Кроче теория и история историографии кратко

Обновлено: 05.07.2024

КРОЧЕ Бенедетто (1866-1952) - итальянский философ, историк, литературовед, общественный деятель. Неогегельянец, лидер историцистского направления. Определял свою философию как "новую философию Духа" ("абсолютныйисторицизм"). Идеолог итальянского либерализма. Ученик А.Лабриолы, под влиянием которого К. в молодости увлекся марксизмом. Достаточно рано познакомился и с философией гегельянства. Учился в Неаполе. После гибели родителей и сестры во время землетрясения жил у дяди в Риме, где с 1884 посещал лекции Лабриолы. В 1886 вернулся в Неаполь. Увлекся философией Вико. В 1887- 1892 путешествует по Европе. С 1903 стал издавать журнал "Критика", ставший центром притяжения интеллектуальной жизни Италии, но вскоре превратившийся в орган, печатавший почти исключительно их собственные статьи. С 1910 - сенатор. С 1920 - министр образования, инициатор проведения предложенной Джентиле школьной реформы. В 1924 вступил в либеральную партию. В 1925 в ответ на инициированный Джентиле "Манифест фашистской интеллигенции" К. написал "Манифест итальянских интеллектуалов-антифашистов". В 1926 неополитанский дом К. подвергся фашистскому погрому, а он сам попал под надзор полиции и вынужден был выехать за границу, где познакомился с Т.Манном и Эйнштейном. В 1944-1947 возглавлял воссозданную им либеральную партию, в 1944 был министром без портфеля правительства в Солерно, являлся членом Конституционной ассамблеи. В 1947 в его доме в Неаполе открылся Институт исторических исследований. К. за его влияние в кругах итальянской интеллигенции в первой трети 20 в. прозвали "светским папой".

Лейтмотив всей философии К. - "нет другой реальности, кроме Духа, и другой философии, кроме философии Духа". Согласно К., подлинная философия всегда диалектична и как таковая описывает логику философского мышления, осуществляемого в понятиях, обладающих всеобщностью и конкретностью одновременно.

БенедеттоКроче родился 25 февраля 1866 г. в городке Пескассероли, регион Абруццо в семье, владевшей землями в центральной части страны. Его семья была богатой, но консервативной; он посещал религиозный колледж, однако, как утверждают, к 18 годам отошёл от религии и считал себя атеистом до конца своих дней. В 1883 году при землетрясении на острове Искья погибли родители и сестра Кроче (сам Бенедетто много времени пролежал под обломками), и он был принят в семью своего дяди, Сильвио Спавента, историка, брата философа-неогегелианцаБертрандоСпавента, жившую в Неаполе. Свое самообразование Кроче начал в римском салоне дяди, где познакомился со многими учеными и интеллектуалами того времени, в частности, Антонио Лабриолой. Учился на юридическом факультете университета Неаполя, откуда ушёл, не удовлетворившись уровнем университетского образования. В течение нескольких лет путешествовал по Испании, Германии, Франции и Англии. В 1886 году купил в Неаполе дом, в котором до того жил философ эпохи Просвещения Джамбаттиста Вико. По настоянию своего друга, философа Джованни Джентиле, принялся читать Гегеля.

Кроче и марксизм

Кроче и фашизм

В 1949 Кроче разбил церебральный паралич, и он больше не выходил из дома, в то же время продолжая активно работать. Смерть застала его в кресле в кабинете-библиотеке 20 ноября 1952.

Неогегельянство и философская позиция

Существуют два типа познания — познание интуитивное и познание логическое, познание с помощью фантазии и познание с помощью ума; познание индивидуального и познание универсального, познание отдельных вещей и их отношений; и, наконец, познание, производящее образы, и познание, производящее концепции. Интуиция слепа, разум одалживает ей свои глаза.

Историография и философия истории

В своем зрелом творчестве Кроче очень много внимания уделил истории и историографии, связав её с философским понятием духа:

Истинный смысл исторического познания нельзя постичь, если не отталкиваться от того принципа, что сам дух и есть история, что в каждый отдельный момент он и творит историю, и сотворяется ею. То есть несет в себе всю историю и совпадает в ней с самим собой.

Философия искусства

Искусство по Кроче есть выражение творческого разума и одновременно интуитивное созерцание индивидуальности. Творчество — важнейшая деятельность разума, без него познание невозможно. Искусство, в отличие от науки, познает индивидуальное, а не общее. В исходном восприятии внутренне переживаемая интуиция находит внешнее выражение. Выражают себя не только художники, но все люди, а мерой прекрасного является успех в самовыражении. Во многих работах Кроче применил такой подход к трактовке искусства и литературы, основав целую школу в искусствоведении и художественной критике.

Кроче и марксизм

Кроче и фашизм

Неогегельянство и философская позиция

Историография и философия истории

Философия искусства

мысли ) наравн е с понятиям и плохог о человек а и эпох и упадка .

Есл и недостато к негативно й истори и бере т начал о и з закреплени я

диалектическо й антитез ы добр а и зла , и з гипостазировани я идеальны х

моменто в развития , т о и з неверног о понимани я друго й сторон ы этог о

понятия , а именн о вечног о постоянства , вечног о сохранени я накоплен -

ного , рождаетс я друго е историческо е отклонение , именуемо е элегиче -

ско й историей , ложное , ка к и первое , п о определению . То , чт о хранитс я

и обогащаетс я в ход е истории , и ест ь сам а история , жизн ь духа ; про -

шло е живе т лиш ь в настоящем , преображаяс ь в не м ка к ег о сила . Вся -

ка я частна я форм а (индивид , действие , установление , творение , мысль )

обречен а погибнуть , гибне т даж е искусство , хот я ег о называю т вечны м

(каковы м он о в некоторо м смысл е и является) , н о он о жив о тольк о в

то й мере , в како й воспроизводится , преображается , освещаетс я новы м

свето м в душ е потомков ; гибне т даж е истин а в свое й конкретно й опре -

деленности , поскольк у сохранен а он а може т быт ь тольк о включенно й в

систем у боле е широко й истин ы и , следовательно , измененной . Н о те ,

кт о н е в состояни и поднятьс я д о историческог о осмысления , те , кт о с о

все м пыло м душ и прилепляютс я к индивиду , произведению , верова -

нию , установлению , будуч и н е в сила х помыслит ь отстраненно , склонн ы

переносит ь бессмерти е дух а в ег о всеобщност и н а одн о и з частны х и

конкретны х явлени й духа ; а поскольк у эт и явления , несмотр я н а вс е

и х старания , погибают , прито м част о у ни х н а глазах , т о ми р дл я ни х

окутываетс я сумрако м и печальна я истори я агони и и смерт и всег о

прекрасног о становитс я единственно й историей , каку ю он и способн ы

изложить . Эт о тож е поэзия , и едв а л и н е высочайша я — поэзия , создавае -

ма я теми , кто , навсегд а потеря в дорого е существо , способе н н а большее ,

че м тольк о слезы , и , подобн о Данте , узнавшем у о смерт и возлюбленной ,

земля , и птицы , прерыва я сво й полет , падаю т с небес . Н о истори я н е

може т быт ь историе й смерти , он а може т быт ь тольк о историе й жизни ;

и всяком у понятно , чт о не т боле е достойног о поминовени я усопших ,

че м изучени е и х де л пр и жизни , того , чт о он и произвел и н а све т и чт о

живе т в нас , — истори и и х жизни , а н е и х смерти , котору ю чисты е душ и

стремятс я скрыт ь по д покровом , а грубы е и жестокие , напротив , представ -

ляю т в уродливо й нагот е и смакую т с нездорово й настойчивостью . Во т

почем у вс е истории , излагающи е смерть , а н е жизн ь людей , государств ,

установлений , обычаев , литературно-художественны х идеало в и рели -

гиозны х убеждени й над о считат ь ложным и (или , в лучше м случае , по -

этическими , есл и он и обладаю т достоинствам и поэзии) ; всяка я истори -

ческа я скорбь , всяки й пла ч п о тому , чт о был о и чег о больш е нет , сводилис ь

б ы к обычно й тавтологи и (вед ь есл и был о — ясно , чт о уж е нет) , когд а

б ы н е вел и к игнорировани ю тог о факта , чт о в это м прошло м н е вс е

погибло , чт о прошло е живо , и жив о вечно й жизнью , поскольк у стал о

настоящим ; именн о в этом , в ложно й перспективе , котора я здес ь выст -

раивается , и состои т принципиальна я ошибочност ь подобны х историй .

Поро й случается , чт о историков , живописующи х мрачным и крас -

кам и сцен ы агони и и похорон , кои м он и присваиваю т им я истории ,

вдру г повергае т в полнейшу ю растерянност ь изучаемы й им и документ :

д о ни х вдру г явственн о доносятс я взры в смеха , вздо х удовлетворени я

ил и торжествующи й кри к радости . Ка к ж е та к (спрашиваю т он и себя) ,

ка к могл и эт и люд и жить , любить , плодиться , петь , рисовать , рассуждать ,

когд а с восток а и запад а раздавалас ь трубна я вест ь о конц е света ? Н о

он и н е отдаю т себ е отчета , чт о коне ц свет а существуе т лиш ь в и х вооб -

ражени и (он о богат о элегическим и мотивами , д а скудн о умом) , а в дей -

ствительност и ег о не т и никогд а н е было , о че м ка к ра з и свидетель -

ствую т эт и неуместны е звуки ; с друго й стороны , он и боле е че м уместны ,

та к ка к напоминаю т чересчу р забывчивы м о том , чт о истори я про -

должае т сво й неутомимы й тру д и чт о е е мнима я агони я — лиш ь родо -

вы е схватки , а е е мнимы й последни й вздо х — лиш ь кри к новорожден -

ного , к котором у над о прислушаться , иб о о н возвещае т рождени е новог о

мира . В отличи е о т индивида , которы й умирает , поскольк у (ка к гово -

зат ь сво е начал о и конец , истори я н е умирае т никогда , иб о в не й эт а

Книга "Теория и история историографии" (1917) является завершающей частью "Философии духа" - самого крупного труда выдающегося итальянского мыслителя нашего времени Бенедетто Кроче. В то же время книга представляет собой самостоятельное исследование органической связи истории и философии применительно к различным историческим эпохам развития мышления, начиная с античности.

Лучшая рецензия на книгу

15 декабря 2013 г. 10:10

Если бы не реферат по философии науки, то эту работу итальянского философа я бы вероятнее всего не прочитала. Но именно благодаря этой ситуации, знакомство случилось. Меньше всего мне когда-либо хотелось бы вновь столкнуться с Гегелем, а еще хуже - с критикой системы Гегеля. Талант же Б.Кроче, как отмечают, в его способности писать очень литературно точно, образно. Возможно, благодаря этому и великий немецкий философ стал понятнее и ближе. Особенно меня заинтересовал второй раздел работы, в которой Б.Кроче излагает авторскую историю историографии. Он об этом сразу оговаривается, что это не попытка составить компиляцию из разрозненных сведений, а именно его понимание ключевых моментов истории историографии, которые очень плотно связаны между собой, начиная с историографии античного…

Методологическая позиция Кроче развертывается в его оригинальной интерпретации процесса истолкования исторических фактов. Он фиксирует два уровня существования исторического факта: факта как исторического документа (источника) и факта как интерпретации (толкования и оценки) этого первичного источника. В историческом исследовании эти уровни получили название источниковедение (знание об источнике) и историография (знание об истолковании источника).

Т.Г.. Щедрина

Кроче Б. Антология сочинений но философии. СПб., 1999.

Современной историей обычно называют видимый след ближайшего прошлого — последние пятьдесят, десять лет, год, месяц, день, возможно, истекший час или минуту. Однако, строго говоря, современной можно считать лишь историю завершаемого в данный момент действия, граничащего с осознанием этого действия. Например, история меня, пишущего эти страницы, есть мысль об этом поступке, соединенная с написанным. Современной в этом случае она будет именно потому, что как любой духовный акт история вне времени, хотя в то же самое время историю формирует связанное с ней действие, и разница между ними не хронологическая, а идеальная. Несовременная история, прошедшая история говорит, видимо, об уже сформированном, о том, что рождается как критика самой истории, неважно, насколько удаленной — давно или всего час назад.

Все же даже уже сформированная история, если на нее смотреть не слишком издалека, если в ней есть смысл, а не только сотрясение воздуха в пустоте, всегда современна. Условием современности истории будет ее звучание в душе историка или, если употреблять ремесленную технику, необходимо, чтобы исторические документы были внятны разуму. Когда факт предстает в виде серии рассказов, то это говорит о более богатом и действенном присутствии факта. И рассказы суть документы, которые можно интерпретировать и о которых можно судить. Историю создают не из рассказов, а на основе документов (последние есть не что иное, как заземленные рассказы). Современная история прямо исходит от жизни, как, впрочем, и так называемая несовременная история, ибо очевидно, что только интерес настоящего может выступать двигателем поисков фактов прошлого. Найденный факт прошлого и соединенный с интересом настоящего становится реальностью настоящего, а не прошлого. (С. 175-176)

Современность не есть характеристика класса историй (как мы имеем в эмпирической классификации), это внутренняя составляющая истории. Следует понять связь истории с жизнью как отношение единства, не абстрактного тождества, а синтетического, где термины различны, неслиянны и едины. Говорить об истории в отсутствие документов настолько же экстравагантно, как говорить о какой-то вещи, которой недостает одной детали — существования. История без связи с документами неверифицируема, а поскольку реальность истории дана для верификации, то исторический рассказ имеет смысл только как критическая экспозиция документа (интуиция и рефлексия, сознание и самосознание и т.п.). (С. 176)

Возможна ли ситуация разрыва связи документа и рассказа, жизни и истории? Утвердительный ответ содержится в акценте на историях, документальные данные о которых утрачены или, вообще говоря, когда документы не живут в духе? (С. 177).

Если связующая нить порвана, оставшееся не будет уже историей (ибо история и есть сама эта связь), хотя мы можем продолжать называть ее историей, как человеком продолжаем называть иногда труп (ведь и останки человека не есть ничто). Мы говорим о ненарушимости связи, поскольку и в отсутствие она есть нечто, но что же значит рассказ без документа? (С. 177)

Жизнь всегда есть нечто настоящее, пустой исторический рассказ — это безвозвратное прошлое, лишенное определенности настоящего момента.

Остаются пустые слова, звуки, графические знаки; их поддерживают не для акта мышления, а ради волевого действия, именно воля ранит эти пустые или полупустые слова для своих целей. Чисто нарративный акт есть, следовательно, комплекс слов или формул, вызываемых волевым действием.

Критика исторических книг встречается с аналогичными затруднениями поэтической критики. И те и другие критики не знают, с какой стороны следует начинать, как приступить к делу. Нередко за основу берут внешние и произвольные критерии, немногим удастся выдержать единый и согласный своей природе критерий. (С. 208)

Практическая потребность, лежащая в основании любого исторического суждения, сообщает истории характер современности. Как бы ни были хронологически удалены события, в действительности любая история отсылает к нуждам ситуации настоящего, вибрации которого помогают услышать факты. Настоящие условия и состояния моей души равным образом становятся материей, то есть документом исторического суждения, живым документом, воплощаемым мной самим. То, что принято в историографии называть документами — письмена, изваяния, рисунки, фонограммы, скелеты и т.п., — становятся таковыми не ранее, чем начинают стимулировать и оживлять в нас личные воспоминания. В противном случае, без воздействия на психику они остаются раскрасками, бумагой, камнями, дисками, резинкой. (С. 210-211)

Человек — микрокосм, но не в натуралистическом, а в историческом смысле: он — компендиум универсальной истории. Небольшая часть этих документов, на которые мы постоянно опираемся, — язык, на котором мы говорим, привычные обычаи, интуиции, почти инстинктивные ходы мысли, опыт, который мы носим в себе. Без таких достаточно специфичных документов сложно (чтобы не сказать невозможно) понять зов времени и призывы истории. Но без Них невозможны и совершенно новые творения, прежнему миру неведомые, хотя из него появившиеся. Заметим, что эти проблески исторической истины не приходят извне, они живут внутри нас. (С. 211)

Практическая потребность и состояние души, ее выражающее, необходимы в своей материальности, но сырой историографический материал, историческое познание никак не могут скопировать такое состояние души по той простой причине, что подобная претензия не дала бы ничего иного, кроме бесполезного дубликата, совершенно чуждого духовной активности. Отсюда ясна и понятна бесплодная суетность программ историографов, желающих дать жизнеописание какого-то гения в неопосредованных фактах. Однако перед историографией, напротив, стоит проблема преодолеть описательность, чтобы представить жизнь в форме познания. Плохо понимают эту задачу те, кто, начиная как историографы, заканчивают преобразованием чувственной материи в поэтическое произведение. Хотя чувственный материал и пересекает сферу фантазийного и поэтического (когда он в ней задерживается и расширяется, то рождается собственно поэзия), все же историография есть не фантазия, а философия. Мышление не просто оставляет печать универсального на поэтическом образе, оно интеллектуальным действием связывает образное с универсальным, одновременно соединяя и различая их в суждении.

В абстрактном анализе суждение делится на две части — субъект и предикат, интуицию и категорию. Однако конкретно два элемента образуют одно целое, в рамках которого невидимая истина составляет истину историографии. Логически ошибочен критический прием, приписывающий удачу или неудачу историографического труда одному или другому элементу, то ли блеклости образов, то ли неточности критериев. Словно один образ может быть исторически живым, а интерпретативный критерий при этом — ошибочным. Или критерий — верный и сильный, а образ ошибочен и даже мертв. Тому виной неопределенность и подмена одного понятия другим.

Нередко хвалят исторические книги за правдивость изложения фактов, но жалуются на дефективность ведущих критериев, смешение ментальных категорий с общими понятиями, введенными для квалификации фактов, где вообще-то речь идет о группе фактов. Однако в случае, если фактическое изложение обладало бы силой истины, оно изгнало бы ложные категории и посторонние критерии. Когда кажется, что в одной книге соседствуют оптимальная экспозиция фактов и ошибочные понятия, то, скорее всего, это две различные истории, две философии, одна — неудачная, другая — новая и лишенная предрассудков. Когда критерий чист, но однобок и абстрактен, объяснениям соответствуют натужные изображения, вроде извлеченного из витрины манекена. Такой образ навевает историография так называемого исторического материализма. Изображаемые им люди настолько же антигуманны, насколько поражает дерзость грешить против полноты и достоинства духа.

В исторической экспозиции интерпретативные критерии должны соответствовать фактам: жизнь циркулирует, когда образы убедительны, а понятия прозрачны. Факты демонстрируют теорию, а теория факты. Пуст или полон исторический рассказ, есть ли в его основе практические требования, гарантирующие серьезность жизненных действий, есть ли взаимопроникновение интеллективного элемента с интуитивным, обеспечивающее подлинность исторического суждения — в этом состоит задача историографической критики. (С. 211-212)

Логическое значение исторической необходимости, которая всегда определенна, проявляется в чувстве весомости задания, ответственность за которое не позволяет расслабляться в болтовне. Его нельзя смешивать с двумя другими ошибочными смыслами этого понятия. Ошибочно трактовать необходимость истории так, что одни факты серии детерминируют последующие в некой цепочке причин и следствий. Сколь ни проста эта фундаментальная истина, ее никак не усвоить умам, укрывшимся в тени натурализма и позитивизма. Понятие (именно концепт, а не вокабула разговорной речи) есть и должно навсегда остаться вне истории, ибо оно рождено в лоне естественных наук, там его законное место. Еще никому не удалось рассказать и пояснить адекватностью причин и следствий ни одну из исторических особенностей. Но иногда удается добавить к рассказу, сконструированному на основе другого метода, то есть спонтанно характерного для данной истории, казуалистскую терминологию, скорее, для сциентистской помпы. Или, как в случае сентиментального следствия из детерминизма, историю излагают с укором, пессимистически, ибо, вместо того, чтобы следовать согласно нашему плану, она почему-то обрушивается внезапно на нас смерчем или камнепадом, круша все на своем пути.

Читайте также: