Под новый год давали мефистофеля с участием шаляпина сочинение

Обновлено: 05.07.2024

Представление "Мефистофеле" начиналось в половине девятого.
В половине восьмого Арриго Бойто разделся и лег в постель.
- Никого не пускать, кроме посланных из театра.
Он поставил на ночной столик раствор брома. И приготовился к "вечеру пыток". Словно приготовился к операции. Пятнадцать лет назад "Мефистофель" был первый раз поставлен в "Скала".
Арриго Бойто, один из талантливейших поэтов и композиторов Италии, долго, с любовью работал над "Мефистофелем".
Ему хотелось воссоздать в опере гетевского "Фауста" вместо рассиропленного, засахаренного, кисло-сладкого "Фауста" Гуно.
Настоящего гетевского "Фауста". Настоящего гетевского Мефистофеля.
Он переводил и укладывал в музыку гетевские слова.
Он ничего не решался прибавить от себя.
У Гете Мефистофель появляется из пуделя.
Это невозможно на сцене.
Как сделать?
Бойто бьется, роется в средневековых немецких легендах "о докторе Фаусте, продавшем свою душу черту".
Находит!
В одной легенде черт появляется из монаха.
15 лет тому назад "Мефистофель" был поставлен в "Скала".
Мефистофеля исполнял лучший бас того времени. 15 лет тому назад публика освистала "Мефистофеля". Раненный в сердце поэт-музыкант с тех пор в ссоре с миланской публикой.
Он ходит в театр на репетиции. На спектакль - никогда.
Мстительный итальянец не может забыть.
"Забвенья не дал бог, да он и не взял бы забвенья". Он не желает видеть:
- Этой публики!
Затем "Мефистофель" шел в других театрах Италии. С огромным успехом. "Мефистофель" обошел весь мир, поставлен был на всех оперных сценах. Отовсюду телеграммы об успехе.
Но в Милане его не возобновляли.
И вот сегодня "Мефистофель" аппелирует к публике Милана.
Сегодня пересмотр "дела об Арриго Бойто, написавшем оперу "Мефистофель".
Пересмотр несправедливого приговора. Судебной ошибки.
В качестве защитника приглашен какой-то Шаляпин, откуда-то из Москвы.
Зачем? Почему?
Говорят, он создал Мефистофеля в опере Гуно. А! Так то Гуно! Нет на оперной сцене артиста, который создал бы гетевского Мефистофеля, настоящего гетевского Мефистофеля. Нет!
На репетиции Бойто, слушая свою оперу, сказал, ни к кому не обращаясь:
- Мне кажется, в этой опере есть места, которые не заслуживают свиста!
Он слушал, он строго судил себя.
Он вынес убеждение, что это неплохая опера.
Но спектакль приближается. Бойто не в силах пойти даже за кулисы.
Он разделся, лег в постель, поставил окло себя раствор брома.
- Никого не пускать, кроме посланного из театра!
И приготовился к операции.

Редакция и театральное агетство при газете "Театр" полны народом.
Можно подумать, что это какая-нибудь политическая сходка. Заговор. Лица возбуждены. Жесты полны негодования. Не говорят, а кричат.
Всех покрывает великолепный, "как труба", бас г-на Сабаллико:
- Что же, разве нет в Италии певцов, которые пели "Мефистофеля"? И пели с огромным успехом? С триумфом?
Г-н Сабаллико ударяет себя в грудь.
Восемь здоровенных басов одобрительно крякают.
- Я пел "Мефистофеля" в Ковенгартенском театре, в Лондоне! Первый оперный театр в мире!
- Я объездил с "Мефистофелем" всю Америку! Меня в Америку выписывали!
- Позвольте! Да я пел у них же в России! Все басы, тенора, баритоны хором решили: "Это гадость! Это гнусность!"
- Кто же будет приглашать нас в Россию, если в Италию выписывают русских певцов? - выводил на высоких нотах какой-то тенорок.
- Выписывать на гастроли белого медведя! - ревели баритоны.
- Надо проучить! - рявкали басы.
У меня екнуло сердце.
- Все эти господа идут на "Мефистофеля"? - осведомился я у одного из знакомых певцов.
- Разумеется, все пойдем!
Редактор жал мне, коллеге, руку. По улыбочке, по бегающему взгляду я видел, что старая хитрая бестия готовит какую-то гадость.
- Заранее казнить решили? - улыбаясь, спросил я.
Редактор заерзал:
- Согласитесь, что это большая дерзость ехать петь в страну певцов! Ведь не стал бы ни один пианист играть перед вашим Рубинштейном! А Италия - это Рубинштейн!
Директор театрального бюро сказал мне:
- Для г-на Скиаляпино, конечно, есть спасенье. Клака. Купить как можно больше клаки, - будут бороться со свистками.
Мы вышли вместе со знакомым певцом.
- Послушайте, я баритон! - сказал он мне. - Я Мефистофеля не пою. Мне ваш этот Скиаляпино не конкурент. Но однако! Если бы к вам, в вашу Россию, стали ввозить пшеницу, что бы вы сказали?
Секретарь театра "Скала" сидел подавленный и убитый:
- Что будет? Что будет? Выписать русского певца в "Скала"! Это авантюра, которой нам публика не простит!

Супруге Ф.И.Шаляпина в его отсутствие подали карточку:
"Синьор такой-то, директор клаки театра "Скала".
Вошел "джентльмен в желтых перчатках", как их здесь зовут. Развалился в кресле.
- Мужа нет? Жаль. Ну, да я поговорю с вами. Вы еще лучше поймете. Вы сами итальянская артистка. Вы знаете, что такое здесь клака?
- Да. Слыхала. Знаю.
- Хочет ваш муж иметь успех?
- Кто ж из артистов.
- Тенор, поющий Фауста, платит нам столько-то. Сопрано, за Маргариту - столько то. Другое сопрано, за Елену - столько-то! Теперь ваш муж! Он поет заглавную партию. Это стоит дороже.
- Я передам.
- Пожалуйста! В этом спектакле для него все. Или слава, или ему к себе в Россию стыдно будет вернуться! Против него все. Будет шиканье, свистки. Мы одни можем его спасти, чтобы можно было дать в Россию телеграмму: "Sucesso colossale, triumpto completo, tutti arii bissati".
Заплатит. Но предупреждаю: как следует заплатит - успех. Нет.
Он улыбнулся:
- Не сердитесь. Ха-ха! Что это будет! Что это будет! Нам платят уже его противники. Но я человек порядочный и решил раньше зайти сюда. Может быть, мы здесь сойдемся. Зачем же в таком случае резать карьеру молодого артиста?
И Спарафучилле откланялся:
- Итак, до завтра. Завтра ответ. Мой поклон и привет вашему знаменитому мужу. И пожелание успеха. От души желаю ему иметь успех!
На следующий день в одной из больших политических газет Милана появилось письмо Ф.И.Шаляпина.
"Ко мне в дом явился какой-то шеф клаки, - писал Шаляпин, - и предлагал купить аплодисменты. Я аплодисментов никогда не покупал, да это и не в наших нравах. Я привез публике свое художественное создание и хочу ее, только ее свободного приговора: хорошо это или дурно. Мне говорят, что клака - это обычай страны. Этому обычаю я подчиняться не желаю. На мой взгляд, это какой-то разбой".

В галерее Виктора-Эммануила, на этом рынке певцов, русские артисты сидели отдельно за столиками в кафе Биффи.
- Шаляпин кончен!
- Сам себя зарезал!
- Как так? Соваться, не зная обычаев страны.
- Как ему жена не сказала? Ведь она сама итальянка!
- Да что ж он такого сделал, - спросил я, - обругал клакеров?
- Короля клакеров.
- Самого короля клакеров.
- Мазини, Таманьо подчинялись, платили! А он?
- Что они с ним сделают! Нет, что они с ним сделали!
- Скажите, - обратился ко мне один из русских артистов, - вы знакомы с Шаляпиным?
- Знаком.
- Скажите ему. от всех нас скажите. Мы не хотим такого позора, ужаса, провала. Пусть немедленно помирится с клакой. Ну, придется заплатить дороже. Только и всего. За деньги эти господа готовы на все. Ну, извиниться, что ли. Обычай страны. Закон! Надо повиноваться законам!
И солидно добавил:
- Dura lex, sed lex!
- С таким советом мне стыдно было бы прийти к Шаляпину!
- В таком случае пусть уезжает. Можно внезапно заболеть. По крайней мере, хоть без позора!
Певцы-итальянцы хохотали, болтали с веселыми, злорадными, насмешливыми лицами.
Вся галерея была полна Мефистофелями.
- Ввалился северный медведь и ломает чужие нравы!
- Ну, теперь они ему покажут!
- Теперь можно быть спокойными!
Один из приятелей-итальянцев подошел ко мне:
- Уезжаю сейчас же после первого представления "Мефистофеля".
- Ах, вместе с Скиаляпино!
И он любезно пожал мне руку.
"Король клаки" ходил улыбаясь, - демонстративно ходил, демонстративно улыбаясь, - на виду у всех по галерее и в ответ на поклоны многозначительно кивал головой.
К нему подбегали, за несколько шагов снимая шапку, подобострастно здоровались, выражали соболезнование.
Словно настоящему королю, на власть которого какой-то сумасшедший осмелился посягнуть.
Один певец громко при всех сказал ему:
- Ну, помните! Если вы эту штуку спустите, - мы будем знать, что вы такое. Вы - ничто, мы вам перестанем платить. Зачем в таком случае? Поняли?
Шеф клаки только многозначительно улыбался.
Все его лицо, глаза, улыбка, поза - все говорило:
- Увидите!
Никогда еще ему не воздавалось таких почестей, никогда он не видел такого подобострастия. На нем покоились надежды всех.

- Слушайте, - сказал мне один из итальянских певцов, интеллигентный человек, - ваш Скиаляпино сказал то, что думали все мы. Но чего никто не решался сказать. Он молодчина, но ему свернут голову. Мы все.
Он указал на собравшихся у него певцов, интеллигентных людей, - редкое исключение среди итальянских оперных артистов.
- Нам всем стыдно, - стыдно было читать его письмо. Мы не артисты, мы ремесленники. Мы покупаем себе аплодисменты, мы посылаем телеграммы о купленных рецензиях в театральные газеты и платим за их помещение. И затем радуемся купленным отчетам о купленных аплодисментах. Это глупо. Мы дураки. Этим мы, артисты, художники, поставили себя в зависимость, в полную зависимость от шайки негодяев в желтых перчатках. Они наши повелители - мы их рабы. Они держат в руках наш успех, нашу карьеру, судьбу, всю нашу жизнь. Это унизительно, позорно, нестерпимо. Но зачем же кидать нам в лицо это оскорбление? Зачем одному выступать и кричать: "Я не таков. Видите, я не подчиняюсь. Не подчиняйтесь и вы!". Когда без этого нельзя! Поймите, нельзя! Это так, это заведено, это вошло в плоть и кровь. Этому и посильнее нас люди подчинялись. Подчинялись богатыри, колоссы искусства.
Этому вашему Скиаляпино хорошо. Ему свернут здесь голову, освищут, не дадут петь, - он сел и уехал назад к себе. А нам оставаться здесь, жить здесь. Мы не можем поступать так. "Вы покупаете аплодисменты! Вы в рабстве у шайки негодяев!".
- Да и что докажет ваш Скиаляпино? Лишний раз все могущество шайки джентльменов в желтых перчатках! Они покажут, что значит идти против них! Надолго отобьют охоту у всех! Вот вам и результат!
Эти горячие возражения сыпались со всех сторон.
- Но публика? Но общественное мнение? - возразил я!
- Ха-ха-ха! Публика!
- Ха-ха-ха! Общественное мнение!
- Публика возмущена!
- Публика?! Возмущена?!
- Он оскорбил наших итальянских артистов, сказав, что они покупают аплодисменты!
- Общественное мнение говорит: не хочешь подчиняться существующим обычаям - не иди на сцену! Все подчиняются, что же ты за исключение такое? И подчиняются, и имеют успех, и отличные артисты! Всякая профессия имеет свои неудобства, с которыми надо мириться. И адвокат говорит: "И у меня есть в профессии свои неудобства. Но подчиняюсь же я, не ору во все горло!". И доктор, и инжинер, и все.
- Но неужели же никто, господа, никто не сочувствует?
- Сочувствовать? В душе-то все сочувствуют. Но такие вещи, какие сказал, сделал ваш Скалиапино, - не говорятся, не делаются.
- Он поплатится!
И они все жалели Шаляпина:
- Этому смельчаку свернут голову!

Мне страшно, прямо страшно было, когда я входил в театр.
Сейчас.
Кругом я видел знакомые лица артистов. Шеф клаки, безукоризненно одетый, с сияющим видом именниника, перелетал от одной группы каких-то подозрительных субъектов к другой и шушукался.
Словно полководец отдавал последние расположения перед боем.
Вот сейчас я увижу проявление "национализма" и "патриотарства", которые так часто и горячо проповедуются у нас.
Но почувствую торжество на своей шкуре.
На русском.
Русского артиста освищут, ошикают только за то, что он русский.
И я всей болью души почувствую, что за фальшивая монета патриотизма это "патриотарство". Что за несправедливость, что за возмущающая душу подделка национального чувства этот "национализм".
Я входил в итальянское собрание, которое сейчас казнит иностранного артиста только за то, что он русский.
Какая нелепая стена ставится между артистом, талантом, гением и публикой!
Как испорчено, испакощено даже одно из лучших наслаждений жизни - наслаждение чистым искусством!
Как ужасно чувствовать себя чужим среди людей, не желающих видеть в человеке просто человека!
Все кругом казались мне нелепыми, дикими, опьяненными, пьяными.
Как они не могут понять такой простой истины? Шаляпин - человек, артист. Суди его как просто человека, артиста.
Как можно собраться казнить его за то, что:
- Он - русский!
Только за это.
Я в первый раз в жизни чувствовал себя "иностранцем", чужим.
Все был русский и вдруг сделался иностранец.
В театр было приятно идти так же, как на казнь.
Я знаю, как "казнят" в итальянских театрах.
Свист - нельзя услышать ни одной ноты.
На сцену летит что попадет под руку.
Кошачье мяуканье, собачий вой.
Крики:
- Долой!
- Вон его!
- Собака!

Повторять об успехе значило бы повторять то, что известно всем.
Дирижер г-н Тосканини наклонил палочку в сторону Шаляпина.
Шаляпин не вступает.
Дирижер снова указывает вступление.
Шаляпин не вступает.
Все в недоумении. Все ждут. Все "приготовились".
Дирижер в третий раз показывает вступление.
И по чудному театру "Скала", - с его единственным, божественным резонансом, - расплывается мягкая, бархатная могучая нота красавца-баса.
- Ave Segnor!
- А-а-а! - проносится изумленное по театру. Мефистофель кончил пролог. Тосканини идет дальше.
Но громовые аккорды оркестра потонули в реве:
- Скиаляпино!
Шаляпина, оглушенного этим ураганом, не соображающего еще, что же это делается, что это за рев, что за крики, выталкивают на сцену.
- Идите! Идите! Кланяйтесь!
Режиссер в недоумении разводит руками:
- Прервали симфонию! Этого никогда еще не было в "Скала".
Театр ревет. Машут платками, афишами. Кричат:
- Скиаляпино! Брава, Скиаляпино!
Где же клака?
Когда Шаляпин в прологе развернул мантию и остался с голыми плечами и руками, один из итальянцев-Мефистофелей громко заметил в партере:
- Пускай русский идет в баню.
Но на него так шикнули, что он моментально смолк.
С итальянской публикой не шутят.
- Что же "король клаки"? Что же его банда джентльменов в желтых перчатках? - спросил я у одного из знакомых артистов.
Он ответил радостно:
- Что ж они? Себе враги, что ли? Публика разорвет, если после такого пения, такой игры кто-нибудь свистнет!
Это говорила публика, сама публика, и ложь, и клевета, и злоба не смели поднять своего голоса, когда говорила правда, когда говорил художественный вкус народа-музыканта.
Все посторонние соображения были отринуты в сторону.
Все побеждено, все сломано.
В театре гремела свои радостные, свои торжествующие аккорды правда.

Пытки начались.
Прошло полчаса с начала спектакля. Арриго Бойто, как на операционном столе, лежал у себя на кровати. Звонок.
- Из театра.
- Что?
- Колоссальный успех пролога.
Каждые полчаса посланный:
- Fischio повторяют!
- Скиаляпино овация!
- Сцена в саду - огромный успех!
- Ecco il mundo - гром аплодисментов!
Перед последним актом влетел один из директоров театра:
- Фрак для маэстро! Белый галстук! Маэстро, вставайте! Публика вас требует! Ваш "Мефистофель" имеет безумный успех!
Он кинулся целовать бледного, взволнованного, поднявшегося и севшего на постели Бойто.
- Все забыто, маэстро! Все искуплено! Вы признаны! Публика созналась в ошибке. Все забыто! Забыто, не так ли? Идите к вашей публике. Она ваша. Она вас ждет!
- А Мефистофель? - спрашивает Бойто. - Это не такой, каких видели до сих пор? Увидали, наконец, такого Мефистофеля, какой мне был нужен? Это гетевский Мефистофель?
- Это гетевский. Такого Мефистофеля увидели в первый раз. Это кричат все.
- В таком случае я завтра пойду посмотреть в закрытую ложу.
И Бойто повернулся к стене:
- А теперь, дружище, оставьте меня в покое. Я буду спать. Я отомщен.

В половине восьмого Арриго Бойто разделся и лёг в постель.

— Никого не пускать, кроме посланных из театра.

Он поставил на ночной столик раствор брома.

Словно приготовился к операции.

Он переводил и укладывал в музыку Гётевские слова.

Он ничего не решался прибавить от себя.

У Гёте Мефистофель появляется из пуделя.

Это невозможно на сцене.

В одной легенде чёрт появляется из монаха.

Мефистофеля исполнял лучший бас того времени.

Раненый в сердце поэт-музыкант с тех пор в ссоре с миланской публикой.

Он ходит в театр на репетиции. На спектакль — никогда.

Мстительный итальянец не может забыть.

Он не желает видеть:

Но в Милане его не возобновляли.

Пересмотр несправедливого приговора. Судебной ошибки.

В качестве защитника приглашён какой-то Шаляпин, откуда-то из Москвы.

Говорят, он создал Мефистофеля в опере Гуно. А! Так ведь то Гуно! Нет на оперной сцене артиста, который создал бы Гётевского Мефистофеля, настоящего Гётевского Мефистофеля. Нет!

На репетиции Бойто, слушая свою оперу, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мне кажется, в этой опере есть места, которые не заслуживают свиста!

Он слушал, он строго судил себя.

Он вынес убеждение, что это не плохая опера.

Но спектакль приближается. Бойто не в силах пойти даже за кулисы.

Он разделся, лёг в постель, поставил около себя раствор брома:

— Никого не пускать, кроме посланного из театра!

И приготовился к операции.

Так наступил вечер этого боя.

Настоящего боя, потому что перед этим в Милане шла мобилизация.

Можно подумать, что это какая-нибудь политическая сходка. Заговор. Лица возбуждены. Жесты полны негодования. Не говорят, а кричат.

Г. Сабеллико ударяет себя в грудь.

Восемь здоровенных басов одобрительно крякают.

— Позвольте! Да я пел у них же в России!

Все басы, тенора, баритоны хором решили:

— Это гадость! Это гнусность! Что ж, в Италии нет певцов?

— Кто же будет приглашать нас в Россию, если в Италию выписывают русских певцов? — выводил на высоких нотах какой-то тенорок.

— Выписывать на гастроли белого медведя! — ревели баритоны.

— Надо проучить! — рявкали басы.

У меня ёкнуло сердце.

— Разумеется, все пойдём!

Редактор жал мне, коллеге, руку. По улыбочке, по бегающему взгляду я видел, что старая, хитрая бестия готовит какую-то гадость.

— Заранее казнить решили? — улыбаясь, спросил я.

— Согласитесь, что это большая дерзость ехать петь в страну певцов! Ведь не стал бы ни один пианист играть перед вашим Рубинштейном! А Италия, это — Рубинштейн!

Директор театрального бюро сказал мне:

Мы вышли вместе со знакомым певцом.

— Послушайте, я баритон! — сказал он мне. — Я Мефистофеля не пою. Мне ваш этот Скиаляпино не конкурент. Но, однако! Если бы к вам, в вашу Россию, стали ввозить пшеницу, — что бы вы сказали?

Супруге Ф. И. Шаляпина, в его отсутствие, подали карточку:

— Мужа нет? Жаль. Ну, да я поговорю с вами. Вы ещё лучше поймёте. Вы сами итальянская артистка. Вы знаете, что такое здесь клака?

— Да. Слыхала. Знаю.

— Хочет ваш муж иметь успех?

— Кто ж из артистов…

— Тенор, поющий Фауста, платит нам столько-то. Сопрано, за Маргариту — столько-то. Другое сопрано, за Елену — столько-то! Теперь ваш муж! Он поёт заглавную партию. Это стоит дороже.

— Не сердитесь… Ха-ха! Что это будет! Что это будет! Нам платят уже его противники. Но я человек порядочный и решил раньше зайти сюда. Может быть, мы здесь сойдёмся. Зачем же в таком случае резать карьеру молодого артиста?

И Спарафучилле откланялся:

— Итак, до завтра. Завтра ответ. Мой поклон и привет вашему знаменитому мужу. И пожелание успеха. От души желаю ему иметь успех!

На следующий день в одной из больших политических газет Милана появилось письмо Ф. И. Шаляпина.

В галерее Виктора-Эммануила, на этом рынке певцов, русские артисты сидели отдельно за столиками в кафе Биффи.

— Сам себя зарезал!

— Как так? Соваться — не зная обычаев страны.

— Как ему жена не сказала?! Ведь она сама итальянка!

— Да что ж он такого сделал, — спросил я, — обругал клакеров?

— Самого короля клакеров!

— Мазини, Таманьо подчинялись, платили! А он?

— Что они с ним сделают! Нет, что они с ним сделают!

— Скажите, — обратился ко мне один из русских артистов, — вы знакомы с Шаляпиным?

— Скажите ему… от всех от нас скажите… Мы не хотим такого позора, ужаса, провала… Пусть немедленно помирится с клакой. Ну, придётся заплатить дороже. Только и всего. За деньги эти господа готовы на всё. Ну, извиниться, что ли… Обычай страны. Закон! Надо повиноваться законам!

И он солидно добавил:

— Dura lex, sed lex [6] !

— С таким советом мне стыдно было бы прийти к Шаляпину!

— В таком случае пусть уезжает. Можно внезапно заболеть. По крайней мере, хоть без позора!

Певцы-итальянцы хохотали, болтали с весёлыми, злорадными, насмешливыми лицами.

— Ввалился северный медведь и ломает чужие нравы!!

— Ну, теперь они ему покажут!

— Теперь можно быть спокойными!

Один из приятелей-итальянцев подошёл ко мне:

— Долго остаётесь в Милане?

— Ах, вместе с Скиаляпино!

И он любезно пожал мне руку.

К нему подбегали, за несколько шагов снимая шапку, подобострастно здоровались, выражали соболезнование.

Словно настоящему королю, на власть которого какой-то сумасшедший осмелился посягнуть.

Один певец громко при всех сказал ему:

— Ну, помните! Если вы эту штуку спустите, — мы будем знать, что вы такое. Вы — ничто и мы вам перестанем платить. Зачем в таком случае? Поняли?

Шеф клаки только многозначительно улыбался.

Всё его лицо, глаза, улыбка, поза, — всё говорило:

Никогда ещё ему не воздавалось таких почестей, никогда он не видел ещё такого подобострастия.

На нём покоились надежды всех.

— Слушайте, — сказал мне один из итальянских певцов, интеллигентный человек, — ваш Скиаляпино сказал то, что думали все мы. Но чего никто не решался сказать. Он молодчина, но ему свернут голову. Мы все…

Он указал на собравшихся у него певцов, интеллигентных людей, — редкое исключение среди итальянских оперных артистов.

— Да и что докажет ваш Скиаляпино? Лишний раз всемогущество шайки джентльменов в жёлтых перчатках! Они покажут, что значит идти против них! Надолго, навсегда отобьют охоту у всех! Вот вам и результат!

Эти горячие возражения сыпались со всех сторон.

— Но публика? Но общественное мнение? — вопиял я.

— Ха-ха-ха! Общественное мнение.

— Он оскорбил наших итальянских артистов, сказав, что они покупают аплодисменты!

— Но неужели же никто, господа, — никто не сочувствует?

— Сочувствовать! В душе-то все сочувствуют. Но такие вещи, какие сказал, сделал ваш Скиаляпино, — не говорятся, не делаются.

И они все жалели Шаляпина:

— Этому смельчаку свернут голову!

Мне страшно, — прямо страшно было, когда я входил в театр.

Кругом я видел знакомые лица артистов. Шеф клаки, безукоризненно одетый, с сияющим видом именинника, перелетал от одной группы каких-то подозрительных субъектов к другой и шушукался.

Словно полководец отдавал последние распоряжения перед боем.

Но почувствую это торжество на своей шкуре.

Русского артиста освищут, ошикают за то только, что он русский.

Я входил в итальянское собрание, которое сейчас казнит иностранного артиста только за то, что он русский.

Какая нелепая стена ставится между артистом, талантом, гением и публикой!

Как испорчено, испакощено даже одно из лучших наслаждений жизни — наслаждение чистым искусством.

Как ужасно чувствовать себя чужим среди людей, не желающих видеть в человеке просто человека.

Все кругом казались мне нелепыми, дикими, опьянёнными, пьяными.

Как они не могут понять такой простой истины? Шаляпин — человек, артист. Суди его как просто человека, артиста.

Как можно собраться казнить его за то, что:

Всё был русский и вдруг сделался иностранец.

В театр было приятно идти так же, как на казнь.

Свист, — нельзя услышать ни одной ноты.

На сцену летит — что попадёт под руку.

Кошачье мяуканье, собачий вой. Крики:

Повторять об успехе значило бы повторять то, что известно всем.

Дирижёр г. Тосканини наклонил палочку в сторону Шаляпина.

Шаляпин не вступает.

Дирижёр снова указывает вступление.

Шаляпин не вступает.

Дирижёр в третий раз показывает вступление.

— А-а-а! — проносится изумлённое по театру.

Мефистофель кончил пролог. Тосканини идёт дальше. Но громовые аккорды оркестра потонули в рёве:

Шаляпина, оглушённого этим ураганом, не соображающего ещё, что же это делается, что за рёв, что за крики, — выталкивают на сцену.

— Идите! Идите! Кланяйтесь!

Режиссёр в недоумении разводит руками:

Театр ревёт. Машут платками, афишами.

— Скиаляпино! Браво, Скиаляпино! Где же клака?

Когда Шаляпин в прологе развернул мантию и остался с голыми плечами и руками, один из итальянцев-мефистофелей громко заметил в партере:

— Пускай русский идёт в баню.

Но на него так шикнули, что он моментально смолк.

С итальянской публикой не шутят.

Он ответил радостно:

— Что ж они? Себе враги, что ли? Публика разорвёт, если после такого пения, такой игры кто-нибудь свистнет!

Это говорила публика, сама публика, и ложь, и клевета, и злоба не смели поднять своего голоса, когда говорила правда, когда говорил художественный вкус народа-музыканта.

Все посторонние соображения были откинуты в сторону.

Всё побеждено, всё сломано.

В театре гремела свои радостные, свои торжествующие аккорды правда.

Прошло полчаса с начала спектакля.

Арриго Бойто, как на операционном столе, лежал у себя на кровати.

— Колоссальный успех пролога.

Каждый полчаса посланный:

— Сцена в саду — огромный успех!

Перед последним актом влетел один из директоров театра:

Он кинулся целовать бледного, взволнованного, поднявшегося и севшего на постели Бойто.

Всё забыто, маэстро! Всё искуплено! Вы признаны! Публика созналась в ошибке. Всё забыто! Забыто, не так ли? Идите к вашей публике. Она ваша. Она вас ждёт!

— А Мефистофель? — спрашивает Бойто. — Это не такой, каких видели до сих пор? Увидали, наконец, такого Мефистофеля, какой мне был нужен? Это Гётевский Мефистофель?

— Это Гётевский. Такого Мефистофеля увидели в первый раз. Это кричат все.

создал не просто декоративную фигуру, а скульптурный портрет великого Шаляпина, неоднократно выходившего на сцену в образе Мефистофеля.

Шаляпин блистал в "Мефистофеле" и "Фаусте". Судя по бицепсам, это образ из оперы Арриго Бойто, а не Шарля Гуно.

Премьера прошла неудачно. Лишь после знаменитого исполнения партии Мефистофеля Шаляпиным (1901, Милан), имевшим грандиозный успех (партию Фауста пел в том историческом спектакле Карузо, дирижировал Тосканини), опера обрела популярность, которую сохраняет и по сей день.

Шаляпин, Руффо и Карузо

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель")

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель"). Фотография К. А. Фишерa ~ 1901

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель").Фотография К. А. Фишерa ~ 1901 г.

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель") 1903 г.

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель") 1906 г.

Ф.Шаляпин в роли Мефистофеля в опере А.Бойто "Мефистофель" в период гастролей в театре Ла Скала Милан 1911 г.

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель"). Фотография Миронa Шерлингa 1913 г.
Мирон Шерлинг (мастер пиктореализма) являлся портретистом номер один в Петербурге. Сниматься у него считалось большой честью.

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель"). Фотография Миронa Шерлингa 1914 г.

Ф.И.Шаляпин в роли Мефистофеля (опера А.Бойто "Мефистофель") Метрополитен Опера. 1921 г. Нью-Йорк.

Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов

12 апреля исполнилось 80 лет со дня смерти Фёдора Ивановича Шаляпина. Как известно, одной из ролей, составивших Фёдору Ивановичу славу, была роль Мефистофеля в опере Гуно "Фауст". Трудно даже вообразить, насколько популярным стал этот образ — Шаляпин в роли Мефистофеля — в русском обществе в начале прошлого века. Но мы можем судить об этом по огромному числу изображений, в том числе почтовых открыток, запечатлевших Шаляпина в этой роли.

На фото — Ф. И. Шаляпин в роли Мефистофеля (в опере Гуно "Фауст").

А ещё можно судить по тому, насколько широко разошёлся этот образ. Вот, например, известная карикатура советского художника Дени "Троцкий в представлении благочестивой Антанты".

"Троцкий в представлении благочестивой Антанты". Дружеский шарж Дени

Кто бы сейчас мог подумать, что образ Троцкого — "князя мира сего" Дени рисовал с того же Шаляпина? Между тем это очевидно так:

А это — фантик от "конфекты" "Мефистофель", которая выпускалась в Ленинграде в 20-е годы:

Трудно усомниться, что её популярность тоже связана с образом, созданным Шаляпиным. Даже детали костюма и обуви на фантике "конфекты" повторяют сценический костюм Ф. И. Шаляпина.

Сценический костюм Ф. И. Шаляпина для роли Мефистофеля

Могут спросить: а какое это всё имеет отношение к современности, кроме, конечно, памятной даты? К сожалению, самое прямое.
В 1910 году, как раз в разгар популярности шаляпинского Мефистофеля, в Питере, на Петроградской стороне по проекту архитектора Александра Лишневского был построен доходный дом на Лахтинской улице — знаменитый "дом с Мефистофелем". Фронтон здания украшала статуя. ну, разумеется, того же персонажа.

И на протяжении столетия, а вернее 105 лет, дом был излюбленным местом паломничества туристов и уникальным напоминанием о театральном творчестве Ф. И. Шаляпина.
Так продолжалось до 26 августа 2015 года, когда около 15 часов прохожие увидели следующую сценку — с крыши над тимпаном фронтона свесился мужчина с кувалдой, которой он начал колотить по знаменитой скульптуре. Спустя недолгое время она откололась и с грохотом упала на землю, разбившись на куски. Осколки горельефа вандалы увезли с собой. Ранее, как утверждают, священник находящейся напротив местной церкви Ксении Блаженной категорично заявил, что "этой статуи тут не будет".

Вот её и не стало:

Читайте также: