Сочинение баллады ивиковы журавли жуковского сюжеты проблематика и стиль

Обновлено: 04.07.2024

Василий Андреевич Жуковский — замечательный русский поэт, одним из первых отечественных лириков стал развивать в своем творчестве жанр баллады. Пожалуй, при жизни Жуковский-балладник пользовался большей известностью, чем лирик. Его баллады — это своеобразный “театр страстей”, в котором все эмоции и страсти доведены до предела, поступки героев непредсказуемы, а их чувства изменчивы. “Ивиковы журавли” — перевод баллады Шиллера. В основу ее положена легенда, согласно которой странствующий древнегреческий певец Ивик, живший в VI веке до нашей эры в Южной Италии, был убит разбойниками по дороге на общегреческий праздник — состязание. По преданию, убийство было раскрыто благодаря появлению свидетелей — журавлей. Для легенды, которая дошла до нас, характерна идея неотвратимого возмездия. Шиллер ввел новый мотив — убийца невольно выдает себя под впечатлением искусства, глубоко воздействующего на человеческую душу. Жуковский устранил важную для Шиллера психологическую мотивировку, но зато усилил идею мощного воздействия искусства на человека. У Шиллера убийца разоблачает себя при виде журавлей, тогда как у Жуковского — услышав приближение птиц. Начало баллады Жуковского обычно, почти повседневно: На Посейдонов пир веселый. Куда стекались чады Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Баллады Жуковского познакомили Россию с европейскими народными преданиями. Поэт расширял идейный и художественный кругозор русского общества, “усваивая отечественной литературе еще не обжитый ею художественный мир”. Многие переводы и переложения Жуковского стали классическими, хотя поэт не стремился к точной передаче смысла подлинника. О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель. Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы. Жуковский прежде всего улавливал тон и дух образца, переживая драматические ситуации, проникаясь чувствами героев. Он решался отступать от подлинника или дополнять его; так это случилось и с балладой “Ивиковы журавли”. Поэт чувствовал себя полноправным творцом, он как бы сочинял балладу на заданную тему, и уверенная рука мастера оставляла на них печать самобытного дарования, в чем поэт отдавал себе полный отчет. В одном из писем Гоголю он писал: “Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, как их надо импровизировать в выражение или дополнение чужих мыслей”. Да, действительно, это скорее не переводы, а импровизации на тему, талантливые, самобытные, интересные. И все, и все еще в молчанье… Вдруг на ступенях восклицанье: “Парфений, слышишь. Крик вдали — То Ивиковы журавли! И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят, черной полосою Станица журавлей летит. Рано или поздно, по убеждению Жуковского, гуманность предъявит свой строгий счет, тайное становится явным, и всем воздастся по заслугам. Таков общий благой и мудрый закон, управляющий миром. Всевидящая судьба всегда защищает невинных. Древнегреческий певец Ивик убежден, что жизнь разумна, что законы Зевса святы и нарушивший их будет наказан. И хотя убийство Ивика свершилось без свидетелей, наказание все же настигло преступников. И бледен, трепетен, смятенный, Внезапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор. Наперекор жестокому веку Жуковский в балладах строит свою особую Вселенную, где все совершается по справедливости, как в сказке. И если зло неотвратимо, как в сюжете баллады “Ивиковы журавли”, то, по крайней мере, оно будет наказано. В его поэтическом мире царит принцип высокой человечности. Блажен, кто незнаком с виною. Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре. Ужасные созданья тьмы.

Более новые статьи:

На Истмийские игры, которые проводились в честь Посейдона, шел Ивик, известный своей дружбой с богами. Он хотел увидеть забег лошадей и поучаствовать в соревновании среди певцом. Песенным талантом Ивика наградил бог Аполлон, поэтому юноша вооружился лирой и легким посохом и отправился в Истму. Когда он подошел к Посидонову лесу, уже вдали виднелись Акрокоринф и горы. Вокруг была тишина, только в небе летел ключ журавлей, направляющийся в теплые края. Ивик обратился к птицам, чтобы они стали ему хорошей приметой перед соревнованиями, ведь они также везде ищут приюта. Он воззвал к Зевсу, чтобы тот охранял странников от разных бед.

Ивик идет по лесу глухой тропинкой и встречает на своем пути убийц. Он готов был защищаться, но умел только упражняться со струнами лиры, а не с луком. Ивик обращается к богам и людям со словами сожаленья, ведь он умрет молодым, не будучи похоронен и оплакан друзьями, а убийцы никем не будут наказаны. Перед самой смертью он вновь услышал журавлей. Ивик обращается к ним, как к свидетелям, чтобы они накликали гром Зевса на голову врагов. Вскоре труп певца был обнаружен, его прекрасное лицо было обезображено, и лишь коринфский друг смог его опознать.

Приятель очень опечален кончиной Ивика, ведь он уже представлял, как будет певцу одевать на голову сосновый венец победителя на играх. Вся Греция опечалена смертью наперсника Аполлона и требует смертельной казни, чтобы род убийц не продолжался. Люди ругают богов в Посидоновом храме, поскольку не знают врага в лицо. Они размышляют, кто мог совершить преступление: бандит, презренный или тайный враг. Только солнце знало правду, видя все с высоты. Может быть, среди возмущенной толпы находился и убийца, хладнокровно наблюдавший за происходящим, или преклоняет колени в капище и поджигает ладан, или стоит на ступеньках Амфитеатра за спинами людей. Народу собралось очень много: из ближних и дальних земель, из Афин, Спарты, Микин, Азии, Эгейского моря и Фракийских гор. По традиции, чтобы почтить умершего, выступающий хор должен был пройти медленной ходой с опущенными головами по внутреннему периметру амфитеатра. Дальше поющие стали в круг и запели гимн о казни для убийцы, облаженности невиновного, о страшной мести, неотступной как тень. Они уверяли, что не примут покаянье, а от плача и страданий врага будут веселиться.

Когда гимн завершился, народ застыл в тишине, а хор неспешно удалился. Неожиданно все услышали журавлей, небо стало темным от большого количества птиц, воздух наполнился шумом крыльев. Один из убийц не выдержал и вскрикнул, что это журавли Ивика, таким образом выдав себя. Птицы указали на злодеев. Хоть они покаялись и плакали, но их судьи приговорили к смертельной казни.

В 1813 г. поэт перевел с немецкого балладу Шиллера, в основу которой лег архаический сюжет о возмездии за убийство, наступающем при содействии персонажей из мира природы — растений, животных, птиц. Романтическая трактовка сюжета, созданная немецким классиком, была близка Жуковскому.

В полной тишине раздается испуганный голос одного из злодеев. Впечатленный пением, он выдает себя, лишь заслышав отдаленные журавлиные крики. Появление стаи птиц предваряет сцену суда и вынесения смертного приговора.

Воздействие музыки и художественного слова на человеческие души столь велико, что способствует саморазоблачению преступников. Жуковский развивает оригинальный мотив силы истинного искусства, присутствующий в шиллеровском стихотворении.

Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу.

В. Жуковский Василий Андреевич Жуковский — замечательный русский поэт, одним из первых отечественных лириков стал развивать в своем творчестве жанр баллады. Пожалуй, при жизни Жуковский-балладник пользовался большей известностью, чем лирик. Его баллады — это своеобразный “театр страстей”, в котором все эмоции и страсти доведены до предела, поступки героев непредсказуемы, а их чувства изменчивы. “Ивиковы журавли” — перевод баллады Шиллера. В основу ее положена легенда, согласно которой странствующий древнегреческий певец Ивик, живший в VI веке до нашей эры в Южной Италии, был убит разбойниками по дороге на общегреческий праздник — состязание. По преданию, убийство было раскрыто благодаря появлению свидетелей — журавлей. Для легенды, которая дошла до нас, характерна идея неотвратимого возмездия. Шиллер ввел новый мотив — убийца невольно выдает себя под впечатлением искусства, глубоко воздействующего на человеческую душу. Жуковский устранил важную для Шиллера психологическую мотивировку, но зато усилил идею мощного воздействия искусства на человека. У Шиллера убийца разоблачает себя при виде журавлей, тогда как у Жуковского — услышав приближение птиц. Начало баллады Жуковского обычно, почти повседневно:
На Посейдонов пир веселый. Куда стекались чады Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов.
Баллады Жуковского познакомили Россию с европейскими народными преданиями. Поэт расширял идейный и художественный кругозор русского общества, “усваивая отечественной литературе еще не обжитый ею художественный мир”. Многие переводы и переложения Жуковского стали классическими, хотя поэт не стремился к точной передаче смысла подлинника.

О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель. Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы.

Жуковский прежде всего улавливал тон и дух образца, переживая драматические ситуации, проникаясь чувствами героев. Он решался отступать от подлинника или дополнять его; так это случилось и с балладой “Ивиковы журавли”. Поэт чувствовал себя полноправным творцом, он как бы сочинял балладу на заданную тему, и уверенная рука мастера оставляла на них печать самобытного дарования, в чем поэт отдавал себе полный отчет. В одном из писем Гоголю он писал: “Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, как их надо импровизировать в выражение или дополнение чужих мыслей”. Да, действительно, это скорее не переводы, а импровизации на тему, талантливые, самобытные, интересные.

И все, и все еще в молчанье… Вдруг на ступенях восклицанье: “Парфений, слышишь. Крик вдали — То Ивиковы журавли! И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят, черной полосою Станица журавлей летит.

Рано или поздно, по убеждению Жуковского, гуманность предъявит свой строгий счет, тайное становится явным, и всем воздастся по заслугам. Таков общий благой и мудрый закон, управляющий миром. Всевидящая судьба всегда защищает невинных. Древнегреческий певец Ивик убежден, что жизнь разумна, что законы Зевса святы и нарушивший их будет наказан. И хотя убийство Ивика свершилось без свидетелей, наказание все же настигло преступников. И бледен, трепетен, смятенный, Внезапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор.

Наперекор жестокому веку Жуковский в балладах строит свою особую Вселенную, где все совершается по справедливости, как в сказке. И если зло неотвратимо, как в сюжете баллады “Ивиковы журавли”, то, по крайней мере, оно будет наказано. В его поэтическом мире царит принцип высокой человечности. Блажен, кто незнаком с виною. Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре. Ужасные созданья тьмы.

Ивиковы журавли

На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, Шел, вдохновенный, к Истму он.

Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. Он входит в Посидонов лес… Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется В страны полуденны к весне.

И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой… И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, Напрячь он лука не умел.

Но где их след? Кому приметно Лицо врага в толпе несметной Притекших в Посидонов храм? Они ругаются богам. И кто ж — разбойник ли презренный Иль тайный враг удар нанес? Лишь Гелиос то зрел священный, Все озаряющий с небес.

С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени Амфитеатра за толпой,

Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, Всходя до синевы небес.

И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор. И сели в тишине глубокой, И тихо выступает хор.

По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стана дивная громада Предел земного перешла.

Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидны движут с свистом жалы, Являя страшный ряд зубов.

И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; И лира, онемев, молчит:

«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, Ужасные созданья тьмы.

И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.

И зритель — зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем — Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой Скрывался, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.

И, бледен, трепетен, смятенный, Незапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор.

В. А. Жуковский вошел в историю русской литературы прежде всего как автор баллад. Жанр баллады, появился в русской литературе задолго до Жуковского, но только он придал ему поэтическую прелесть и сделал популярным.

Среди баллад Жуковского особое место занимает цикл о любви: "Людмила", "Светлана", "Леонора", "Алинаи Альсим", "Эльвина и Эдвин", "Эолова арфа", "Рыцарь Тогенбург", где господствует тон меланхолической любви и наслаждения печалью.

В балладе "Светлана" Жуковский воскрешает старинный мотив народных исторических и лирических песен: девушка ждет милого друга с войны. Сюжет разлуки влюбленных очень важен, потому что в нем живет народная мораль, принимающая часто религиозную форму.

В этой балладе Жуковский предпринял удачную попытку соединить чувства героини с национальной историей, с бытом, обычаями и преданиями русского народа. По такому же пути пошел затем и Пушкин, сравнивший свою любимую героиню Татьяну Ларину со Светланой и окруживший ее народными песнями, сказками, сельской природой и деревенским бытом.

Весь стиль баллады в женственном, девичьем ореоле. Героиня — очаровательная, милая Светлана — окружена такими же милыми девушками, "подружками", "подруженьками", как называет их автор. И все, связанное с ними, вызывает у поэта ласковое чувство: "башмачок", "песенки", "крещенский вечерок". Мы попадаем в удивительный девичий мир, в котором уделено внимание и башмачку, и изумрудным серьгам, и перстню золотому, а особенно зеркалу; даже у коней, на которых приехал жених-мертвец, "пово,-дья шелковы", красивы. Внешние атрибуты, конечно, не самое главное, важнее в балладе "атрибуты" внутренние: грусть о женихе, мечты, гадания, сны, слезы, внутренний трепет, разговор со своим "вещим сердцем" о будущем:

Что сулишь душе моей,

Радость иль кручину?

Баллада не только рассказывает об одном эпизоде из жизни молоденькой девушки (гадании в крещенский вечерок о женихе), но и представляет ее внутренний мир:

За ворота башмачок,

Сняв с ноги, бросали;

Снег пололи; под окном

Счетным курицу зерном;

Ярый воск топили.

Душевный мир героини полон колебаний: она то соглашается присоединиться к гадающим, то отказывается от крещенских игр. Девушка и боится, и надеется получить желанную весть, и во сне ее попеременно одолевают страх и надежда, тревога и доверие к жениху. Ее чувства напряжены и обострены, сердце на все чутко отзывается. Богатый внутренний мир Светланы, лирическую направленность ее переживаний и раздумий автор подчеркивает вопросами и восклицаниями, в которых звучит музыка ее души. Эмоции выплескиваются через край и свидетельствуют о сложном внутреннем мире героини. Все очарование баллады заключено именно в образе Светланы.

Баллада написана в стремительном ритме, который передает торопливое движение, биение сердца, и вся погружена в своеобразный романтический фон. Белый цвет — цвет надежды и победы над злом. Источник белого цвета в балладе — снег. Он то "валит клоками", то "на солнышке блестит", "вьюга под санями", "метелица кругом". Белизна подкрепляется образами "белого платка", используемого во время гадания, стола, покрытого белой скатертью, "белоснежного голубка" и даже "белого полотна", которым накрыт мертвец. Белый цвет снега ассоциируется с именем героини: Светлана, светлая. Белый цвет — цвет чистоты и непорочности. Контрастный цвет в балладе не черный, а скорее темный: "темно в зеркале" во время гадания, "темна даль" дороги, по которой мчатся кони, "одинокая, впотьмах" стоит Светлана перед избушкой. Баллада также наполнена "огоньками" — светом свечи, которую зажгла Светлана, начиная гадать, светом в распахнувшихся дверях церкви. В темноте "брезжит в поле огонек" из окон избушки, в страшной хижине горит свеча. В комнате, освещенной лишь одной свечой, очень страшно:

Кто-то, чудилось, блестит

Все страхи влюбленной Светланы рассеялись, она ни в чем не повинна, но поэт предупреждает ее: смирись, покорствуй провидению. Вера в провидение оборачивается верой в жизнь:

Здесь несчастье — лживый сон;

Счастье девушки непосредственно зависит от того, сохраняет ли она верность народным обычаям. Светлана не потеряла надежды, и потому награда ей — не смерть в разлуке с любимым, а разделенная любовь на земле. По мысли Жуковского, даже гибель жениха не мешает любви, потому что любящие души соединяются за пределами земного.

Мы видим, что сюжет баллады построен на народно-поэтической и народно-религиозной основе. Народные поверья составляют романтическую сущность души русской девушки. Отступление от романтического начала, живущего в душе, несет гибель, а преданность ему, несмотря на все испытания и искушения, дарит победу над темными, злыми силами. Светлана не потеряла надежды на счастье, и оно пришло к ней.

Жуковский не случайно погрузил свою героиню в народный деревенский быт с его праздниками, гаданиями, обычаями. Он подчеркивает этим народные истоки романтических чувств Светланы. Счастье девушки зависит только от нее самой, от народности и романтичности ее внутреннего мира, от заложенных в нем нравственных ценностей, от способности девушки сопротивляться жизненным преградам.

В. Г. Белинский считал, что "любовь играет главную роль в поэзии Жуковского", и одновременно отмечал, что поэт передавал в стихах не столько само чувство, сколько "потребность, жажду любви, стремление к любви. ", и баллада "Светлана" наилучшим образом выразила эту человеческую потребность.

Василий Жуковский — На Посидонов пир веселый (Ивиковы журавли)

На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, №4 Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, №8 Шел, вдохновенный, к Истму он.

Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. №12 Он входит в Посидонов лес… Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется №16 В страны полуденны к весне.

«О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. №20 Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель,

И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой… №28 И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, №32 Напрячь он лука не умел.

С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час №76 И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени №80 Амфитеатра за толпой,

Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, №84 Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, №88 Всходя до синевы небес.

И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, №92 От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор… И сели в тишине глубокой, №96 И тихо выступает хор.

По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, №100 Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стака дивная громада №104 Предел земного перешла.

Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; №108 И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидпы движут с свистом жалы, №112 Являя страшный ряд зубов.

И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; №116 И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; №120 И лира, онемев, молчит:

«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; №124 Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, №128 Ужасные созданья тьмы.

№136 И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. №140 И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.

№144 И зритель — зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем — Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой №148 Скрываяся, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.

№176 И бледен, трепетен, смятенный, Незапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей №180 Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор.

Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу. В. Жуковский Василий Андреевич Жуковский — замечательный русский поэт, одним из первых отечественных лириков стал развивать в своем творчестве жанр баллады. Пожалуй, при жизни Жуковский-балладник пользовался большей известностью, чем лирик. Его баллады — это своеобразный “театр страстей”, в котором все эмоции и страсти доведены до предела, поступки героев непредсказуемы, а их чувства изменчивы. “Ивиковы журавли” — перевод баллады Шиллера. В основу ее положена легенда, согласно которой странствующий древнегреческий певец Ивик, живший в VI веке до нашей эры в Южной Италии, был убит разбойниками по дороге на общегреческий праздник — состязание. По преданию, убийство было раскрыто благодаря появлению свидетелей — журавлей. Для легенды, которая дошла до нас, характерна идея неотвратимого возмездия. Шиллер ввел новый мотив — убийца невольно выдает себя под впечатлением искусства, глубоко воздействующего на человеческую душу. Жуковский устранил важную для Шиллера психологическую мотивировку, но зато усилил идею мощного воздействия искусства на человека. У Шиллера убийца разоблачает себя при виде журавлей, тогда как у Жуковского — услышав приближение птиц. Начало баллады Жуковского обычно, почти повседневно: На Посейдонов пир веселый. Куда стекались чады Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Баллады Жуковского познакомили Россию с европейскими народными преданиями. Поэт расширял идейный и художественный кругозор русского общества, “усваивая отечественной литературе еще не обжитый ею художественный мир”. Многие переводы и переложения Жуковского стали классическими, хотя поэт не стремился к точной передаче смысла подлинника. О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель. Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы. Жуковский прежде всего улавливал тон и дух образца, переживая драматические ситуации, проникаясь чувствами героев. Он решался отступать от подлинника или дополнять его; так это случилось и с балладой “Ивиковы журавли”. Поэт чувствовал себя полноправным творцом, он как бы сочинял балладу на заданную тему, и уверенная рука мастера оставляла на них печать самобытного дарования, в чем поэт отдавал себе полный отчет. В одном из писем Гоголю он писал: “Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, как их надо импровизировать в выражение или дополнение чужих мыслей”. Да, действительно, это скорее не переводы, а импровизации на тему, талантливые, самобытные, интересные. И все, и все еще в молчанье. . . Вдруг на ступенях восклицанье: “Парфений, слышишь?. . Крик вдали — То Ивиковы журавли! И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят, черной полосою Станица журавлей летит. Рано или поздно, по убеждению Жуковского, гуманность предъявит свой строгий счет, тайное становится явным, и всем воздастся по заслугам. Таков общий благой и мудрый закон, управляющий миром. Всевидящая судьба всегда защищает невинных. Древнегреческий певец Ивик убежден, что жизнь разумна, что законы Зевса святы и нарушивший их будет наказан. И хотя убийство Ивика свершилось без свидетелей, наказание все же настигло преступников. И бледен, трепетен, смятенный, Внезапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор. Наперекор жестокому веку Жуковский в балладах строит свою особую Вселенную, где все совершается по справедливости, как в сказке. И если зло неотвратимо, как в сюжете баллады “Ивиковы журавли”, то, по крайней мере, оно будет наказано. В его поэтическом мире царит принцип высокой человечности. Блажен, кто незнаком с виною. Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед. . . Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре. Ужасные созданья тьмы. .

Жуковский

1.в лирических стихотворениях фета незнакомое, единственное и неповторимое событие ощущается как знакомое, как близкое тебе, быть может, даже бывшее и с тобой. это ощущение и составляет один из секретов того особенного, радостного и высокого воздействия, которое производит стихотворение на читателя.

4.многие из его стихов положены на музыку. фет воспевает любовь и красоту в каждом своем стихотворении. описание природы в его стихах удивительно тонко, поэзия фета передает неуловимые изменения в природе, и в его стихах все живое отражается в движении.

Сюжет

Шиллер описывает кульминацию так:

Влияние

Образ ивиковых журавлей

Читайте также: