Дорогой мой человек герман сочинение

Обновлено: 08.07.2024

Я не стану воз­да­вать хвалу бояз­ливо тая­щейся доб­ро­де­тели, ничем себя не про­яв­ля­ю­щей и не пода­ю­щей при­зна­ков жизни, доб­ро­де­тели, кото­рая нико­гда не делает выла­зок, чтобы встре­титься лицом к лицу с про­тив­ни­ком, и кото­рая постыдно бежит от состя­за­ния, когда лав­ро­вый венок заво­е­вы­ва­ется среди зноя и пыли.

Джон Миль­тон

Кто болеет за дело, тот дол­жен уметь за него бороться, иначе ему вообще неза­чем браться за какое-либо дело.

Иоганн Вольф­ганг Гете

Глава первая

Поезд идет на запад

Меж­ду­на­род­ный экс­пресс тро­нулся мед­ленно, как и пола­га­ется поез­дам этой наи­выс­шей кате­го­рии, и оба ино­стран­ных дипло­мата сразу же, каж­дый в свою сто­рону, раз­дер­нули шел­ко­вые бриз­бизы на зер­каль­ном окне вагон-ресто­рана. Усти­менко при­щу­рился и всмот­релся еще вни­ма­тель­нее в этих спор­тив­ных малень­ких, жили­стых, над­мен­ных людей — в чер­ных вечер­них костю­мах, в очках, с сигар­ками, с перст­нями на паль­цах. Они его не заме­чали, с жад­но­стью гля­дели на без­молв­ный, необо­зри­мый про­стор и покой там, в сте­пях, над кото­рыми в чер­ном осен­нем небе плыла пол­ная луна. Что они наде­я­лись уви­деть, пере­ехав гра­ницу? Пожары? Войну? Немец­кие танки?

— Сво­лочь! — ска­зал Володя.

— Что он гово­рит? — спро­сил Тод-Жин.

— Сво­лочь! — повто­рил Усти­менко. — Фашист!

— Надо иметь спо­кой­ствие! — ска­зал Тод-Жин, с состра­да­нием глядя на Усти­менку. — Надо заби­рать себя в руки, так, да.

— Бутылку пива и беф-стро­га­нов, — ска­зал Володя.

— Для меня каша и чай, — доба­вил Тод-Жин. — Так, да.

— Идите к черту, Тод-Жин, — рас­сер­дился Усти­менко. — У меня же уйма денег.

Тод-Жин повто­рил сухо:

Офи­ци­ант вздер­нул брови, сде­лал скорб­ное лицо и ушел. Аме­ри­кан­ский обо­зре­ва­тель налил коньяку в нар­зан, попо­лос­кал этой сме­сью рот и набил трубку чер­ным таба­ком. К ним к троим подо­шел еще джентль­мен — словно вылез не из сосед­него вагона, а из собра­ния сочи­не­ний Чар­лза Дик­кенса лопо­ухий, под­сле­по­ва­тый, с ути­ным носом и роти­ком кури­ной гуз­кой. Вот ему-то — этому клет­чато-поло­са­тому — и ска­зал жур­на­лист ту фразу, от кото­рой Володя даже похолодел.

— Не надо! — попро­сил Тод-Жин и стис­нул своей холод­ной рукой Воло­дино запястье. — Это не помо­гает, так, да…

Но Володя не слы­шал Тод-Жина, вер­нее, слы­шал, но ему было не до бла­го­ра­зу­мия. И, под­няв­шись за своим сто­ли­ком — высо­кий, гиб­кий, в ста­ром чер­ном сви­тере, — он гарк­нул на весь вагон, сверля жур­на­ли­ста беше­ными гла­зами, гарк­нул на своем ужа­са­ю­щем, леде­ня­щем душу, само­де­я­тельно изу­чен­ном англий­ском языке:

— Эй вы, обо­зре­ва­тель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…

На плос­ком жир­ном лице жур­на­ли­ста мельк­нуло недо­уме­ние, дипло­маты мгно­венно сде­ла­лись кор­ректно-над­мен­ными, дик­кен­сов­ский джентль­мен немного попятился.

— Вы поль­зу­е­тесь госте­при­им­ством моей страны! — крик­нул Володя. Страны, кото­рой я имею высо­кую честь быть граж­да­ни­ном. И я не раз­ре­шаю вам так отвра­ти­тельно, и так цинично, и так подло ост­рить по поводу той вели­кой битвы, кото­рую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чер­то­вой матери…

При­бли­зи­тельно так Володя пред­став­лял себе то, что он про­из­нес. На самом деле он ска­зал фразу куда более бес­смыс­лен­ную, но тем не менее обо­зре­ва­тель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгно­ве­ние отвисла его челюсть и обна­жи­лись мел­кие, рыбьи зубки в лягу­ша­чьем рту. Но тот­час же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыс­кать выход из любого положения.

Что он, бедо­лага, мог ответить?

Изоб­ра­зить сухую мину и при­няться за беф-строганов?

Так Володя и сде­лал. Но обо­зре­ва­тель не отста­вал от него: пере­сев за его сто­лик, он поже­лал узнать, кто такой Усти­менко, чем он зани­ма­ется, куда едет, зачем воз­вра­ща­ется в Рос­сию. И, запи­сы­вая, говорил:

— О, отлично. Врач-мис­си­о­нер, воз­вра­ща­ется сра­жаться под знаменем…

— Послу­шайте! — вос­клик­нул Усти­менко. — Мис­си­о­неры — это попы, а я…

— Ста­рого Пита не про­ве­дешь, — пыхтя труб­кой, ска­зал жур­на­лист. Ста­рый Пит знает сво­его чита­теля. А пока­жите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выки­нуть из вагона?

— Что там было? — строго спро­сил Тод-Жин, когда Володя вер­нулся в их купе. А выслу­шав, заку­рил папи­росу и ска­зал грустно:

— Они все­гда хит­рее нас, так, да, док­тор. Я был еще малень­кий — вот такой…

Он пока­зал ладо­нью, каким был:

— Вот такой, и они, как этот ста­рый Пит, такие, да, давали мне кон­фетки. Нет, они нас не били, они давали нам кон­фетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей уста­ло­сти и болезни. И я думал — я уйду к этому ста­рому Питу, и он все­гда будет давать мне кон­фетки. И Пит взрос­лым тоже давал кон­фетки — спирт. И мы несли ему шкуры зве­рей и золото, так, да, а потом насту­пал смерть… Ста­рый Пит очень, очень хитрый…

— Здо­рово глупо полу­чи­лось. А теперь он еще напи­шет, что я не то поп, не то монах…

Вспрыг­нув на верх­нюю полку, он раз­делся до тру­сов, лег в хру­стя­щие, про­хлад­ные, крах­маль­ные про­стыни и вклю­чил радио. Скоро должны были пере­да­вать сводку Сов­ин­форм­бюро. Зало­жив руки за голову, непо­движно лежал Володя — ждал. Тод-Жин стоя смот­рел в окно — на бес­ко­неч­ную под сия­нием луны степь. Нако­нец Москва заго­во­рила: в этот день, по сло­вам дик­тора, пал Киев. Володя отвер­нулся к стене, натя­нул поверх про­стыни оде­яло. Ему пред­ста­ви­лась почему-то рожа того, кто назы­вал себя ста­рым Питом, и от отвра­ще­ния он даже зажмурился.

— Ничего, — ска­зал Тод-Жин глухо, — СССР побе­дит. Еще будет очень плохо, но потом наста­нет пре­красно. После ночи насту­пает утро. Я слы­шал радио — Адольф Гит­лер будет окру­жать Москву, чтобы ни один рус­ский не ушел из города. А потом он зато­пит Москву водой, у него все решено, так, да, он хочет, чтобы, где раньше была Москва, сде­ла­ется море и навсе­гда не будет сто­лицы страны ком­му­низма. Я слы­шал, и я поду­мал: я учился в Москве, я дол­жен быть там, где они хотят уви­деть море. Из ружья я попа­даю в глаз кор­шуна, это нужно на войне. Я попа­даю в глаз соболя тоже. В ЦК я так ска­зал, как тебе, това­рищ док­тор, сей­час. Я ска­зал, они — это день, если их нет, насту­пит веч­ная ночь. Для нашего народа совсем — так, да. И я еду опять в Москву, вто­рой раз я еду. Мне совсем ничего не страшно, ника­кой мороз, и все я могу на войне…

Помол­чав, он спросил:

— Мне нельзя отка­зать, так, да?

— Вам не отка­жут, Тод-Жин, — тихо отве­тил Володя.

Потом Усти­менко закрыл глаза.

И вдруг уви­дел, что кара­ван тро­нулся. И дед Аба­тай побе­жал рядом с Воло­ди­ным конем. Восточ­ный экс­пресс гре­мел на сты­ках, порою про­тяжно и мощно завы­вал паро­воз, а вокруг Володи кони поды­мали пыль, и все больше и больше тол­пи­лось народу вокруг. Сбоку, на малень­ком гри­ва­стом коньке, похло­пы­вая его холку своей широ­кой ладо­шкой, ехала почему-то Варя, пыль­ный ветер Кхары тре­пал ее спу­тан­ные, мяг­кие волосы, и пла­кала, тяну­лась тон­кими руками к Володе девушка Туш. А зна­ко­мые и полу­зна­ко­мые люди шли возле Усти­менки и про­тя­ги­вали ему кис­лый сыр, кото­рый он любил.

— Возьми курут, — кри­чали ему. — Возьми, ты будешь кушать курут на войне, и твоя супруга будет раз­де­лять наш курут с тобой…

— Буду раз­де­лять! — кивала Варя. — Буду раз­де­лять курут.

— Возьми арчи! — кри­чали ему, про­тя­ги­вая суше­ный тво­рог. — Арчи не испор­тится. И супруга твоя раз­де­лит арчи с тобой…

— Бери, не крив­ляйся, — уго­ва­ри­вала Володю Варя. — Зна­ешь, какая хоро­шая штука арчи?

— Возьми быштак, — кри­чали ему, про­тя­ги­вая шарики оле­ньего сыра. Возьми, док­тор Володя! Разве ты не узна­ешь меня, док­тор? Ты сохра­нил мне воз­раст еще тогда, когда мы боя­лись твоей больницы…

— Узнай же его, Володька, — гово­рила Варя. — Неловко, правда же! Вова же! Эта твоя рас­се­ян­ность све­дет меня с ума.

Их кони шли рядом, Вар­ва­рины глаза были рас­пах­нуты ему настежь. Пыль дела­лась все плот­нее, все гуще, и в этой пыли Варя слу­шала, как спас он Кхару от чер­ной смерти, какой он храб­рый, доб­рый, хоть бывает и сер­ди­тым, как оди­ноко ему было и страшно, как недо­ста­вало ему все­гда только ее любви, только ее при­сут­ствия, только ее широ­ких, теп­лых, вер­ных ладо­шек, ее глаз, ее самой, всего того, с чем он рас­стался, не пони­мая еще ужас­ного, непо­пра­ви­мого зна­че­ния этой потери. Но теперь она была здесь, с ним рядом, и они вме­сте на выезде из Кхары уви­дели отца Ламзы, кото­рый стоял над доро­гой со сво­ими охот­ни­ками. Их было много, с пол­сотни, и все они дер­жали стволы ружей на хол­ках коней. Володю и Варю они встре­тили зал­пом вверх — один раз и дру­гой, а потом их вели­ко­леп­ные малень­кие, муску­ли­стые, гри­ва­стые кони пошли впе­ред — наме­том, чтобы даль­ние коче­вья гото­ви­лись к про­во­дам совет­ского док­тора Володи.

— Ух, какой ты у меня, ока­зы­ва­ется, — гово­рила Вар­вара про­тяжно, — ух ты какой, Вовик!

А в коче­вьях, кото­рые они про­ез­жали с Вар­ва­рой, Володя всмат­ри­вался в лица, тща­тельно и боль­шею частью тщетно вспо­ми­ная — кто был у него на амбу­ла­тор­ном при­еме, кого он смот­рел в юрте, кого опе­ри­ро­вал, кого лечил в боль­нице. Но ни о ком ничего рас­ска­зать Варе не мог — теперь они все улы­ба­лись, а тогда, когда он имел с ними дело, они испы­ты­вали стра­да­ния. Теперь они вновь заго­рели и окрепли, а когда их при­во­зили к нему, они были блед­ными и худыми. Теперь они сдер­жи­вали своих коней, а тогда они лежали, или их водили под руки, или вно­сили на носилках…

— И ты не пом­нишь теперь, кому ты сохра­нил воз­раст? — вгля­ды­ва­ясь в его глаза, спра­ши­вала Варя. — Я бы ни за что никого не забыла…

Их кони все еще шли рядом.

А потом Володя поте­рял ее. Поте­рял сразу, совсем, навсе­гда. Не было ни рук, ни рас­пах­ну­тых глаз, ни волос, кото­рые тре­пал ветер. Не было ничего, кроме невоз­мож­ного, нестер­пи­мого горя.

— Успо­койся, — ска­зал ему Тод-Жин, кладя руку на его голое плечо. — Не надо кри­чать, това­рищ, тише! После ночи бывает утро, так, да!

Синий ноч­ник мер­цал над Воло­ди­ной голо­вой, и в его свете лицо Тод-Жина, изре­зан­ное ран­ними мор­щи­нами, каза­лось лицом ста­рика. Муд­рого и строгого.

— Так, да! — совсем тихо повто­рил Тод-Жин.

— А я что? Кри­чал? — осто­рожно спро­сил Володя.

— Да, — укла­ды­ва­ясь внизу, отве­тил Тод-Жин.

— Что же я кричал?

— Ты кри­чал рус­ское имя. Ты звал рус­ское имя.

— Какое? — све­сив­шись со своей полки и сты­дясь того, что спра­ши­вает, ска­зал Володя. — Какое имя, Тод-Жин?

Непо­нятно, зачем он доби­вался ответа. Может быть, про­сто хотел услы­шать это имя?

Начало книги относит нас в период начала Великой Отечественной войны. Главный герой не может оставаться за границей, где в это время работал, и возвращается на родину. В родном городе он видит страх, разрушения, последствия бомбежек и эвакуацию - и немцы уже близко. Он пытается найти родных, и находит тетку - оказывается, она руководит эвакуацией города; как всегда, она уверенная и боевая - но в душе страшно и ей. После этого немцы заходят в город - это уже действительно опасно. Больше всего он надеялся встретить девушку Варю, которую любил и любит, но в родном городе он ее не нашел.

Сюжетная линия не одна - в книге описана не только история главного героя, но и его родных, и его знакомых. Ситуации, возникающие в их жизни в это трудное время, описаны легко и интересно. А ситуации возникают самые разные - кто-то пробивается с партизанским отрядом к своим войскам, кто-то подпольно организует сопротивление в захваченном городе, кто-то попадает в плен, кто-то героически погибает, а кто-то оказывается предателем и трусом. И даже в это страшное время есть место любви и соперничеству. Все эти ситуации и герои очень умело и естественно, без натяжек, собраны воедино - книга читается легко; читаешь, и думаешь - а что же дальше?

Владимир, главный герой романа, никогда не забывает, что он врач. Лечить его основное занятие - где бы он не был. А побывал он и в партизанском отряде, и на севере, куда приходят морские конвои, и в морском путешествии. У него было много знакомств с разными (от английского графа до Бабы-Яги), очень интересными людьми. Он набрался ценного опыта, но был также и опыт печальный - смерть прекрасного человека; смерть, которой могло бы не быть, если бы принимающие решения люди были смелее; эту смерть он будет помнить, видимо, всю жизнь.

Довольно крупной линией в этой книге выписана судьба тетки Владимира - коммунистки, попавшей в плен к немцам, пережившей пытки и сумевшую выбраться в конце концов к своим. Люди, казавшиеся отрицательными персонажами в первой книге, раскрывается по-новому - некоторые готовы принести себя в жертву ради общего дела. Что уж говорить о персонажах положительных, в чьих способностях и решимости сомневаться не приходится. Смерти - а они в этой книге в достаточном количестве - описаны так, что иногда хочется заплакать. Несмотря на то, что книга написана о суровом времени, это прекрасный женский роман советских лет.

Конечно, есть любовная линия. Владимир любит, и в него влюбляются. Только беда в том, что он однолюб, а именно той самой, единственной - Вари - нет рядом. И Варя, которая большую часть книги появляется только в письмах (которые Володя все равно не прочтет) тоже любит его. И получается такая вот несчастная взаимная любовь. Встреча их будет неожиданной, и тяжелой. Он спасет любимую девушку от смерти, но не сможет простить, что у нее появился кавалер. И они снова расстанутся, но в этот раз он - как бы в отместку - тоже решит не оставаться один. Так у него появится жена - красавица и карьеристка, и ребенок, из-за которого он уже не сможет уйти от нелюбимой и неверной женщины.

Прекрасный сериал бы получился по такому сценарию - в этой книге есть все для успешного женского романа. Теперь я понимаю, почему эта книга была у обеих моих бабушек, да и у многих на полках - ведь даже сейчас хорошо читается!

Зауэр Мария Александровна

Сочинение "Дорогой мой человек" посвящено маме. В сочинении переданы самые нежные чувства, которые испытывает ребенок к самому дорогому и родному человеку на земле.

ВложениеРазмер
sochinenie_dorogoy_moy_chelovek.docx 16.92 КБ

Предварительный просмотр:

Руководитель: Зауэр Мария Александровна, учитель русского языка и литературы

Каждый человек о маме рассуждает по-своему. Для одних мама - это тот человек, который может поддержать в трудную минуту, для других мама – человек, который может успокоить и понять тебя, когда тебе самому ничего не понятно. Есть люди, которые не любят и не уважают свою маму. Но мама всегда любит, ждет и принимает своих детей такими, какие они есть.

Для меня моя мама самый дорогой человек на земле. Она всегда подбадривает меня или успокаивает, когда мне это нужно, помогает в делах, объясняет, что нужно сделать и как правильно это сделать. Моя мамочка приветливая, добрая, нежная, ласковая, жизнерадостная. У моей мамы очень много друзей и знакомых, потому что она очень отзывчивый человек, любую проблему других она воспринимает как свою и всегда старается помочь.

Мама многое умеет: вкусно готовить, вязать, шить, вышивать, организовывать праздники и дни рождения. Все мои дни рождения – это просто сказка. Мама всегда делает этот день самым лучшим в году. Помню, в мой шестой день рождения мама устроила мне настоящий праздник. Мы пригласили всех моих друзей, моя комната была украшена в виде необитаемого острова. Когда друзья вошли, они были удивлены! Ведь не было самого главного – праздничного угощенья. На столе стоял лишь только кувшин. Я предложила потереть его, и тут перед нами появился Джин (это, конечно, была моя мама) и спросил, чего мы желаем. Через несколько минут перед нами оказался стол со всякими вкусностями. Потом в течение всего вечера Джин играл с нами, проводил различные конкурсы. В общем было здорово!

А еще моя мама – мой самый лучший друг. Ей я могу доверить любую тайну, рассказать о самом сокровенном, попросить совета или помощи. И я всегда уверена, что мама сохранит мою тайну, даст полезный совет и окажет любую помощь.

Недавно мы с классом ходили в дом малютки. Там живут дети, у которых нет родителей, нет мамы. По всей стране очень много детских домов и приютов, где много детей-сирот. Этих детей очень жалко, потому что они не знают материнской заботы, ласки. Рядом с этими детьми заботливые нянечки, медсестры и воспитатели. Но все равно они не смогут заменить маму. Думаю, что после посещения дома малютки некоторые из нас начнут больше ценить, любить и уважать своих мам.

Свое сочинение я хочу закончить четверостишием из стихотворения, которое я рассказывала в начальной школе, на одном из праздников, посвященных маме.

Мама, мамочка, мамуля!
Больше всех тебя люблю я!
Ты - красавица моя,
На тебя похожа я!

И почему так больше не пишут? Куда делись со страниц современных авторов вечные ценности, без которых человек перестает быть человеком? Или уже не модны ни любовь, ни верность идеалам, ни патриотизм и гордость за страну, в которой ты родился? Неужели больше не в чести правда, мужество и отвага? Может как раз потому, что книги, подобные этой, пылятся в библиотечных хранилищах уже много лет без своего читателя, в молодом поколении все чаще встречается изворотливость и эгоизм, а гуманизм медленно и уверенно переходит в разряд полумифических понятий?

Во второй книги трилогии молодой врач Володя Устименко оказывается в жерновах Второй Мировой. Время, проведенное на передовой, сказалось и на его характере, и на его убеждениях. Он становится все жестче и увереннее в своем убеждении, что в жизни любого человека должно быть дело, которому он посвятит свою жизнь. И спасая умирающих подстреленных, обожженных и обмороженных солдатиков Володя, оперируя над свистящими над головой пулями, все ближе и ближе подходит к тому, чтобы стать настоящим Врачом с большой буквы.

Две самых сильных сюжетных линии в книге, как для меня, это отношения Вари и Володи и судьба молодого пятого графа Невилла. Почему не война? О ней написано и переписано уже несметное количество книг и Герману не сравниться с Борисом Васильевым, это факт. Но небольшую часть романа, где появляется "Ленечка" Невилл невозможно читать без огромной упаковки носовых платочков - жертва дипломатической близорукости дяди и врачебной мнительности он олицетворяет в себе все то потерянное поколение, которое сгинуло на фронтах Второй Мировой так и не успев впервые влюбиться, подержать на руках своего ребенка да и попросту пожить.

А мимо линии Варвары и Володи я не смогла пройти как любая женщина, которая не может равнодушно смотреть на насмешки судьбы, сводящей и разводящей людей в самое неподходящее время. Ведь даже если сегодня, в мирное время, зачастую обязанности и внешние обстоятельства диктуют свои условия, то каково же было им, бедненьким, в то неспокойное время со своей чистой любовью, которая казалась крепче скалы, но не выдюжила? И что же теперь Варваре делать-то?

В общем, возлагаю большие надежды на третью книгу в плане хэппи-энда. Но, чувствую, долго потом еще не смогу взяться за что-то советское, потому что тяжело переживать такую бурю эмоций, ох как тяжело.

Задумайтесь, люди-человеки! Вот мы. живем в России. чего больше всего в нынешнее время вам не хватает? Мне совершенно точно гуманизма, его, согласитесь, стало меньше. Такое странное чувство было, когда в школе, сидя за партой, мы пытались правильно написать это слово, при этом нисколько не задумываясь о его истинном значении. Так вот, о чем я.
Именно после таких книг реально пытаешься задуматься, что есть настоящее доброе в людях, заставляющее забывать о своей жизни и думать и что-то делать для ближнего, отдавать эту самую "свою" жизнь, которую мы зачастую не ценим (а надо бы, ведь это самое дорогое, что есть у человека), чтобы спасти жизнь другого человека. Что должно быть в нас помимо всех этих общественно-моральных ценностей, что-то более бессознательное - гуманность, человечность, умение сострадать и принимать чужую боль, как свою. Об это трилогия. Вся она прошита этим чувством, героизмом обычных людей, которые не просто делают свою работу, они служат своему делу, своему призванию, служат жизни. Когда нет уже надежды, когда смерть уже наложила свою костистую лапу на этот маленький тщедушный росточек человеческой жизни, случается чудо и этот простой человек, который состоит из такой же плоти и крови, как и тот, что умирает, подобно доброму магу-волшебнику совершает настоящее чудо и делает он это не ради денег и похвалы, ученых званий, а просто потому что это его долг, его суть, его дело, которое он умеет и потому может и не имеет права выполнять его спустя рукава.
Нельзя не сказать и несколько слов о главных героях, которые полюбились мне и я с интересом ждала любой возможности, чтобы узнать, как они там мои дорогие, что у них творится.
Вот главный герой - Володя (врач по своей сути) - вечный максималист, которому чуждо лицемерие во всех его проявлениях, вечный борец за правду и справедливость, готовый бороться за нее даже с собственными учителями, талантливыми врачами. Да, он жесток, но кто скажет, что он не прав. Ведь медицина - это не просто наука, это прежде всего жизнь человека. А в вопросе жизни и смерти нет полутонов.
Варвара - простая девушка, и в то же время не такая простая - она всепонимающая, не по годам мудрая, добрая, принимающая своего любимого со всеми его недостатками и чрезмерной жесткостью в суждениях о других.
Одна из главных линий трилогии конечно же любовь Володи и Вари, не совсем счастливая, но зато чистая и немного обидчивая. Любовь, которая пережила глупости и вздорность юности, невзгоды разлуки и войны - а это бесценно!
Знаете, может я сейчас напишу что-то до тошноты банальное, но такой вердикт более всего подходит к этой трилогии. Именно такие истории побуждают нас лишний раз задумываться о том, зачем мы живем, в чем наше главное предназначение, высшая цель. Это ведь не мало, правда? Некоторые моменты и слова буквально прожигали все внутри. В голове постоянно крутилась фраза: "Как все правильно, так и должно быть!" И правда так хочется, чтобы в жизни все было именно так, справедливо и правильно и чтобы каждый получал то, что заслужил, по совести. Ведь только совесть - наш главный каратель и судья.
Хотела еще цитат добавить, но не смогла выбрать, всю книгу пришлось бы цитировать.
Так что, друзья, обязательно читать, получите много пищи для ума и для души.

Почему не пишут такого больше? Я обеими руками за современную литературу, но куда-то делись сильные, целеустремленные герои, ну ригористы и ригористы, тоже мне, выдумали ругательство. Мало ли, как сейчас на просоветские и идеологизированные книги принято смотреть, хочется же читать о людях, у которых стоит учиться, которыми надо восхищаться и к которым нужно тянуться. Вокруг подобных людей все равно маловато, да и не в чести сейчас у нас такое поведение, да даже не поведение, а тип личности. Что, наверное, неплохо нас как эпоху характеризует.

Тут же посмотрела фильм и ужасно разочаровалась, все меленько и даже слегка сопливо. Разница между Верой и Варей - только в том, что с последней Устименко встретился раньше. А так. Ну и разумеется, никаких Штуба, Аглаи Петровны. О, Аглая Петровна, это же сумасшедшее что-то. Конечно, такую линию в фильм не включишь. Потому что он черно-белый, в переносном смысле, разумеется, а вот книга, несмотря на то, что кроме упертой советскости там ничего обычно не видят, не так уж однозначна, по-моему, автор гораздо более критично к вопросу соотношения идеологии и личности подходит. Там есть лорды, но есть и граф Невилл, есть фашисты, но есть и Хуммель, есть палачи в застенках, но есть и Гнетов, есть люди с фиговенькими прошлым и семейством, но есть и Люба. А национальности! После диких мерзостей, что творятся вокруг, просто отдыхает все, когда читаешь, что никому в общем нет дела, какой ты крови, все на равных и все братья (нууу, если по характеру сошлись) и нет не то чтобы ненависти к чужому, нет даже ощущения, малейшей мысли где-то на заднем плане о том, что одной нации можно ставить себя выше другой. С гендерным вопросом, кстати, тоже похоже, хотя и не так идеально.

Юрий Герман - Дорогой мой человек

Юрий Герман - Дорогой мой человек краткое содержание

Романа известного советского писателя Ю. П. Германа (1910 — 1967) о работе врача-хирурга Владимира Устименко в партизанском отряде, а затем во фронтовом госпитале в годы Великой Отечественной войны.

Дорогой мой человек - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Фото

Юрий Павлович Герман

ДОРОГОЙ МОЙ ЧЕЛОВЕК

Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.

Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.

Иоганн Вольфганг Гете

ПОЕЗД ИДЕТ НА ЗАПАД


Фото

Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бриз-бизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей — в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?

— Сволочь! — сказал Володя.

— Что он говорит? — спросил Тод-Жин.

— Сволочь! — повторил Устименко. — Фашист!

— Надо иметь спокойствие! — сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. — Надо забирать себя в руки, так, да.

— Бутылку пива и беф-строганов, — сказал Володя.

— Для меня каша и чай, — добавил Тод-Жин. — Так, да.

— Идите к черту, Тод-Жин, — рассердился Устименко. — У меня же уйма денег.

Тод-Жин повторил сухо:

Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен — словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то — этому клетчато-полосатому — и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.

— Не надо! — попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. — Это не помогает, так, да…

Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком — высокий, гибкий, в старом черном свитере, — он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:

— Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…

На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.

— Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! — крикнул Володя. — Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…

Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.

Что он, бедолага, мог ответить?

Изобразить сухую мину и приняться за беф-строганов?

Так Володя и сделал. Но обозреватель не отставал от него: пересев за его столик, он пожелал узнать, кто такой Устименко, чем он занимается, куда едет, зачем возвращается в Россию. И, записывая, говорил:

— О, отлично. Врач-миссионер, возвращается сражаться под знаменем…

— Послушайте! — воскликнул Устименко. — Миссионеры — это попы, а я…

— Старого Пита не проведешь, — пыхтя трубкой, сказал журналист. — Старый Пит знает своего читателя. А покажите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выкинуть из вагона?

— Что там было? — строго спросил Тод-Жин, когда Володя вернулся в их купе. А выслушав, закурил папиросу и сказал грустно:

— Они всегда хитрее нас, так, да, доктор. Я был еще маленький — вот такой…

Он показал ладонью, каким был:

— Вот такой, и они, как этот старый Пит, такие, да, давали мне конфетки. Нет, они нас не били, они давали нам конфетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей усталости и болезни. И я думал — я уйду к этому старому Питу, и он всегда будет давать мне конфетки. И Пит взрослым тоже давал конфетки — спирт. И мы несли ему шкуры зверей и золото, так, да, а потом наступал смерть… Старый Пит очень, очень хитрый…

Читайте также: