Сочинение переход через збруч

Обновлено: 02.07.2024

Пространственная и ценностная организация новеллы

Вопросы для изучения темы:

1. *Где и когда происходит действие новеллы? 2. **Какие пространства (хронотопы) выделяются в новелле? 3. **Охарактеризуйте хронотоп переправы. Обратите внимание на стилистику повествования. 4. **Какое событие происходит с героем во втором пространственном эпизоде – в пространстве дома? 5. **Осмыслите заглавие новеллы. Какой мифологический мотив в нем используется? 6. **Сколько точек зрения на мир представлено в новелле? Кому они принадлежат? 7.**Каково отношение героя к происходящему и каково отношение женщины? Ответ обоснуйте. 8.***Какая из двух точек зрения ближе автору новеллы? Можно ли судить об этом определенно?

Такой контраст, по-видимому, не случаен. Автор намеренно сталкивает две образные сферы, чтобы на фоне пейзажа отчетливее показать другую, более значимую для новеллы тему – тему смерти. Ведя об этом речь, уместно задать вопрос на повторение: какую функцию выполнял пейзаж в классической литературе? Дети должны вспомнить литературу XIX века, в частности, сочинения И. С. Тургенева; вспомнить, что пейзаж, как правило, служит отражением внутреннего состояния человека, соответствует тому, что происходит в душе автора или героя. Что же меняется в этом смысле в новелле Бабеля? Пейзаж не отражает содержание авторского сознания, а оттеняет его по принципу контраста. Тема смерти в этом контрасте воспринимается читателем с большей силой.

Сознание проявляет свои особенности в оценках, которые оно выносит по отношению к происходящему. Поэтому второй этап анализа новеллы – спецификация субъектов сознания, действующих в тексте. Чтобы решить эту задачу, можно поставить вопрос: кому принадлежит точка зрения на изображаемые события – или, иначе говоря, чьими глазами видится происходящее? Для класса вопрос может быть сформулирован так: сколько точек зрения на мир представлено в тексте и кому они принадлежат? Внимательное чтение позволяет выделить два субъекта сознания: герой-рассказчик и женщина – хозяйка дома, где герой останавливается ночевать. Характеризуя точку зрения рассказчика, уместно вернуться к первому пространственному эпизоду и его стилистике.

Текст сочинения.

Все помнят этот рассказ: арьергард красной конницы переправляется через реку, вступает во взятый накануне город, герой ночует в разгромленной квартире рядом с мертвым евреем, и в конце — ужасное откровение беременной женщины о ее убитом отце…

Страшный рассказ. Он запоминается, его видишь: шумное и нестройное скопление людей на пыльной дороге, великолепный пейзаж солнечного полдня, переправа через бешеные воды Збруча, жуткий ночной кошмар героя, страшное описание погибшего старика… Сцены рассказа стоят перед глазами.

Первый пейзаж в рассказе малозаметен, но так удивителен, что его хочется перечитывать бесконечно:

…Пурпурный цвет маковых полей, густой, торжественный, степенно-королевский, словно перекликается с нежным зеленовато-золотистым оттенком зарослей ржи. Эти краски, разлитые до самого горизонта, дополняют и уравновешивают друг друга, образуя гармоничное, радостное сочетание. Стоящие вдалеке белоснежные березовые рощи окутаны сверкающей дымкой тумана, и его серебристо-молочный матовый блеск манит своей сказочностью и чистотой.

По этим праздничным полям и разноцветным пригоркам медленно и спокойно текут голубые прозрачные воды реки, и даже в названии ее — Волынь — чувствуется неспешность и ленивость.

Этот пейзаж словно застыл безмятежно и тихо под свежим дыханием ветра, доверчиво открывая нашему взгляду все свое нежное очарование. Он дышит покоем и тишиной, а прозрачный воздух пронизан золотистым солнечным светом. Пастельные спокойные тона и чистое великолепие природы напоминают классические картины прошлого с их живыми, естественными оттенками. Этот пейзаж — может быть, помимо воли автора — становится для читателя символом старой дореволюционной России с бескрайними просторами ее степей и полей…

И вдруг— мгновенно! — все разрушено, растерзано, смято. Второй пейзаж накатывается так стремительно и безжалостно, что безмятежная живописность первого стирается, пропадает полностью:

Здесь словно скрыта жестокая, разрушительная энергия, сила. Этот символ разлома и хаоса — символ времени, о котором писал Бабель… Сцена эта, являющаяся эмоциональным центром рассказа, отражает хаос, что творился тогда в стране, неопределенность будущего и кошмар настоящего,— в черных, пугающих тонах.

Читателя захлестывает эта наэлектризованность, чрезмерная насыщенность цвета — и как ошеломляет следующий абзац! Ошеломляет… полным отсутствием красок.

Бабель приехал в Первую Конную как корреспондент газеты “Красный кавалерист” под псевдонимом Кирилл Васильевич Лютов. Двигаясь с частями, он должен был писать агитационные статьи, вести дневник военных действий. На ходу, в лесу, в отбитом у неприятеля городе Бабель вел и свой личный дневник.

Где-то с обозом двигались рукописи – многие из них, как и предчувствовал Бабель, пропали. Сохранилась лишь одна тетрадка. Но дневниковые записи запечатлелись в памяти, и их резонанс определил тональность “Конармии”.
На фронте Бабель

попал в среду казачества. Исконно иррегулярное войско, казачество в царское время проходило военную службу со своим снаряжением, своими конями и холодным оружием. Во время конармейского похода оторванные от тылов казаки вынуждены были кормиться сами и сами же обеспечивать себя лошадьми за счет местного населения, что нередко приводило к кровавым инцидентам. К тому же казаки шли по местам, где воевали в Первую мировую войну.

Их раздражали чужой быт, чужая культура, попытки евреев, поляков, украинцев сохранить стабильный уклад жизни.
Привычка к смерти за время войны притупила в них страх смерти, чувство

жизни. И казаки давали выход своей усталости, гонору, хладнокровному отношению к своей и тем более к чужой смерти, пренебрежению к личному достоинству другого человека. Насилие встало в обыденный ряд.
Чувствуя, что на глубине людской психологии жил смутный инстинктивный порыв к свободе и воле, Бабель в то же время остро ощущал незрелость, отсутствие культуры, грубость казачьей массы, и ему было трудно представить себе, как будут прорастать в этом сознании идеи революции.
Все это предопределило сложную тональность книги. Примером может служить рассказ “Переход через Збруч”, открывающий “Конармию”:
“Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами.

Запах вчерашней крови и убитых лошадей капает в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд.

Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звучно порочит Богородицу.

Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям”.
Мы видим: внутреннее напряжение в текстах Бабеля создается отношениями слова и “противослова”, говоря словами М. М. Бахтина. Поля пурпурного мака, которые “цветут вокруг нас”, так же как “девственная гречиха” и полуденный ветер, играющий в “желтеющей ржи”, – все это расслабляет и умиротворяет читателя, и даже фраза “тихая Волынь изгибается” еще находится как бы внутри этого настроения. Но заметим: ощущение опасности и подвоха, скрытое в мирной природе, усиливается. “Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля”. Небо еще названо “оранжевым” (что ассоциируется с желтыми насыщенными лучами солнца в закатную пору), но оно катится по небу, “как отрубленная голова”, еще загорается “нежный свет”, но он загорается в “ущельях туч”; закат определяется через знаки войны – “штандарты заката веют над нашими головами”.

Но и “вечерняя прохлада” – это из какой-то другой, мирной жизни. Сейчас же: “Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд”.

В середине отрезка начинает казаться, что картина разрушения доминирует, что она определяет смысловой акцент. Но рядом Бабель ставит фразу, полную мира и спокойствия: “Величавая луна лежит на волнах”. Соседние строчки как будто написаны в тон: “Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звучно порочит Богородицу”, но это – мнимое спокойствие: абзац кончается фразой, где слово и “противослово” спрессованы, связаны в такой же тугой узел: “Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям”.

С разных сторон текста идут токи к одному образному центру, который как бы вбирает в себя пучок разнообразных смысловых оттенков, концентрирует их в одном новом поэтическом тропе.
…Когда в конце рассказа “Переход через Збруч” автор напишет короткую фразу “Запах вчерашней крови и убитых лошадей капает в вечернюю прохладу” – этой метафорой он если не опрокинет, то, во всяком случае, сильно осложнит свой первоначальный торжествующий запев. Все это подготавливает финал, где в горячечном сне рассказчику видятся схватки и пули, а наяву – спящий сосед-еврей оказывается мертвым, зверски зарезанным поляками стариком.
Так же сложна отражающая драматизм авторского мировосприятия художественная ткань и других новелл “Конармии”.
Вспомним хрестоматийный рассказ И. Бабеля “Мой первый гусь”.
…”Начдив шесть” Савицкий узнал, что Лютов “грамотный” (“кандидат прав Петербургского университета”). Когда он закричал ему: “Ты из киндербальзамов… и очки на носу”, когда, смеясь, воскликнул: “Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки”, – Бабель был точен в изображении того, как веками копившаяся классовая ненависть огрубляет человеческое поведение. И точен в изображении реакции Лютова, смиренно и покорно подставляющего свою голову.

Но когда победа была, казалось, достигнута, когда казаки говорят: “Парень нам подходящий” – и Лютов, торжествуя, читает им ленинскую речь, его победа ощущается все-таки как странная, как относительная победа. “Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга, – заканчивает Бабель рассказ,- с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды.
Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло”.
Так возникло трагическое чувство: “нераздельность и неслиянность” с революцией. Отсвет трагедии лежал и на героях, и на рассказчике Лютове.
Характеры героев были противоречивы, границы между их душевными состояниями неуловимы, поступки неожиданны. Бабелю важно было показать бесконечную разнородность действительности, способность человека быть одновременно возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, нажимает на разные клавиши, и наша оценка проходит всю шкалу чувств, колеблясь между ужасом и восторгом.
…Дьяков, “бывший цирке вой атлет, а ныне начальник конского запаса – краснорожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар”, эффектно подъезжает к крыльцу, где скопились местные жители, “на огненном англоарабе…” (“Начальник конзапаса”). Но, мгновенно перевернув ситуацию, Бабель дальше показывает, что так, по-цирковому красиво, Дьяков подъезжает… к жалким крестьянам, у которых конармейцы отбирают “рабочую скотину”, отдавая за нее износившихся армейских лошадей.
Крайне просто было бы сказать, что за ярким оперением Дьякова писатель разглядел убогую душу. Но важно другое: как переворачивается ситуация, как меняются местами “высокое” и “низкое”, какое значение получают вариации и оттенки во время этой, казалось бы, игры, как взаимосвязаны элементы этого зрелищного языка и что обнаруживается на глубине картины.
За пафосом революции Бабель разглядел иной ее лик: он понял, что революция – это экстремальная ситуация, обнажающая тайну человека. Однако то, что стало дозволенным в экстремальной ситуации революции, показывает Бабель, накладывает печать на психологию будущих людей.
Много споров было вокруг характера рассказчика Лютова. Критика 20-х гг., да и позже, останавливалась в недоумении перед Лютовым: кто он? Действительно, много новелл было написано от его лица.

Он носил фамилию, под которой жил, действовал, писал и печатался сам Бабель в газете “Красный кавалерист”. Этого человека, Кирилла Васильевича Лютова, хорошо помнили бойцы Первой Конной, с которыми писатель и после похода сохранил самые дружеские отношения. Может быть, он двойник автора, его alter ego?
Многие критики склонны были так и думать. Обвиняя Лютова в индивидуализме и приверженности к “этическим нормам общечеловеческого гуманизма”, говоря о его “надклассовом” мироощущении и желании сохранить “интеллигентную добропорядочность”, они, в сущности, отождествляли автора с его героем.
Конечно, многие чувства и интересы Лютова были дороги автору “Конармии”. Его одиночество, его отчужденность, его содрогающееся при виде жестокости сердце, его стремление слиться с массой, которая грубее, чем он, но и победительнее, его любопытство, его внешний вид – все это биографически напоминает Бабеля 1920 г. Дуэт их голосов – автора и Лютова – организован так, что читатель всегда чувствует голос реального автора. Исповедальная интонация в высказывании от первого лица усиливает иллюзию интимности, и это способствует отождествлению рассказчика с автором.

И уже непонятно, кто же – Лютов или Бабель – говорит о себе: “Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошел вперед, вымаливая у судьбы простейшее из умений – уменье убить человека”.
Лютов в “Конармии” потому, вероятно, носит эту фамилию, что во многом его мировосприятие тождественно мировосприятию Бабеля. Но Бабелю – автору дневников 1920 г.

Бабель сочувствует Лютову, как может сочувствовать человек себе прежнему. Однако к себе прежнему автор “Конармии” уже относится отчужденно-иронически. Это и создает дистанцию между Лютовым и автором.

Писатель мастерски использовал эту дистанцию. В силу его позиции извне автор теперь трезво видит наивность романтических представлений о революции.

Благодаря освещению в разных зеркалах – зеркале самовыражения, самопознания, в зеркале другого сознания, характеры конармейцев и Лютова приобретают объем больший, чем если бы каждый из них находился только наедине со своим “я”. И одновременно высвечиваются те их стороны, которые были бы скрыты при одном-единственном источнике света. Становится ясным, что поведение конармейцев имеет разные причины.

Они лежат в сфере бытовой, физиологической, социально-исторической, в опыте многовековой истории и в ситуации сегодняшнего дня.
Собственно, на анализе отношений Лютов – конармейцы и Лютов – Бабель кончается обычно вопрос об отношениях между героями “Конармии” и автором.
Но в “Конармии”, заметил критик Н. Степанов, есть еще одно “действующее лицо”: повествование все время “прерывается лирическими отступлениями”, “пейзажами”, данными в другом стилистическом плане, интонацией человека, как бы постоянно стоящего за повествованием. Так, в новелле “Кладбище в Козине” мы ясно слышим скорбный реквием: “О смерть, о корыстолюбец, о жадный вор, отчего ты не пожалел нас, хотя бы однажды?”
С этим “автором без кавычек”, который, конечно, не равен реальному, биографическому автору, но наиболее близок ему по духу, связан символический смысл многих новелл.
В противовес смерти и разрушению Бабель объявлял самой высокой ценностью жизнь. Он не только не иронизировал над мечтой Гедали об “Интернационале добрых людей” (рассказ “Гедали”), но сам тосковал по нему. Потому-то и говорил “автор без кавычек”: “Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды”; потому-то подчеркивал ее неверный свет: “Она мигает и гаснет – робкая звезда”; потому-то и описывал лавку старьевщика как “коробочку любознательного и важного мальчика, из которого выйдет…” Кто?

Не герой и не мученик, а “профессор ботаники”. И когда Гедали говорил: “…я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории”, – ответ не случайно пахнет дымом и горечью: “Его кушают с порохом…- говорит рассказчик об Интернационале, – и приправляют лучшей кровью…”
Эта тревожная интонация, эта суровая правда о революции и человеке в революции могла бы еще и в 20-е гг. отрезвить кого угодно, если бы ей не противостояла зачарованность ранней революционной литературы своими утопическими представлениями о спасительной роли в русской истории человека-“варвара”.
Принимал ли Бабель жестокость и насилие? Бесстрастно, казалось бы, описана сцена убийства старика-еврея казаком Кудрей. “Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой,- читаем мы знаменитые строки из рассказа “Берестечко”.- Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой.

Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.
– Если кто интересуется, – сказал он, – нехай приберет. Это свободно…”
Нельзя не заметить: бесстрастие писателя мнимое. Его отношение к убийству вырастает из вековечной гуманистической нормы, осуждающей насилие. Отсутствие любви и симпатии к герою выступает как отчужденность автора и тем самым внутри себя содержит осуждающую оценку.
Подобно многим другим Бабель воспринимал революцию как “пересечение миллионной первобытности” и “могучего, мощного потока жизни”. Но трагическим фоном через всю “Конармию” проходит невозможность слиться, отождествиться с новой силой. Потому-то горькая фраза рассказчика “Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца” и воспринималась читателями как стон, вырвавшийся из души самого писателя.
…Склонный к метафоричности мышления, уверенный в том, что стиль держится “сцеплением отдельных частиц”, Бабель написал в одном из рассказов: “И мы услышали великое безмолвие рубки”. Он сознательно пренебрег привычными представлениями, где рубка не могла быть великой, пренебрег и реальностью, где рубка могла только казаться безмолвной. Родившийся художественный образ был его метафорой революции.
Бабель любил повторять изречение: “Сила жаждет, и только печаль утоляет сердце”. Завороженность силой масс, оказавшаяся потом, в 30-е гг., губительной для его сознания и судьбы, в годы, когда шла работа над “Конармией”, выступала как всеохватывающий интерес к раскрепощенным, вольным, первозданным силам жизни.

2. Жанр произведения. Признаки жанра (жанров).

3. Название произведения и его смысл.

4. От чьего лица ведётся повествование? Почему?

Повествование ведется от лица Лютова, который становится солдатом, не принимающим ценностей военных действий.

В цикле присутствует и голос самого автора, взгляды которого перекликаются с мировоззрением главного героя. Автор будто вместе с героем переживает все события рассказов. Так образ центрального персонажа, который является и повествователем, тесно связан с авторским образом. Все это позволяет дать отношение к действиям с разных сторон.

5. Тема и идея произведения. Проблематика.

6. Сюжет (сюжетные линии) произведения. Конфликт. Ключевые эпизоды.

7. Система образов произведения.

Центральным персонажем сборника является Лютов, от лица которого и ведется описание всех событий. Национальность и социальное положение мешают герою войти в новое время, породниться с другими бойцами. Образ Лютова позволяет увидеть революционную действительность глазами еврея-интеллигента.

8. Композиция произведения.

Последовательность всех новелл, определенная самим И. Э. Бабелем, при переизданиях не меняла свою структуру, что важно для передачи основной идеи внезапности.

9. Художественные средства, приёмы, раскрывающие идею произведения.

10. Отзыв о произведении.

Все новеллы объединяет образ повествователя, от имени которого написана большая часть текста. Лютов играет в произведении очень важную роль: он оказывается в роли наблюдателя, свидетеля и судьи страшных событий гражданской войны. Этот герой, безусловно, близкий автору, — интеллигентный, образованный человек, окончивший юридический факультет, прекрасно владеющий иностранными языками. Лютов оказывается в Первой Конной не только по воле судьбы, но и вполне сознательно: он хочет увидеть все происходящее изнутри, своими глазами и составить свое собственное представление об эпохальных событиях.

Конфронтация художника и власти закончилась вполне традиционно — арестом, во время которого из московской квартиры писателя изъяли папки с рукописями, записные книжки и письма. Все это подлежало уничтожению. Главное достояние Бабеля — его творчество – явно страшило власть. И от него, и от самого писателя следовало избавиться как можно скорей. Что было и сделано. В январе 1940 года Бабель был расстрелян.

Источник: Справочник школьника: 5—11 классы. — М.: АСТ-ПРЕСС, 2000

“Конармия” И. Э. Бабеля — это сборник небольших рассказов, связанных темой гражданской войны и единым образом повествователя.

“Конармия” написана на основе дневников Бабеля (когда он сражался в Первой конной армии). Сражался сам Бабель под именем Лютова.

Внимание!

Если вам нужна помощь с академической работой, то рекомендуем обратиться к профессионалам. Более 70 000 экспертов готовы помочь вам прямо сейчас.

Расчет стоимости Гарантии Отзывы

На основании этого можно сделать вывод, что главный герой выражает мировоззрение самого Бабеля.

При внимательном рассмотрении дневник и рассказы оказываются непохожими. Но это можно понять. Форма отстранения автора Дневника от реальности, продиктованная в ситуации гражданской войны необходимостью самосохранения, в “Конармии” превращается в эстетический прием, дающий возможность, с одной стороны, — обнажить грубость и варварство казаков, а с другой — позволяющий акцентировать отчуждение еврейского интеллигента, пытающегося жить в чуждой ему, чудовищно жестокой жизни

Автор обнажает грубость и варварство казаков, акцентирует отчуждение еврейского интеллигента, пытающегося жить в чуждой ему, чудовищно жестокой жизни.

Закажите работу от 200 рублей

Расчет стоимости Гарантии Отзывы

В системе ценностей героя нет будущего. Есть только настоящее. Вся жизнь будто пульсирующее переживание. Наверное именно поэтому так важна жизнь, и так трагична смерть.

Бабелевский мир по сути раскрываемых в нем простейших общечеловеческих отношений трагичен — из-за постоянного вмешательства смерти в течение жизни.

Необычен пейзаж у Бабеля. «деревенская улица лежала перед

Так, мне кажется, пейзаж непосредственно связан с действиями героя.

Сюжета тем не менее как такого нет. . Бабель намеренно строит сюжет на видении мира, отражающем, главным образом, сознание одного человека — Лютова. Таким образом, автор “Конармии” освобождает себя от необходимости мотивации происходящего и, что важнее, от раскрытия логики собственно военных событий — для книги о войне “Конармия” содержит удивительно мало фабульного действия как такового. Сюжетный ряд строится таким образом , чтобы передать зрительное, слуховое восприятие главного героя..

Нужна работа? Есть решение!

Более 70 000 экспертов: преподавателей и доцентов вузов готовы помочь вам в написании работы прямо сейчас.

Расчет стоимости Гарантии Отзывы

Во всех рассказах “Конармии” есть присутствие самого автора, который вместе с ее героями прошел трудный путь к постижению смысла этой кровавой борьбы. В описаниях событий есть жестокая правда могучего кровавого потока жизни.

этом сборнике рассказов Бабель от лица своего героя-журналиста повествует о страшных событиях гражданской войны.

Еврейский журналист Лютов отправлен в ряды, соответственно, конной армии, которой руководит сам Будённый. Принимают бойцы журналиста не сразу… Слишком уж он отличается от этих смелых, оптимистичных, простых людей. Он тонкий и слабый, творческий пацифист, который абсолютно не приспособлен к трудным условиям фронта. Даже его очки вызывают смех.

Но от отчаяния и просто от голода Лютов “звереет”, сам убивает гуся. Такой поступок впечатлил бойцов, они стали лучше относиться к этому “писарю”.

Перед глазами журналиста проходят страшные события войны: страдания людей, разруха, голод, болезни… В таких условиях можно жить только одним днем. В итоге, журналист принимает все, как есть.

Братоубийственная война богата случаями, когда родственники встречаются на поле боя в разных армиях. И часто не просто убивают, а специально мучают. Лютов пытается понять эту жестокость. Иногда она необходима, как, например, в одном из рассказов, когда нужно добить раненого.

Все страдают: кто возмущается иконами, кто – тем, что креститься уже не на что. Об этом рассказ “Пан Аполек”, герой которого рисует в виде святых своих соседей.

Известен рассказ о женщине, которая поехала в одном составе с бойцами, ведь у нее на руках грудной ребенок. Однако оказалось, что в свертке соль! Обманщицу убили.

В нескольких рассказах Лютов сравнивает свое счастливое детство с войной. Он бы хотел тоже “добрый интернационал”, но теперь понял, что жестокость неизбежна.

Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым.

Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу.

Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям.

Поздней ночью приезжаем мы в Новоград. Я нахожу беременную женщину на отведенной мне квартире и двух рыжих евреев с тонкими шеями; третий спит, укрывшись с головой и приткнувшись к стене. Я нахожу развороченные шкафы в отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал и черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году - на пасху.

- Уберите, - говорю я женщине. - Как вы грязно живете, хозяева.

Два еврея снимаются с места. Они прыгают на войлочных подошвах и убирают обломки с полу, они прыгают в безмолвии, по-обезьяньи, как японцы в цирке, их шеи пухнут и вертятся. Они кладут на пол распоротую перину, и я ложусь к стенке, рядом с третьим, заснувшим евреем. Пугливая нищета смыкается над моим ложем.

Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном.

Я разминаю затекшие ноги, я лежу на распоротой перине и засыпаю. Начдив шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза. Пули пробивают голову комбрига, и оба глаза его падают наземь. "Зачем ты поворотил бригаду?" - кричит раненому Савицкий, начдив шесть, - и тут я просыпаюсь, потому что беременная женщина шарит пальцами по моему лицу.

- Пане, - говорит она мне, - вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я постелю вам в другом углу, потому что вы толкаете моего папашу.

Она поднимает с полу худые свои ноги и круглый живот и снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь.

Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежите его бороде, как кусок свинца.

- Пане, - говорит еврейка и встряхивает перину, - поляки резали его, и он молился им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру. Но они сделали так, как им было нужно, - он кончался в этой комнате и думал обо мне. И теперь я хочу знать, - сказала вдруг женщина с ужасной силой, - я хочу знать, где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец.

Читайте также: