Сочинение рассуждение вспоминая свои первые классы и милую сердцу учительницу

Обновлено: 07.07.2024

Вспоминая свои первые классы и милую сердцу учительницу, дорогую Анну Николаевну, я теперь, когда промчалось столько лет с той счастливой и и горькой поры, могу совершенно определенно сказать: наставница наша любила отвлекаться.
Бывало, среди урок она вдруг упирала кулачок в остренький свой подбородок, глаза её туманились, взор утопал в поднебесье или проносился сквозь нас, словно за нашими спинами и даже за школьной стеной ей виделось что-то счастливо-ясное, нам, конечно же, непонятно, а ей вот зримое.

Найдите контекстные антонимы

Submit to our newsletter to receive exclusive stories delivered to you inbox!

Таня Масян

Лучший ответ:

Васян Коваль

Вспоминая свои первые классы и милую сердцу учительницу, дорогую Анну Николаевну, я теперь, когда промчалось столько лет с той счастливой и горькой поры, могу совершенно определенно сказать: наставница наша любила отвлекаться.Бывало, среди урока она вдруг упирала кулачок в остренький свой подбородок, глаза ее туманились, взор утопал в поднебесье или проносился сквозь нас, словно за нашими спинами и даже за школьной стеной ей виделось что-то счастливо-ясное, нам, конечно же, непонятное, а ей вот зримое; взгляд ее туманился даже тогда, когда кто-то из нас топтался у доски, крошил мел, кряхтел, шмыгал носом, вопросительно озирался на класс, как бы ища спасения, испрашивая соломинку, за которую можно ухватиться, – и вот вдруг учительница странно затихала, взор ее умягчался, она забывала ответчика у доски, забывала нас, своих учеников, и тихо, как бы про себя и самой себе, изрекала какую-нибудь истину, имевшую все же самое к нам прямое отношение.– Конечно, – говорила она, например, словно укоряя сама себя, – я не сумею научить вас рисованию или музыке. Но тот, у кого есть божий дар, – тут же успокаивала она себя и нас тоже, – этим даром будет разбужен и никогда больше не уснет.Или, зарумянившись, она бормотала себе под нос, опять ни к кому не обращаясь, что-то вроде этого:– Если кто-то думает, будто можно пропустить всего лишь один раздел математики, а потом пойти дальше, он жестоко ошибается. В учении нельзя обманывать самого себя. Учителя, может, и обманешь, а вот себя – ни за что.То ли оттого, что слова свои Анна Николаевна ни к кому из нас конкретно не обращала, то ли оттого, что говорила она сама с собой, взрослым человеком, а только последний осел не понимает, насколько интереснее разговоры взрослых о тебе учительских и родительских нравоучений, то ли все это, вместе взятое, действовало на нас, потому что у Анны Николаевны был полководческий ум, а хороший полководец, как известно, не возьмет крепость, если станет бить только в лоб, – словом, отвлечения Анны Николаевны, ее генеральские маневры, задумчивые, в самый неожиданный миг, размышления оказались, на удивление, самыми главными уроками.Как учила она нас арифметике, русскому языку, географии, я, собственно, почти не помню, – потому видно, что это учение стало моими знаниями. А вот правила жизни, которые учительница произносила про себя, остались надолго, если не на век.Может быть, пытаясь внушить нам самоуважение, а может, преследуя более простую, но важную цель, подхлестывая наше старание, Анна Николаевна время от времени повторяла одну важную, видно, истину.– Это надо же, – говорила она, – еще какая-то малость – и они получат свидетельство о начальном образовании.Действительно, внутри нас раздувались разноцветные воздушные шарики. Мы поглядывали, довольные, друг на дружку. Надо же, Вовка Крошкин получит первый в своей жизни документ. И я тоже! И уж, конечно, отличница Нинка. Всякий в нашем классе может получить – как это – свидетельство об образовании.В ту пору, когда я учился, начальное образование ценилось. После четвертого класса выдавали особую бумагу, и можно было на этом завершить свое учение. Правда, никому из нас это правило не подходило, да и Анна Николаевна поясняла, что закончить надо хотя бы семилетку, но документ о начальном образовании все-таки выдавался, и мы, таким образом, становились вполне грамотными людьми.– Вы посмотрите, сколько взрослых имеет только начальное образование! – бормотала Анна Николаевна. – Спросите дома своих матерей, своих бабушек, кто закончил одну только начальную школу, и хорошенько подумайте после этого.Мы думали, спрашивали дома и ахали про себя: еще немного, и мы, получалось, догоняли многих своих родных. Если не ростом, если не умом, если не знаниями, так образованием мы приближались к равенству с людьми любимыми и уважаемыми.– Надо же, – вздыхала Анна Николаевна, – какой-то год и два месяца! И они получат образование!Кому она печалилась? Нам? Себе? Неизвестно. Но что-то было в этих причитаниях значительное, серьезное, тревожащее…* * *Сразу после весенних каникул в третьем классе, то есть без года и двух месяцев начально образованным человеком, я получил талоны на дополнительное питание.Шел уже сорок пятый, наши лупили фрицев почем зря, Левитан каждый вечер объявлял по радио новый салют, и в душе моей ранними утрами, в начале не растревоженного жизнью дня, перекрещивались, полыхая, две молнии – предчувствие радости и тревоги за отца. Я весь точно напружинился, суеверно отводя глаза от такой убийственно-тягостной возможности потерять отца накануне явного счастья.Вот в те дни, а точнее, в первый день после весенних каникул, Анна Николаевна выдала мне талоны на доппитание. После уроков я должен идти в столовую номер восемь и там пообедать.Бесплатные талоны на доппитание нам давали по очереди – на всех сразу не хватало, – и я уже слышал про восьмую столовку.Да кто ее не знал, в самом-то деле! Угрюмый, протяжный дом этот, пристрой к бывшему монастырю, походил на животину, которая распласталась, прижавшись к земле.

Вы можете из нескольких рисунков создать анимацию (или целый мультфильм!). Для этого нарисуйте несколько последовательных кадров и нажмите кнопку Просмотр анимации.

Какую память оставляет учитель в сердцах учеников – вот вопрос, над которым задумывается В. Астафьев.

Писатель, рассказывая о своем первом учителе, Евгении Николаевиче, с восторгом описывая, как много он сделал для него и остальных ребят, задумывается о роли школьного наставника в нашей жизни, о том, какую память он оставляет в сердцах своих учеников.

Авторскую позицию определить не сложно: учитель, вежливый, добродушный, всегда готовый “броситься вперед и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую

жизнь” вызывает любовь, уважение и чувство благодарности у своих воспитанников, навсегда остается в их памяти.

Я разделяю точку зрения В. П. Астафьева. Действительно, всегда помнят ученики того учителя, который любит детей, хорошо к ним относится, дает прочные знания.

Таким педагогом стала для меня Мария Петровна Сидоренко. Она работала в школе не так уж долго, но нам всем было чему поучиться у нее. Мария Петровна никого не обидела, никого не подвела. Она рано приходила в школу и поздно уходила, следуя внутренней дисциплине и долгу.

Мария Петровна безотказно помогала нам, неумехам, в познании компьютера.

Она учила и училась сама, не жаловалась ни на судьбу, ни на детей, ни на коллег. Мария Петровна принимала всех нас такими, какие есть.

С ней можно было быть спокойным за любое дело. Ушла Учитель из школы, а в памяти учеников осталась на десятилетия.

В Интернете встретила стихотворные строки Выходцевой Ирины Олеговны о своем учителе, оставшемся в памяти навсегда:

Но тепло его мы

Сохраним в своих душах навеки,

Ведь любовь и призвание

Не умрут никогда,

А учительский труд

Будет вечна Земля,

Если память пройдет сквозь года!

Таким образом, могу сделать вывод, что учитель, любящий своих учеников и помогающий им, навсегда оставит память о себе в их сердцах.

Бывало, среди урока она вдруг упирала кулачок в остренький свой подбородок, глаза ее туманились, взор утопал в поднебесье или проносился сквозь нас, словно за нашими спинами и даже за школьной стеной ей виделось что - то счастливо - ясное, нам, конечно же, непонятное, а ей вот зримое ; взгляд ее туманился даже тогда, когда кто - то из нас топтался у доски, крошил мел, кряхтел, шмыгал носом, вопросительно озирался на класс, как бы ища спасения, испрашивая соломинку, за которую можно ухватиться, – и вот вдруг учительница странно затихала, взор ее умягчался, она забывала ответчика у доски, забывала нас, своих учеников, и тихо, как бы про себя и самой себе, изрекала какую - нибудь истину, имевшую все же самое к нам прямое отношение.

–Конечно, – говорила она, например, словно укоряя сама себя, – я не сумею научить вас рисованию или музыке.

Но тот, у кого есть божий дар, – тут же успокаивала она себя и нас тоже, – этим даром будет разбужен и никогда больше не уснет.

Или, зарумянившись, она бормотала себе под нос, опять ни к кому не обращаясь, что - то вроде этого : –Если кто - то думает, будто можно пропустить всего лишь один раздел математики, а потом пойти дальше, он жестоко ошибается.

В учении нельзя обманывать самого себя.

Учителя, может, и обманешь, а вот себя – ни за что.

То ли оттого, что слова свои Анна Николаевна ни к кому из нас конкретно не обращала, то ли оттого, что говорила она сама с собой, взрослым человеком, а только последний осел не понимает, насколько интереснее разговоры взрослых о тебе учительских и родительских нравоучений, то ли все это, вместе взятое, действовало на нас, потому что у Анны Николаевны был полководческий ум, а хороший полководец, как известно, не возьмет крепость, если станет бить только в лоб, – словом, отвлечения Анны Николаевны, ее генеральские маневры, задумчивые, в самый неожиданный миг, размышления оказались, на удивление, самыми главными уроками.

Как учила она нас арифметике, русскому языку, географии, я, собственно, почти не помню, – потому видно, что это учение стало моими знаниями.

А вот правила жизни, которые учительница произносила про себя, остались надолго, если не на век.

Может быть, пытаясь внушить нам самоуважение, а может, преследуя более простую, но важную цель, подхлестывая наше старание, Анна Николаевна время от времени повторяла одну важную, видно, истину.

–Это надо же, – говорила она, – еще какая - то малость – и они получат свидетельство о начальном образовании.

Действительно, внутри нас раздувались разноцветные воздушные шарики.

Мы поглядывали, довольные, друг на дружку.

Надо же, Вовка Крошкин получит первый в своей жизни документ.

И уж, конечно, отличница Нинка.

Всякий в нашем классе может получить – как это –свидетельствооб образовании.

В ту пору, когда я учился, начальное образование ценилось.

После четвертого класса выдавали особую бумагу, и можно было на этом завершить свое учение.

Правда, никому из нас это правило не подходило, да и Анна Николаевна поясняла, что закончить надо хотя бы семилетку, но документ о начальном образовании все - таки выдавался, и мы, таким образом, становились вполне грамотными людьми.

–Вы посмотрите, сколько взрослых имеет только начальное образование!

– бормотала Анна Николаевна.

– Спросите дома своих матерей, своих бабушек, кто закончил одну только начальную школу, и хорошенько подумайте после этого.

Мы думали, спрашивали дома и ахали про себя : еще немного, и мы, получалось, догоняли многих своих родных.

Если не ростом, если не умом, если не знаниями, так образованием мы приближались к равенству с людьми любимыми и уважаемыми.

–Надо же, – вздыхала Анна Николаевна, – какой - то год и два месяца!

И они получат образование!

Кому она печалилась?

Но что - то было в этих причитаниях значительное, серьезное, тревожащее… * * * Сразу после весенних каникул в третьем классе, то есть без года и двух месяцев начально образованным человеком, я получил талоны на дополнительное питание.

Шел уже сорок пятый, наши лупили фрицев почем зря, Левитан каждый вечер объявлял по радио новый салют, и в душе моей ранними утрами, в начале не растревоженного жизнью дня, перекрещивались, полыхая, две молнии – предчувствие радости и тревоги за отца.

Я весь точно напружинился, суеверно отводя глаза от такой убийственно - тягостной возможности потерять отца накануне явного счастья.

Вот в те дни, а точнее, в первый день после весенних каникул, Анна Николаевна выдала мне талоны на доппитание.

После уроков я должен идти в столовую номер восемь и там пообедать.

Бесплатные талоны на доппитание нам давали по очереди – на всех сразу не хватало, – и я уже слышал про восьмую столовку.

Да кто ее не знал, в самом - то деле!

Угрюмый, протяжный дом этот, пристрой к бывшему монастырю, походил на животину, которая распласталась, прижавшись к земле.

Читайте также: