Нина сергеевна дашевская крендельков сочинение по тексту
Обновлено: 01.07.2024
Мама ходила к директору, спорила, доказывала – бесполезно.
Дело в том, что в июне умер Лев Миронович Штайн, Тимкин учитель скрипки. Тимкино горе – первое такое большое, настоящее горе – как будто уже затерлось, заплескалось морем, закаталось велосипедом. Но сейчас, в сентябре, он с особенной ясностью понял, что никогда больше не придет к Штайну на урок. В его особенный дом: высоченные потолки, медные ручки шкафов, пластинки, книги – на русском, немецком, шведском. Рояль с букетом сухих листьев. И сам Штайн в высоком кожаном кресле – огромный, седой. Ему трудно было ходить, и Тимка по-хозяйски заваривал чай, разливал по звонким чашечкам…
Мама доказывала директору:
– Ведь это уму непостижимо – в шестом классе переводить мальчика на виолончель!
– Чудный инструмент – основа оркестра, фундамент… Может, вам понравится. Вы бы попробовали хотя бы на один год!
– На полгода, – устало согласилась мама.
Тимка вспомнил один концерт – там на виолончели играла тетенька с некрасивым лицом. Пум, пум… Фундамент. А Тимка не хотел быть фундаментом! Он хотел быть звонкой первой скрипкой, тем более что теперь, в шестом классе, он вполне мог бы быть первым! Эх, Крендельков-Коврижкин…
– Не переживайте вы так, – уговаривал папа. – Может, он не так плох, как вы думаете!
На самом деле оказалось еще хуже.
И виолончель тоже невзлюбила Тимку. Огромная, неповоротливая, она мучила его упражнениями и детскими песенками. А ведь на скрипке он уже играл Баха, Вивальди – настоящую музыку! Крендельков маялся с Тимкой, со скрипичным поворотом его руки. А Тимка построил против него как бы стенку; почти не разговаривал, просто кивал, и все. И ждал Нового года – когда кончится это мученье! Тогда директор пусть делает что хочет. Если не найдет ему учителя скрипки – все, до свидания! Бросит школу, и все.
– Закрути эту ноту, как подачу в теннисе. Понимаешь?
Тоже мне, спортсмен! Тимка с тоской вспоминал Штайна, его речь… а тут – теннис. Чего взять с этого Коврижкина!
Ну ничего, уже декабрь – осталось чуть-чуть! И все-таки надо бы позаниматься перед экзаменом. Не то чтобы жалко Кренделькова, просто неловко как-то. Тимка раскрыл дома чехол и обнаружил, что оставил в классе шпиль – тот, которым виолончель упирается в пол. Эх, придется бежать в школу – может, открыто еще.
Школа близко, десять минут бегом – и на третий этаж. Даже куртку не снял, только стянул шапку с жаркой головы. Кажется, класс открыт. Запыхавшийся Тимка рванул на себя двойную дверь и замер.
В ту же секунду смолк за стенкой настырный рояль, и Тимка услышал виолончель. Такую, какую еще никогда не слышал. Она не пела, а как будто говорила негромко, и голос ее был такой… Словно на всей планете нет ничего, только снег, снег и в лучах фонаря она, виолончель.
Свет был выключен, и Тимка не сразу узнал сидящего у окна Кренделькова. Фонарь слабо освещал его длинный нелепый нос и руки – одна на грифе, другая со смычком. Надо же, какие красивые у него руки! Он продолжал играть, не остановился. И такое лицо у него было… Без очков он выглядел старше. Много старше. Антон Крендельков в мягком свитере, который играет на виолончели. Такой, какого Тимка никогда не видел. И не слышал…
Последний звук растворился в воздухе, улетел в морозную ночь. Крендельков увидел наконец своего ученика.
– А, это ты, – сказал он как-то равнодушно.
– Я… Я шпиль забыл. – Тимка удивился, как обыкновенно звучит его голос.
Крендельков кивнул и как будто чуть отвернулся.
– Антон Петрович! А это… это что было?
Он вдруг улыбнулся и как-то потеплел:
– Бах. – Как будто Бах его близкий друг, и он рад представить Тимке такого славного парня.
– Можно, я послушаю? – вдруг спросил Тимка.
Крендельков опять кивнул. Тимка прикрыл дверь и сел на краешек стула.
Крендельков играл, а он слушал. Просто слушал и ни о чем не думал.
Антон опустил смычок и посмотрел на Тимку.
– Скучаешь по Штайну?
Тимка вздрогнул. И почувствовал, как стенка – крепкая стенка, которой он отгородился от Кренделькова, – трещит по всем швам.
– Вы его знаете?… Знали?
– Мы много играли вместе, – кивнул Антон. – Хороший был дядька, настоящий.
А Крендельков вдруг сказал:
– Жаль, что ты уходишь. Да что ты, я же все понимаю… Не вышло из меня учителя. Я, знаешь, тоже хорош. Все с тобой, как с маленьким… И понимаю, что плохо, а как надо – не знаю…
Стенка рухнула и разлетелась в пыль.
– Антон Петрович, поиграйте еще! Пожалуйста!
А экзамен не состоялся. На следующий день Тимку прямо из школы увезли с острым аппендицитом.
Антон бегал к нему в больницу каждый день. Притащил маленький плеер, закачал туда виолончельной музыки.
Но Антон ничего такого не хотел – просто делился музыкой, которую любил сам.
– Вот такая штука, – закончил рассказ про своего друга и учителя Тима.
Мы с ним возвращались с концерта, и шел снег. Много, много снега. Он заметал дорожки Тверского бульвара, и хрупкие снежинки тихо падали на огромного, взрослого уже Тиму, и на виолончельный футляр за его широкой спиной.
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Сочинение по тексту О.Л. Рожнёвой по проблеме приспособления человека к обществу.
(1)Мне скоро семь. (2)До школы остаётся полгода. (3)И меня решают отдать в детский сад, чтобы я успела привыкнуть к детям и научилась с ними общаться. (4)Но общаться со сверстниками для меня оказалось трудной задачей. (5)Сказывалась и разница в интересах: никто из них не умел читать, а я читала уже запоем. (6)В моём мире царили Джек Лондон, Майн Рид, Жюль Верн, Конан Дойл, Дюма. (7)И этот мир был гораздо интереснее, чем попытки девочек увлечь меня пластмассовой посудой, куличами в песочнице и одеванием пупсов. (8)Голые пупсы почему-то не вдохновляли.
— (21)Леночка, нельзя же так! (22)Мы тебе дали новую куклу, а ты вместо неё принесла стекло от бутылки!
— (23)А оно разноцветное. (24)И Маше кукла очень нужна. (25)У неё день рождения.
— (26)У Маши день рождения через полгода! (27)А таких стёкол мы тебе сейчас дадим целую кучу. (28)Вон на свалке битые бутылки валяются!
— (29)Леночка, деточка бедная, как же ты жить-то будешь! (30)Разве можно быть такой бесхитростной! (31)Похитрее нужно быть, похитрее! (32)Понимаешь?
(43)Да уж… (44)Сколько шишек набито бесхитростной деточкой. (45)Вспоминаю, как я менялась в течение многих лет, обучаясь всему тому, что называется жизнь в коллективе. (46)Хорошо это было или плохо? (47)Прогресс или деградация?
(48)Сейчас я бы хотела снова стать искренним и простодушным ребёнком из своего детства. (49)Ушла я в страну чужую. (50)И дом мой далече. (51)Нет давно того очага, к которому можно стремиться. (52)И горьки плоды, которыми питает меня моя жизнь. (53)А я всё иду в свой Изумрудный город, а он всё дальше и дальше. (54) Как мираж.
(По О.Л. Рожнёвой*)
*Ольга Леонидовна Рожнёва (род. в 1975г.) – член Союза писателей России, филолог, переводчик, преподаватель английского языка.
Мы все мечтаем о настоящей дружбе, о честности и понимании в отношениях. Но не всегда нас принимают такими, какие мы есть, обижают и отвергают. О.Л. Рожнёва поднимает проблему приспособления человека к обществу.
Писательница повествует от лица взрослого человека, вспоминающего своё детство. Девочка жила словно в волшебной стране, где царило только добро. Бесхитростная и наивная, она могла отдать подруге куклу в обмен на разноцветное стекло от бутылки. Щедрость её не знала границ, и маленькие друзья, более искушённые в жизни, этим пользовались. Родители пытались изменить отношение дочери к миру, учили не доверять другим людям. О.Л. Рожнёва этим примером поясняет, что взрослые хотели подготовить ребёнка к суровым реалиям жизни.
О.Л.Рожнёва считает, что меняться надо, но не в ущерб себе, своим принципам и нравственным понятиям.
Обыкновенный кот поиграл бы с добычей на лестнице в темном углу да и съел. Но Грымза решил похвастаться. Принес осторожно в зубах замершую в ужасе птицу в комнату и деликатно положил у хозяйкиных ног.
— Мяу, сударыня, полюбуйтесь! Вы вот все ворчите, что я ваш хлеб понапрасну ем, а я живого воробья поймал…
И вот вам благодарность! Хозяйка разахалась, птичку в ладонь зажала, туфлю с ноги сняла — и его, Грымзу, туфлей по усам, по съежившейся спинке.
Разбойник? Сама кур ест, ест и не плачет… мокрым платком в чувство их не приводит. Почему мышей ловить можно, — не только можно, — даже требуют, чтобы он их ловил, а воробьев нельзя?
Это еще не все. Приходит как-то домой, — хозяйка сидит на диване, а у нее на коленях клетка… с мышами. И не просто с мышами, а с белыми. Где она таких достала?
Хорошо. Только уж кота, пожалуйста, в покое оставьте. А когда он подошел поближе, чтобы хорошенько к этим белым мышам присмотреться, опять туфля противная перед его носом.
Отошел Грымза смиренно в угол и дал себе честное кошачье слово не только ее белых мышей не трогать, но и к обыкновенным серым не прикасаться. Пусть все книги прогрызут, не его дело…
Однако после обеда, как ни крепился, горько ему стало. Выпустила хозяйка своих квартирантов из клетки, посадила их на штору, и они, как акробаты, полезли вверх.
Очень это Грымзе не понравилось. Ему и на кресле не дадут посидеть спокойно: волосы, вишь, из него лезут… А у хозяйки не лезут? Мышам, значит, все можно? Этак скоро они начнут по потолку бегать и штукатурку в его блюдце с молоком сыпать…
Ночью люди спят, коты бодрствуют. Ходит Грымза по коридору неслышной поступью, размышляет. С хозяйкой ссориться глупо. Ходит по коридору и прислушивается… Ах, как мыши на кухне развозились!
— А что если к белым мышам серую посадить? Мышата у них будут полосатые, как одеяло… То-то хозяйка обрадуется! То-то кота приласкает!
И дождался. Неосторожная мышь мимо пробежала, а Грымза ее за загривок — пискнуть не успела — и понес тихонько в спальню к хозяйке, чуть-чуть сквозь зубы радостно ворча.
Зажгла свет. А кот к ней ласково подобрался, серую мышь выпустил, хвостом виляет, благодарности ждет…
— Завтра же пойду по соседним домам, новую хозяйку себе поищу. Я для нее старался, живую мышь ей принес… Почему же она меня ругает?
Тэффи. Любовь и весна
У нас в пансионе среди взрослых девочек образовался клуб, и все члены клуба должны были быть непременно влюблены. Невлюбленных не принимали. А у меня в этом классе была приятельница Зося. Она меня очень уважала за то, что я писала стихи. Вот она переговорила со своими подругами и рекомендовала меня. Те, узнав про стихи, сразу согласились, но спросили — «влюблена ли эта Зу?
Тут мне пришлось признаться, что я не влюблена. Как быть? Я бы, конечно, могла наскоро в кого-нибудь влюбиться, но в кого? Зося очень огорчилась. Это было серьезное препятствие. Но она предложила мне влюбиться в ее брата. Он гимназист, совсем взрослый - ему скоро будет 13.
— Да ведь я же его никогда не видала!
— Ничего. Я его тебе покажу в окно.
Пансион был строгий. В окошко смотреть запрещено. Но старшие девочки ухитрялись, когда из соседней гимназии мальчики шли домой, подбегать к окошку, поставив у дверей сигнальщика.
Когда весною ландыши цветут,
Мне мысли грустные идут,
И вспоминаю я всегда
О днях, когда была я молода.
И вот дня через два передала мне Зося стихи от Юрека. Он, конечно, просто перекатал их из какого-нибудь журнала. Стихи были непонятные, и слова в них совсем ужасные:
Я как больной сатана
Влекусь к тебе!
Больной сатана! Такой круглый и вдруг оказывается больной сатана! Это сочетание было такое страшное. Я побежала к окошку и скорчила самую безобразную рожу, высунула язык, повернулась спиной и ушла.
— Зося, я твоему брату дала отставку. Пусть так и знает.
На другой день приходит Зося в школу страшно расстроенная.
— Ты сама не знаешь, что наделала! Юрек говорит, что ты его оскорбила и что он, как дворянин, не перенесет позора.
Я безумно испугалась.
— Что же он сделает?
— Не знаю. Но он в ужасном состоянии. Как быть? Неужели застрелится?
Я надену длинное черное платье и всю жизнь буду бледна. А самое лучшее сейчас же пойти в монастырь и сделаться святой.
Нет, напишу ему прощальное письмо. В стихах. Он тогда стреляться не будет. Стала сочинять.
Крупная слеза капнула. Я обвела кляксу кружочком и стала разрисовывать сиянием. И, не правда ли, она, эта моя весна, заслужила сияние? Ведь она у меня так и осталась в памяти, как видите — на всю жизнь.
Иван Шмелёв. Русская песня
Я с нетерпением поджидал лета, следя за его приближением по известным мне признакам.
Самым ранним вестником лета являлся полосатый мешок, что вытягивали из огромного сундука и вываливали из него груду курточек и штанишек для примерки. Я подолгу должен был стоять на одном месте, снимать, надевать, опять снимать и снова надевать, а меня повертывали, закалывали на мне, припускали и отпускали - "на полвершочка". Я потел и вертелся, а за не выставленными еще рамами качались ветки с золотившимися от клея почками и радостно голубело небо.
Вторым и важным признаком весны-лета было появление рыжего маляра, от которого пахло самой весной- замазкой и красками. Маляр приходил выставлять рамы - "впущать весну". Он появлялся всегда внезапно и говорил мрачно, покачиваясь:
- Ну, и где у вас тут чего.
И с таким видом выхватывал стамески из-за грязного фартука, словно хотел зарезать. Потом начинал сдирать замазку и сердито мурлыкать под нос:
И-ах и те-мы-най ле-со.
Да йехх и те-мы-на-ай.
И пел все громче. И потому ли, что он только всего и пел, что про темный лес, или потому, что вскрякивал и вздыхал, взглядывая свирепо исподлобья,- он казался мне очень страшным.
Потом мы его хорошо узнали, когда он оттаскал моего приятеля Ваську за волосы.
Маляр поработал, пообедал и завалился спать на крыше сеней, на солнышке. Помурлыкав про темный лес, где "сы-тоя-ла ах да и со-сенка", маляр заснул, ничего больше не сообщив. Лежал он на спине, а его рыжая борода глядела в небо. Тогда Васька от нечего делать принялся щекотать соломинкой голые маляровы пятки. Но они были покрыты твердой кожей, и маляру было нипочем. Тогда я наклонился к уху маляра и дрожащим голосом запел:
И-ах и в те-мы-ном ле-э.
Рот маляра перекосился, и улыбка выползла из-под рыжих его усов на сухие губы. Должно быть, было приятно ему, но он все-таки не проснулся. Тогда Васька предложил приняться за маляра как следует. И мы принялись-таки.
Васька приволок на крышу большую кисть и ведро с краской и выкрасил маляру пятки. Маляр лягнулся и успокоился. Васька состроил рожу и продолжал. Он обвел маляру у щиколоток по зеленому браслету, а я осторожно покрасил большие пальцы и ноготки. Маляр сладко похрапывал - должно быть, от удовольствия. Тогда Васька обвел вокруг маляра широкий "заколдованный круг", присел на корточки и затянул над самым маляровым ухом песенку.
Маляр заворочался и зевнул. Мы притихли, а он повернулся на бок и выкрасился. Тут и вышло. Я махнул в окошко, а Васька поскользнулся и попал маляру в лапы. Маляр оттрепал Ваську и грозил окунуть в ведерко, но скоро развеселился, гладил по спине и приговаривал:
- А ты не реви, дурашка. Такой же растет у меня в деревне. Что хозяйской краски извел, ду-ра..шка да еще ревет.
С того случая маляр сделался нашим другом. Он пропел нам всю песенку про темный лес, как срубили сосенку, как "угы-на-ли добра молодца в чужу-дальнюю сы-то-ронушку. ". Хорошая была песенка. И так жалостливо пел он ее, что думалось мне: не про себя ли и пел ее?
Пел и еще песенки - про "темную ноченьку ", и про "березыньку", и еще про "поле чистое".
Впервые тогда, на крыше сеней, почувствовал я неведомый мне дотоле мир - тоски и раздолья, таящийся в русской песне, неведомую в глубине своей душу родного мне народа, нежную и суровую, прикрытую грубым одеянием. Тогда, на крыше сеней, в унылых звуках маляровой песни приоткрылся мне новый мир - и ласковой и суровой природы русской, в котором душа тоскует и ждет чего-то. Тогда-то впервые, быть может,- почувствовал я силу и красоту народного слова русского. Просто пришло оно и ласково легло в душу. Потом - я познал его: крепость его и сладость. И всё узнаю его.
Светлана Сорока. Оставьте Гошу в покое!
Как-то утром перед уроком русского языка Толик Бабкин вошёл в класс и обнаружил на своей последней парте пиджак. Он скромно лежал на краю, обычный тёмно-серый, только бесхозный.
− Половая! − радостно уточнил Сашка Бойков. − И схватив с пола пиджак, скомкал его и швырнул в Серёжку Капустина. – Лови тряпку, Капуста! Ты ж дежурный!
Мгновение, и из обычного пиджак превратился в летающий. Он то набирал высоту, беспомощно взмахивая серыми рукавами, то падал на пыльный пол, то снова взлетал…
Пытаясь поймать или увернуться от него, ребята кричали, толкались, тянули руки, подпрыгивали … В общем, весело проводили время. Все, кроме старосты Алёнки Смирновой. Она бегала по классу, просила мальчишек перестать. Но, увлечённые игрой, ребята не обращали внимания. И появившуюся на пороге Полину Сергеевну тоже не заметили. Ещё чуть-чуть, и они бы вытрясли всю душу из бедного пиджака. Полина Сергеевна не знала, что предпринять…. И вдруг сама собой родилась фраза:
− Правильно, а зовут Гошей! Его кто-то оставил, и сегодня он будет учиться в вашем классе. Можно сказать, одноклассник ваш, а вы его в грязь лицом. Толя! Помоги Гоше подняться, отряхни и пусть сядет с тобой.
Пятиклассников позабавило неожиданное превращение пиджака в Гошу. На уроке русского языка они украдкой поворачивали к нему довольные лица, улыбались и весело шептали:
А Толик смотрел на нового соседа, и ему казалось, что тот грустит. Слишком невеселый у Гоши был вид. Растерянный, помятый… Толику вдруг стало совестно. Всё-таки это он первый спихнул Гошу с парты.
После урока, дождавшись, когда одноклассники уйдут, он почистил Гошу и аккуратно повесил сушиться на спинку стула. А прощаясь, осторожно потряс его за рукав и улыбнулся.
Но существование Гоши тяжело было назвать шуткой. За эти несколько дней ребята к нему привязались. Заходя по утрам в кабинет, только ленивый не кричал ему дружески:
Но однажды он пропал. Полина Сергеевна как обычно утром переступила порог класса и заметила, что ребята сидят грустные, растерянные, и вокруг непривычно тихо.
Несколько дней спустя Толик Бабкин зашёл в класс и увидел на парте кофту. Обычную тёмно-серую бесхозную.
Валентина Осеева. Бабка.
Нина Дашевская. Около музыки. Крендельков
Дело в том, что в июне умер Лев Миронович Штайн, Тимкин учитель скрипки. И в сентябре Тимка с особенной ясностью понял, что никогда больше не придет к Штайну на урок. В его особенный дом: высоченные потолки, пластинки, книги – на русском, немецком, шведском. Рояль с букетом сухих листьев. И сам Штайн в высоком кожаном кресле – огромный, седой.
Антон Петрович Крендельков, на вид – лет семнадцать. Маленький, щуплый, в очках, уши торчат… На первом уроке он был в красной футболке с Чебурашкой. Смешная футболка. Только Тимке не до смеха. Он с первого взгляда невзлюбил в этом Кренделькове все – от дурацкой майки до очков, до оттопыренных ушей. Коржиков-Карамелькин…
И виолончель тоже невзлюбила Тимку. Огромная, неповоротливая, она мучила его детскими песенками. А ведь на скрипке он уже играл Баха, Вивальди – настоящую музыку! Крендельков маялся с Тимкой. А Тимка построил против него как бы стенку, почти не разговаривал, просто кивал. И ждал Нового года – когда кончится это мученье! Тогда директор пусть делает что хочет. Если не найдет ему учителя скрипки – все, до свидания! Бросит школу, и все.
Тоже мне, спортсмен! Тимка с тоской вспоминал Штайна, его речь… а тут – теннис. Чего взять с этого Коврижкина!
Ну ничего, уже декабрь – осталось чуть-чуть! И все-таки надо бы позаниматься перед экзаменом. Не то чтобы жалко Кренделькова, просто неловко как-то. Тимка раскрыл дома чехол и обнаружил, что оставил в классе шпиль – тот, которым виолончель упирается в пол. Эх, придется бежать в школу.
Десять минут бегом – и на третий этаж. Кажется, класс открыт. Запыхавшийся Тимка рванул на себя двойную дверь и замер.
В ту же секунду Тимка услышал виолончель, какую еще никогда не слышал. Она не пела, а как будто говорила негромко, и голос ее был такой… Словно на всей планете нет ничего, только снег, снег и в лучах фонаря она, виолончель.
Свет был выключен, и Тимка не сразу узнал сидящего у окна Кренделькова. Фонарь слабо освещал его руки – одна на грифе, другая со смычком. Надо же, какие красивые у него руки! И такое лицо у него было… Без очков он выглядел старше. Антон Крендельков играет на виолончели. Такой, какого Тимка никогда не видел. И не слышал…
(203 слова) Талант — это особое состояние души, когда она находится в полете и достигает вершины в какой-либо профессиональной сфере. Как правило, он ярче всего проявляется в искусстве.
Таким образом, талант — это искра, которая разжигает в душе пламя, а в сознании — фантазию. Она передается от автора или исполнителя к аудитории и согревает мир.
Многомудрый Литрекон знает, как ценен талант, но для любого шедевра необходим, прежде всего, труд. И ОГЭ по русскому языку сдаст не столько одаренный ученик, сколько упорный и трудолюбивый. Литрекон тоже трудится, поэтому он написал не только сочинение 9.3 о таланте, но и дополнительные примеры из жизни, посвященные той же теме:
Сочинение 15.3: Что такое любовь? (по тексту Каверина)
Автор: Самый Зелёный · Published 24.05.2019
Сочинение 9.3: Что такое дружба? (по тексту В.П. Крапивина)
Автор: Самый Зелёный · Published 05.01.2020
Сочинение 9.3 на тему: Что такое дружба? (по тексту Яковлева)
Автор: Самый Зелёный · Published 22.11.2019
Добавить комментарий Отменить ответ
Последнее
Архивы
Литрекон © 2022. Все права защищены.
ol:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTYnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS02IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNiIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS02IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTYiLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K' data-block='6'>
ol:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTcnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS03IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNyIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS03IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTciLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K' data-block='7'>
ul:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTEwJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtOSAtLT4KPGRpdiBpZD0ieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTkiIHN0eWxlPSJkaXNwbGF5OiBpbmxpbmUtYmxvY2s7Ij48L2Rpdj4KPHNjcmlwdCB0eXBlPSJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiPgogICAgKGZ1bmN0aW9uKHcsIGQsIG4sIHMsIHQpIHsKICAgICAgICB3W25dID0gd1tuXSB8fCBbXTsKICAgICAgICB3W25dLnB1c2goZnVuY3Rpb24oKSB7CiAgICAgICAgICAgIFlhLkNvbnRleHQuQWR2TWFuYWdlci5yZW5kZXIoewogICAgICAgICAgICAgICAgYmxvY2tJZDogIlItQS0zMzA2MzUtOSIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS05IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIGFzeW5jOiB0cnVlCiAgICAgICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIHQgPSBkLmdldEVsZW1lbnRzQnlUYWdOYW1lKCJzY3JpcHQiKVswXTsKICAgICAgICBzID0gZC5jcmVhdGVFbGVtZW50KCJzY3JpcHQiKTsKICAgICAgICBzLnR5cGUgPSAidGV4dC9qYXZhc2NyaXB0IjsKICAgICAgICBzLnNyYyA9ICIvL2FuLnlhbmRleC5ydS9zeXN0ZW0vY29udGV4dC5qcyI7CiAgICAgICAgcy5hc3luYyA9IHRydWU7CiAgICAgICAgdC5wYXJlbnROb2RlLmluc2VydEJlZm9yZShzLCB0KTsKICAgIH0pKHRoaXMsIHRoaXMuZG9jdW1lbnQsICJ5YW5kZXhDb250ZXh0QXN5bmNDYWxsYmFja3MiKTsKPC9zY3JpcHQ+PC9kaXY+Cg==' data-block='10'>
ul:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTExJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtMjQgLS0+CjxkaXYgaWQ9InlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICBhc3luYzogdHJ1ZQogICAgICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB0ID0gZC5nZXRFbGVtZW50c0J5VGFnTmFtZSgic2NyaXB0IilbMF07CiAgICAgICAgcyA9IGQuY3JlYXRlRWxlbWVudCgic2NyaXB0Iik7CiAgICAgICAgcy50eXBlID0gInRleHQvamF2YXNjcmlwdCI7CiAgICAgICAgcy5zcmMgPSAiLy9hbi55YW5kZXgucnUvc3lzdGVtL2NvbnRleHQuanMiOwogICAgICAgIHMuYXN5bmMgPSB0cnVlOwogICAgICAgIHQucGFyZW50Tm9kZS5pbnNlcnRCZWZvcmUocywgdCk7CiAgICB9KSh0aGlzLCB0aGlzLmRvY3VtZW50LCAieWFuZGV4Q29udGV4dEFzeW5jQ2FsbGJhY2tzIik7Cjwvc2NyaXB0PjwvZGl2Pgo=' data-block='11'>
Читайте также: