Зато как прохладно в жерле башни христа сочинение егэ

Обновлено: 05.07.2024

Функция "чтения" служит для ознакомления с работой. Разметка, таблицы и картинки документа могут отображаться неверно или не в полном объёме!

безмятежная тишина, чуждая всему миру, царит кругом, тишина, нарушаемая только плеском и свистом голубиных крыльев в куполе, да певучими, печально-задумчивыми возгласами молящихся, гулко и музыкально замирающими среди высоты и простора, среди древних стен, в которых немало скрыто пустых амфор-голосников.

Можно попробовать соотнести композицию поэмы с композицией суфийской мелодии. Система построена так, что за основу взята одна определенная нота; ею мелодия начинается и к ней она постоянно возвращается. В нашем случае взята фигура Саади, которая вшивается в расшитую композицию своим именем и всем, что с ним связано, всем религиозно-культурологическим мифом/пространством/контекстом.

Ритм и метр этой музыки таким образом меняют взаимоотношения героя и обычного времени: есть очень быстрые и правильные ритмы и мгновения тишины, незаполненной никакими ударами или иными формами отсчета времени. Такой рассказ, как и Мир – тоже песня, сотканная из гармонических звуков, составляющих мелодию.

Для выражения своей истины, суфизм использует различные доступные ему средства – искусство ткачества и искусство стрельбы из лука, архитектуру и музыку, логику и традиционную теософию (хикмат-и илахи). Цель суфизма – возвести человека, существующего в мире форм, из этого мира в мир Духа.

Форма – завеса, скрывающая духовный мир; но в то же время форма – символ духовного мира и лестница, посредством которой достижимо единство с ним. Поэт Авхади Кирмани сказал:

Я изучаю форму (сурат), пользуясь глазом, поскольку в форме - путь Духа (ма’на). Это мир форм, и мы живем, заключенные в них; дух не увидеть без участия формы.

Это вполне соотносится с тем, что проделывает герой в очерке Бунина. Его маршрут – экскурсия – это символический Путь того же суфия, того же Саади.

Суфий – человек, верящий в возможность непосредственного приобщения к Всевышнему, подчиняет свою жизнь одной этой цели. Это же ассоциируется с Дорогой. Сами суфии именуют себя людьми Пути, имея в виду Путь к истине.

Посмотрим, что происходит с героем ближе к концу очерка: самой последней инстанцией оказалась башня Христа. Это – точка, в которой завершается Путь. Символическое достижение цели.

Зато как прохладно в жерле башни Христа!

…Теперь, на башне Христа, я переживаю нечто подобное тому, что пережил у дервишей. Теплый, сильный ветер гудит за мною в вышке, пространство точно плывет подо мною, туманно-голубая даль тянет в бесконечность...15

Текст – медитация.

Экскурсия героя построена так, что город шаг за шагом ведет его от одного духовного состояния к другому, чтобы завершить путь состоянием духовной радости, озарения.

Пространственно-временную структуру очерка можно представить тремя уровнями хронотопа:

балкон, кольцом охватывающий вышку и ограждённый железными перилами.

(4)Лёгкое головокружение туманит меня при взгляде в бездну подо мною, раскрыва

ется в ней целая необозримая страна, занятая городами, морями и таинственными

(5)Кто знает, что такое птица Хумай? (6)О ней говорит Саади: «Нет жаждущих

(7)И комментаторы Саади поясняют, что это — легендарная птица и что тень её

приносит всему, на что она падаёт, царственность и бессмертие.

(8)Песнью Песней, чудом чудес, столицей земли называли город Константина гре

ческие летописцы; молва всего мира объясняла его происхождение Божественным

* Галата — исторический район в европейской части Стамбула, там расположена башня

Христа, построенная в VI веке.

вмешательством. (9)Одна легенда говорит, что на месте Византии орёл Зевса уронил

сердце жертвенного быка. (10)Другая — что основателю её было повелено основать

город знамением креста, явившимся в облаках над скутарийскими* холмами, «при

(12)В двух шагах от меня, возле этой башни, ещё и доныне совершаются мучи

тельно сладостные мистерии Кружащихся Дервишей**.

(13)Их монастырь затерялся теперь среди высоких европейских домов. (14)Не

сколько лет тому назад, в один из таких же жарких весенних дней, Герасим привёл

меня к его старой каменной ограде, и мы вошли… в небольшой каменный двор.

(15)Помню фонтан и старое зелёное дерево посреди его, направо — гробницы шей

хов настоятелей, налево — кельи в ветхом деревянном доме под черепицей, а против

входа — деревянную мечеть.

(16)Мы отдали несколько мелких монет, и нас впустили в восьмигранный высо

кий зал, обведённый с трёх сторон хорами и украшенный только сурами Корана.

(17)На хорах, над входом, поместились музыканты с длинными флейтами и бара

банами, по бокам — зрители.

(18)Когда наступила тишина, вошёл шейх настоятель, а за ним десятка два дер

вишей — все босые, в коричневых мантиях, в войлочных черепенниках***, с опущен

ными ресницами, с руками, смирно сложенными на груди.

(19)Шейх сел у стены против входа, разделившиеся дервиши — по сторонам, друг

(20)Шейх, медленно повышая жалобный, строгий и печальный голос, начал мо

литву, флейты внезапно подхватили её на верхней страстной ноте — и в тот же миг,

столь же внезапно и страстно, дервиши ударили ладонями в пол с криком во славу

Бога, откинулись назад — и снова ударили.

(21)И вдруг все замерли, встали — и, сложив на груди руки, двинулись гуськом за

шейхом вокруг зала, обёртываясь и низко кланяясь друг другу возле его места.

(22)Кончив же поклоны, быстро скинули мантии, остались в белых юбках и бе

лых кофтах с длинными широкими рукавами — и закружились в танце: взвизгнула

флейта, бухнул барабан — и дервиши стали подбегать с поклоном к шейху, как мяч,

отпрядывать от него и, раскинув руки, волчком пускаться по залу.

(23)И скоро весь зал наполнился белыми вихрями с раскинутыми руками и раз

дувшимися в колокол юбками.

(24)И по мере того как всё выше и выше поднимались голоса флейт, жалобная пе

чаль которых уже перешла в упоение этой печалью, всё быстрее неслись по залу бе

лые кресты вихри, всё бледнее становились лица, склонявшиеся набок, всё туже на

дувались юбки и всё крепче топал ногою шейх: приближалось страшное и сладчай

(25)Теперь, на башне Христа, я переживаю нечто подобное тому, что пережил

у дервишей. (26)Тёплый, сильный ветер гудит за мною в вышке, пространство точно

плывёт подо мною, туманно голубая даль тянет в бесконечность. (27)Этот вихрь

вкруг шейха зародился там, в этой дали: в мистериях индусов, в таинствах огнепо

* Скутари — историческое название части Стамбула, расположенной на азиатском берегу

** Дервиш — мусульманский аналог монаха.

*** Черепенник — шляпа в виде конуса.

Суфизм — эзотерическое течение в исламе, проповедующее аскетизм и повышенную

духовность, одно из основных направлений классической мусульманской философии.

156 РУССКИЙ ЯЗЫК: 40 ТРЕНИРОВОЧНЫХ ВАРИАНТОВ ЭКЗАМЕНАЦИОННЫХ РАБОТ

в котором под вином и хмелем разумелось упоение божеством. (28)И опять мне вспо

минаются слова Саади, «употребившего жизнь свою на то, чтобы обозреть Красоту

* Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) — русский писатель и поэт, первый лауреат Нобе

левской премии по литературе из России (1933 год).

Авторская позиция

1. Проблема впечатлений, получаемых в путе

1. В путешествиях мы получаем самые яркие и при

2. Проблема постижения чужой культуры. 2. Путешествуя, мы узнаём чужую культуру, зна

комимся с обрядами и традициями.

3. Проблема созерцания красоты мира. 3. В мире много удивительно красивых мест, надо

найти время и возможности, чтобы увидеть его кра

(2)Читая в юности романы, я не мог поверить, что можно поступиться лучшими

порывами души ради денег или власти. (3)Мне казалось, что классики — Бальзак,

Мопассан и другие — что то недоговаривают, играют с читателем. (4)«Не может

быть, — думал я, — чтобы люди ценили такую мишуру, как титул или наследство.

(5)Обязательно должно быть нечто более высокое и ценное, ради чего рождается че

рачить нас интригами по поводу капитала, карьеры и других сомнительных ценнос

не хватало в жизни Л. Бетховену, не казалась мне достаточно веским поводом для за

ключительного аккорда жизни.

мам в искусстве. (10)Здоровье и молодость создавали во мне ощущение полноты бы

тия, и только любопытство слегка нарушало это почти травоядное существование.

(11)Однако я твёрдо знал, что является моей главной духовной ценностью. (12)Ни се

мья, ни книги, ни музыка не казались мне такими важными, как дружба. (13)Часы

и минуты дружеских излияний, когда анализируются самые неуловимые, смутные

состояния наших неокрепших душ, были для меня тогда наиважнейшей ценностью.

(14)Правда, именно на эту тему наши мнения не совпадали. (15)Друг утверждал, что

для него главное в жизни — любовь. (16)Понять, почему он превозносит эту набив

шую оскомину тему, я не мог.

(17)Через несколько лет друг предал меня. (18)Теперь я понимаю, что в жизни та

кое случается нередко, а тогда я был просто убит. (19)Казалось, что зияющую рану

в душе ничто не может залечить и теперь чувство обиды и глубокой горечи не поки

нет меня до смерти.

(20)Но пришла эта самая любовь и захватила меня целиком. (21)Всепоглощаю

щая, неведомая прежде страсть заставила меня увлечь мою избранницу во Дворец

бракосочетания через неделю нашего знакомства. (22)От счастья я парил в небесах

и готов был к любому подвигу. (23)Не задумываясь, я бросился бы в Неву, по которой

плыли льдины, если бы того захотела моя молодая жена. (24)И это не фраза, а жела

ние, которое в те минуты переполняло меня и которое я запомнил.

(25)Увы, как это нередко бывает, моя горячая любовь истаяла через год, и на сак

раментальный вопрос о главной жизненной ценности вскоре я мог бы ответить себе:

свобода. (26)Эту ценность я обрёл, но вдруг оказалось, что мне нечего с ней делать.

(27)Я потерял семью и только после этого оценил её. (28)Через год скитаний я уже

твёрдо знал, что важнее семьи нет ничего в жизни.

(29)Как известно, время лечит, и ещё через год я снова женился, брак оказался

счастливым, и незаметно на первое место вышла новая ценность — ответственность.

(30)Ею я совсем не тяготился, более того, полюбил. (31)Конечно же, этому способ

ствовала жена, человек необыкновенной душевной щедрости и чистоты.

(32)Сейчас идёт двадцать четвертый год нашей жизни. (33)Если бы меня теперь

спросили, что является главной ценностью жизни, я не задумываясь ответил бы: се

* Зверев Юрий Степанович (р. 1935) — врач, писатель, эссеист, член Санкт Петербург

ского союза писателей

Авторская позиция

1. Проблема жизненных ценностей. 1. С возрастом представление о ценном меняется.

2. Проблема ценности дружбы. 2. Предательство друзей может заставить усомнить

ся в ценности дружбы.

3. Проблема ценности семьи. 3. Искренность и понимание близкого человека по

могает осознать ценность семьи и полюбить ответ

ственность за неё.

(1)Давно уже хочется написать о школе. (2)Книг об этом написано немало, но мне

интересно было бы исследовать одну линию в этой огромной теме — что остаётся от

учителя, от класса в характере человека. (3)Кроме знаний.

(4)Когда учитель ставит отметку ученику, то ведь и ученик одновременно как бы

ставит отметку учителю. (5)3а справедливость, за объективность. (6)И вместе с отве

чающим учеником отметку эту ставит и весь класс. (7)Наша любовь к учителям скла

дывалась из таких отметок. (8)Разумеется, не только из них. (9)Любовь рождалась

(10)Наверное, любимых учителей больше, чем талантливых. (11)Талантливым

стать нельзя, а вот любимым стать можно. (12)Думая об этом, я вспоминаю бывших

своих учителей. (13)Кто из них получал нашу любовь? (14)В десятом классе физику

ным. (15)Но! (16)Но физику мы полюбили раньше, полюбили благодаря молоденькой

учительнице. (17)Кажется, она преподавала тогда первый год и не очень хорошо са

ма знала некоторые тонкости, но всё равно мы любили её. (18)Вероятно, за то, что

она любила нас, за то, что она не скрывала своих промахов и открыто переживала их. (19)Но, может, наиболее важная составляющая нашего чувства возникала из

нравственного облика учителя. (20)Вернее, не облика, а нравственного содержания

учительства. (21)Наши учителя преподавали нам кроме своих предметов какие то

нравственные начала. (22)И учитель для меня — это прежде всего воспитатель, а зна

чит и проповедник.

(23)Учитель может и должен учить жить. (24)Я вкладываю в эти слова самые про

стые понятия. (25)Простые и понятные, как русские пословицы. (26)3ачем люди тру

дятся, к чему приводит жадность, почему нельзя врать, почему надо жалеть живот

ных — словом, истины, казалось бы, элементарные, очевидные, но нужно, чтобы они

(27)Убедился я и в том, что хороший учитель почти всегда создает и дружный хо

роший класс. (28)И за это, может, самое большое спасибо учителям. (29)Потому что

школьные друзья — дорогое богатство каждого из нас.

(30)Спустя десятилетия, вспоминая об учителях моей школы, вижу, как многим

хорошим я обязан им. (31)Вспоминаются не знания, не предметы, а то человеческое,

что вкладывали в нас.

(По Д.А. Гранину*)

* Даниил Александрович Гранин (р. 1919) — известный русский писатель и обществен

ный деятель, Герой Социалистического Труда, лауреат многочисленных премий в области ли

тературы и искусства.

Информация о тексте

© 2014-2022 — Студопедия.Нет — Информационный студенческий ресурс. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав (0.015)

Зато как прохладно в жерле башни Христа!

Кто знает, что такое птица Хумай? О ней говорит Саади:

И комментаторы Саади поясняют, что это — легендарная птица и что тень ее приносит всему, на что она падает, царственность и бессмертие.

В двух шагах от меня, возле этой башни, еще и доныне совершаются мучительно-сладостные мистерии Кружащихся Дервишей.

Помню фонтан и старое зеленое дерево посреди его, направо — гробницы шейхов-настоятелей, налево — кельи в ветхом деревянном доме под черепицей, а против входа — деревянную мечеть.

Мы отдали несколько мелких монет, и нас впустили в восьмигранный высокий зал, обведенный с трех сторон хорами и украшенный только сурами Корана.

На хорах, над входом, поместились музыканты с длинными флейтами и барабанами, по бокам — зрители.

Когда наступила тишина, вошел шейх-настоятель, а за ним десятка два дервишей — все босые, в коричневых мантиях, в войлочных черепенниках, с опущенными ресницами, с руками, смирно сложенными на груди.

Шейх сел у стены против входа, разделившиеся дервиши — по сторонам, друг против друга.

Шейх, медленно повышая жалобный, строгий и печальный голос, начал молитву, флейты внезапно подхватили ее на верхней страстной ноте — и в тот же миг, столь же внезапно и страстно, дервиши ударили ладонями в пол с криком во славу Бога, откинулись назад — и снова ударили.

И вдруг все замерли, встали — и, сложив на груди руки, двинулись гуськом за шейхом вокруг зала, обертываясь и низко кланяясь друг другу возле его места.

Кончив же поклоны, быстро скинули мантии, остались в белых юбках и белых кофтах с длинными широкими рукавами — и закружились в танце: взвизгнула флейта, бухнул барабан — и дервиши стали подбегать с поклоном к шейху, как мяч, отпрядывать от него и, раскинув руки, волчком пускаться по залу.

И скоро весь зал наполнился белыми вихрями с раскинутыми руками и раздувшимися в колокол юбками.

«Ты, который некогда пройдешь по могиле поэта, вспомяни поэта добрым словом!

— Он отдал сердце земле, хотя и кружился по свету, как ветер, который, после смерти поэта, разнес по вселенной благоухание цветника его сердца.

— Ибо он всходил на башни Маана, Созерцания, и слышал Симаа, Музыку Мира, влекшую в халет, веселие.

— Целый мир полон этим веселием, танцем — ужели одни мы не чувствуем его вина?

— Хмельной верблюд легче несет свой вьюк. Он, при звуках арабской песни, приходит в восторг. Как же назвать человека, не чувствующего этого восторга?

Когда подняли якорь, в толпу на спардеке вошли молодые, французы. И, заглядевшись на них, я не заметил, как поплыли кровли и купола Стамбула.

По глянцевитой мраморно-голубой воде черными кругами, показывая перо, шли дельфины. Утренние пары таяли в тепле и свете, но даль еще терялась в матовом тумане.

За мысом дорогу перерезал колесный пакебот, переполненный фесками, и, мелькнув, обдал теплым дымом. Старые стены дворца Константина и цветущие сады Сераля дремали, пригретые солнцем. В оврагах алело искривленное иудино дерево. Бледно-розовые минареты Софии уносились в небо…

Извиваясь, протянулись, вслед за Сералем, стены Феодосия, полчища кипарисов в Полях Мертвых… Стены кончились руиной Семибашенного замка… И сиренево-серый очерк Стамбула стал уменьшаться и таять. Справа шли обрывы плоского прибрежья, цвета пемзы. А налево, до нежно-туманной сини Принцевых островов, и впереди, до еще более туманных гор Азии, все шире разбегались сияющие среди утреннего пара заливы. Над их необозримой гладью кое-где висели дымки невидных пароходов…

Нижние палубы, заваленные грузом в Пирей и Александрию, наполняли фески и верблюжьи куртки, ласково-застенчивые улыбки и блестящие зубы, карие глаза и гортанный говор. Белыми коконами сидели на коврах закутанные женщины. Мечтательно играли четками хаджи в чалмах и халатах. Пели, пили мастику, страстно спорили и бились в кости греки, похожие на плохеньких итальянцев. Седобородый еврей в люстриновом пальто, в черной непримятой шляпе на затылок, с пейсами и поднятыми бровями, ел, уединенно сидя на крышке трюма, маслины с белым хлебом и обсасывал пальцы. В проходах несло кухонным чадом, теплом из стальной утробы мерно работающей машины, бегали белые повара с помоями. Наверху было чисто, просторно и солнечно.

Надо было надвигать на глаза фуражку, глядя на ослепительный блеск под левым бортом. За этим блеском расстилались и как будто наклонно скользили вдаль, в чуть видной Азии, зеркала Кианского залива. В миле, в полумиле от нас проходили итальянские и греческие грузовики с низкими бортами и голыми мачтами. Медленно, стройно и плавно тянулись в Стамбул, раскинувшись по всему морю, парусные барки. Одна бригантина прошла так близко, что вся закачалась и закланялась, попав в волну от парохода, и ярко озарила нас парусами. Под их серебристой тенью бежал загорелый человек в полосатой фуфайке. А зеленый хрусталь под бригантиной был так прозрачен, что видно было все дно ее.

Ют загромождали тюки прессованного сена. Матросы натягивали над ними тент. Близился полдень, и в проходах между сеном уже стоял жаркий сладковатый запах степи.

За завтраком в кают-компании открыли все иллюминаторы. По белому низкому потолку переливались зеркальные змеи, отраженные из-под левого борта водою и солнцем.

Сладок среди вони и плесени базарных улиц, среди чада простонародных таверн и пекарен, свежий запах овощей и лимонов, но еще слаще после галатской духоты чистый морской воздух. Медленно поднимаемся мы по темным лестницам возле стен башни, достигаем ее круглой вышки - и выходим на каменный покатый балкон, кольцом охватывающий вышку и огражденный железными перилами. Легкое головокружение туманит меня при взгляде в бездну подо мною, раскрывается в ней целая необозримая страна, занятая городами, морями и таинственными хребтами Малоазийских гор - страна, на которую пала "тень Птицы Хумай".

Кто знает, что такое птица Хумай? О ней говорит Саади:

"Нет жаждущих приюта под тенью совы, хотя бы птица Хумай и не существовала на свете!"

И комментаторы Саади поясняют, что это - легендарная птица и что тень ее приносит всему, на что она падает, царственность и бессмертие.

Песнью Песней, чудом чудес, столицей земли называли город Константина греческие летописцы. Молва всего мира объясняла его происхождение Божественным вмешательством. Одна легенда говорит, что на месте Византии орел Зевса уронил сердце жертвенного быка. Другая - что основателю ее было повелено основать город знамением креста, явившимся в облаках над скутарийскими холмами, "при слиянии водных путей и путей караванных". Но восточный поэт сказал не хуже: "Здесь пала тень Птицы Хумай".

Их монастырь затерялся теперь среди высоких европейских домов. Несколько лет тому назад, в один из таких же жарких весенних дней, Герасим привел меня к его старой каменной ограде, и мы вошли, вместе с другими "франками", в небольшой каменный двор.

Помню фонтан и старое зеленое дерево посреди его, направо - гробницы шейхов-настоятелей, налево - кельи в ветхом деревянном доме под черепицей, а против входа - деревянную мечеть.

На хорах, над входом, поместились музыканты с длинными флейтами и барабанами, по бокам - зрители.

Когда наступила тишина, вошел шейх-настоятель, а за ним десятка два дервишей - все босые, в коричневых мантиях, в войлочных черепенниках, с опущенными ресницами, с руками, смирно сложенными на груди.

Шейх сел у стены против входа, разделившиеся дервиши - по сторонам, друг против друга.

Шейх, медленно повышая жалобный, строгий и печальный голос, начал молитву, флейты внезапно подхватили ее на верхней страстной ноте - и в тот же миг, столь же внезапно и страстно, дервиши ударили ладонями в пол с криком во славу Бога, откинулись назад - и снова ударили.

И вдруг все замерли, встали - и, сложив на груди руки, двинулись гуськом за шейхом вокруг зала, обертываясь и низко кланяясь друг другу возле его места.

Кончив же поклоны, быстро скинули мантии, остались в белых юбках и белых кофтах с длинными широкими рукавами - и закружились в танце: взвизгнула флейта, бухнул барабан - и дервиши стали подбегать с поклоном к шейху, как мяч, отпрядывать от него и, раскинув руки, волчком пускаться по залу.

И скоро весь зал наполнился белыми вихрями с раскинутыми руками и раздувшимися в колокол юбками.

И по мере того как все выше и выше поднимались голоса флейт, жалобная печаль которых уже перешла в упоение этой печалью, все быстрее неслись по залу белые кресты-вихри, все бледнее становились лица, склонявшиеся набок, все туже надувались юбки и все крепче топал ногою шейх: приближалось страшное и сладчайшее "исчезновение в Боге и вечности".

Теперь, на башне Христа, я переживаю нечто подобное тому, что пережил у дервишей. Теплый, сильный ветер гудит за мною в вышке, пространство точно плывет подо мною, туманно-голубая даль тянет в бесконечность. Этот вихрь вкруг шейха зародился там, в этой дали: в мистериях индусов, в таинствах огнепоклонников, в "расплавке" и "опьянении" суфийства с его мистическим языком, в котором под вином и хмелем разумелось упоение божеством. И опять мне вспоминаются слова Саади, "употребившего жизнь свою на то, чтобы обозреть Красоту Мира":

"Ты, который некогда пройдешь по могиле поэта, вспомяни поэта добрым словом!

- Он отдал сердце земле, хотя и кружился по свету, как ветер, который, после смерти поэта, разнес по вселенной благоухание цветника его сердца.

- Ибо он всходил на башни Маана, Созерцания, и слышал Симаа, Музыку Мира, влекшую в халет, веселие.

- Целый мир полон этим веселием, танцем - ужели одни мы не чувствуем его вина?

- Хмельной верблюд легче несет свой вьюк. Он, при звуках арабской песни, приходит в восторг. Как же назвать человека, не чувствующего этого восторга?

Читайте также: