “Бедную Лизу”. Но мы не будем волноваться из-за этой архаичности: на фоне её иначе прочитывается всё последующее построение.

Жизнь Обломова в этой части включается в циклическое время года. Это максимально большое циклическое время (не сутки всё же!), которое передаёт максимальную полноту переживания жизни. В доме Пшеницыной временной цикл жизни Обломова меняется: сначала он живёт циклом суток, а потом — в нарушение законов природы — циклом полусуток. Кружась в этом всё убыстряющемся ритме, Обломов проживает за короткий срок всё больше и больше из отпущенного ему (как и каждому человеку) на этой земле. И вскоре поэтому умирает.

Всё это время на заднем плане романа присутствует Штольц, который ведёт активный образ жизни, находится всё время в поездках и путешествиях, воплощая собой тип странствователя. Но вот он добивается руки Ольги Ильинской, и они поселяются в Крыму на лоне природы. Женатого Штольца со всей неизбежностью захватывает циклическое время: и суточное, и годовое. Бедная Ольга всё более тяготится этой циклической однообразной жизнью, и роман кончается тревогой: куда ж бежать? Ведь куда ни беги, всё равно с неизбежностью крутишься как белка в колесе в этом цикле, который можно только распространить, можно только раздвинуть его границы, но выйти за пределы порочного круга никак нельзя.

Мы не можем выйти за пределы жизни в циклическом времени, бороться с жизнью в циклическом времени бессмысленно. Единственное что мы можем сделать — это насытить нашу жизнь в пределах цикла событиями и фактами. Обломов жил, когда любил Ольгу. На фоне предыдущего лежания на диване его жизнь наполнилась смыслом, насыщение цикла новизной делает человека счастливым. Так “Обломов” превращается в роман о том, что любой прогресс — это иллюзия, а представление о линейном движении — самообман, но человек не должен подчиняться монотонности цикла. Национальные различия между Обломовым и Штольцем оказываются нерелевантны как для Ольги, так и для читателя. Как Лизавета Васильевна в “Обыкновенной истории” сравнивала двух мужчин: Петра Ивановича и племянника Александра, приходя к неутешительному для себя выводу, что Александр повторяет её мужа, так в “Обломове” Ольга сравнивает двух других мужчин, и вывод её столь же неутешителен (опыт описания художественного мира “Обломова” с бахтинских позиций, достаточно близких нам, но с иными результатами см.: ФаустовА.А. Роман И.А.Гончарова “Обломов”: художественная структура и концепция человека: Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Тарту, 1990).

“Обыкновенная история” и “Обломов”, таким образом, как и “Лихая болесть”, — вариации на тему о странствователях и домоседах. Обломов — это не “лишний человек”, а человек, подчинившийся монотонности цикла. Любовь, конечно, не даёт человеку всей полноты бытия, но любовь является одним из важнейших и ярчайших проявлений этой полноты. Следовало пережить любовь, и это стало второй интермедией в жизни Гончарова, о которой так много уже написано (см. в первую очередь: ЧеменаО.М. Создание двух романов: Гончаров и шестидесятница Е.П.Майкова. М., 1966. Вот без преувеличений редкая книга, которая пытается доказать, что поломанная судьба женщины, ушедшей от обычной жизни, отдавшей себя “новым людям” и новым веяниям, поистине была счастливой: факты противоречат О.М.Чемене, а О.М.Чемена — фактам).

Третье измерение

Известен закон оптики: луч света, падая на поверхность, будет иметь угол отражения, равный углу падения. Примерно так построил свой загробный мир Данте: падение человечества в бездну греха и порока оборачивается подъёмом на гору очищения, поскольку бездна Ада с наружной стороны и представляет собой гору Чистилища.

Предыдущие романы Гончарова развёртывались в одной плоскости. Исчерпав её, Гончаров пробует третье измерение.

В “Обрыве” (1849–1868, опубликован в 1869-м) ценность человеческой жизни определяется тем, доступно ли человеку падение. Так “Обрыв” становится новой гончаровской формулой жизни. Для понимания романа очень важен один эпизод очерка “Литературный вечер” (1877, опубликован в 1880-м). Здесь между героями происходит следующий разговор:

“—…Нет, вы отвечайте, куда он мчится, этот ваш либерализм? — прибавил старик громко.

—Почём я знаю, куда! — сказал Кряков. — Пусть решит наш мудрец! — он указал на Чешнева.

—Почём я знаю — куда, — повторил Чешнев, — это верно! Это один возможный, искренний ответ псевдолиберализма! А он мчится мало-помалу к той бездне, — заключил он, — от которой, умирая, отвернулся и Герцен и куда отчаянно бросился маниак Бакунин, увлекая за собой Панургово стадо…” (7, 108). Панургово стадо — это то стадо свиней-бесов, которое изгнал из бесноватого Иисус и которое бросилось в бездну. “Паровоз либерализма” летел не вперёд (сказать так было бы только привычно для нашего слуха), а вниз.

В “Обрыве” происходит полное изменение поэтики романа. В “Обыкновенной истории” и “Обломове” женщина была зеркалом, в котором отражались и которым проверялись мужчины. Теперь таким зеркалом является мужчина — Райский, и вся его роль сводится фактически к тому, чтобы пронести мимо галереи женщин свое художническое зеркало и выверить ценность и красоту каждого образа (в этом смысле свою роль художника Райский всё-таки выполняет, и это оправдывает и объясняет первоначальное название романа — “Художник”). Несколько раз повторяются Райским слова о сходстве “романа” и “жизни”: “…Пишу жизнь — выходит роман; пишу роман — выходит жизнь” (6, 195); “Жизнь — роман, и роман — жизнь” (5, 43). Речь, таким образом, идёт о том, что то, что рассказывается в “Обрыве”, не есть просто слепок с жизни, но определённая формула жизни, более ёмкая и определённая, нежели отдельный жизненный “случай”. И если Райский не написал “романа”, то, он во всяком случае представил его в жизни, что, как можно понять, не так уже и мало.

Но что же представляет нам Райский?

Мы видим, что некоторые женщины, однажды “пав” (мы ещё вернёмся к обсуждению этого понятия, которое не устраивало и Гончарова, но сейчас будем использовать его так же, как и Гончаров, — в кавычках), уже не могут подняться, они не уподобляются солнечному лучу и не могут “отразиться” от поверхности стекла: такова Наташа, которая и хотела бы, и видит такую возможность, но она существует для неё только в теории, но не как реальность; таковы Марина и жена приятеля Райского Козлова, которые просто не мыслят для себя иной жизни. Другие женщины просто не могут “пасть” — но не потому, что они такие “чистые”, а потому, что и они тоже не похожи на солнечный луч, который проникает до любого зеркала: таковы Софья Беловодова и Марфенька — и обе в силу известной ограниченности. И это вправду недостаток — ограниченность солнечного луча в возможности его “падения”. Третий тип женщин — это солнечные лучи, это бабушка и Вера, которые “пали”: грянулись о землю, ударились больно, но прошли испытание жизнью; отразились в зеркале мужчины и обрели новую силу в этом зеркале. Зеркало им потом может оказаться и ненужным, и без него обойдутся они, поднимаясь всё выше и выше.

На этом фоне становится понятен “критический этюд” Гончарова о “падшей” женщине — о комедии Грибоедова “Горе от ума”, написанный в 1872году, — “Мильон терзаний”. Самая смелая и совершенно непонятная интерпретация в нём Софьи Фамусовой объясняется очень просто: ни одно “падение” женщины не есть собственно падение, и не может оно служить шкалой для измерения ценности того или иного образа. Ночи, проведённые Софьей с Молчалиным (чем бы они в эти ночи ни занимались), ни о чём дурном про Софью не говорят, но свидетельствуют о силе её характера, об известной мужественности и способности подняться над привычными людскими установлениями.

Следовательно, пространство жизни дискретно, “поверхность” жизненного поля не бесконечно ровна и гладка, поэтому любое движение человека по жизни нельзя интерпретировать только в плоскостных проекциях точки, линии и окружности. Чтобы измерить глубину жизни, мы поневоле должны применить и третье измерение — вниз, которое должно обратиться по закону отражения солнечного луча измерением вверх. Обрыв около реки обязательно имеет и свою противоположность: круто скатываясь вниз, он предполагает подъём вверх на другом берегу. Гончаров знает и любит это движение.

Напомню суждения героев об обрыве. “Я каждый день бродил внизу обрыва”, — пишет Вере Марк Волохов (6, 353). “Мой грех!” — восклицает Татьяна Марковна про путешествие Веры ко дну обрыва (6, 322). А сама Вера, убеждая Райского отпустить её на свидание с Волоховым, обещает ему: “Я никогда не пойду с обрыва больше…” — а когда она обессилела в мучительной борьбе с ним, Райский готов ей помочь: “Она протягивала руку к обрыву, глядя умоляющими глазами на Райского.

Он собрал нечеловеческие силы, задушил вопль собственной муки, поднял её на руки.

—Ты упадёшь с обрыва, там круто… — шепнул он, — я тебе помогу…

Он почти снёс её с крутизны и поставил на отлогом месте, на дорожке. У него дрожали руки, он был бледен” (6, 253). Сам же Райский признаётся: “Я бегу от этих опасных мест, от обрывов, от пропастей. ” (6, 405). Чистая Марфенька говорит о том, что обрыв ей вовсе неведом: “…я не хожу с обрыва, там страшно, глухо!” (5, 176). Решительно и просто поступает Тушин, когда говорит: “Ведь если лес мешает идти вперед, его вырубают, море переплывают, а теперь вон прорывают и горы насквозь, и всё идут смелые люди вперёд! А здесь ни леса, ни моря, ни гор — ничего нет: были стены и упали, был обрыв и нет его! Я бросаю мост через него и иду, ноги у меня не трясутся… Дайте же мне Веру Васильевну, дайте мне её! — почти кричал он, — я перенесу её через этот обрыв и мост — и никакой чёрт не помешает моему счастью и её покою — хоть живи она сто лет! Она будет моей царицей и укроется в моих лесах, под моей защитой, от всяких гроз и забудет всякие обрывы, хоть бы их были тысячи!” (6, 397).

В одной из поздних своих статей Гончаров признаётся, что им был задуман и четвёртый роман, обломки которого ясно видятся нам в “Литературном вечере”, в очерках “Поездка по Волге” (1873–1874), “На родине” (1887), “Слуги старого века” (1887), “Май месяц в Петербурге” (1891), в “Необыкновенной истории” (1875–1878), которая, казалось бы, представляет писателя в крайне невыгодном свете: мелочным, придирчивым, мнительным, склочным… Но так было бы, если б Гончаров писал только о своих взаимоотношениях с И.С. Тургеневым; если же мы учтём, что это — новая формула “жизнь — роман, и роман — жизнь”, то всё становится на свои места. “Необыкновенная история” должна быть прочитана нами как новое явление в литературе, которая отныне становится не отражением действительности, а романным её пониманием. Впрочем, как ни верти, вымысел остаётся основой литературного творчества, и Гончаров в “Необыкновенной истории” — это вовсе не И.А. Гончаров. Соотношение документальной основы и способов преобразования её в “перл создания” становится иным.

Всё это и привело к последнему произведению Гончарова, совсем неизвестному не только рядовому читателю, но и профессиональному литературоведу, — то ли очерку, то ли рассказу, то ли конспекту романа, а может быть — попросту к самой формуле этого ненаписанного четвёртого романа Гончарова, к “Ухе” (конец 1880-х — 1891год). Здесь даже неясность датировки очень важна: это одно из самых сокровенных творений старого писателя, которое он не напечатал при жизни и которое вместе с тем не сжёг, понимая его ценность в глазах потомков.

Эти шесть страниц можно было бы процитировать и целиком — так они хороши, но не будем перебивать читателей у собрания сочинений.

Однажды в одном городе на берегу Волги (С.— это родной Гончарову Симбирск) выехали из одного дома две телеги. “В первой телеге ехали женщины: жена приказчика одного барского имения, жена дьячка местной церкви и жена мещанина из города — большие приятельницы между собой”. Во второй

Если Вам нужна помощь с академической работой (курсовая, контрольная, диплом, реферат и т.д.), обратитесь к нашим специалистам. Более 90000 специалистов готовы Вам помочь.

лететь
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, проверить быль с молвой.

Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая, иль где живет ваш друг.

В 1814 г. тему продолжил В.А. Жуковский. Два его голубя – это Теон и Эсхин. Эсхин

долго по свету за счастьем бродил –
Но счастье, как тень, убегало.

при домашних пенатах,
В желаниях скромных, без пышных надежд,
Остался на бреге Алфея.

Жуковский ответил на это письмо стихотворением, в котором призывал:

Близ верного друга
С природой и жизнью опять примирись;
О! верь мне: прекрасна вселенна.

Подобно тебе, смотрю я внимательным оком на все явления в мире; вздыхаю, подобно тебе, о бедствиях человечества и признаюсь искренно, что грозные бури наших времен могут поколебать систему всякого добродушного философа.

Странник Карамзина говорит подобно домоседу Жуковского. Батюшков взял имя положительного героя Карамзина, но согласен был не с ним, а с Жуковским.

Земля классических, прекрасных созиданий,
И славных дел, и вольности земля!

А в картине XIII – реальное:

Печальны древности Афин.
Колонн, статуй ряд обветшалый
Среди глухих стоит равнин.
Печален след веков усталых…

Можно не цитировать дальше: и так ясно, что странствователь Ганц понял бессмысленность и бесцельность своих странствий и вернулся к домоседке Луизе.

Гончаров рисует новую геометрию мира, которой, как мы можем предположить, еще не знала наша литература. Эту геометрию можно было бы уподобить геометрии Лобачевского, у которого через две точки можно провести не одну, а сколь угодно много прямых линий. Пространство Лобачевского – искривленное. У Гончарова – больше: пространство его не просто криво, оно замкнуто само на себя. Вот почему две точки в нем могут наложиться друг на друга и совпасть сами с собой. Путешествие необходимо связано с возвращением, иначе оно теряет статус путешествия. Сидение дома является вместе с тем перемещением в том же кривом пространстве. Движение и сидение уравнены между собой. Таков неизбежный закон жизни. Это было величайшим открытием Гончарова. Если раньше было ясно, что гоняться за счастьем не нужно, так как счастье состоит не гражданском служении, а в личной жизни, в семье, то теперь – начиная с Гончарова – становится ясно другое: оба образа жизни эквивалентны и равно далеки от идеала, сами по себе, по отдельности они несостоятельны, несовершенны, и только совмещение их может осмыслить жизнь.

В повести есть такой пассаж: «А что такое счастье? – Идея, которую всякий объясняет по-своему; вы счастливы тем, я другим; мы согласны только в одном обстоятельстве: что счастье не может существовать без движений душевных. Следовательно, оно происходит из движений души? Хорошо. Теперь скажите мне, счастлив ли румяный и здоровый толстяк, сидящий на пуховой подушке и смотрящий полусонными глазами на людей без всякого к ним участия, без всякого чувства, без ненависти и любви, без горя и радости? Ох, нет! Он несчастлив, да и не может быть счастливым, потому что он слишком покоен, потому что он не любит, не ненавидит, не наслаждается и не мучается.

Что же увидел Гончаров в других странах? Он увидел просвещенных англичан, диких бушменов, впадающих в детство хранителей древней культуры японцев и понял, что счастье человека не зависит от местоположения общества на пути прогресса. Общественное устройство не гарантирует человеку достижения идеала, а развитие цивилизации не означает развития гуманности (англичане ввозят в Китай опиум14). Гончаров показывает, что прогресс – вещь весьма относительная. Продвижение вперед по пути прогресса очень часто оказывается движением назад.

А главное – в итоге своих путешествий Гончаров вернулся назад, в исходную точку, в Петербург, где, кажется, так ничего и не изменилось за эти два года, да и сам путешественник изменился мало (загорел, конечно, под тропическим солнцем и на морском воздухе, но этот загар давно уж сошел, пока долгой зимой он возвращался Сибирью в европейскую Россию). Те же, кто не путешествовал и сидел дома, – что же, и они почти не изменились, не более, чем путешественник. Странствуй, не странствуй – итог один. Вот опыт этой интермедии15.

Жизнь Обломова в этой части включается в циклическое время года. Это максимально большое циклическое время (не сутки все же!), который передает максимальную полноту переживания жизни. В доме Пшеницыной временной цикл жизни Обломова меняется: сначала он живет циклом суток, а потом – в нарушение законов природы циклом полусуток. Кружась в этом все убыстряющемся ритме, Обломов проживает за короткий срок все больше и больше из отпущенного ему (как и каждому человеку) на этой земле. И вскоре поэтому умирает.

Все это время на заднем плане романа присутствует Штольц, который ведет активный образ жизни, находится все время в поездках и путешествиях, воплощая собой тип странствователя. Но вот он добивается руки Ольги Ильинской, и они поселяются в Крыму на лоне природы. Женатого Штольца со всей неизбежностью захватывает циклическое время: и суточное, и годовое. Бедная Ольга все более тяготится этой циклической однообразной жизнью, и роман кончается тревогой: куда ж бежать? Ведь куда ни беги, все равно с неизбежностью крутишься как белка в колесе – в этом цикле, который можно только распространить, можно только раздвинуть его границы, но выйти за пределы порочного круга никак нельзя.

Третье измерение. Известен закон оптики: луч, отражаясь от зеркала, будет иметь угол отражения, равный углу падения. Примерно так построил свой загробный мир Данте: падение человечества в бездну греха и порока оборачивается подъемом на гору очищения, поскольку бездна Ада с наружной стороны и представляет собой гору Чистилища.

Предыдущие романы Гончарова развертывались в одной плоскости. Исчерпав ее, Гончаров пробует третье измерение.

«– Нет, вы отвечайте, куда он мчится, этот ваш либерализм? – прибавил старик громко.

– Почем я знаю, куда! – сказал Кряков. – Пусть решит наш мудрец! – Он указал на Чешнева.

Итак, что же представляет нам Райский?

Он собрал нечеловеческие силы, задушил вопль собственной муки, поднял ее на руки.

– Ты упадешь с обрыва, там круто… – шепнул он, – я тебе помогу…

Мир сложней, горы круче, и вообще есть обрывы и пропасти, которые не всегда можно и не всегда возможно обойти. И вообще в этой жизни все относительно. Вот об этом и писал свои романы Гончаров, почему его и читают сейчас не меньше, а едва ли не больше, чем тогда, когда его толковали как критика крепостнической России. От этой крепостнической России никуда не уйдешь, но писателя мы мерим не исторической конкретикой, а способностью отвечать на наши вопросы.

Для учеников 1-11 классов и дошкольников
Бесплатные сертификаты учителям и участникам

Тема: И.А. Гончаров. Судьба и личность писателя

Цель урока : познакомить учеников с личностью И.А. Гончарова, его биографией, дать представление о мировоззрении, гражданской позиции, философских и эстетических взглядах писателя, выявить взаимосвязь его творчества и судьбы, ввести творчество И.А. Гончарова в общий контекст развития литературы второй половины XIX века.

1. Организационный момент

2. Мотивация и целеполагание

«Я откровенно люблю литературу,

и если бывал счастлив в жизни,

И.А. Гончаров

3. Вступителньое слово и работа по теме урока

Иван Александрович Гончаров – один из крупнейших мастеров русской реалистической прозы XIX века.

1. Становление и формирование личности писателя

а) Патриархальный уклад жизни в родительском доме.

б) Читательские пристрастия будущего писателя.

в) Московское коммерческое училище (1822–1830).

г) Московский университет (1831–1834).

д) Кружок Майковых, его роль в формировании взглядов писателя.

Подрабатывал репетиторством, был учителем русской словесности и латыни у детей художника Николая Майкова, в доме которого часто собирались известные писатели, музыканты, живописцы. В семье Майковых выпускались рукописные альманахи "Подснежник" и "Лунные ночи", в которых были помещены первые стихотворные и прозаические произведения Ивана Гончарова.

Первые стихотворные опыты Гончарова были подражанием романтическим поэтам. Из ранних произведений значителен очерк "Иван Саввич Поджабрин" (написан в 1842 году, опубликован в 1848 году). В 1846 году Гончаров познакомился с Виссарионом Белинским, сыгравшим большую роль в творческой судьбе писателя. В 1847 году был опубликован первый роман писателя "Обыкновенная история".

Гончаров пришел в кружок Майковых в конце 30-х гг. со своими, самостоятельно сформировавшимися литературными интересами. Переживший полосу увлечения романтизмом в начале 30-х гг., в бытность студентом Московского университета, Гончаров во второй половине этого десятилетия относился уже весьма критически к романтическому мировоззрению и литературному стилю. Он стремился к строгому и последовательному усвоению и осмыслению лучших образцов русской и западной литературы прошлого, переводил прозу Гете, Шиллера, увлекался Кельманом - исследователем и интерпретатором античного искусства. Однако высшим образцом, предметом самого тщательного изучения для него было творчество Пушкина. Эти вкусы Гончарова оказали воздействие на сыновей Майкова, а через них и на направление кружка в целом.

В Петербурге он сблизился с литературно-художественным кружком живописца Н. А. Майкова, сыновьям которого - будущему известному критику Валерьяну и поэту Аполлону Майковым - преподавал литературу. Кружок отличался барско-эстетским характером; главную роль играли в нем сторонники уже отжившего романтизма. На страницах рукописного альманаха кружка появились четыре стихотворения Гончарова, написанные в романтическом стиле.

Там же были помещены и ранние повести писателя "Лихая болесть" (1838) и "Счастливая ошибка" (1839). Сам Гончаров не придавал этим произведениям серьезного значения. В автобиографии 1858 года Гончаров, вспоминая о кружке Майковых, указывал, что он "писал в этом домашнем кругу и повести, также домашнего содержания, то есть такие, которые относились к частным случаям или лицам, больше шуточного содержания и ничем не замечательным". Повести свидетельствовали о реалистической направленности его раннего творчества.

е) Первые литературные опыты И.А. Гончарова. Стихи, очерки; связь раннего творчества писателя с эстетикой и поэтикой “натуральной школы”.

Основной доктриной “натуральной школы” провозглашался тезис о том, что литература должна быть подражанием действительности. Русская “натуральная школа” претендовала на создание “энциклопедии русской жизни”.

В творчестве и в своих эстетических суждениях Гончаров был писателем-реалистом. "Реализм, - заявлял он, - есть одна из капитальных основ искусства". Великие писатели "стремились к правде, находили ее в природе, в жизни и вносили в свои произведения". Задачи искусства и литературы он видел в служении жизни, в воспитании

В полном соответствии с одной из главных идей Белинского Гончаров указывал, что "художник - тот же мыслитель, но он мыслит не посредственно, а образами. Верная сцена или удачный портрет действуют сильнее всякой морали, изложенной в сентенции". По его мнению, искусство должно стремиться "осветить все глубины жизни, объяснить ее скрытые основы. " Гончаров отвергал натуралистическое копирование действительности.

Одним из главных признаков реализма было для Гончарова типическое изображение жизни, отображение в литературе существенных сторон действительности. "Если образы типичны, они непременно отражают на себе - крупнее или мельче - и эпоху, в которой живут, оттого они и типичны".

а) Взвешенность, объективность позиции писателя по отношению ко всем важнейшим социальным, политическим, философским вопросам времени.

б) Защита моральных принципов, рождённых традиционным патриархальным укладом жизни, и понимание необходимости социальных перемен в стране.

Развитие реализма в творчестве Гончарова было связано с антикрепостническими настроениями писателя. В середине 40-х годов на Гончарова оказал большое влияние Белинский, с которым он знакомится весной 1846 года.

"Белинскому, Грановскому и прочим вокруг них приходилось рассеивать мрак не одного эстетического неведения, а бороться еще с непробудной помещичьей, общественной, народной тьмой, будить умы от непробудного сна: - пишет Гончаров в предисловии к роману "Обрыв". - . Крепостное право, телесное наказание, гнет начальства, ложь предрассудков общественной и семейной жизни, грубость, дикость нравов в массе - вот что стояло на очереди в борьбе и на что были устремлены главные силы русской интеллигенции тридцатых и сороковых годов. Нужно было с критической трибуны, с профессорской кафедры, в кругу любителей науки и литературы, под лад художественной критики взывать к первым, вопиющим принципам человечности, напоминать о правах личности, собственности и т. п.".

В мировоззрении и общественных симпатиях Гончарова в 40-е годы ясно ощутимы демократические тенденции, питавшие сильные стороны его творчества, как художника-реалиста.

Но в среде писателей, группировавшихся вокруг Белинского, уже к середине 40-х годов давали себя чувствовать идейные различия, расхождения во взглядах на ближайшие задачи общественного движения в России. Революционная программа борьбы против феодально-крепостнического строя, сложившаяся у Белинского и, Герцена, их материалистическое мировоззрение, их социалистические идеи сталкивались с умеренно-демократическими или

либеральными тенденциями творчества ряда писателей 40-х годов. Критическое направление в русской литературе оказывалось идейно неоднородным, и чем сильнее обострялась классовая борьба в России, тем ощутимее становились разногласия, полностью определившиеся в канун падения крепостного права.

В мировоззрении Гончарова антикрепостнические взгляды, сближавшие его с кружком Белинского, сочетались с отрицательным отношением к революционной программе преобразования феодально-крепостнической России и к социалистическим идеям великого революционера-демократа. Однако до конца жизни Гончарова Белинский оставался для него великим гуманистом и просветителем, учителем в вопросах искусства и литературы.

В 70-е годы Гончаров пробует свои силы как критик, обнаружив незаурядное дарование в этой области. Он подготавливает статью об А. Н. Островском, творчество которого высоко ценил за глубокий реализм, пишет критический очерк о "Гамлете" Шекспира.

Классическим произведением русской литературной критики является статья Гончарова "Мильон терзаний" о "Горе от ума", опубликованная в 1872 году. В статье дан глубокий анализ драмы Чацкого. В образе Чацкого Гончаров видел новатора, смелого протестанта против старого, косного, эгоистического мира Фамусовых и Скалозубов, выразителя передовых идей, упоминая, правда, очень глухо, в этой связи о декабристах. С большой тонкостью и проницательностью Гончаров прослеживает и объясняет переживания Чацкого. Статья Гончарова явилась значительной вехой в толковании бессмертной комедии Грибоедова.

В 1879 году Гончаров написал статью "Лучше поздно, чем никогда", в которой попытался защитить от нападок свой роман "Обрыв", объяснить его замысел и идеи. Статья имеет большое значение для понимания романа и его связей с первыми двумя романами писателя, для выяснения общественных позиций Гончарова в 60-е годы, для характеристики особенностей его творческой работы. В этой статье Гончаров высказывает ряд важных и верных положений по вопросу о реализме в искусстве, выступает против натуралистических тенденций, проявившихся в французской литературе второй половины ХIХ века.

После "Обрыва" Гончаров почти не возвращался к художественному творчеству. Как свидетельствует сам писатель, это в значительной степени объяснялось тем, что многое в русской жизни 70-80-х годов ему было неясным. Из немногочисленных и небольших художественных произведений Гончарова. Этих лет следует отметить очерк "Слуги старого века". В нем Гончаров обращается к прошлому, художественно варьируя образы Евсея из "Обыкновенной, истории", Захара из "Обломова", "Слуги старого века" - зарисовки старинного домашнего быта, связанные с воспоминаниями писателя. Демократическая критика справедливо отметила, что очерки проникнуты тенденцией к идеализации тех патриархальных отношений в старой поместной провинции, которые писатель в свое время обличал в "Обломове".

Для того чтобы стать классиком русского реализма, Ивану Александровичу Гончарову понадобилось всего три романа. Но для того, чтобы написать эти три романа, ему понадобилась вся жизнь. Данный видеоурок посвящён жизни и творчестве Ивана Александровича Гончарова. Мы поймём, почему современники прозвали его принц де Лень и узнаем, кто и почему назвал талант Ивана Александровича Гончарова объективным.

В данный момент вы не можете посмотреть или раздать видеоурок ученикам

Чтобы получить доступ к этому и другим видеоурокам комплекта, вам нужно добавить его в личный кабинет, приобретя в каталоге.

Получите невероятные возможности

Конспект урока "Художественный мир И. А. Гончарова. Личность и судьба писателя"

Сегодня на уроке мы:

– Поговорим о жизни и творчестве Ивана Александровича Гончарова.

– Поймём, почему современники прозвали его принц де Лень.

– Узнаем, кто и почему назвал талант Ивана Александровича Гончарова объективным.

Для того чтобы стать классиком русского реализма, Ивану Александровичу Гончарову понадобилось всего 3 романа. Но для того, чтобы написать эти три романа, ему понадобилась вся жизнь. Писатель и цензор, критик и чиновник, путешественник, за три года совершивший кругосветное путешествие… Иван Александрович Гончаров сочетал в себе много крайностей.

Родился писатель в провинциальном городке Симбирске 5 июня 1812 года. Родители Гончарова принадлежали к купеческому сословию. Их большой дом был едва ли не единственным каменным зданием маленького Симбирска.

И если мать Гончарова, Авдотья Матвеевна, занималась хозяйством, то за образование и воспитание детей отвечал Николай Николаевич. Он прививал им любовь к истории и литературе. Дети читали стихи Жуковского и Ломоносова, комедии Фонвизина, труды Вольтера и Руссо.

Именно Трегубов отправил крестника не в городской пансион, а в сельский, к священнику Троицкому. Отец Троицкий был прекрасно образованным человеком со своей методикой преподавания, к тому же женой его была француженка, которая преподавала воспитанникам французский и немецкий языки. Так что не каждый столичный пансион мог похвастаться таким уровнем образования выпускников.

Иван Александрович Гончаров мечтал поступить в Московский университет, но его мать пожелала, чтобы он продолжил дело отца.

И юношу отправили в Коммерческое училище Москвы, где уже учился его старший брат Николай.

Коммерческое училище Гончаров не закончил. Видимо, ему удалось убедить мать в том, что торговля – не его предназначение. Авдотья Матвеевна забрала документы.

В тысяча восемьсот тридцать первом году мечта Гончарова сбылась – он поступил на словесное отделение Московского университета. Студенческие годы стали для Гончарова счастливыми. В одно время с Иваном Александровичем Гончаровым в Московском университете обучались Михаил Юрьевич Лермонтов, Виссарион Григорьевич Белинский, Александр Иванович Герцен, Николай Платонович Огарёв,

Иван Сергеевич Тургенев и другие знаменитые писатели, поэты, критики.

А на одну из лекций пришёл сам Александр Сергеевич Пушкин.

В Петербурге Гончаров он занял должность переводчика в департамент внешней торговли министерства финансов. Службой он тяготился, хотя свои обязанности исполнял добросовестно. Всё свободное время Гончаров посвящал литературе.

Например, поэт Николай Щербин оставил такую эпиграмму:

О ты, кто принял имя Слова!

Мы просим твоего покрова:

Избави нас от похвалы

И от цензуры Гончарова.

В 1852 году сорокатрёхлетний писатель влюбился в восемнадцатилетнюю Елизавету Толстую. Его чувства остались безответными. Девушка вышла замуж за своего кузена Александра Мусина-Пушкина, в которого была давно влюблена. Некоторые исследователи считают, что в образе Ольги Ильинской есть черты Елизаветы Толстой. Гончаров так никогда и не женился, оставшись на всю жизнь бездетным убеждённым холостяком.

Лев Толстой в письме критику Александру Дружинину написал:

Статья Добролюбова была очень популярна. Даже в XX веке её часто печатали в качестве предисловия или послесловия к роману.

Читайте также: