Сень горькой звезды кратко
Обновлено: 04.07.2024
Вы можете добавить книгу в избранное после того, как авторизуетесь на портале. Если у вас еще нет учетной записи, то зарегистрируйтесь.
Ссылка скопирована в буфер обмена
Вы запросили доступ к охраняемому произведению.
Это издание охраняется авторским правом. Доступ к нему может быть предоставлен в помещении библиотек — участников НЭБ, имеющих электронный читальный зал НЭБ (ЭЧЗ).
Если вы являетесь правообладателем этого документа, сообщите нам об этом. Заполните форму.
Обладай мы способностью подняться следом за лебединой парой, навсегда покидающей обжитое место, с высоты полета нам открылась бы буровая с ее утробным гулом, всепоглощающим хаосом у подножия и горластым верховым на макушке, набухающая весенними соками обская пойма, в голубых озерных монистах и путанных ожерельях бесчисленных рукавов и проток, к одной из которых, продираясь сквозь опушившиеся спросонья таловые кусты, что есть мочи улепетывает, вскидывая задом, наш знакомый медведь.
Протока Большой Варгас, вздув свои мутные воды, роет податливые береговые крутояры и, поглощая их осыпь, уносит смесь сора и глины, крутит корье в водоворотах, бурлит на подводных карчах и обманчиво спокойно струится по скрытым от неопытного глаза отмелям. На такой реке судоводителю нужен глаз да глаз. Потому и неторопливо огибает излучину и не спешит навстречу потоку небольшая речная посудина. С высоты она похожа на серую стальную блоху с усиками-волнами. В поселке ее так и дразнят, по литерам, оттрафареченным на борту: "БМК" - блоха малого калибра. Правда, ее капитан и механик Георгий Брянцев категорически утверждает, что сии буквы означают "буксирный малый катер", но все равно, с легкой руки Витьки Седых, большого мастера приклеивать прозвища, катер теперь иначе как "блохой" не зовут, да и самого капитана для удобства переиначили в Жорку-Маримана.
Витька в поселке известный насмешник. Каждой лодчонке особое прозвище присвоил. Нынче лесник Батурин на свою новый мотор поставил. Витька как услышал его работу, так и ярлык навесил: "крикун". С тех пор, как раздастся по Неге громкий выхлоп, все знают - "крикун" идет. А если гул спокойный и ровный - значит, "блоха" геологов. Вообще-то сами они, одержимые врожденным романтизмом, а может, профессиональной гордостью, расшифровывают таинственные вензеля не иначе как "буровой малый крейсер", но "блоха" уже прижилась, и вывести ее не представляется возможным никакими известными средствами.
Ничего не попишешь, если от носа до кормы всего-то семь метров и два сиденья, считая водительское. Ни каюты, ни кубрика, мотор ворчит под ногами. И что с того, что сил в нем больше, чем во всей колхозной технике, и прыть на буксировке великая,- блоха тоже высоко скакнуть может.
Сегодня плывет "блоха" по протоке, уклоняется от встречных коряг, чиркает винтом по притопленным косам, подрагивает от натуги, стелет за кормой тонкий дымок выхлопа и запах свежего хлеба. На буровую везут продукты.
В катере двое: рядом с Брянцевым экспедиционный плотник и завзятый охотник Борька Турусинов, специально напросившийся, чтобы попутно пострелять уток. Их этой весной уйма, и брачный сезон в самом разгаре. Отдельные пары и целые табунки взлетают из прибрежных кустов, поднимаются с воды, проносятся над головами и свечой уходят ввысь после Борькиных выстрелов. Сегодня ему не везет. В очередной раз промахнувшись, Борька психует, матерно ругается, мечется с двухстволкой от борта к борту и докучает капитану бестолковыми рекомендациями.
- Черт бы его побрал с советами,- раздражается про себя Брянцев.- Тоже мне, указчик отыскался. Сам воду разве что в кружке видал, да и то с заваркой. А туда же, с советами лезет. Капитан, капитан, до чего ты докатишься, если всякий плотник станет тебе на судне советы давать, того и гляди, командовать примется. Стоило ли для того в мореходке мучиться, ходить в "загранку", сдавать на морской диплом, чтобы в результате кончить "речной блохой" и слушать наставления по лоции от Борьки-Лосятника. Эх, Жорка, Жорка! В какую даль упекли тебя коварные бабы от теплого Азовского моря. Ну да моряк и на суше не дешевка, не пропадем. Дочку вот только жалко. Такая была толстуха, ручки словно ниточкой перехвачены. Лепечет так забавно: "Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу. " Может, уже и бросила. Сколько же лет прошло? Два? Чуть побольше. В ноябре три года будет с тех пор, как он Танюшке того медведшца плюшевого принес. Как она к нему привязалась: обхватит ручонками, к кирзовому носу щекой прижмется и засопит. Без медведя не засыпала.
Жорка любил смотреть, как они спят в кроватке. В ту осень он возвращался из затянувшегося до бесконечности рейса. Плюшевого мишку-коалу развернул еще на лестнице и тихонько своим ключом открыл дверь. Сквозь стеклянную дверь прихожей увидел Танюшку. Дочка играла на коврике с игрушечным телефоном: старательно крутила диск и шепелявила в трубку: "Папа! Приходи к нам домой, в гости!" Кольнуло в капитанское сердце, распахнул он дверь: "Я здесь, девочка моя!" Доченька встрепенулась и, роняя игрушки, засеменила босыми ножонками навстречу: "Папочка! Ты себе другую девочку не купил? Мама говорит, что купил!" Такая глубокая тревога и ожидание чего-то страшного, непоправимого отразились в ее чистых доверчивых глазах, что невольно передались Брянцеву. Нехорошее предчувствие зашевелилось, но Брянцев ему значения не придал: "Нет, доченька, я не девочку, а мишку купил!" Увидев наконец великолепного черноглазого мишку, девочка слегка растерялась: "Не кусается?" - "Нет". Разом забыв о всех своих сомнениях, Танюшка схватила игрушку в охапку и счастливо засмеялась, как колокольчик.
Уйти бы тогда на каботажные рейсы, так нет - гордость помешала. Вот и доплавался. Может, жениться? Девчонки в поселке завлекательные мелькают. Учителки тонкими ножками сучат, а на звероферме есть гарная краля - кровь с молоком, глазищи как осенние омуты: и глубина и холод, не подступишься. А впрочем, какие наши годы? Тридцати еще нет, наколки можно не предъявлять, здесь они не в чести. А в остальном Жорка местным увальням не уступит. В былые годы у него осечек не случалось. Сколько хороших девчонок было, а женился на паскуде. Но мы еще покажем некоторым штатским. Брянцев не любил грустить подолгу, тем более в первом рейсе журиться не полагается. И он замурлыкал себе под нос свою любимую:
Я с детства был испорченным ребенком,
На папу и на маму не похож.
С пеленок увлекался я девчонками.
Эй, Жора, подержи мой макинтош.
- Эй, Жора! - гаркнул в самое ухо Борька.- Прямо по носу зверь плывет, наддай газку, перехватим!
Вывернувший из-за высокого мыса катер неожиданно оказался на пути пересекающего реку медведя, которого сильное течение далеко снесло от того места, где, перепуганный взрывом, он бросился в воду. Яростно выгребая, он оставлял позади пузырчатый след, подобно небольшому катеру. Расстояния от медведя до берега и катера казались примерно одинаковыми. От озорного желания побаловаться, померяться силами, Брянцев потянул ручку дросселя, и проглотившая усиленную порцию горючего "блоха" как бы подпрыгнула, опоясалась пенными бурунами и понеслась наперерез.
Тем временем Борька сменил дробовые патроны на картечные и щелкнул замком.
- Прижмись к нему поближе, я ему в ухо вмажу! - прокричал он истошно и зачем-то полез на палубу, закрывая Жорке обзор.
Азарт погони передался и Брянцеву. Инстинктивно еще "придавив железку", Жорка буквально впился в штурвал, всем телом ощущая вибрацию мотора, дрожжание обшивки и каждый оборот гребного вала. Дистанция сокращалась.
Заметивший опасность медведь еще старательней заработал лапами. Вздыбленный шерстью загривок, возникший над водой, давал понять весьма недвумысленно, каков нрав его обладателя. Но не способны состязаться четыре, пусть и могучие лапы, с шестью стальными илиндрами, бьющимися в огненной лихорадке.
- На плаву не стреляй, утонет! - Жорка крутанул штурвалом.- Я его к берегу прижму. И с палубы спустись - лупнешься за борт!
- Борька! Он, кажется, под левым бортом пошел, глянь! - Брянцев скинул газ до малого, а Борька метнулся к левому борту и взвел курки. В ту же секунду в обшивку правого борта стукнуло. "Промахнулся!" - укорил себя Жорка и сгоряча крутанул вправо. Медведя накрыло волной, он заглотил воды, хрипло вырыгнул и хватанул по стальному борту когтистой пятерней. Когти глухо звякнули по обшивке и, скользнув по ней вниз, зацепились за трубчатый спасательный леер, который у всех катеров "БМК" приварен вдоль ватерлинии. Почувствовав опору, в мгновение ока мишка ухватился за нее второй лапой, чтобы, собрав в комок, бросить свое напружиненное тело через невысокий борт на встречу обидчикам. Держитесь тогда, не мявкайте! Но, на их счастье и мишкину беду, солидный мишкин вес и круто заложенный руль резко накренили катер внутрь поворота. От неожиданности Борька брякнулся спиной на мешок с хлебом у правого борта, чем еще увеличил крен. Это его и спасло. Нависший над мишкиной башкой наклонный борт не позволил ему взобраться на палубу. Страшные когти, мелькнув возле Борькиной шапки, не удержались на гладком металле, и взревевший зверь плюхнулся обратно в волны.
Между тем катер завершил циркуляцию и заклевал носом на собственной волне.
Одуревший и досмерти перепуганный Борька никак не мог прицелиться на этой болтанке. Стволы ходили ходуном, вдобавок медвежья башка то и дело ныряла за гребни волн.
- Жми его к берегу! - благим матом заорал снова Борька. С этим возгласом убивец несколько запоздал, поскольку, пока медведь и катер выписывали на воде свои сложные эволюции, спорый стрежень сам принес их к песчаному яру, у подножия которого крутила воронки суводь, а с береговой кромки завалился кроной в омут столетний тополь, да так и замер, вниз головой, протянув к небу, как бы в предсмертной мольбе, голые, но еще живые корни. К нему, как к единственной надежде на спасение, и рвался из последних сил вконец измотанный и перепуганный зверь. Вот уж близко спасение. Мокрое и оттого жалкое тело путается в ветках, цепляя сучья, оставляет клочья шкуры, но стремительно пробирается наверх, к кромке обрыва, за которой избавление от напасти и жизнь.
Но именно там, на неприкрытом ветками месте, зверь всего уязвимее для уже изготовившегося стрелка. И, едва передние лапы медведя коснулись земли, вдогонку, с нескольких метров, хлестнул картечный дублет. Кучно попавший двойной заряд жестоко ударил по тощей после зимовки медвежьей заднице, отдавшись над водой глухим шлепком.
Этот шлепок мертвого по живому неожиданно больно отразился на Жорке. Своей покрытой бушлатом спиной он как бы ощутил разрывающий кожу свинец. Звериная близкая смерть, такая ненужная и бестолковая, ознобила и его кислым пороховым дыханием и запуталась в горле тошнотными спазмами. "Оторвали мишке лапу. " - припомнилось некстати.
Свинцовый удар подбросил медведя на обрыв и перевернул через голову, скрыл от глаз преследователей. Но треск кустов и удаляющийся рев означали, что он уходит подранком. Жорке рев его показался жалобным.
- Как я ловко ему врезал, только ошметки полетели! Будет знать. Нет, скажи, ты видел? - радостно возбужденный Борька опять заметался по катеру. Как жаль, что нет кругом зрителей, способных оценить по достоинству его удачный дублет. Да нет, не просто точный выстрел, а даже больше, можно сказать подвиг, совершенный им, Б. Турусиновым, бесстрашным геологом и покорителем северной природы. Сейчас Борька жаждал оваций, восторженной лести, молчаливого восхищения и утверждения за собой неколебимой репутации медвежатника. Один на один с медведем. Жорка не в счет. Впрочем, он единственный свидетель и именно от него должны узнать в экспедиции о Борькиной победе. Неизвестно еще, как он подаст его победу,- как бы не засмеяли. Есть же такие болтуны, готовые кого хошь обсмеять-охаять. К счастью, Мариман вроде не такой - серьезный, у братвы в авторитете: еще бы - моряк, в загранку ходил. В местной глуши прямо звезда. Однако он что-то помалкивает. Не в силах выносить далее Жоркино молчание, Борька снова полез к нему в душу:
- Да ты не боись, я ему крепко врезал, он наверняка обезножел. Если сам не подохнет, то деревенские добьют, еще и спасибо скажут. Шкура рублей на триста вытянет.
- Сволочь ты, Борька,- вдруг прервал его неожиданно озлившийся Георгий.- Сделал шатуна, так иди и сам добивай, Лосятник чертов.
- Нашел дурака. У меня пулевых патронов нет. А в одиночку за подранком идти - это сам попробуй. Можешь мое ружье взять, если ты такой храбрец выискался. Давай шуруй, а я покурю пока - Борька вынул измятую пачку "Беломора".
- Вылазь! Иди на берегу забавляйся, охотничек. Может, там и патроны пулевые найдешь.
- Чего-о? - протянул растерянно Борька.
- А что слышал. И заглохни, а то за бортом искупаю.
Брянцев включил реверс и задним ходом отошел от берега. Нахлынула обида за большого, но, в сущности, беззащитного зверя. Такая нежданная беда порой и с человеком случается. Иной живет себе, жизни радуется. И здоровье и сила - все при нем. Работа спорится. Считает себя ХОЗЯИНОМ. Да вдруг случится ему пересечь дорогу другого, более сильного или хитрого, неуязвимого на борту номенклатурного дредноута, и за эту свою дерзость получит такого высокопоставленного пинка, что еще полжизни кувыркается. А на номенклатурном мостике снисходительно усмехаются: будет знать. А тот внизу уж и на ногах не стойко держится, зашатался, закланялся. Из человеческих подранков затем шатуны получаются. Жорка знает, сколько их, неприкаянных, по пристаням шатается, и почти каждый когда-то был Интеллигентным Человеком, пока не изломала его "мохнатая лапа". Самого кривая в бичи вела, да устоял, одумался. Те, что поинтеллигентнее, сердцем помягче, почувствительнее, легче ломаются. А такому, как БорькаЛосятник, и тюремный срок - что слону дробина. Вот навязался! Для флотского первый рейс всегда праздник. Примета есть: как первый рейс пройдет, так и вся навигация. Не иначе, теперь весь сезон маяться по Борькиной милости. Только-только от неприятностей оклемался. Обида за медведя, за себя, за превратности судьбы переросла в раздражение, в неприязнь к напарнику, которые душили и искали выхода наружу. И, желая поскорее от них освободиться, Брянцев выплеснул на голову несчастного Лосятника бурный поток выражений, коими изобилует лексикон вербованных, бичей, портовых грузчиков да некоторых начальников, желающих таким образом стать ближе к народ>'. Поэтому приводить его в нашем повествовании мы не станем, тем более что, несмотря на образность Жоркиной изысканной речи, Борька смог уловить в ней единственно то, что капитан выражает недовольство его, Лосятника, неудачной стрельбой. Такого он уж никак не ожидал, даже ощутил легкий дискомфорт и чуть было не загрустил на минуту, но над рекой стояла чудесная погода.
Весенняя природа ликовала в предчувствии любви. В затопленных кустах сновали мелкие птахи и пели свои малые песенки. На прибрежных лугах токовали кулики-турухтаны и, приманивая самочек, забавно пыжились и раздували роскошные воротники. Где-то в отдалении громко базарили чайки. Небесная синь несла к северу последние гусиные караваны, а на речных отмелях паровались утки. В глубинах вод шли на нерест огромные рыбы. Вся живность спешила жить, любить и размножаться.
Борька-Лосятник никого не любил и никуда не спешил. Он сплюнул окурок за борт и перезарядил ружье.
Любимые собаки запись закреплена
Рассказы про охоту
Сказки старого Карыма (Сень горькой звезды. А.П. Захаров)
Окончание
Порадовался Иван подарку: ни у кого такого зверенка нет – ни в Некрысово, ни на Вате, ни в Смольной деревне. Сам Иван кошку только в Сургуте и видел, когда по делам там бывать приходилось. Забавный оказался зверенок: на рысенка похож, а мурлычет так звонко, словно карманные часы у заготовителя. Так и стали жить втроем: дед, котенок и молодая промысловая лайка Орлик.
Из-за него в бобыльской избе Ивана ровно повеселее стало. Сядет хозяин сети вязать, нитки по полу тянутся, а котенок уж с лавки спрыгнул, концы хватает, в сети путается – работать мешает. Иван на него ворчит, а сам и пальцем не трогает. А Орлик от порога за котенком приглядывает да кончиком хвоста помахивает. Рыжик нитку отпустит и хвать пса за хвост! Орлик на малыша не сердится – разве что лапой дрыгнет, так, что котишка кубарем катится, но не ворчит и зубов не скалит. И котишка не шипит, а подковой изогнется, хвост распушит и боком, боком наступает на пса. Невелик зверь, а нахален! Надоест это Орлику, толкнет он дверь и убежит по своим собачьим делам – еду себе в тайге промышлять. Считается ведь, что летом собаку кормить – только портить.
У Рыжика жизнь повеселее: хозяин его холит. Вкусную рыбу – коту, вкусное мясо – коту. Спать ложится – кота к себе кличет. Ребятишки играть к коту ходят, бабы молоко несут. Скоро Рыжик в здоровущего котища вырос. Стал за ограду гулять выходить.
Однажды соседский пес Шалаболка за ним охоту устроил. Не понять охотничьей лайке, что кот зверь особенный, домашний и потому запретный. Чуть было совсем Рыжика не схватил, но тот извернулся, рыжим пламенем взвился в воздух, словно пружиной подброшенный, пал сверху прямо на морду Шалаболкину и, наградив ее отпечатками всех своих когтей, благополучно скрылся. Вдобавок выскочил Орлик и еще потрепал Шалаболку. Так и жили.
Долго ли, коротко ли, пришли наши друзья к избушке. Сезон неплохой вышел. С осени орех уродился, потому белка расплодилась. За ней соболь, куница пришли. В урожайный год мышей всегда уйма, значит, и лиса рядом.
У охотника каждый зверь на примете, на каждого своя ловушка. В осинниках зайцы глубокие тропы пробили – на них проволочные петли стоят. На рябчика, куропатку – петли из конского волоса, на лису – капканы, на соболя, куницу – капканы помельче, а еще плашки да кулемки – самодельные ловушки. Белку, ту вместе с Орликом добывают.
Утром, еще в потемках, надевает охотник широкие лыжи-подволоки, мешок на спину, ружье в руки и айда по путику! Путик – это ежедневный путь охотника от ловушки к ловушке, от капкана к капкану, от петли к петле. За день много пройти надо, а ведь погода не балует. От мороза деревья аж стонут и лед на реке трещит. А не идти нельзя: вовремя из ловушки зверя не вынешь – расклюют его вороны да сороки. Пропадет пушнина. Стрелять бы этих разбойниц, да некогда. Бежит Иван не шибко, лыжи чуть подволакивает (потому и называют их подволоками), на ходу сухарь жует, по сторонам зорко смотрит. Орлик по тайге рыщет: лайки в лесу от охотника далеко уходят. Найдет собака зверя, облает, загонит на лесину, держит, голосом хозяина зовет. Иван по голосу понимает, кто это там попался, и спешит на лай.
Весь день охотник на ногах. Все, что добыл, на себе несет. Не один десяток километров за день отмеряет, пока в избушку вернется. А она стоит пустая, холодная. Надо еще печь истопить, сварить, самому поесть, собаку и кота покормить, шкурки обезжирить и на пялки натянуть, одежду просушить, ружье почистить. Мало ли что еще! Глядишь, и полночь. Не успел заснуть – пора снова ловушки смотреть. И так день за днем, неделя за неделей, ни выходных, ни праздников. Всегда один, на свой страх и фарт. Не уберегся, заболел – сам себя и лечи: на твою хворобу никто больничный не выпишет. До ближайшего доктора верст двести наберется. Знать бы городским щеголихам, какой ценой им меха достаются! Сильным и смелым должен охотник быть.
Кот на зимовье обжился. Пока дед с собакой в тайге бродят, кот в избушке без дела не скучает: мышам спуску не дает. Припас у хозяина в целости сохраняется, за шкурки тоже опасаться не приходится. Вернется Иван – кота погулять отпустит. Рыжик далеко не уходит: совы боится, да и снег глубокий. А мышей возле избушки еще и больше.
Так и промышляли втроем, может зиму, может пять. Один сезон нефартовый выдался. Зима почти вся прошла, а пушнины добыли, как говорят, кот наплакал. Может, состарился Иван Кремнев, может, на печку ему пора? На печи смерть костлявую скорей дождешься. Да-а. Ну да ладно.
Путь до дома всегда короче. Однако на полпути у них задержка вышла: набрели на берлогу. Под поваленной елью устроил себе мишка логово: густые ветви укрыли медведя, снег сверху засыпал. Мимо пройдешь – не заметишь, одна отдушина выдает: мишка дышит, из нее парок курится.
Орлик на привязи лаем захлебнулся, виснет на лямке, не в силах оторваться, мордой в снег падает. Зверюга на него и ухом не повел, не глянул и на крохотный костришко – на дыбах пошел на охотника.
Дрогнул старый медвежатник, к нарте кинулся: руки трясутся, левая патрон ищет, правая за ружье хватается. А зверь уж смертельным смрадом в затылок дышит. Этим духом перенесло старика через нарту. Ногой нечаянно крышку с ящика сдвинул. Медведь носом к ящику сунулся и вдруг словно бомба взорвалась!
С небывало диким мявом взвился вверх обезумевший в страхе рыжий зеленоглазый котище, обрушился на оскаленную медвежью морду, всадил в черный нос когтищи и мгновенно взметнулся на ближайшее дерево. Ошарашенный медведь про Ивана сразу забыл и наутек кинулся. Может, и околел потом с перепугу, бывает такое с косолапыми. Только и охотнику плохо стало. Впервые ощутил Иван в сердце боль. Безвольно опустился он на нарту, не в силах пошевелиться. Считай, одной ногой в могиле стоял, точнее, никакой могилы бы от него не осталось, а сожрал бы его голодный шатун, набродившись по зимней тайге. Спасибо Рыжику, спас.
Лишь когда показались в потемневшем небе звезды и угасающий костерок пыхнул последним дымком, сердце отпустило. Развел Иван большой костер на ночь, утра дождался. Рыжик всю ночь на лесине просидел и нипочем не слазил. Пришлось под утро ту березку осторожно срубать и кота от ствола отдирать.
Вот и все, однако. Рыжик в те поры по тайге прославился. Из дальних мест приезжали на геройского кота подивиться, который медведя прогнал и хозяина спас. Ивану за него добрую лайку предлагали (Орлика по осени лось зашиб, промысловые лайки долго не живут), только не похотел Кремнев своего друга менять. Когда кот от старости умер, старик с него шкуру снял, в сундуке хранит. Когда в буранную непогодь заломит у старика кости, приложит он ее к больной пояснице, и ровно бы легче станет. Память о друге хорошо согревает. Да-а.
Карым замолчал, и в наступившей тишине стало слышно, как кипит на печи чайник и где-то далеко за островом шлепает по воде плицами пароход. Поляна у сторожки сразу опустела. Остался лишь задремавший на крылечке Петька Аристов. Наверное, ему снились добрые Шингораевы звери, потому что он сладко посапывал и счастливо улыбался во сне.
– Эй, парень! – обрадовался он Толе. – Ты на пристань? Иди сюда – быстрей дойдем.
Толю дважды приглашать не надо, и вот он уже сидит рядом с водителем.
– Пить будешь? – спросил его Жорка, протягивая бутылку. – Нет? Жаль, я один не смогу. Тогда скажи мне, отчего в вашей деревне все разговоры вокруг медведей крутятся? Что, других тем не имеется или разговаривать не о чем?
– Чудак! Мы же в медвежьем углу живем!
– Тогда понятно, в чем дело. А я уж было расстроился: думал, надо мной скулят. Ну все – поехали!
Аркадий Петрович Захаров, талантливый тюменский писатель, родился 27 июня 1944 года в Нижневартовске в учительской семье. В то непростое время ребята взрослели быстро. Вот и Аркаша в 15 лет пошел на гальвано-штамповочный завод. Позже окончил Тюменский лесотехникум, а затем Уральский политехнический университет, получив профессию инженера-экономиста.
Работу совмещал с учебой. Приобретал профессиональный и жизненный опыт, трудясь на различных предприятиях и в учреждениях Тюмени. Электрик, потом приборист и испытатель на оборонном предприятии, инженер, технический инспектор облсовпрофа, коммерческий директор хлебокомбината, организатор спасательной службы ОСВОДа, заместитель председателя фонда имущества города, главный специалист департамента имущественных отношений, народный депутат Тюменского городского Совета и член малого Совета города… По крупицам пополнялась писательская копилка – характерами, поведенческой рефлексией, специфическими речевыми оборотами.
Аркадию Петровичу Захарову в этом году исполнилось 70 лет. Он – ровесник Тюменской области. От лица всего нашего писательского братства хочется пожелать ему здоровья, воплощения всех творческих замыслов, радостного вдохновения, благополучия и счастья!
Читайте также: