Дорогой мой человек герман сочинение
Обновлено: 08.07.2024
Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.
Джон Мильтон
Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.
Иоганн Вольфганг Гете
Глава первая
Поезд идет на запад
Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бризбизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей — в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?
— Сволочь! — сказал Володя.
— Что он говорит? — спросил Тод-Жин.
— Сволочь! — повторил Устименко. — Фашист!
— Надо иметь спокойствие! — сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. — Надо забирать себя в руки, так, да.
— Бутылку пива и беф-строганов, — сказал Володя.
— Для меня каша и чай, — добавил Тод-Жин. — Так, да.
— Идите к черту, Тод-Жин, — рассердился Устименко. — У меня же уйма денег.
Тод-Жин повторил сухо:
Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен — словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то — этому клетчато-полосатому — и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.
— Не надо! — попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. — Это не помогает, так, да…
Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком — высокий, гибкий, в старом черном свитере, — он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:
— Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…
На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.
— Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! — крикнул Володя. Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…
Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.
Что он, бедолага, мог ответить?
Изобразить сухую мину и приняться за беф-строганов?
Так Володя и сделал. Но обозреватель не отставал от него: пересев за его столик, он пожелал узнать, кто такой Устименко, чем он занимается, куда едет, зачем возвращается в Россию. И, записывая, говорил:
— О, отлично. Врач-миссионер, возвращается сражаться под знаменем…
— Послушайте! — воскликнул Устименко. — Миссионеры — это попы, а я…
— Старого Пита не проведешь, — пыхтя трубкой, сказал журналист. Старый Пит знает своего читателя. А покажите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выкинуть из вагона?
— Что там было? — строго спросил Тод-Жин, когда Володя вернулся в их купе. А выслушав, закурил папиросу и сказал грустно:
— Они всегда хитрее нас, так, да, доктор. Я был еще маленький — вот такой…
Он показал ладонью, каким был:
— Вот такой, и они, как этот старый Пит, такие, да, давали мне конфетки. Нет, они нас не били, они давали нам конфетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей усталости и болезни. И я думал — я уйду к этому старому Питу, и он всегда будет давать мне конфетки. И Пит взрослым тоже давал конфетки — спирт. И мы несли ему шкуры зверей и золото, так, да, а потом наступал смерть… Старый Пит очень, очень хитрый…
— Здорово глупо получилось. А теперь он еще напишет, что я не то поп, не то монах…
Вспрыгнув на верхнюю полку, он разделся до трусов, лег в хрустящие, прохладные, крахмальные простыни и включил радио. Скоро должны были передавать сводку Совинформбюро. Заложив руки за голову, неподвижно лежал Володя — ждал. Тод-Жин стоя смотрел в окно — на бесконечную под сиянием луны степь. Наконец Москва заговорила: в этот день, по словам диктора, пал Киев. Володя отвернулся к стене, натянул поверх простыни одеяло. Ему представилась почему-то рожа того, кто называл себя старым Питом, и от отвращения он даже зажмурился.
— Ничего, — сказал Тод-Жин глухо, — СССР победит. Еще будет очень плохо, но потом настанет прекрасно. После ночи наступает утро. Я слышал радио — Адольф Гитлер будет окружать Москву, чтобы ни один русский не ушел из города. А потом он затопит Москву водой, у него все решено, так, да, он хочет, чтобы, где раньше была Москва, сделается море и навсегда не будет столицы страны коммунизма. Я слышал, и я подумал: я учился в Москве, я должен быть там, где они хотят увидеть море. Из ружья я попадаю в глаз коршуна, это нужно на войне. Я попадаю в глаз соболя тоже. В ЦК я так сказал, как тебе, товарищ доктор, сейчас. Я сказал, они — это день, если их нет, наступит вечная ночь. Для нашего народа совсем — так, да. И я еду опять в Москву, второй раз я еду. Мне совсем ничего не страшно, никакой мороз, и все я могу на войне…
Помолчав, он спросил:
— Мне нельзя отказать, так, да?
— Вам не откажут, Тод-Жин, — тихо ответил Володя.
Потом Устименко закрыл глаза.
И вдруг увидел, что караван тронулся. И дед Абатай побежал рядом с Володиным конем. Восточный экспресс гремел на стыках, порою протяжно и мощно завывал паровоз, а вокруг Володи кони подымали пыль, и все больше и больше толпилось народу вокруг. Сбоку, на маленьком гривастом коньке, похлопывая его холку своей широкой ладошкой, ехала почему-то Варя, пыльный ветер Кхары трепал ее спутанные, мягкие волосы, и плакала, тянулась тонкими руками к Володе девушка Туш. А знакомые и полузнакомые люди шли возле Устименки и протягивали ему кислый сыр, который он любил.
— Возьми курут, — кричали ему. — Возьми, ты будешь кушать курут на войне, и твоя супруга будет разделять наш курут с тобой…
— Буду разделять! — кивала Варя. — Буду разделять курут.
— Возьми арчи! — кричали ему, протягивая сушеный творог. — Арчи не испортится. И супруга твоя разделит арчи с тобой…
— Бери, не кривляйся, — уговаривала Володю Варя. — Знаешь, какая хорошая штука арчи?
— Возьми быштак, — кричали ему, протягивая шарики оленьего сыра. Возьми, доктор Володя! Разве ты не узнаешь меня, доктор? Ты сохранил мне возраст еще тогда, когда мы боялись твоей больницы…
— Узнай же его, Володька, — говорила Варя. — Неловко, правда же! Вова же! Эта твоя рассеянность сведет меня с ума.
Их кони шли рядом, Варварины глаза были распахнуты ему настежь. Пыль делалась все плотнее, все гуще, и в этой пыли Варя слушала, как спас он Кхару от черной смерти, какой он храбрый, добрый, хоть бывает и сердитым, как одиноко ему было и страшно, как недоставало ему всегда только ее любви, только ее присутствия, только ее широких, теплых, верных ладошек, ее глаз, ее самой, всего того, с чем он расстался, не понимая еще ужасного, непоправимого значения этой потери. Но теперь она была здесь, с ним рядом, и они вместе на выезде из Кхары увидели отца Ламзы, который стоял над дорогой со своими охотниками. Их было много, с полсотни, и все они держали стволы ружей на холках коней. Володю и Варю они встретили залпом вверх — один раз и другой, а потом их великолепные маленькие, мускулистые, гривастые кони пошли вперед — наметом, чтобы дальние кочевья готовились к проводам советского доктора Володи.
— Ух, какой ты у меня, оказывается, — говорила Варвара протяжно, — ух ты какой, Вовик!
А в кочевьях, которые они проезжали с Варварой, Володя всматривался в лица, тщательно и большею частью тщетно вспоминая — кто был у него на амбулаторном приеме, кого он смотрел в юрте, кого оперировал, кого лечил в больнице. Но ни о ком ничего рассказать Варе не мог — теперь они все улыбались, а тогда, когда он имел с ними дело, они испытывали страдания. Теперь они вновь загорели и окрепли, а когда их привозили к нему, они были бледными и худыми. Теперь они сдерживали своих коней, а тогда они лежали, или их водили под руки, или вносили на носилках…
— И ты не помнишь теперь, кому ты сохранил возраст? — вглядываясь в его глаза, спрашивала Варя. — Я бы ни за что никого не забыла…
Их кони все еще шли рядом.
А потом Володя потерял ее. Потерял сразу, совсем, навсегда. Не было ни рук, ни распахнутых глаз, ни волос, которые трепал ветер. Не было ничего, кроме невозможного, нестерпимого горя.
— Успокойся, — сказал ему Тод-Жин, кладя руку на его голое плечо. — Не надо кричать, товарищ, тише! После ночи бывает утро, так, да!
Синий ночник мерцал над Володиной головой, и в его свете лицо Тод-Жина, изрезанное ранними морщинами, казалось лицом старика. Мудрого и строгого.
— Так, да! — совсем тихо повторил Тод-Жин.
— А я что? Кричал? — осторожно спросил Володя.
— Да, — укладываясь внизу, ответил Тод-Жин.
— Что же я кричал?
— Ты кричал русское имя. Ты звал русское имя.
— Какое? — свесившись со своей полки и стыдясь того, что спрашивает, сказал Володя. — Какое имя, Тод-Жин?
Непонятно, зачем он добивался ответа. Может быть, просто хотел услышать это имя?
Начало книги относит нас в период начала Великой Отечественной войны. Главный герой не может оставаться за границей, где в это время работал, и возвращается на родину. В родном городе он видит страх, разрушения, последствия бомбежек и эвакуацию - и немцы уже близко. Он пытается найти родных, и находит тетку - оказывается, она руководит эвакуацией города; как всегда, она уверенная и боевая - но в душе страшно и ей. После этого немцы заходят в город - это уже действительно опасно. Больше всего он надеялся встретить девушку Варю, которую любил и любит, но в родном городе он ее не нашел.
Сюжетная линия не одна - в книге описана не только история главного героя, но и его родных, и его знакомых. Ситуации, возникающие в их жизни в это трудное время, описаны легко и интересно. А ситуации возникают самые разные - кто-то пробивается с партизанским отрядом к своим войскам, кто-то подпольно организует сопротивление в захваченном городе, кто-то попадает в плен, кто-то героически погибает, а кто-то оказывается предателем и трусом. И даже в это страшное время есть место любви и соперничеству. Все эти ситуации и герои очень умело и естественно, без натяжек, собраны воедино - книга читается легко; читаешь, и думаешь - а что же дальше?
Владимир, главный герой романа, никогда не забывает, что он врач. Лечить его основное занятие - где бы он не был. А побывал он и в партизанском отряде, и на севере, куда приходят морские конвои, и в морском путешествии. У него было много знакомств с разными (от английского графа до Бабы-Яги), очень интересными людьми. Он набрался ценного опыта, но был также и опыт печальный - смерть прекрасного человека; смерть, которой могло бы не быть, если бы принимающие решения люди были смелее; эту смерть он будет помнить, видимо, всю жизнь.
Довольно крупной линией в этой книге выписана судьба тетки Владимира - коммунистки, попавшей в плен к немцам, пережившей пытки и сумевшую выбраться в конце концов к своим. Люди, казавшиеся отрицательными персонажами в первой книге, раскрывается по-новому - некоторые готовы принести себя в жертву ради общего дела. Что уж говорить о персонажах положительных, в чьих способностях и решимости сомневаться не приходится. Смерти - а они в этой книге в достаточном количестве - описаны так, что иногда хочется заплакать. Несмотря на то, что книга написана о суровом времени, это прекрасный женский роман советских лет.
Конечно, есть любовная линия. Владимир любит, и в него влюбляются. Только беда в том, что он однолюб, а именно той самой, единственной - Вари - нет рядом. И Варя, которая большую часть книги появляется только в письмах (которые Володя все равно не прочтет) тоже любит его. И получается такая вот несчастная взаимная любовь. Встреча их будет неожиданной, и тяжелой. Он спасет любимую девушку от смерти, но не сможет простить, что у нее появился кавалер. И они снова расстанутся, но в этот раз он - как бы в отместку - тоже решит не оставаться один. Так у него появится жена - красавица и карьеристка, и ребенок, из-за которого он уже не сможет уйти от нелюбимой и неверной женщины.
Прекрасный сериал бы получился по такому сценарию - в этой книге есть все для успешного женского романа. Теперь я понимаю, почему эта книга была у обеих моих бабушек, да и у многих на полках - ведь даже сейчас хорошо читается!
Сочинение "Дорогой мой человек" посвящено маме. В сочинении переданы самые нежные чувства, которые испытывает ребенок к самому дорогому и родному человеку на земле.
Вложение | Размер |
---|---|
sochinenie_dorogoy_moy_chelovek.docx | 16.92 КБ |
Предварительный просмотр:
Руководитель: Зауэр Мария Александровна, учитель русского языка и литературы
Каждый человек о маме рассуждает по-своему. Для одних мама - это тот человек, который может поддержать в трудную минуту, для других мама – человек, который может успокоить и понять тебя, когда тебе самому ничего не понятно. Есть люди, которые не любят и не уважают свою маму. Но мама всегда любит, ждет и принимает своих детей такими, какие они есть.
Для меня моя мама самый дорогой человек на земле. Она всегда подбадривает меня или успокаивает, когда мне это нужно, помогает в делах, объясняет, что нужно сделать и как правильно это сделать. Моя мамочка приветливая, добрая, нежная, ласковая, жизнерадостная. У моей мамы очень много друзей и знакомых, потому что она очень отзывчивый человек, любую проблему других она воспринимает как свою и всегда старается помочь.
Мама многое умеет: вкусно готовить, вязать, шить, вышивать, организовывать праздники и дни рождения. Все мои дни рождения – это просто сказка. Мама всегда делает этот день самым лучшим в году. Помню, в мой шестой день рождения мама устроила мне настоящий праздник. Мы пригласили всех моих друзей, моя комната была украшена в виде необитаемого острова. Когда друзья вошли, они были удивлены! Ведь не было самого главного – праздничного угощенья. На столе стоял лишь только кувшин. Я предложила потереть его, и тут перед нами появился Джин (это, конечно, была моя мама) и спросил, чего мы желаем. Через несколько минут перед нами оказался стол со всякими вкусностями. Потом в течение всего вечера Джин играл с нами, проводил различные конкурсы. В общем было здорово!
А еще моя мама – мой самый лучший друг. Ей я могу доверить любую тайну, рассказать о самом сокровенном, попросить совета или помощи. И я всегда уверена, что мама сохранит мою тайну, даст полезный совет и окажет любую помощь.
Недавно мы с классом ходили в дом малютки. Там живут дети, у которых нет родителей, нет мамы. По всей стране очень много детских домов и приютов, где много детей-сирот. Этих детей очень жалко, потому что они не знают материнской заботы, ласки. Рядом с этими детьми заботливые нянечки, медсестры и воспитатели. Но все равно они не смогут заменить маму. Думаю, что после посещения дома малютки некоторые из нас начнут больше ценить, любить и уважать своих мам.
Свое сочинение я хочу закончить четверостишием из стихотворения, которое я рассказывала в начальной школе, на одном из праздников, посвященных маме.
Мама, мамочка, мамуля!
Больше всех тебя люблю я!
Ты - красавица моя,
На тебя похожа я!
И почему так больше не пишут? Куда делись со страниц современных авторов вечные ценности, без которых человек перестает быть человеком? Или уже не модны ни любовь, ни верность идеалам, ни патриотизм и гордость за страну, в которой ты родился? Неужели больше не в чести правда, мужество и отвага? Может как раз потому, что книги, подобные этой, пылятся в библиотечных хранилищах уже много лет без своего читателя, в молодом поколении все чаще встречается изворотливость и эгоизм, а гуманизм медленно и уверенно переходит в разряд полумифических понятий?
Во второй книги трилогии молодой врач Володя Устименко оказывается в жерновах Второй Мировой. Время, проведенное на передовой, сказалось и на его характере, и на его убеждениях. Он становится все жестче и увереннее в своем убеждении, что в жизни любого человека должно быть дело, которому он посвятит свою жизнь. И спасая умирающих подстреленных, обожженных и обмороженных солдатиков Володя, оперируя над свистящими над головой пулями, все ближе и ближе подходит к тому, чтобы стать настоящим Врачом с большой буквы.
Две самых сильных сюжетных линии в книге, как для меня, это отношения Вари и Володи и судьба молодого пятого графа Невилла. Почему не война? О ней написано и переписано уже несметное количество книг и Герману не сравниться с Борисом Васильевым, это факт. Но небольшую часть романа, где появляется "Ленечка" Невилл невозможно читать без огромной упаковки носовых платочков - жертва дипломатической близорукости дяди и врачебной мнительности он олицетворяет в себе все то потерянное поколение, которое сгинуло на фронтах Второй Мировой так и не успев впервые влюбиться, подержать на руках своего ребенка да и попросту пожить.
А мимо линии Варвары и Володи я не смогла пройти как любая женщина, которая не может равнодушно смотреть на насмешки судьбы, сводящей и разводящей людей в самое неподходящее время. Ведь даже если сегодня, в мирное время, зачастую обязанности и внешние обстоятельства диктуют свои условия, то каково же было им, бедненьким, в то неспокойное время со своей чистой любовью, которая казалась крепче скалы, но не выдюжила? И что же теперь Варваре делать-то?
В общем, возлагаю большие надежды на третью книгу в плане хэппи-энда. Но, чувствую, долго потом еще не смогу взяться за что-то советское, потому что тяжело переживать такую бурю эмоций, ох как тяжело.
Задумайтесь, люди-человеки! Вот мы. живем в России. чего больше всего в нынешнее время вам не хватает? Мне совершенно точно гуманизма, его, согласитесь, стало меньше. Такое странное чувство было, когда в школе, сидя за партой, мы пытались правильно написать это слово, при этом нисколько не задумываясь о его истинном значении. Так вот, о чем я.
Именно после таких книг реально пытаешься задуматься, что есть настоящее доброе в людях, заставляющее забывать о своей жизни и думать и что-то делать для ближнего, отдавать эту самую "свою" жизнь, которую мы зачастую не ценим (а надо бы, ведь это самое дорогое, что есть у человека), чтобы спасти жизнь другого человека. Что должно быть в нас помимо всех этих общественно-моральных ценностей, что-то более бессознательное - гуманность, человечность, умение сострадать и принимать чужую боль, как свою. Об это трилогия. Вся она прошита этим чувством, героизмом обычных людей, которые не просто делают свою работу, они служат своему делу, своему призванию, служат жизни. Когда нет уже надежды, когда смерть уже наложила свою костистую лапу на этот маленький тщедушный росточек человеческой жизни, случается чудо и этот простой человек, который состоит из такой же плоти и крови, как и тот, что умирает, подобно доброму магу-волшебнику совершает настоящее чудо и делает он это не ради денег и похвалы, ученых званий, а просто потому что это его долг, его суть, его дело, которое он умеет и потому может и не имеет права выполнять его спустя рукава.
Нельзя не сказать и несколько слов о главных героях, которые полюбились мне и я с интересом ждала любой возможности, чтобы узнать, как они там мои дорогие, что у них творится.
Вот главный герой - Володя (врач по своей сути) - вечный максималист, которому чуждо лицемерие во всех его проявлениях, вечный борец за правду и справедливость, готовый бороться за нее даже с собственными учителями, талантливыми врачами. Да, он жесток, но кто скажет, что он не прав. Ведь медицина - это не просто наука, это прежде всего жизнь человека. А в вопросе жизни и смерти нет полутонов.
Варвара - простая девушка, и в то же время не такая простая - она всепонимающая, не по годам мудрая, добрая, принимающая своего любимого со всеми его недостатками и чрезмерной жесткостью в суждениях о других.
Одна из главных линий трилогии конечно же любовь Володи и Вари, не совсем счастливая, но зато чистая и немного обидчивая. Любовь, которая пережила глупости и вздорность юности, невзгоды разлуки и войны - а это бесценно!
Знаете, может я сейчас напишу что-то до тошноты банальное, но такой вердикт более всего подходит к этой трилогии. Именно такие истории побуждают нас лишний раз задумываться о том, зачем мы живем, в чем наше главное предназначение, высшая цель. Это ведь не мало, правда? Некоторые моменты и слова буквально прожигали все внутри. В голове постоянно крутилась фраза: "Как все правильно, так и должно быть!" И правда так хочется, чтобы в жизни все было именно так, справедливо и правильно и чтобы каждый получал то, что заслужил, по совести. Ведь только совесть - наш главный каратель и судья.
Хотела еще цитат добавить, но не смогла выбрать, всю книгу пришлось бы цитировать.
Так что, друзья, обязательно читать, получите много пищи для ума и для души.
Почему не пишут такого больше? Я обеими руками за современную литературу, но куда-то делись сильные, целеустремленные герои, ну ригористы и ригористы, тоже мне, выдумали ругательство. Мало ли, как сейчас на просоветские и идеологизированные книги принято смотреть, хочется же читать о людях, у которых стоит учиться, которыми надо восхищаться и к которым нужно тянуться. Вокруг подобных людей все равно маловато, да и не в чести сейчас у нас такое поведение, да даже не поведение, а тип личности. Что, наверное, неплохо нас как эпоху характеризует.
Тут же посмотрела фильм и ужасно разочаровалась, все меленько и даже слегка сопливо. Разница между Верой и Варей - только в том, что с последней Устименко встретился раньше. А так. Ну и разумеется, никаких Штуба, Аглаи Петровны. О, Аглая Петровна, это же сумасшедшее что-то. Конечно, такую линию в фильм не включишь. Потому что он черно-белый, в переносном смысле, разумеется, а вот книга, несмотря на то, что кроме упертой советскости там ничего обычно не видят, не так уж однозначна, по-моему, автор гораздо более критично к вопросу соотношения идеологии и личности подходит. Там есть лорды, но есть и граф Невилл, есть фашисты, но есть и Хуммель, есть палачи в застенках, но есть и Гнетов, есть люди с фиговенькими прошлым и семейством, но есть и Люба. А национальности! После диких мерзостей, что творятся вокруг, просто отдыхает все, когда читаешь, что никому в общем нет дела, какой ты крови, все на равных и все братья (нууу, если по характеру сошлись) и нет не то чтобы ненависти к чужому, нет даже ощущения, малейшей мысли где-то на заднем плане о том, что одной нации можно ставить себя выше другой. С гендерным вопросом, кстати, тоже похоже, хотя и не так идеально.
Юрий Герман - Дорогой мой человек краткое содержание
Романа известного советского писателя Ю. П. Германа (1910 — 1967) о работе врача-хирурга Владимира Устименко в партизанском отряде, а затем во фронтовом госпитале в годы Великой Отечественной войны.
Дорогой мой человек - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Юрий Павлович Герман
ДОРОГОЙ МОЙ ЧЕЛОВЕК
Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.
Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.
Иоганн Вольфганг Гете
ПОЕЗД ИДЕТ НА ЗАПАД
Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бриз-бизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей — в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?
— Сволочь! — сказал Володя.
— Что он говорит? — спросил Тод-Жин.
— Сволочь! — повторил Устименко. — Фашист!
— Надо иметь спокойствие! — сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. — Надо забирать себя в руки, так, да.
— Бутылку пива и беф-строганов, — сказал Володя.
— Для меня каша и чай, — добавил Тод-Жин. — Так, да.
— Идите к черту, Тод-Жин, — рассердился Устименко. — У меня же уйма денег.
Тод-Жин повторил сухо:
Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен — словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то — этому клетчато-полосатому — и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.
— Не надо! — попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. — Это не помогает, так, да…
Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком — высокий, гибкий, в старом черном свитере, — он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:
— Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…
На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.
— Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! — крикнул Володя. — Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…
Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.
Что он, бедолага, мог ответить?
Изобразить сухую мину и приняться за беф-строганов?
Так Володя и сделал. Но обозреватель не отставал от него: пересев за его столик, он пожелал узнать, кто такой Устименко, чем он занимается, куда едет, зачем возвращается в Россию. И, записывая, говорил:
— О, отлично. Врач-миссионер, возвращается сражаться под знаменем…
— Послушайте! — воскликнул Устименко. — Миссионеры — это попы, а я…
— Старого Пита не проведешь, — пыхтя трубкой, сказал журналист. — Старый Пит знает своего читателя. А покажите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выкинуть из вагона?
— Что там было? — строго спросил Тод-Жин, когда Володя вернулся в их купе. А выслушав, закурил папиросу и сказал грустно:
— Они всегда хитрее нас, так, да, доктор. Я был еще маленький — вот такой…
Он показал ладонью, каким был:
— Вот такой, и они, как этот старый Пит, такие, да, давали мне конфетки. Нет, они нас не били, они давали нам конфетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей усталости и болезни. И я думал — я уйду к этому старому Питу, и он всегда будет давать мне конфетки. И Пит взрослым тоже давал конфетки — спирт. И мы несли ему шкуры зверей и золото, так, да, а потом наступал смерть… Старый Пит очень, очень хитрый…
Читайте также: