Сочинение письмо аркадия к отцу

Обновлено: 04.07.2024

План сочинения.
1. Обозначить интересующую проблему (написать, о чем в дальнейшем в сочинении будет идти речь).
2. Выявить свою позицию.
3. Привести аргументы в пользу своей точки зрения.
4. Привести примеры из жизни или литературы (2-3 примера) (по желанию).
5. Сделать общий вывод.
Папаша, пишу тебе в надежде, что ты выслушаешь меня наконец серьезно.
Я вижу, как ты смотришь на моего приятеля Базарова - с недоверием и опаской.
В самом деле, папаша, что ты как малый ребенок - будто он укусит тебя!
Ведь рассуди спокойно - он прав в своих взглядах.
Нигилизм - это направление будущего.
Сколько можно уже жить, опираясь на старые авторитеты - на мысли людей, которые существовали много веков назад!
Ведь жизнь меняется, а вместе с ней должны меняться и мысли, идеи, ценности.
А иначе - не видать нам прогресса, как своих ушей, говоря словами Базарова.
Конечно, не стоит отвергать все и сразу.
Но нужно критически оценивать все авторитеты прошлого и слушать только тех, кто тебе полезен и нужен.
И потом, папаша, чтобы был прогресс, следует сойти, наконец, с небес на землю и обратить внимание на практические дела.
Игра на виолончели, это, конечно, хорошо, как и чтение стихов, но нужно же думать о делах насущных, о хозяйстве! Только тогда будет толк и от всех этих твоих эмпиреев. Знаешь, папаша, ведь "природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник".
Ну так, по крайней мере, говорит Базаров, а я ему доверяю, как самому себе, ты же знаешь.
Я человек сугубо практический и матерьялист в каком-то роде. И потом - без предрассудков.
Поэтому положительно смотрю на тебя и Фенечку, можешь не конфузиться по этому поводу.
И потом - все это естественно, нормально, обусловлено, так сказать, физиологией человека.
А ведь ничего, кроме нее, и не существует между мужчиной и женщиной.
Только тело и химия, как опять же утверждает мой приятель.
И думаю, это правда, папаша. Это современная точка зрения, подумай над ней.
И не бойся, пожалуйста, того, что ради общественного блага необходимо разрушить все, что было накоплено до этого.
Опять накопим, что ты! Человек на то и разумное существо, что может созидать.
Конечно, это будет не сразу, но зато появится работа для наших детей и внуков, не будут попусту сидеть у себя в домах да на виолончелях играть!
Прости, папаша, не хотел тебя обидеть, но думаю, тебе нужно серьезно подумать о пользе и нужности нигилизма.
И не робей, пожалуйста, так при виде Базарова.
А то уж он смеяться начал больше обычного.

Если материал и наш сайт сочинений Вам понравились - поделитесь им с друзьями с помощью социальных кнопок!


Папаша, пишу тебе в надежде, что ты выслушаешь меня наконец серьезно. Я вижу, как ты смотришь на моего приятеля Базарова – с недоверием и опаской. В самом деле, папаша, что ты как малый ребенок – будто он укусит тебя! Ведь рассуди спокойно – он прав в своих взглядах. Нигилизм – это направление будущего.

Сколько можно уже жить, опираясь на старые авторитеты – на мысли людей, которые существовали много веков назад! Ведь жизнь меняется, а вместе с ней должны меняться и мысли, идеи, ценности. А иначе – не видать нам прогресса, как своих ушей, говоря словами Базарова.

Конечно, не стоит отвергать все и сразу. Но нужно критически оценивать все авторитеты прошлого и слушать только тех, кто тебе полезен и нужен.

Я человек сугубо практический и матерьялист в каком-то роде. И потом – без предрассудков. Поэтому положительно смотрю на тебя и Фенечку, можешь не конфузиться по этому поводу. И потом – все это естественно, нормально, обусловлено, так сказать, физиологией человека. А ведь ничего, кроме нее, и не существует между мужчиной и женщиной. Только тело и химия, как опять же утверждает мой приятель. И думаю, это правда, папаша. Это современная точка зрения, подумай над ней.

И не бойся, пожалуйста, того, что ради общественного блага необходимо разрушить все, что было накоплено до этого. Опять накопим, что ты! Человек на то и разумное существо, что может созидать. Конечно, это будет не сразу, но зато появится работа для наших детей и внуков, не будут попусту сидеть у себя в домах да на виолончелях играть!

Прости, папаша, не хотел тебя обидеть, но думаю, тебе нужно серьезно подумать о пользе и нужности нигилизма. И не робей, пожалуйста, так при виде Базарова. А то уж он смеяться начал больше обычного.

Папаша, пишу тебе в надежде, что ты выслушаешь меня наконец серьезно. Я вижу, как ты смотришь на моего приятеля Базарова – с недоверием и опаской. В самом деле, папаша, что ты как малый ребенок – будто он укусит тебя! Ведь рассуди спокойно – он прав в своих взглядах.

Нигилизм – это направление будущего.
Сколько можно уже жить, опираясь на старые авторитеты – на мысли людей, которые существовали много веков назад! Ведь жизнь меняется, а вместе с ней должны меняться и мысли, идеи, ценности. А иначе – не видать нам прогресса, как

своих ушей, говоря словами Базарова.
Конечно, не стоит отвергать все и сразу. Но нужно критически оценивать все авторитеты прошлого и слушать только тех, кто тебе полезен и нужен.
И потом, папаша, чтобы был прогресс, следует сойти, наконец, с небес на землю и обратить внимание на практические дела. Игра на виолончели, это, конечно, хорошо, как и чтение стихов, но нужно же думать о делах насущных, о хозяйстве! Только тогда будет толк и от всех этих твоих эмпиреев. Знаешь, папаша, ведь “природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник”.

Ну так, по крайней мере, говорит Базаров, а я ему доверяю, как самому

себе, ты же знаешь.
Я человек сугубо практический и матерьялист в каком-то роде. И потом – без предрассудков. Поэтому положительно смотрю на тебя и Фенечку, можешь не конфузиться по этому поводу.

И потом – все это естественно, нормально, обусловлено, так сказать, физиологией человека. А ведь ничего, кроме нее, и не существует между мужчиной и женщиной. Только тело и химия, как опять же утверждает мой приятель. И думаю, это правда, папаша.

Это современная точка зрения, подумай над ней.
И не бойся, пожалуйста, того, что ради общественного блага необходимо разрушить все, что было накоплено до этого. Опять накопим, что ты! Человек на то и разумное существо, что может созидать.

Конечно, это будет не сразу, но зато появится работа для наших детей и внуков, не будут попусту сидеть у себя в домах да на виолончелях играть!
Прости, папаша, не хотел тебя обидеть, но думаю, тебе нужно серьезно подумать о пользе и нужности нигилизма. И не робей, пожалуйста, так при виде Базарова. А то уж он смеяться начал больше обычного.

Баден-Баден. 15 мая 186… год.

Добрались мы с Катенькой хорошо, но дядюшки уже здесь не настали: отсюда он прямиком отправился в Ниццу, а оттуда, по слухам, в Париж. Устроились мы вполне сносно. Хозяин здешней гостиницы — чудак, играет на виолончели, что живо напоминает мне тебя.

Теперь, по прошествии времени, я не думаю так. Во всяком случае, не разделяю точку зрения некоторых крикунов из здешних русских. (Кстати, видел я здесь некоего Ситникова, с которым познакомил меня Евгений. По-прежнему он презирает всех, говорит трескучие фразы и гордится своим нигилизмом. А время, между прочим, идёт, и мало что меняется в нашей стране). На многое я теперь смотрю по-другому, хотя всё так же уверен, что таких людей, как Евгений, не хватает в России.

Евгений прав в одном: в России предстоит сделать ещё многое, и каждый из нас призван действовать в направлении добра, созидания, потому что всякая ломка отзывается болью во всех членах и потому должна быть бережной.

Впрочем, я, кажется, увлёкся. Пока, с дороги, сообщить о себе особенно нечего. Катенька кланяется Федосье Николаевне и целует Митю. Надеюсь, что пробудем здесь недолго, так что скоро увидимся. Хотел бы найти тебя в добром здравии.

До завтрака оставалось около часа; росистое утро уже сменялось горячим днем. Лицо Аркадия сохраняло вчерашнее выражение, Катя имела вид озабоченный. Сестра ее, тотчас после чаю, позвала ее к себе в кабинет и, предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных бесед с ним, будто бы замеченных и теткой и всем домом. Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна была не в духе; да и сама Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину за собою. Уступая просьбе Аркадия, она себе сказала, что это в последний раз.

— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.

— Я. Мне. — проговорила Катя.

— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам… Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете…

Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.

— Я полагаю, — заговорил он снова уже более взволнованным голосом, а зяблик над ним в листве березы беззаботно распевал свою песенку, — я полагаю, что обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с теми… с теми людьми, которые… словом, с близкими ему людьми, а потому я… я намерен…

Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.

— Если б я могла быть уверена в том, что вы говорите, — раздался в это мгновение ясный голос Анны Сергеевны.

Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших портик, пролегала дорожка. Анна Сергеевна шла по ней в сопровождении Базарова. Катя с Аркадием не могли их видеть, но слышали каждое слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо перед портиком.

— Вот видите ли, — продолжала Анна Сергеевна, — мы с вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, — к чему церемониться? — умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено… а потом…

— А потом я выдохся, — подхватил Базаров.

— Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было… как бы это сказать… однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий…

— Вы в нем нуждаетесь? — спросил Базаров.

— Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…

— Слово обаяние

употребительнее в подобных случаях, — перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. — Аркадий что-то секретинчал вчера со мною и не говорил ни о вас, ни о вашей сестре… Это симптом важный.

— Он с Катей совсем как брат, — промолвила Анна Сергеевна, — и это мне в нем нравится, хотя, может быть, мне бы и не следовало позволять такую близость между ними.

— Это в вас говорит… сестра? — произнес протяжно Базаров.

— Разумеется… Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы знаете, что я вас боюсь… и в то же время я вам доверяю, потому что, в сущности, вы очень добры.

— Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я потерял для вас всякое значение, и вы мне говорите, что я добр… Это все равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца.

— Евгений Васильевич, мы не властны… — начала было Анна Сергеевна; но ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.

— Ведь вы свободны, — произнес немного погодя Базаров.

Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились… все затихло.

Аркадий обратился к Кате. Она сидела в том же положении, только еще ниже опустила голову.

— Катерина Сергеевна, — проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, — я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы… Вы не отвечаете? Вы мне не верите? Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние дни! Неужели вы давно не убедились, что все другое — поймите меня, — все, все другое давно исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне одно слово… Я люблю… я люблю вас… поверьте же мне!

Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом и, после долгого раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:

Аркадий вскочил со скамьи.

— Да! Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли, что я вас люблю, что вы мне верите… Или… или… я не смею докончить…

На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.

Базаров быстро пробежал письмо и сделал усилие над собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.

— Вот как, — проговорил он, — а вы, кажется, не далее как вчера полагали, что он любит Катерину Сергеевну братскою любовью. Что же вы намерены теперь сделать?

мне посоветуете? — спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться.

— Да я полагаю, — ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, — я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет.

Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.

— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!

Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.

— Нынешняя молодежь больно хитра стала, — заметил Базаров и тоже засмеялся. — Прощайте, — заговорил он опять после небольшого молчания. — Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.

Одинцова быстро повернулась к нему.

— Разве вы уезжаете? Отчего же вам теперь

не остаться? Останьтесь… с вами говорить весело… точно по краю пропасти ходишь. Сперва робеешь, а потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.

— Спасибо за предложение, Анна Сергеевна, и за лестное мнение о моих разговорных талантах. Но я нахожу, что я уж и так слишком долго вращался в чуждой для меня сфере. Летучие рыбы некоторое время могут подержаться на воздухе, но вскоре должны шлепнуться в воду; позвольте же и мне плюхнуть в мою стихию.

Но и он ее понял.

— Нет! — сказал он и отступил на шаг назад. — Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.

— Я убеждена, что мы не в последний раз видимся, — произнесла Анна Сергеевна с невольным движением.

— Чего на свете не бывает! — ответил Базаров, поклонился и вышел.

— Так ты задумал гнездо себе свить? — говорил он в тот же день Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. — Что ж? дело хорошее. Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя самого огорошило?

— Эх, друг любезный! — проговорил Базаров, — как ты выражаешься! Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было. Не обижайся, пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною, что умно вздыхает, а твоя за себя постоит, да и так постоит, что и тебя в руки заберет, — ну, да это так и следует. — Он захлопнул крышку и приподнялся с полу. — А теперь повторяю тебе на прощанье… потому что обманываться нечего: мы прощаемся навсегда, и ты сам это чувствуешь… ты поступил умно; для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь — и уж воображаете себя молодцами, — а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно — нам других подавай! нам других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич — э волату

, как выражается мой родитель.

— Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений? — печально промолвил Аркадий, — и у тебя нет других слов для меня?

Базаров почесал у себя в затылке.

— Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, — это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы. Пора. Со всеми я простился… Ну что ж? обняться, что ли?

Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и другу, и слезы так и брызнули у него из глаз.

— Что значит молодость! — произнес спокойно Базаров. — Да я на Катерину Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!

— Прощай, брат! — сказал он Аркадию, уже взобравшись на телегу, и, указав на пару галок, сидевших рядышком на крыше конюшни, прибавил: — Вот тебе! изучай!

— Это что значит? — спросил Аркадий.

— Как? Разве ты так плох в естественной истории или забыл, что галка самая почтенная, семейная птица? Тебе пример. Прощайте, синьор!

Телега задребезжала и покатилась.

— Дети! — промолвила она громко, — что, любовь чувство напускное?

Но ни Катя, ни Аркадий ее даже не поняли. Они ее дичились; невольно подслушанный разговор не выходил у них из головы. Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила их; и это было ей не трудно: она успокоилась сама.

Читайте также: