До странности окостеневшими бывают общественные пристрастия сочинение

Обновлено: 05.07.2024

Темы проектов

1. Литературная Россия (места России, связанные с жизнью русских писателей).

2. Мой литературный край.

3. Летописцы отечественной истории и души народной.

4. Признания русских писателей в любви к Отечеству.

5. Русская лирика и романс.

6. Жизнь поэзии Есенина в музыке.

9. Богатыри земли русской.

10. Галерея патриотов России.

Темы сочинений 1

1. Живая Русь (материал выбирается самостоятельно).

2. О, Русь моя! (материал выбирается самостоятельно).

4. Образ России в отечественной литературе (по произведениям конкретной исторической эпохи).

5. Трагические страницы истории моей Отчизны (по двум-трём выбранным произведениям).

6. Публицистическое слово о России.

7. Образы истинных патриотов в русской литературе.

9. Пушкинские традиции в поэзии Некрасова и Фета.

10. Моё любимое стихотворение . (восприятие, оценка, истолкование).

11. Русский характер в исключительных обстоятельствах.

1 Здесь и далее предлагаются темы сочинений в основном обобщающего характера.

Тут и являются несоответствия.

Семьсот лет назад, когда о затухании нации не могло быть и речи, Русь лежала в тяжёлом и молчаливом рабстве и, казалось, даже не помышляла об освобождении. Но явились вожди - полководец и пастырь - и точно из небытия собралась она на Поле Куликовом и отстояла себя. Триста лет назад, когда о национальной дряхлости тоже не приходится говорить, Смута продолжалась не менее двадцати лет, и неизвестно, существовала ли Россия в те полтора года, когда на престоле сидел чужеземец, - всё было в шатаниях, разброде, несогласиях и взаимоистреблении. Но только ополчение Минина и Пожарского двинулось на Москву - словно током пронизало размётанный в распре народ, и больше он уже не сомневался, чью взять сторону. С Александром Суворовым ходили крепостные людишки с задавленным сознанием и волей, как пытаются внушить нам, - и какие распрямлялись богатыри! К Кутузову на Бородино на подмогу отступающей армии выступило народное ополчение из мастеровых и холопов. В последнюю Отечественную не половину ли войска составляли мужики из подъярёмной колхозной деревни, которую не перестают сравнивать с крепостничеством.

Неужели только и всего: пока гром не грянет, мужик не перекрестится?

Достоевский, сетуя на то, что русские писатели только и знают, что обличать всяких уродов и ставить Россию к позорному столбу, недоумевал: почему у них, у писателей, ни у кого не хватило смелости показать во весь рост русского человека, которому можно было бы поклониться.

С одной стороны, эти заметки можно прочитать, как подведение итогов уже состоявшегося разговора. С другой стороны, именно духовная деятельность, народная сущность, о которой пишет Распутин, и есть тот угол зрения, под которым мы рассматриваем отечественную литературу, перед которой стоит вечная, неизменная задача - даже в переломные исторические моменты охранять и сохранить эту самую душу народа.

И ещё об одном древнем и глубоком смысле народной жизни считаю необходимым сказать - о сокровенной любви к Отечеству, которая опять-таки питается двумя источниками: небом и землёй.

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам,

- писал Пушкин в 1830 г.

Когда-то философ В. Розанов сказал о славянофилах, что они звонили в колокольчики, в то время как в стране гудел набат, призывающий совсем к иным действиям. Вероятно, и от литературы кто-то ждёт гудящего набата, но если гражданин (равно человек, читатель) не расслышит колокольчика Пушкина, Чехова, Бунина, Платонова, Шукшина, Рубцова, Астафьева и других, то вряд ли он будет способен услышать набат.

Ваш Н.А. Рождественский

• О каком двуединстве народного характера говорит В. Распутин? Как эта же мысль выражена в строках Пушкина?

• О каких чертах русского национального характера свидетельствует русский язык? Покажите на примерах многообразие слов и словосочетаний, обозначающих место рождения человека, выражающих эмоциональное отношение к родине, устойчивых выражений о защите отечества. Обратитесь к статьям Родина, Отчизна, Отечество в словаре В.И. Даля.

• Определите значение русской литературы лично для вас.

Литература и иные источники

1. Астафьев В. Остановить безумие! // Астафьев В. Собр. соч.: в 15 т. - Красноярск, 1998.

2. Мамлеев Ю.В. Россия вечная. - М., 2002.

3. Павловская А.В. Как иметь дело с русскими. - М., 2003.

4. Распутин В. Запрягали или не запрягли? - russzastava . narod . ru / rasputin . html

Маленькая прелесть из битых горшков Как говорится: в хозяйстве все пригодится и битые цве.

Немецкие перебежчики в годы Великой Отечественной войны О бывших советск.

Коурма Точно вам скажу – не стоит терять драгоценное время, пока перед вами гора свежего, х.

Цветок иван-чая или кипрей узколистный Вроде ничего необычного, а какая красота - это иван-чай.

Самые вкусные блюда из картофеля Для тех,кто не на диете Отличная подборка очень вкус.

-Рубрики

  • рецепты (6235)
  • советы деда (2866)
  • военная (2119)
  • история (1411)
  • природа (1222)
  • Наша RUSSIA (1153)
  • справочники (1028)
  • юмор (756)
  • мистика (713)
  • творчество (593)
  • фэнтази (465)
  • брюзга (426)
  • немного эротики (420)
  • Экономика (379)
  • приколы (377)
  • животные (331)
  • литература (175)
  • чтиво (172)
  • На досуге (51)
  • флеш (14)

-Музыка

-Ссылки

-

Радио в блоге
[Этот ролик находится на заблокированном домене]
Добавить плеер в свой журнал
© Накукрыскин

-Я - фотограф










-Поиск по дневнику

-неизвестно

-Статистика

ЗАПРЯГЛИ ИЛИ НЕ ЗАПРЯГЛИ?



РАЗМЫШЛЕНИЯ ИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ ВАЛЕНТИНА РАСПУТИНА О РОССИИ,

О НАШЕМ НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ, О НАС..

До странности окостеневшими бывают общественные пристрастия к ошибкам и односторонним мнениям. В том числе и у людей широких и проницательных умов, у летописцев отечественной истории и души народной. Человек легче проникает в дальние миры, во всякие макро- и микрокосмы, а в себе самом, в общности таких, как он, разобраться не хочет. У нас не только нет цельной науки о нашем народе, но и взгляды на него настолько разные и порой противоречивые, будто мы свалились с луны, а не вышли из его недр. Загадочная русская душа до сих пор представляет тайну не для одних лишь иностранцев, усаживающих ее под развесистую клюкву, но и для нас, судящих о ней с пространной приблизительностью. Вот уже два века, начиная с Радищева и Чаадаева и заканчивая нашими современниками как из левого, так и из правого лагеря, русский человек все в себя не укладывается. Разноречивые суждения о нем всем нам хорошо знакомы. Для одних он существо безвольное, склоняющее свою выю под любое ярмо, нетрезвое, недалекое и т. д. И не объясняется этими первыми, как такое пьяное и "растительное";, малоподвижное во всех отношениях существо построило империю в шестую часть суши, прошло победными парадами в Варшаве и Вене, Париже и Берлине, создало могучую индустрию и могучую науку и первым полетело в космос. Вторые обращают внимание как раз на это, на могучую деятельность русского человека, и обходят молчанием периоды его затишья, вялости и анархии. Третьи, чтобы как-то согласовать те и другие начала, предлагают теорию затухания наций, по которой выходит, что русские сейчас и находятся в периоде такого угасания. Да, были времена великих подвигов и побед, но тысячелетний срок, отпускаемый историей для активной жизни наций, миновал, наступила пора органической старости.

Тут и являются несоответствия.

Семьсот лет назад, когда о затухании нации не могло быть и речи, Русь лежала в тяжелом и молчаливом рабстве и, казалось, даже не помышляла об освобождении. Но явились вожди — полководец и пастырь — и точно из небытия собралась она на Поле Куликовом и отстояла себя. Триста лет назад, когда о национальной дряхлости тоже не приходится говорить, Смута продолжалась не менее двадцати лет, и неизвестно, существовала ли Россия в те полтора года, когда на престоле сидел чужеземец, — все было в шатаниях, разброде, несогласиях и взаимоистреблении. Но только ополчение Минина и Пожарского двинулось на Москву — словно током пронизало разметанный в распре народ, и больше он уже не сомневался, чью взять сторону. С Суворовым ходили крепостные людишки с задавленным сознанием и волей, как пытаются внушить нам, — и какие распрямлялись богатыри! К Кутузову на Бородино на подмогу отступающей армии выступило народное ополчение из мастеровых и холопов. В последнюю Отечественную не половину ли войска составляли мужики из подъяремной колхозной деревни, которую не перестают сравнивать с крепостничеством.

Неужели только и всего: пока гром не грянет, мужик не перекрестится?

Достоевский, сетуя на то, что русские писатели только и знают, что обличать всяких уродов и ставить Россию к позорному столбу, недоумевал: почему у них, у писателей, ни у кого не хватило смелости показать во весь рост русского человека, которому можно было бы поклониться. Обвинения Ивана Солоневича в адрес великой русской литературы еще тяжелее: он считает, что искаженным образом нашего соотечественника, всех этих непротивленцев, самоедцев, мечтателей, босяков, калик перехожих и пр., русская словесность спровоцировала Германию в сорок первом на войну. Гитлеровские идеологи судили по этим героям о России как о колоссе на глиняных ногах, заполненном внутри пустопорожьем. И — жестоко ошиблись. Но и как было не довериться этому первоисточнику национальной души, как было не считать со страниц прославленных книг это торжество лени, беспечности и неприкаянности! Солоневич, как до него Розанов и Меньшиков, убежденные, что именно славная наша литература привела Россию к революции, конечно, переусердствовали в категоричности своего приговора, но не прислушаться к ним нельзя.

Но, с другой стороны, нельзя и заподозрить литературу в умышленном искажении жизни.

Тут разгадка, мало замечаемая, заключается в том, что русская словесность вся вышла из созерцательности, то есть непрактичности русской души, признаваемой за слабость. Непрактичность — ее мама родная. И Обломов, и Манилов, и Безухов, и Каратаев, и многие другие, вплоть до "чудика"; и Ивана Африкановича — все они могли бы стать русскими писателями и сделать героями своих книг Гончарова, Толстого, Чехова, Тургенева, Шукшина и Белова. Природа у них одна. Коробочка, Собакевич и Ноздрев не могли бы, потому что это карикатура, пусть и гениальная. Штольцы и Шульцы тоже не могли бы; эти не из нашего теста. Слабость созерцательности, вдумчивости, обращенности к дальним и невидимым пределам, грех, казалось бы, отсутствия, какой-то прерывистости бытия есть такая же полноправная и необходимая сторона нашего характера, как сторона деятельная и волевая. Это двуединство стоит дорогого. В кажущейся слабости наращивается сила и уверенность, дремлющие мускулы исполняются порыва, в сосредоточенности являются откровение и постижение, в мечтательности можно увидеть и паломничество к желанным палестинам. Это не провал деятельности, а переход к другого рода деятельности — духовной. Она выпестовала нашу православную душу, самую прочную, и воздвигла ее на высоту, с которой дароносит лучшая в мире культура. В ней-то, должно быть, и обитает то знаменитое женское начало, которое, как единственное, склонны относить к России. Нет, другая сторона русской сущности — мужеская, производящая способность к сверхъестественным деяниям. А вместе они и составляют то плодотворное лоно нашего духа, в котором не прекращается вынашивание. Не прекращается в том числе и теперь.
Эта картина отнюдь не отрицает наших грехов и болезней, для которых понятие "смертные"; долго оставалось меркой только недуга, но готово стать и меркой савана. Не дряхлость нам грозит от выроста из сроков, назначаемых для пассионарной жизни наций. Эти сроки исчислялись по европейским стесненным стандартам, а мы народ большой, многоземельный, издавна принявший в себя десятки и десятки инородческих племен и не износивший свежести своей крови и силы. Нет, не это должно пугать нас сегодня.

Знаменитая триада, незыблемость которой для полноценной жизни всякого государства прошедшие сроки лишь подтвердили, остается и сейчас основным условием спасения России. Вера, Власть, Народ. В старой России это звучало: Православие, Самодержавие, Народность. Монархия пала, вера подверглась гонениям, круг национальных, исторических, художественных и бытийных ценностей, питающих народ, был сознательно сужен и выхолощен. Народ перешел в услужение новой государственной системе. Это не то же самое, что служение Отечеству. Иногда они совпадали, как в Великую Отечественную, но чаще разнились. Усталость нашего народа, которую нельзя не видеть, объясняется еще и тем, что слишком много сил и жертв он отдал в ХХ веке порядку, оказавшемуся нежизнеспособным по той причине, что он не мог считать Россию своей духовной родиной. Была власть, и сильная, было огромное социальное облегчение, но отвержение души и Бога сделало народ сиротой. Десять лет назад веру с триумфом вернули, но не стало власти. Власть, отдавшаяся беспримерному стяжательству, надувательству, бросившая народ на растерзание нищете, преступности, смертельному облучению телевизионной радиацией, распродавшая жуликам народную собственность, оставившая его без работы, — это не власть, а напасть. Свободы, как спущенные с цепей разъяренные псы, сделались способом разрушения государственности. Все это нам слишком знакомо, и все это горит в нас нестерпимой мукой, чтобы продолжать перечисление бед.

Подгибается один из трех столпов, необходимых для прочности державы, — и все государственное строение начинает крениться, заваливаться. Если бы каким-то чудом удалось сейчас получить зримую картину в рост нашего общего дома, она напугала бы нас больше, чем мы представляем. Веровая опора восстановлена, но властная, полностью разрушенная, представляет собой сыпучий курган, неспособный держать свою долю ноши. И потому вся непомерная тяжесть здания вдавилась в плечи народа. Его неподвижное напряжение, его застывшая мука невольно заставляют пугаться: жив ли он, не превратился ли он в окаменевшего атланта, согбенного и бесчувственно держащего своды полуразрушенной громады?

Нам недосуг бывает оглянуться, что там, за нашими спинами, какие думы вынашивает брошенный на произвол судьбы недавний наш кормилец, которому отказано и в этом праве — быть кормильцем. Доносится только, что устраивает он голодовки (попробуйте совместить: чтобы добиться куска хлеба, он отказывается от куска хлеба), перекрывает железные дороги, "развязаны дикие страсти под гнетом ущербной луны" (слова Блока), поддается обманным обещаниям, пустыми глазами смотрит в камеру, когда спрашивают его о надеждах. Но кто он такой, что за человек заступил нынче на несчастную стезю жизни в России, мы представляем плохо.

Никогда и нигде, кроме легкомысленной строки в советской энциклопедии, за народ не принималось все население страны. В прежние времена из него исключались высшие сословия, справедливо оставляя в народе тружеников и носителей национального сознания и национального задания. Так и мы сегодня должны сказать, что народ — это коренная порода нации, неизъязвленная ее часть, трудящаяся, говорящая на родном языке, хранящая свою самобытность, несущая Россию в сердце своем и душе. Если бы случилось так, что не стало России, он бы, этот народ ее, долго еще, десятилетия и века, ходил по пустынным землям и чужим городам и неутешно выкликал ее, собирал бы по крупицам и обломкам ее остов.

Он жив, этот народ, и долготерпение его не следует принимать за отсутствие. Он не хочет больше ошибаться. Не забыл он, к каким последствиям приводило массовое участие низов в крестьянских волнениях и революционных бурях, боится порывов, могущих вызвать самоистребление, к радости наших врагов. Он ничего не забывает: народ — не только теперешнее поколение живущих, но и поколения прошлых, сполна познавших опыт минувшего, но и поколения будущих, вопрошающих о надежде. В этих трех ипостасях — прошлого, настоящего и будущего — только и можно сполна познать правду, которой суждено выстоять в России.

В провинции, кстати, где в условиях здорового консерватизма народ остается сам собой, он не ошибался и во все эти последние осадные годы, подавая безошибочное мнение о тех, кто искал его ручательства. Он долго запрягал, ожидая достойного предводителя, присматриваясь то к одному генеральскому мундиру, то к другому, и с досадой отвергал их; по-русски дотошно, в рассуждениях и наблюдениях, доискивался, как у Лескова, "какие могут быть народные средства против англичан" и "хорошо ли видеть правду в немце"; да и упряжь за долгие годы невыезда была разметана. Но теперь, судя по всему, запрягание кончилось. И к колокольному звону прибавился звук бубенцов, пока еще прерывистый, короткий, то с Выборга, то из Сибири, но все более настраивающийся на решительность. Есть надежда, что недалек тот час, когда, подхватив гагаринскую готовность к величайшему из подвигов, вновь на всю вселенную прозвучит это слово: поехали!

Землю облететь, конечно, легче, чем объехать и поставить на ноги Россию. Но и это нам не впервой. Однако, спасши себя, Россия не спасется. Чтобы заградиться от губительных сквозняков разгороженного настежь обезумевшего мира, не будет другой защиты, как выдвигать свои духовные, и не только духовные, крепости вперед. Обретем силу, законную, наследственную — и сделается это не на условиях вассальства, а дружества. В добродетельной крепости всегда искали и станут искать заступничества.


До странности окостеневшими быва­ют общественные пристрастия к ошиб­кам и односторонним мнениям. В том числе и у людей широких и проница­тельных умов, у летописцев отечествен­ной истории, и души народной. Человек легче проникает в дальние миры, во всякие макро- и микрокосмы, а в себе самом, в общности таких, как он, разо­браться не хочет. У нас не только нет цельной науки о нашем народе, но и взгляды на него настолько разные и порой противоречивые, будто мы сва­лились с луны, а не вышли из его недр. Загадочная русская душа до сих пор представляет тайну не для одних лишь иностранцев, усаживающих ее под раз­весистую клюкву, но и для нас, судящих о ней с пространной приблизительнос­тью. Вот уже два века, начиная с Ради­щева и Чаадаева и заканчивая нашими современниками как из левого, так и из правого лагерей, русский человек никак в себя не укладывается. Разноречивые суждения о нем всем нам хорошо знако­мы. Для одних он существо безвольное, склоняющее свою выю под любое ярмо, нетрезвое, недалекое и т. д. И не объяс­няется этими первыми, как такое пья­ное и "растительное", малоподвижное во всех отношениях существо постро­ило Империю в шестую часть суши, прошло победными парадами в Варша­ве и Вене, Париже и Берлине, создало могучую индустрию и могучую науку и первым полетело в космос. Вторые обращают внимание как раз на это, на могучую деятельность русского челове­ка, и обходят молчанием периоды его затишья, вялости и анархии. Третьи, чтобы как-то согласовать те и другие начала, предлагают теорию затухания наций, по которой выходит, что русские сейчас и находятся в периоде такого угасания. Да, были, мол, времена вели­ких подвигов и побед, но тысячелетний срок, отпускаемый историей для актив­ной жизни наций, миновал, наступила пора органической старости.
Тут и являются несоответствия.
Семьсот лет назад, когда о затухании нации не могло быть и речи, Русь лежа­ла в тяжелом и молчаливом рабстве и, казалось, даже не помышляла об осво­бождении. Но явились вожди — полко­водец и пастырь, — и точно из небытия собралась она на Поле Куликово и от­стояла себя. Триста лет назад, когда о национальной дряхлости тоже не приходилось говорить. Смута продолжа­лась не менее двадцати лет, и неизвест­но, существовала ли Россия в те пол­тора года, когда на престоле сидел чужеземец, — все было в шатаниях, раз­броде, несогласиях и взаимоистреблении. Но только ополчение Минина и Пожарского двинулось на Москву — словно током пронизало разметанный в распре народ, и больше он уже не сомневался, чью взять сторону. С Суво­ровым ходили крепостные людишки с задавленным сознанием и волей, как пытаются внушить нам, — а какие рас­прямлялись богатыри! К Кутузову на Бородино на подмогу отступающей ар­мии выступило народное ополчение из мастеровых и холопов. В последнюю Отечественную как не половину ли войска составляли мужики из подъяремной колхозной деревни, которую не перестают сравнивать с крепостниче­ством.
Неужели только и всего: пока гром не грянет, мужик не перекрестится?

ПОМОГИТЕ! Назовите проблему, которая поднимается в этом тексте! До странности окостеневшими быва­ют общественные пристрастия к ошиб­кам и односторонним мнениям. В том числе и у людей широких и проница­тельных умов, у летописцев отечествен­ной истории, и души народной. Человек легче проникает в дальние миры, во всякие макро- и микрокосмы, а в себе самом, в общности таких, как он, разо­браться не хочет. У нас не только нет цельной науки о нашем народе, но и взгляды на него настолько разные и порой противоречивые, будто мы сва­лились с луны, а не вышли из его недр. Загадочная русская душа до сих пор представляет тайну не для одних лишь иностранцев, усаживающих ее под раз­весистую клюкву, но и для нас, судящих о ней с пространной приблизительнос­тью. Вот уже два века, начиная с Ради­щева и Чаадаева и заканчивая нашими современниками как из левого, так и из правого лагерей, русский человек никак в себя не укладывается. Разноречивые суждения о нем всем нам хорошо знако­мы. Для одних он существо безвольное, склоняющее свою выю под любое ярмо, нетрезвое, недалекое и т. д. И не объяс­няется этими первыми, как такое пья­ное и "растительное", малоподвижное во всех отношениях существо постро­ило Империю в шестую часть суши, прошло победными парадами в Варша­ве и Вене, Париже и Берлине, создало могучую индустрию и могучую науку и первым полетело в космос. Вторые обращают внимание как раз на это, на могучую деятельность русского челове­ка, и обходят молчанием периоды его затишья, вялости и анархии. Третьи, чтобы как-то согласовать те и другие начала, предлагают теорию затухания наций, по которой выходит, что русские сейчас и находятся в периоде такого угасания. Да, были, мол, времена вели­ких подвигов и побед, но тысячелетний срок, отпускаемый историей для актив­ной жизни наций, миновал, наступила пора органической старости. Тут и являются несоответствия. Семьсот лет назад, когда о затухании нации не могло быть и речи, Русь лежа­ла в тяжелом и молчаливом рабстве и, казалось, даже не помышляла об осво­бождении. Но явились вожди — полко­водец и пастырь, — и точно из небытия собралась она на Поле Куликово и от­стояла себя. Триста лет назад, когда о национальной дряхлости тоже не приходилось говорить. Смута продолжа­лась не менее двадцати лет, и неизвест­но, существовала ли Россия в те пол­тора года, когда на престоле сидел чужеземец, — все было в шатаниях, раз­броде, несогласиях и взаимоистреблении. Но только ополчение Минина и Пожарского двинулось на Москву — словно током пронизало разметанный в распре народ, и больше он уже не сомневался, чью взять сторону. С Суво­ровым ходили крепостные людишки с задавленным сознанием и волей, как пытаются внушить нам, — а какие рас­прямлялись богатыри! К Кутузову на Бородино на подмогу отступающей ар­мии выступило народное ополчение из мастеровых и холопов. В последнюю Отечественную как не половину ли войска составляли мужики из подъяремной колхозной деревни, которую не перестают сравнивать с крепостниче­ством. Неужели только и всего: пока гром не грянет, мужик не перекрестится?

Здесь поднимается проблема о том, что многие иностранцы не считают Россию не хорошей страной, хотя она первой полетела в космос и является одной из самых развитых.

Читайте также: