Понятие плохой и хорошей поэзии принадлежит к наиболее личным сочинение егэ

Обновлено: 05.07.2024

* Юрий Михайлович Лотман (1922—1993) — учёный, филолог и культуролог.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу.

Да, основное назначение поэтического языка, по мысли Пушкина, — служение народу, истине, доброте, внутренней свободе. Поэтическая речь сложна для понимания, поэтому не каждый любит читать стихи. Обратимся к известным тютчевским строкам:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется,

— И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

Важно, чтобы поэзия помогла познавать мир и себя в этом мире. Для меня лично эта позиция Юрия Лотмана — самая важная.
В заключение хочу добавить, что цель поэзии совпадает с целью культуры, следовательно, имеет огромное значение в формировании личности.

Сочинения для ЕГЭ (часть С)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем должна состоять цель жизни? (751)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем состоит загадка подлинного таланта? Какова природа гениальности? (845)

Трагические судьбы русских гениев — А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, С.А. Есенина, B.C. Высоцкого. Это люди душевно ранимые, тонкие, подчинившие все сферы своей жизни творчеству, таланту. Поэзия стала их образом жизни. Истинный талант всегда имеет противоречивую, двойствен­ную природу. Он становится и смертельным заклятием, и выс­шим божественным даром. Служение искусству.

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем состоит загадка русской души? Проблема менталитета русского человека (840)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем состоит загадка таланта художника? Каково воздействие живописи на человеческую душу? Чему должен служить своим искусством настоящий художник? (689)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем состоит настоящее счастье? (888)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. В чем состоит неповторимое очарование русской женщины, ее душевная красота? (685)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. Внешность человека, красота и безобразие (710)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. Должен ли быть у молодого человека наставник? Каким он должен быть? (578)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. Как внешний облик человека влияет на его общение с окружающим миром? Проблема противостояния красоты и безобразия. Проблема контраста внешности и внутреннего мира человека. (832)

Аргументы к сочинению ЕГЭ. Как искусство помогает человеку во времена войн, исторических катаклизмов? (697)

(6)Чем же это обусловлено? (7)Для того чтобы в этом ра­зобраться, необходимо иметь в виду следующее: мы рас­сматриваем поэзию как некоторый вторичный язык. (8)Однако между художественными языками и первичным, естественным языком есть существенная разница: хорошо говорить на русском языке — это значит правильно гово­рить на нем, то есть говорить в соответствии с определен­ными правилами. (9)Говоря по-русски, мы можем узнать бесконечное количество новых сведений, но русский язык предполагается уже известным нам настолько, что мы пере­стаем его замечать. (Ю)Никаких языковых неожиданностей в нормальном акте говорения не должно быть. (11)В поэзии дело обстоит иначе — самый ее строй информативен и все время должен ощущаться как неавтоматический.

Сочинение

Есть люди, которым понятнее простые, информативные тексты, без вычурности и запутанного сюжета. Но люди с богатым воображением и развитой фантазией не довольст­вуются примитивным искусством, им нужна высокая по­эзия, в которой им самим найдется место для сотворчества. Взгляды на искусство этих двух категорий абсолютно про­тивоположны, но именно из субъективного мнения форми­руется и общественное мнение.

Не то, что мните вы, природа. Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.

Кстати сказать, Алексей Толстой, над которым посмеи­вались из-за того, что он игнорировал идеи социал- демократов, входил в группу литераторов, именовавших се­бя Козьмой Прутковым. А уж как коснулось его сатириче­ское перо чиновников и казнокрадов, знает каждый читаю­щий гражданин России!

О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, Что смеянствуют смеяльно, О, засмейтесь усмеяльно!

Ногу за ногу заложив, Велимир сидит. Он жив. Все.

Мне кажется, это самая яркая оценка футуристической поэзии. А вот В.В. Маяковский остается с нами без натяж­ки, потому что в своей лирике сумел найти баланс между необычной формой, продиктованной новым временем, и ста­рыми, как мир, истинами.

Понятие “плохой“ и “хорошей“ поэзии принадлежит к наиболее личным, субъективным и, следовательно, вызывающим наибольшие споры категориям. Не случайно еще теоретики XVIII в. ввели понятие “вкуса“ - сложного сочетания знания, умения и интуиции, врожденной талантливости.

Как выглядит понятие “хорошей“ и “плохой“ поэзии
с точки зрения структурно-семиотического подхода?

Прежде всего, необходимо подчеркнуть функциональность и историческую ограниченность этих определений: то, что представляется “хорошим“ с одних исторических позиций, в другую эпоху и с другой точки зрения может показаться “плохим“. Молодой Тургенев - человек с тонко развитым
поэтическим чувством - восхищался Бенедиктовым, Чернышевский считал Фета - одного из любимейших поэтов Л. Н. Толстого - образцом бессмыслицы, полагая, что по степени абсурдности с ним можно сопоставить только геометрию Лобачевского.

Случаи, когда поэзия, с одной точки зрения, представляется “хорошей“, а с другой - “плохой“, настолько многочисленны, что их следует считать не исключением, а правилом.

Чем же это обусловлено? Для того чтобы в этом разобраться, необходимо иметь в виду следующее: мы рассматривали поэзию как семиотическую систему, определяя её при этом как некоторый вторичный язык. Однако между художественными языками и первичным, естественным языком есть существенная разница: хорошо говорить на русском языке - это значит “правильно“ говорить на нем, то есть говорить в соответствии с определенными правилами.

“Хорошо“ сочинять стихи и “правильно“ их сочинять - вещи различные, иногда сближающиеся, а иногда расходящиеся,и очень далеко. Мы уже знаем причину этого: естественный язык - средство передачи информации, но сам как таковой информации не несет. Говоря по-русски, мы можем узнать бесконечное количество новых сведений, но русский язык предполагается нам уже известным настолько, что мы перестаем его замечать. Никаких языковых неожиданностей в нормальном акте говорения не должно быть.
В поэзии дело обстоит иначе - самый ее строй информативен и все время должен ощущаться как неавтоматический. Это достигается тем, что каждый поэтический уровень, как мы старались показать, “двухслоен“ - подчиняется одновременно не менее чем двум несовпадающим системам правил, и выполнение одних неизбежно оказывается нарушением других.

Хорошо писать стихи - писать одновременно и правиль-
но и неправильно.

Плохие стихи - стихи, не несущие информации или несущие ее в слишком малой мере. Но информация возникает лишь тогда, когда текст не угадывается вперед. Следовательно, поэт не может играть с читателем в поддавки: отношение “поэт - читатель“ - всегда напряжение и борь-
ба. Чем напряженнее, конфликт, тем более выигрывает читатель от своего поражения. Читатель, вооруженный комплексом художественных и нехудожественных идей, приступает к чтению стихотворения. Он начинает с ожиданий, вызванных предшествующим художественным и жизненным опытом, именем поэта, названием книги, иногда - ее переплетом или издательством.

Писатель принимает условия борьбы. Он учитывает читательские ожидания, иногда сознательно их возбуждает.

Когда мы знаем два факта и принцип их организации, мы тотчас же начинаем строить предположения о третьем, четвертом и далее. Поэт на разных уровнях задает нам ритмические ряды, тем самым определяя характер наших ожиданий. Без этого текст не сможет стать мостом от писателя к читателю, выполнить коммуникативную функцию.

Но если наши ожидания начнут сбываться одно за другим, текст окажется пустым в информационном отношении.

Из этого вывод: хорошие стихи, стихи, несущие поэтическую информацию, - это стихи, в которых все элементы ожидаемы и неожиданны одновременно. Нарушение первого принципа сделает текст бессмысленным, второго - тривиальным.
Рассмотрим две пародии, которые проиллюстрируют нарушение обоих принципов.

Есть люди, которым понятнее простые, информативные тексты, без вычурности и запутанного сюжета. Но люди с богатым воображением и развитой фантазией не довольствуются примитивным искусством, им нужна высокая поэзия, в которой им самим найдётся место для сотворчества. Взгляды на искусство этих двух категорий абсолютно противоположны, но именно из субъективного мнения формируется и общественное мнение.

Позиция автора мне понятна и близка, я разделяю мнение известного литературоведа.

Не то, что мните вы, природа.
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.

Кстати сказать, Алексей Толстой, над которым посмеивались из-за того, что он игнорировал идеи социал-демократов, входил в группу литераторов, именовавших себя Козьмой Прутковым. А уж как коснулось его сатирическое перо чиновников и казнокрадов, знает каждый читающий гражданин России!

О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, Что смеянствуют смеяльно, О, засмейтесь усмеяльно!

Ногу за ногу заложив, Велимир сидит. Он жив. Всё.

Мне кажется, это самая яркая оценка футуристической поэзии. А вот В.В. Маяковский остаётся с нами без натяжки, потому что в своей лирике сумел найти баланс между необычной формой, продиктованной новым временем, и старыми, как мир, истинами.

Текст Ю. Лотмана:

(6)Чем же это обусловлено? (7)Для того чтобы в этом разобраться, необходимо иметь в виду следующее: мы рассматриваем поэзию как некоторый вторичный язык. (8)Однако между художественными языками и первичным, естественным языком есть существенная разница: хорошо говорить на русском языке — это значит правильно говорить на нём, то есть говорить в соответствии с определёнными правилами. (9)Говоря по-русски, мы можем узнать бесконечное количество новых сведений, но русский язык предполагается уже известным нам настолько, что мы перестаём его замечать. (10)Никаких языковых неожиданностей в нормальном акте говорения не должно быть. (11)В поэзии дело обстоит иначе — самый её строй информативен и всё время должен ощущаться как неавтоматический.

Понятие "плохой" и "хорошей" поэзии принадлежит к наиболее личным, субъективным и, следовательно, вызывающим наибольшие споры категориям. Не случайно еще теоретики XVIII в. ввели понятие "вкуса" - сложного сочетания знания, умения и интуиции, врожденной талантливости.
Как выглядит понятие "хорошей" и "плохой" поэзии с точки зрения структурно-семиотического подхода? Прежде всего, необходимо подчеркнуть функциональность и историческую ограниченность этих определений: то, что представляется "хорошим" с одних исторических позиций, в другую эпоху и с другой точки зрения может показаться "плохим". Молодой Тургенев - человек с тонко развитым поэтическим чувством - восхищался Бенедиктовым, Чернышевский считал Фета - одного из любимейших поэтов Л. Н. Толстого - образцом бессмыслицы, полагая, что по степени абсурдности с ним можно сопоставить только геометрию Лобачевского. Случаи, когда поэзия, с одной точки зрения, представляется "хорошей", а с другой - "плохой", настолько многочисленны, что их следует считать не исключением, а правилом.
Чем же это обусловлено? Для того чтобы в этом разобраться, необходимо иметь в виду следующее: мы рассматривали поэзию как семиотическую систему, определяя ее при этом как некоторый вторичный язык. Однако между художественными языками и первичным, естественным языком есть существенная разница: хорошо говорить на русском языке - это значит "правильно" говорить на нем, то есть говорить в соответствии с определенными правилами. "Хорошо" сочинять стихи и "правильно" их сочинять - вещи различные, иногда сближающиеся, а иногда расходящиеся, и очень далеко. Мы уже знаем причину этого: естественный язык - средство передачи информации, но сам как таковой информации не несет. Говоря по-русски, мы можем узнать бесконечное количество новых сведений, но русский язык (*128) предполагается нам уже известным настолько, что мы перестаем его замечать. Никаких языковых неожиданностей в нормальном акте говорения не должно быть. В поэзии дело обстоит иначе - самый ее строй информативен и все время должен ощущаться как неавтоматический.
Это достигается тем, что каждый поэтический уровень, как мы старались показать, "двухслоен" - подчиняется одновременно не менее чем двум несовпадающим системам правил, и выполнение одних неизбежно оказывается нарушением других.
Хорошо писать стихи - писать одновременно и правильно и неправильно.
Плохие стихи - стихи, не несущие информации или несущие ее в слишком малой мере. Но информация возникает лишь тогда, когда текст не угадывается вперед. Следовательно, поэт не может играть с читателем в поддавки: отношение "поэт - читатель" - всегда напряжение и борьба. Чем напряженнее конфликт, тем более выигрывает читатель от своего поражения. Читатель, вооруженный комплексом художественных и нехудожественных идей, приступает к чтению стихотворения. Он начинает с ожиданий, вызванных предшествующим художественным и жизненным опытом, именем поэта, названием книги, иногда - ее переплетом или издательством.
Писатель принимает условия борьбы. Он учитывает читательские ожидания, иногда сознательно их возбуждает. Когда мы знаем два факта и принцип их организации, мы тотчас же начинаем строить предположения о третьем, четвертом и далее. Поэт на разных уровнях задает нам ритмические ряды1, тем самым определяя характер наших ожиданий. Без этого текст не сможет стать мостом от писателя к читателю, выполнить коммуникативную функцию. Но если наши ожидания начнут сбываться одно за другим, текст окажется пустым в информационном отношении.
Из этого вывод: хорошие стихи, стихи, несущие поэтическую информацию, - это стихи, в которых все элементы ожидаемы и неожиданны одновременно. Нарушение первого принципа сделает текст бессмысленным, второго - тривиальным.
Рассмотрим две пародии, которые проиллюстрируют нарушение обоих принципов. Басня П. А. Вяземского "Обжорство" связана с нарушением первого. Пародия Вяземского на стихи Д. И. Хвостова - талантливое воспроизведение плохих стихов и, следовательно, в определенном смысле - "хорошее" стихотворение. Но нас сейчас интересует не то, чем хороши эти стихи, а каким образом Вяземский воспроизводит механизм плохой поэзии:

Один француз
Жевал арбуз:
Француз, хоть и маркиз французский,
Но жалует вкус русский
И сладкое глотать он не весьма ленив.

(*129)
Мужик, вскочивши на осину,
За обе щеки драл рябину
Иль, попросту сказать, российский чернослив:
Знать он в любви был несчастлив!
Осел, увидя то, ослины лупит взоры
И лает: "Воры. Воры!"
Но наш француз
С рожденья был не трус;
Мужик же тож не пешка,
И на ослину часть не выпало орешка.

Здесь в притче кроется толикий узл на вкус:
Что госпожа ослица,
Хоть с лаю надорвись, не будет ввек лисица.
Стихотворение это, с точки зрения Вяземского, "плохое" (не как пародия) тем, что "бессмысленное". Бессмыслица же его состоит в несогласуемости частей, в том, что каждый элемент не предсказывает, а опровергает последующий и каждая пара не образует ряда с определенной инерцией. Прежде всего, перед нами ряд семантических нелепиц: мужик вскочил на осину, но, вопреки смысловому ожиданию, рвал с нее рябину, а в дальнейшем упоминаются орешки. Не устанавливается никакой закономерной связи между персонажами - "французом", "мужиком" и "ослом", который вдобавок оказывается "ослицей" и "госпожой". Сюжет превращается в анти-сюжет. Но и между сюжетом и моралью, авторской оценкой также никакой "правильной" связи установить невозможно: сообщая, что мужик "за обе щеки драл рябину", и сопровождая это пояснением "иль, попросту сказать, российский чернослив" ("попросту" и "чернослив" - также неожиданное соединение: почему чернослив более "попросту", чем рябина?), автор заключает: "Знать он в любви был несчастлив". Непредсказуема и мораль, заключающая басню.
В равной мере "разорван" текст и стилистически: "лупит" и "взоры" не образуют ряда. Имитируется случай, когда борьба с рифмой представляет для автора такую трудность, что все остальные упорядоченности нарушаются: осел лает, а вульгарная лексика соединяется с архаическим "толикий узл на вкус". Если снять вторичную упорядоченность, возникающую за счет того, что это - пародия, "разговор на языке Хвостова", то текст хаотичен.
Другая пародия воспроизводит стихотворение, выполняющее все нормы читательского ожидания и превратившееся в набор шаблонов. Это стихотворение Козьмы Пруткова:

МОЕМУ ПОРТРЕТУ
(Который будет издан вскоре при полном
собрании моих сочинений)

Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг2;

(*130)
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке,
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, -
Знай - это я!

Кого язвят со злостью, вечно новой
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, -
Знай - это я!
В моих устах спокойная улыбка,
В груди - змея.

Стихотворение смонтировано из общеизвестных в ту эпоху штампов романтической поэзии и имитирует мнимо значительную, насквозь угадываемую систему. Основное противопоставление: "я (поэт) - толпа", дикость и странность поэта - пошлость толпы, ее враждебность - все это были уже смысловые шаблоны. Они дополняются демонстративным набором штампов на уровне фразеологии, строфы и метра. Инерция задана и нигде не нарушается: текст (как оригинальное художественное произведение) лишен информации. Пародийная информация достигается указанием на отношение текста к вне-текстовой реальности. "Безумный поэт" в тексте оказывается в жизни благоразумным чиновником. Указание на это - два варианта одного и того же стиха. В тексте: "Который наг", под строкой: "На коем фрак". Чем шаблонней текст, тем содержательнее указание на его реальный жизненный смысл. Но это уже информация пародии, а не пародируемого ею объекта.
Таким образом, выполнять функцию "хороших стихов" в той или иной системе культуры могут лишь тексты высоко для нее информативные. А это подразумевает конфликт с читательским ожиданием, напряжение, борьбу и в конечном итоге навязывание читателю какой-то более значимой, чем привычная ему, художественной системы. Но, побеждая читателя, писатель берет на себя обязательство идти дальше. Победившее новаторство превращается в шаблон и теряет информативность. Новаторство - не всегда в изобретении нового. Новаторство - значимое отношение к традиции, одновременно восстановление памяти о ней и несовпадение с нею.
Поскольку хорошие стихи - всегда стихи, находящиеся не менее чем в двух измерениях, искусственное воспроизведение их - от пародирования до создания порождающих моделей - всегда затруднительно. Когда мы говорим: "Хорошие стихи - это те, которые несут информацию (всех видов), то есть не угадываются вперед", то тем самым мы утверждаем: "Хорошие стихи - это те, искусственное порождение которых нам сейчас недоступно, а сама возможность такого порождения для которых не доказана".

Читайте также: