Поэтическое сочинение о высшей радости эпохи тан

Обновлено: 02.07.2024


Глава 1. Китайские эпикуры.

Приснилось мне, что я Ду Фу.
Что песни я пою и сочиняю,
Что я гуляю сквозь пургу,
Как винные пары благоухаю.
789г н.э.
Лю Ши

Перед постелью светлой луны сиянье:
Кажется — это на полу иней.
Поднял голову, взираю на горную луну;
Опускаю голову: думаю о родной стороне.

Империя Тан
1.2. Эпоха великих поэтов

Вспомни, друг мой, о предках –
Их нету на свете давно.

Сразу вспоминается бессмертный Омар Хайям:

"Всех пьяниц и влюбленных ждет геенна"
Не верьте, братья, этой лжи презренной! -
Коль пьяниц и влюбленных в ад загнать,
Рай опустеет завтра ж, несомненно.

Великая горная цепь -
К острию острие!
От Ци и до Лу
Зеленеет Тайшань на просторе.
Как будто природа
Собрала искусство свое,
Чтоб север и юг
Разделить здесь на сумрак и зори.
Родившись на склонах,
Плывут облака без труда,
Завидую птицам
И в трепете дивном немею.
Но я на вершину взойду
И увижу тогда,
Как горы другие
Малы по сравнению с нею.

Бывают места, где в поэзии
Женщины выше мужчин.
Вы б только послушали песни
Сановной дамы Ха Хэ,
Иль звонкие трели
Прекрасной пастушки Лю Му!

Добрый дождь -
Свою он знает пору -
И приходит вовремя,
Весною.
Вслед за ветром
Он уйдет не скоро,
Землю
Влагой напоив живою.
На реке, на челноках,
Повсюду
Огоньки мигают
Еле-еле.
На рассвете
Любоваться буду,
Как цветы
В Чэнду похорошели.
Пафоса и формализма как не было, так и нет. Но это не ярый стиль юного поэта, это не вызов. Это спокойный, зрелый стиль состоявшейся личности. В центре его внимания оказался человек и природа. Он становится поэтом- гуманистом, если проводить параллели с западной философией. Правда, в жизни он видел только страдания. Отсюда повышенная эмоциональная обостренность его
стихов тех лет.
В Чэнду Ду Фу смог отдохнуть от скитаний. Отдых пиита продолжался до 762 г. когда в Чэнду вспыхнуло восстание. И вновь поэт бежит. На сей раз в провинцию Сычуань. Проскитавшись полтора года он возвращается в покоренный правительством город Чэнду. Но не на долго. Гнетущая обстановка гонит Ду Фу в другой город - Куйчжоу. Здесь он провел два года.
Но спокойствие, которого так жаждал зрелый Ду Фу, было отвратительно старому поэту. Он решает скрыться от него в столице Чанъане. В 768 году он отправился в свое последнее путешествие. Хотя дело может быть и не в ненависти к покою. Может пиит просто скучал по дому, по столичной жизни. В этот год он пишет такое стихотворение:
Давно на чужбине
Только в дальней дороге
Поймешь ты людские надежды,
Только в странствии долгом
Увидишь страданья народа.
Сам готов посмеяться
Над жалкой своею одеждой -
А уж мелким чиновникам
Любы чужие невзгоды.
Как Ван Цань, я печалюсь,
Покинув родную столицу,
Как Цзя И, удручен я
Народною горькою долей.
Так не стоит, пожалуй,
Рассказывать вам о лисицах, -
Если барсы и тигры
Бесчинствуют нынче на воле.

Но, каковы бы ни были причины, до Чанъань Ду Фу так и не добрался. В это время окрестности столицы были окружены воюющими армиями: правительственными, повстанческими и интервентов - кочевников. Неизвестно, от чьей руки пал великий поэт, но точно можно сказать, что погиб он от стрелы, которая настигла его, когда пиит переправлялся через Янцзыцзян. Это случилось в 770 году.
Последние годы Ду Фу, под влияние Ли Бо, пришел к выводу, что центром жизни является добро и радость И что человек является носителем света и что его цель – наслаждаться. Исследователь современной религии лайтфорсизма Гуськов Владимир создал такую притчу, которая как нельзя лучше характеризует состояние престарелого Ду Фу:
Ученик подошел к Мастеру и сказал:
- Много великих Мастеров видел я, но ближе всего по духу и мыслям мне были вы. Вы не могли бы взять меня в ученики?
Мастер улыбнулся.
- Много талантливых учеников я видел на своём веку, но ни одни не подошёл мне. Я задам тебе один-единственный вопрос, лишь ответить на который ты сможешь стать моим последователем. До тебя никто не сумел осилить эту задачку. Скажи мне, что является основой всего?
-Наверное, материя, ведь из неё состоит всё, что только есть на этом свете.
- Много людей ответило также, но это неправильный ответ, - констатировал Мастер.
- Ну, тогда в основе всего Боги, учитель.
- Были некоторые, которые дошли и до этого, но это неправильный ответ, - ответил ему Мастер.
- Значит, в основе всего сознание, ведь именно оно породило Богов.
- Лишь единицы из многих дошли до этого ответа, но это всё равно неверно, - сказал Мастер.
Ученик удалился в комнату для медитаций. И через некоторое время пришел к Мастеру.
- Я осознал, учитель, что в основе всего – радость Именно она дала понять Богу, что Миру нужно Начало.
- Верно, мой Ученик.
В стихах Ду Фу появляется душевная теплота, неожиданная для него при всех неудачах в его личной судьбе, при всех несчастиях его страны. За год до смерти он пишет такое стихотворение:
При виде снега

Снег с севера
Врывается в Чанша,
Летит по воле ветра
Над домами.
Летит,
Листвой осеннею шурша,
И с дождиком
Мешается в тумане.
Пуст кошелек -
И не дадут в кредит
Налить вина
В серебряный мой чайник.
Где человек,
Что просто угостит?
Я жду:
Быть может, явится случайно.

Молодой Ду Фу ломает устои, зрелый Ду Фу – гуманист, а пожилой понимает, что Ду Фу раньше за страданием не видел человека, не видел его суть, которая является светом и добром. Именно благодаря этому пониманию в его стихи проникло теплое чувство к людям, соединенное с сознанием величия человеческого духа. Об этом и говорит данное ему имя поэта-мудреца.
На стихи Ду Фу сочинялась музыка, писались романсы, создавались картины.
Сейчас в Китай существует музей Ду Фу по открытым небом. Это, пожалуй, самый любимый народом Поднебесной поэт, что не умоляет значения Ли Бо –корифея танской поэзии.


Подведем итоги анализа жизни и творчества Ли Бо и Ду Фу. Ли Бо – Александр Сергеевич из империи Тан – является основным стержнем новой волны в поэтики Китая. Волны поэтов-гуманистов с гедонистическими взглядами. Он избирает свой путь еще в юношестве, путь безумного поэта-странника. За это потомки назвали его Бессмертным Поэтом. Его цель – донести до людей, доказать на своем примере, что в основе любой жизни, в основе любой религии и смысл человеческого существование – испытание радости. Ду Фу же, которого можно сравнить с Михаилом Лермонтовым, мятежник и искатель. Он всю жизнь мечется между различными картинами мира, но, все же, принимает точку зрения Ли Бо, заражается его энтузиазмом. Итак, оба великих поэта Китая начинают дуэтом славить свои идеи, идеи о гуманизме и гедонизме.

Среди цветов поставил я
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино,
И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну
Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил -
И трое стало нас.
Но разве, - спрашиваю я, -
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать,
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь - и в такт
Колышется луна,
Пляшу - и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели - разошлись,
Кто как - своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи - той, что между звезд,
У Млечного Пути.

Неужто вы не видите, друзья,
Как воды знаменитой Хуанхэ,
С небесной низвергаясь высоты,
Стремятся бурно в море,
Чтоб не вернуться больше?
Неужто вы не видите, друзья,
Как в царственных покоях зеркала
Скорбят о волосах, – они вчера
Чернее шелка были,
А ныне стали снегом?
Достигнув в жизни счастья,
Испей его до дна,
Пусть полон будет кубок
Под молодой луной.
Мне небом дар отпущен,
Чтоб расточать его.
Истраченным богатством
Я овладею вновь.
Быка зажарим, други,
Но для веселья нам
Сейчас же надо выпить
Заздравных триста чаш.
Учитель Цэнь
И ты, Даньцю,
Коль поднесут вино,
То пейте до конца,
А я вам песнь спою,
Ко мне склоните ухо:
Изысканные яства
Не следует ценить,
Хочу быть вечно пьяным,
А трезвым – не хочу.
Так повелось издревле –
Безмолвны мудрецы,
Лишь пьяницы стремятся
Прославиться в веках.
Князь Цао Чжи когда-то
Устроил пир в Пинлэ,
И десять тысяч доу
Там выпили шутя.
Напрасно наш хозяин
Сказал, что денег нет,
Вина еще мы купим,
Чтобы друзьям налить.
Вот быстрый конь,
Вот новый плащ, -
Пошлем слугу-мальчишку,
Пусть обменяет их,
И вновь, друзья, забудем
Мы о своих скорбях.


Глава 3. Гуманистические мотивы в лирике Ли Бо и Ду Фу
Китайская поэзия создавалась для людей. Уже то, что ее переводил великий гуманист Брюсов, доказывает ее высоко человечные начала. Ли Бо пишет:
Думаю о природе,
Жизни и человеке.
А Ду Фу вторит своему другу:
Он должен знать:
Мы люди - не скоты.
Вспомним не менее гуманистическое стихотворение Ду Фу:
Оплакиваю поражение при Чэньтао
Пошли герои
Снежною зимою
На подвиг,
Оказавшийся напрасным.
И стала кровь их
В озере - водою,
И озеро Чэньтао
Стало красным.
В далеком небе
Дымка голубая,
Уже давно
Утихло поле боя,
Но сорок тысяч
Воинов Китая
Погибли здесь,
Пожертвовав собою.
И варвары
Ушли уже отсюда,
Блестящим снегом
Стрелы обмывая,
Шатаясь
От запоя и от блуда
И варварские песни
Распевая.
И горестные
Жители столицы,
На север оборачиваясь,
Плачут:
Они готовы
День и ночь молиться,
Чтоб был
Поход правительственный начат.

Как уже упоминалось выше, поэтов Тан судьба бросала по всему государству в течение всей жизни. И единственным способом общения с друзьями стала поэзия, так как обычная речь всего передать не может. И в стиха они рассуждали. О роли своей в мире, в роли человека. Обменивались мыслями все разумные, образованнее люби мой эпохи. И письма-стихи с размышлениями, вопросами и ответами на вопросы шли из столицы во все концы страны, и отовсюду в столицу, и писались на стенах почтовых станций, монастырей, куда ни забрасывала поэта судьба. Если можно так выразиться, китайская поэзия в значительной мере - общественная, с самого рождения своего явная, выносящаяся на люди: не себе, а всем поверяет свои мысли и чувства поэт.
Гуманизм пиитов Тан был рожден в муках одиночества, в ожидании друзей. И Ли Бо, и Ду Фу приходят через муки жизненных испытаний, одиночество к гуманистическому отношению к окружающим. Что и отразилось в их творчестве.

Вот так намотаешься до полного изнеможения на работе, в условиях непрестанной суеты предприятия ресторанного бизнеса, среди мелькания посетителей, масляно-раскаленного скворчания обжариваемых морепродуктов и плеска этих же морепродуктов в сыром-живом виде в прозрачных аквариумных садках, да еще под неумолчное треньканье телефона, - и придет к тебе тогда арт-хаусный четырнадцатиминутный КРАСНЫЙ КРОЛИК от Эндрю Томаса Хуанга.

И все вдруг станет нереальным, совершенно рубиновым и завораживающе-эстетичным настолько же, насколько ошарашивающе-непонятным.

Правда, в отличие от небесно-возвышенного условного собрата, Красный Кролик, чье перевоплощение прошло, как уже отмечено, не сказать, чтобы гладко, несколько помешан на КРОВИ, и, не резани официантик невзначай себе по пальцу, может быть, он бы и не объявился, поскольку, как нам намекают, активация сверхъестественной сущности требовала не только натыкаться то и дело на ту самую кумирню, но конкретно кровопролития.

(Все же какое отношение имело своеобычное божество к общепиту? На покровителя поваров Красный Кролик не тянет, уж тогда более подходит Лунный – все же он толчет рис бессмертия, то есть кулинарит как-никак. И вообще кролики как-то вот не были замечены в том, чтобы употреблять в пищу кальмаров и осьминогов, даже с учетом экзотических рецептов приготовления.)

Но, на поверку, смертоубийства не требовалось (все же кролик - это не хищник), ритуал только нагнетал обстановку, чтобы нервы пощекотать и, в качестве свидетельства об инициации, воспроизвести такие же замысловатые татуировки, причем скорее виртуальные, чем реальные.

Комментарии 1 Ответить Читать обсуждение дальше.


Anna Bernal

Кинулась читать со всех ног. и на входе споткнулась о "7 из 10".
вот так вот сразу автор сбил мою радость))
как же так? завораживающе-эстетичное не тянет на большее?
согласна меньше чем наполовину - про инициацию и отчасти про кровищу, если рассматривать ее как жертву, дань или даже дверь.
нет, вопросов задавать не буду.
просто мне очень нравится эта короткометражка. и еще одной моей знакомой тоже.
но мы с ней в данном вопросе как рыбы - восхищаемся, а сказать ничего не можем, только круги по воде разводим.
про общепит: забытое богами место (или всех кормит/обслуживает, сам голодный).
в общем, общепит по отношению к богам, даже не самым могущественным, как минус бесконечность по отношению к плюс бесконечности.
и все же кролик не вторгся, его призвали. поэтому фразу Станет ли после этого легче жизнь официанта? хочется прочитать как "наступит ли после этого у официанта в принципе жизнь?"
снято :бип: красиво, что можно наесться, не заходя в закусочную. ну лично мне)
спасибо за рецензию!
при всем желании все же без оценки.
кстати, иероглифы очень похожи на настоящие, только древний стиль. что какбы тоже намекаэ на ". с давних пор")

Удар, нанесенный империи Тан мятежом Ань Лу-шаня (755—763), у многих поэтов породил горькие воспоминания о былом величии стра­ны, ощущение личной неустроенности и желание обрести гармонию духа в даосизме и чань-буддизме. Лю Чан-цин (709—780?) выделялся гордым и прямым характером, неоднократно оказывался жертвой клеветы. Окрашенная чаньским мироощущением пейзажная лирика Лю Чан-цина отличается индивидуальной манерой. В его собрании наибольшее число пятисловных люйши. Творчество Вэй Ин-у (737—790?) отражает противоречивые настроения — желание оставаться на службе и тягу к жизни в деревне. Ему удалось найти свой стиль, сочетающий простоту Тао Юань-мина с красотой языка Се Лин- юня, Се Тяо.

Покровительством Хань Юя пользовались Мэн Цзяо (751—814) и Цзя Дао (779—843), в чьих стихах социальные темы и често­любивые порывы сменялись утверждением буддийского идеала опрощения и умеренности. Самым одаренным в окружении Хань Юя был Ли Хэ (790—816), который воспринял от него смелость в обращении с поэтической формой. Ему удалось выработать индивидуальную манеру, отличавшуюся чарующей красотой языка и образов. У него много стихов о духах, о ска­зочных краях, о необычайных ситуациях. Он наследовал тра­дицию чуских строф (чу цы) и использовал мифологические образы, повышенную метафоричность. Почти половина его стихов написана в жанре юэфу (вэньжэнь юэфу), обогащена художественными приемами, выработанными танскими поэта­ми. Современниками высоко ценились эстетизм, вымысел, ги­перболы и олицетворения в стихах Ли Хэ.

В столетие, завершающее историю Тан, большой известностью поль­зовалось самобытное творчество Ду Му (803—853), который принадле­жал к известному чиновничьему роду и стремился повлиять на тодашнюю политическую жизнь. Причиной горестных настроений в его стихах были раздоры при дворе и между крупными военачальниками, участившиеся нападения иноземцев. Частое обращение в стихах к историческим фактам служило обличению совре­менников и воспеванию достойных деятелей прошлого. Лирические стихи Ду Му преиму­щественно печальные и тревожные, но в них сохраняется надежда на перемены в личной участи и в судьбе государства. Ду Му искусно владел образной речью, его стихи имеют богатый поэ­тический подтекст. Ценители поэзии прежде всего выделяли его семисловные четверостишия, затем семисловные люйши.

В результате объединения отдельных враждовавших между собою княжеств было создано могучее танское государство. Власть сосредоточивалась в руках императора. Его резиденцией была столица Чанъань — город с миллионным населением, в который стекались люди из разных мест. Первые правители танского государства проявили немалую заботу о благосостоянии страны, раздали казенные и безнадзорные земли крестьянам, ограничили власть крупных помещиков, всемерно поощряли ремесла и торговлю. Полтораста лет страна жила мирной, сравнительно спокойной жизнью.

Дотоле невиданная широта общения с внешним миром способствовала знакомству с самыми различными и среди них ранее незнакомыми Китаю религиозными воззрениями. Широта эта склоняла к религиозной терпимости, а вместе с нею и к свободе в выражении мнений, которая постепенно, однако, все больше ограничивалась.

Традиционное уважение к литературе приобрело практический характер: одним из главных предметов на экзаменах являлась поэзия. Поэзия всемерно поощрялась нередко писавшими стихи правителями страны. В политику и в литературу, чему в достаточной степени способствовали экзамены, пришли выходцы из семей средних и малопоместных землевладельцев, выросшие в деревнях и связанные многими нитями с крестьянством, люди более близкие к народу, чем старая аристократическая верхушка. Это не могло не оказать влияния на литературу.

Кругозор танского литератора намного расширился. Жизненный опыт поэта уже не ограничивался родным селением и ближним городком, а включал в себя обширнейшую страну с неодинаковыми условиями жизни в различных ее областях, с большими городами и далекими окраинами. Поэт, будучи чаще всего государственным чиновником, и своей службой, и творчеством принимал участие в жизни страны.

Преодолевая внутреннюю пустоту и внешнюю цветистость стихов V — VI вв., первые танские поэты отчасти были сами еще носителями этих пороков, но на их творчество уже легла печать нового: будущей простоты формы и глубины поэтической мысли.

В танское время переживали свой расцвет пятисловные и семисловные стихи с двухстрочной строфой, с определенным чередованием тонов, с цезурой перед последними тремя знаками в строке, с непременной и чаще всего единой рифмой (для современного читателя в значительной степени утерянной вследствие перемен в звучании иероглифов). Семисловные стихи появились позже пятисловных и предоставили большую возможность применению в поэзии разговорного языка.

В нравственности сила литературы, и китайская поэзия танского времени в полной мере подтверждает это. В качестве общих черт танской поэзии может быть отмечено усложнение взгляда поэзии на жизнь и развитие формальных достижений, теснейшим образом связанных с углублением и расширением ее содержания.

В поэзии VI в., в пору недолгого существования суйского государства, уже появились новые по своей направленности произведения. Поэт и сановник Сюэ Дао-хэн (540—609), трагически окончивший дни свои в тюрьме, писал традиционные, обремененные украшениями стихи, но среди них мы вдруг замечаем и простоту, и открытость чувств, ставшие затем знаменем танской поэзии. Поэт Ван Цзи (585—644) был в числе тех, кто наблюдал становление пока еще чуждого для него танского государства. Увлеченный Цзи Каном и Жуань Цзи, он принес с собою и ставшее впоследствии непременным почитание Тао Юань-мина, служившего для него примером и в жизни, и в поэзии.

В творчестве Мэн Хао-жаня есть благородство отрешенности от чиновничьей суеты, есть грустная радость слияния с природой, есть доброта нелицемерного человеческого чувства. Творчество Мэн Хао-жаня тематически не выходит за границы узкого мирка, в котором он жил (он называл себя лумэньским отшельником). Великий сунский поэт Су Ши отмечал высоту содержания поэзии Мэн Хао-жаня и ограниченность отраженной в ней жизни. Но этот, казалось бы, узкий мирок был неотделимой составной частью большого и широкого мира, лежавшего перед танской поэзией, и стихи Мэн Хао-жаня ценны и заключенной в них судьбою поэта. Они удивительно чисты и свободны от лишних слов, они как бы скульптурны, так ясно вырисовываются в них и человек и природа, и все это вместе создает картину жизни, окружавшей поэта и друзей его, к которым он обращается в своих стихах. Мирный отшельник Мэн Хао-жань был смелым пролагателем новых путей в поэзии: лишь решительно отвергнув живучее наследие дворцовых стихотворцев и обратившись ко вновь возрожденным творениям Тао Юань-мина с его утверждением человеческой личности и Се Лин-юня с его проникновением в природу, можно было так просто и ясно выразить себя, как это сделал Мэн Хао-жань.

Ван Вэй ненамного пережил Мэн Хао-жаня, но на судьбе его успел сказаться мятеж Ань Лу-шаня, сыгравший трагическую роль в жизни почти всех самых больших танских поэтов. Ван Вэй не покинул столицу, и Ань Лу-шань заставил его служить мятежникам. После подавления мятежа поэт на некоторое время был подвергнут опале.

С годами в стихах Ван Вэя все большее место занимает природа. Он обращается к буддизму. Вначале он примиряет службу с уединением и даже в одном из дошедших до нас писем порицает Тао Юань-мина, предпочевшего стыд милостыни стыду службы, в дальнейшем же стихи его говорят о полном отказе от чиновничьей карьеры.

не утро пробудило:

слышу крики птиц.

шумели дождь и ветер.

(Перевод Л. Эйдлина)

Не видно души ни одной.

голоса людские слышны.

протянулся в сумрак лесной,

озарил, сверкнув с вышины.

(Перевод Арк. Штейнберга)

Поэзия Гао Ши (702—765) и близких к нему поэтов говорит о широких просторах родины, о судьбе людей и о тяготах их жизни. Еще не умея в них особенно проникнуть, поэты задумывались над тем, как страдает народ. Их еще ослеплял блеск победных походов, но видели они и муки покинутых семей, и смерть кормильцев; уже рождалось сомнение в том, насколько оправданны эти жертвы.

Мужественность, порожденная суровой природой, жестокими силами преодолеваемой стихии, в стихах Цэнь Шэня уживается с лиризмом, с нежным чувством к встречаемому или провожаемому другу — образ, непременный для танской поэзии.

В стихах Цэнь Шэня поражает и чуть ли не этнографическая точность, и в то же время любовь к необыкновенному, особенно в явлениях природы. Он пишет о горе в огненных тучах, закрывших все небо и никогда не рассеивающихся, о птицах, которые не смеют долетать сюда ближе, чем на тысячу ли. Он пересказывает хускую легенду о кипящем море, над которым не проносятся птицы.

Как и Гао Ши, как и прочие его современники, Цэнь Шэнь избрал четверостишие для выражения чувств, владевших им: пока они еще ограничиваются тоской по дому, любовью к другу, но уже обретена та благородная сдержанность их проявления, которая сильнее, чем громкая жалоба.

И все-таки, несмотря на сочувствие стихотворцев страданиям воинов, несмотря на понимание того, что главные тяготы войн ложатся на плечи народа, даже несмотря на слова поэта Лю Ваня, что смерть в бою — удел воина, заслуги же достаются полководцу, время резкого осуждения войны еще не пришло.

Вместе с тем каждый из этих разных поэтов так или иначе предварил творчество своих гениальных современников — Ли Бо и Ду Фу.

Ли Бо принадлежит к тем немногим поэтам, чье творчество вобрало в себя всю жизнь народа и выразило дух его. Такие поэты всегда тесно связаны со своим временем, но они и вечны; они с наибольшей силой выражают свою народность, но они и всемирны.

Через тысячу лет после Цюй Юаня (поэта IV — III вв. до н. э.) китайский поэт снова встает рядом с бушующей стихией и безбоязненно распахивает ворота в небо.

Таков Ли Бо — не отшельник, но и не человек, затерявшийся в суетной толпе. Он стоит в самой гуще, в самом тесном скоплении людей и виден отовсюду, и сам видит весь современный ему мир — ничто не способно скрыться от его взгляда.

Луна над Тянь-Шанем восходит, светла,
И бел облаков океан,
И ветер принесся за тысячу ли
Сюда от заставы Юймынь.
С тех пор как китайцы пошли на Бодэн,
Враг рыщет у бухты Цинхай,
И с этого поля сраженья никто
Домой не вернулся живым.
И воины мрачно глядят за рубеж —
Возврата на родину ждут,
А в женских покоях как раз в эту ночь
Бессонница, вздохи и грусть

(Перевод Анны Ахматовой)

В его творчестве прослеживается связь со старой народной поэзией. Свой стих он строил, умело расширяя рамки правил, подсказывая стихотворцам способы движения вперед, обновляя китайское стихосложение, приближая словарь поэзии к словарю жизни. Независимость Ли Бо была логическим развитием идеала свободы, провозглашенного почитаемым им Тао Юань-мином. Но Ли Бо хотел большего: он уверен в своей миссии поэта-пророка, поэта-учителя, требующей от него полной и, если угодно, безжалостной самоотдачи.

Ли Бо величествен, но в отношении его к людям нет и тени высокомерия или даже покровительства: он поглощен людскими тревогами, он доставляет радость людям, и знает об этом, и хочет этого. Но он и просвещает людей, учит их состраданию. Часто исследователи Ли Бо бывают так увлечены его стихами о космических далях и тонкой его лирикой, что не задерживаются на очень важных для полного понимания поэта стихах о трудовом народе. Этих стихов немного, в них — лишь общая картина, написанная несколькими сильными мазками, но преисполненная гневом и болью за человека.

Если бы из всей танской литературы до нас дошли только стихи Ли Бо, этого было бы вполне достаточно, чтобы говорить о времени высокогуманной поэзии. Отличительной чертой всей этой поэзии было знание народной жизни. На протяжении каких-нибудь ста лет мы можем наблюдать все большее наполнение поэзии каждодневными тревогами крестьянина.

Обличение несправедливости, сострадание к человеку — все это в классической китайской поэзии прежде всего связано с именем Ду Фу (712—770). Он сумел быть своеобразным и великим даже рядом с удивительным Ли Бо.

такой построить дом,

Чтоб миллионы комнат

был прочен и высок,

по жизни проходя,

пусть мой развалится очаг,

Пусть я замерзну —

лишь бы было так.

(Перевод А. Гитовича)

Ду Фу создавал также традиционные стихи о друзьях, о природе. Этим стихам присуща ясность, простота и предметность.

В одно время с Ду Фу жил Лю Чан-цин (709—780), автор углубленно-созерцательных стихов о себе, о природе, о друзьях. В стихах Лю Чан-цина закрепляется установившееся доброе отношение к человеку. Поэту близки люди нелегкой судьбы — крестьяне, рыбаки.

Социальная окраска выступает ярче в поэзии одного из друзей Лю Чан-цина, поэта Вэй Ин-у (737—790), который писал тоже четверостишия в ванвэевской традиции. Поэт знает крестьянскую нужду, говорит о ней и стыдится того, что он не обрабатывает землю, а деньги и еда ему идут из деревень. Мы видим, как чувство неловкости за свое обеспеченное существование, замеченное нами в стихах Ду Фу, а еще ранее у Ван Бо, охватывает всю танскую поэзию.

Бо Цзюй-и (772—846) вступил на путь стихотворца еще в юности. Он учился искусству поэзии на тонком восприятии природы у Мэн Хао-жаня и Ван Вэя, на широте взгляда Ли Бо, на отчаянии Ду Фу. И как всех танских поэтов, его манила к себе чистотою помыслов и ясностью слова древняя поэзия Тао Юань-мина.

А я за собою
какие знаю заслуги?

Ведь в жизни ни разу
я сам не пахал, не сеял.

А все ж получаю
казенные триста даней.

До нового года
зерно у меня в избытке.

Задумываюсь только,
и мне становится стыдно,

И после весь день я
не в силах забыть об этом.

(Перевод Л. Эйдлина)

Женщина, весь урожай отдавшая в уплату налога и подбирающая зерна на чужом поле, может быть, у таких же бедняков, как она сама; крестьянин, собирающий траву дихуан, чтобы обменять ее на зерно, оставшееся от конского корма; раздетые и босые деревенские жители, дрожащие от холода ночью в своих лачугах; старик, во дворе у которого для императорского дворца срубили дерево, посаженное им тридцать лет назад, вот кого увидел поэт и рассказал о них так, как до него не удавалось никому, даже Ду Фу.

Стихи Бо Цзюй-и представляют собою новую ступень в развитии китайской поэзии, как и в развитии китайской общественной мысли. В них отразилось и ухудшение условий жизни крестьянина, и изменение места поэта-мыслителя в танском государстве. Как и Ду Фу, Бо Цзюй-и на себе самом испытал бедность и злоключения лихолетья. Но Бо Цзюй-и был еще и сановником, который своими глазами наблюдал механизм давления на народ, и разврат, и продажность, и грызню между придворными кликами. Он сам был тем чиновником, которому надлежало осуществлять давление на крестьянина, входя при этом в непосредственное с ним общение. Он знал историю танского государства, понимал, к чему пришло оно, и, может быть, догадывался о приближении его конца. Он знал историю и владел мастерством поэзии всех былых веков. В последнем нет преувеличения: такова особенность старой китайской традиции. Бо Цзюй-и преклонялся перед Ли Бо и Ду Фу, но его не удовлетворяла их поэзия; их путь вел его дальше.

Крепче золота, тверже камней дорогих

пусть останутся наши сердца,

И тогда мы на небе или в мире людском,

будет день, повстречаемся вновь.

И, прощаясь, просила еще передать

государю такие слова

(Содержалась в них клятва былая одна,

два лишь сердца и знали о ней):

«В день седьмой это было, в седьмую луну,

мы в чертог Долголетья пришли.

Мы в глубокую полночь стояли вдвоем,

и никто не слыхал наших слов:

Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах

птиц четой неразлучной летать.

Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле

Много лет небесам, долговечна земля,

но настанет последний их час.

Только эта печаль — бесконечная нить —

никогда не прервется в веках.

(Перевод Л. Эйдлина)

устроить свои хоромы.

безделье делить с друзьями.

что где-то в тюрьме в Вэньсяне

замерзших узников трупы!

(Перевод Л. Эйдлина)

На лоянских дорогах, полях и межах

постоянна и вечна весна.

С ней когда-то простился я, нынче пришел.

Двадцать лет промелькнуло с тех пор.

Только годы мои молодые найти

мне уже не удастся никак,

Остальное же все — десять тысяч вещей —

неизменно, как было тогда.

(Перевод Л. Эйдлина)

он зернышки по одному,

А осень вернет их

обильнее в тысячи раз.

Где Моря Четыре —

земли невозделанной нет,

А всё к земледельцу

приходит голодная смерть!

(Перевод Л. Эйдлина)

Прошло два века высокого напряжения литературы, появления одного за другим незаурядных талантов, каждый из которых внес в поэзию и свои индивидуальные особенности. Для поэтов последнего столетия танского государства пора его расцвета была историей, как историей для них был и мятеж Ань Лу-шаня, после которого наступило время распада страны, обострения противоречий между двором и местными правителями, вражды придворных групп и назревания крестьянских восстаний.

Обличение социальных пороков современности приобретает в эту более позднюю эпоху завуалированный историческим сюжетом характер не только в стихах Ду Му. Эта манера отличает и Ли Шан-иня (813—858). Причины иносказаний, способа не нового для китайской поэзии, связаны, очевидно, с невозможностью открытого вызова, со сложностью общественной обстановки, созданной утерей двором центральной власти и постоянными распрями враждующих между собою групп, в которые попадали и поэты, так или иначе примыкавшие к господствующим слоям общества. Во всяком случае, поэзия, пусть даже прикрываясь уходом в прошлое и утеряв присущую Бо Цзюй-и конкретность, волновалась вопросами жизни страны, искала (в пределах кругозора своего времени, наивно обращаясь, скажем, к несчастиям, приносимым фаворитками) истоки переживаемых народом несчастий. Когда Ли Шан-инь пишет, например, о ханьском государе Вэнь-ди, который пригласил к себе ученого поэта Цзя И, но беседовал с ним не о бедах народа, а о злых и добрых духах, то по существу речь идет не о Вэнь-ди, а о современных Ли Шан-иню правителях, проявлявших интерес к сверхъестественным силам в ущерб заботам о народе. В одном из стихотворений поэт утверждает, что умиротворение страны во власти людей, а не неба.

Ли Шан-инь прожил трудную жизнь незадачливого чиновника, метавшегося между двумя враждовавшими придворными группами. У него много стихов, в которых осмысление судеб страны смыкается с размышлениями о собственной его горестной участи. Так, в одном из стихотворений говорится о душевном беспокойстве поэта, которое перерастает в предчувствие общественных бедствий: он гонит коней, поднимается на древнюю равнину; закатное солнце беспредельно прекрасно, но оно приближает темные сумерки.

Ли Шан-инь — единственный известный нам танский поэт, писавший любовные стихи. Они для него были и мечтою о несбывшемся счастье. Тема любви заняла большое место в послетанских стихах жанра цы.

Уходил последний век танской династии. Не прекращались раздоры двора с фаньчжэнями — властителями провинций, войны фаньчжэней между собой; бесчинствовали евнухи, захватившие власть при дворе, все большие тяготы ложились на плечи крестьян, притеснялись ремесленники в городах. И все это разрешилось крестьянским восстанием, в ходе которого повстанцы на некоторое время захватили Чанъань. Танское государство приближалось к своему концу.

Желоховцев А. Н., Лисевич И. С., Рифтин Б. Л., Соколова И. И., Сухоруков В. Т., Черкасский Л. Е., Эйдлин Л. З. Танская поэзия VII—IX вв. // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т. Т. 2. — 1984. — С. 116—129.

Читайте также: