Концепция 2050 рф кратко

Обновлено: 18.05.2024

В 2006 г. эксперты PricewaterhouseCoopers (PWC) полагали, что российский ВВП будет расти в 2005-2050 гг. в среднем на 4,6% в год при снижении численности трудоспособного населения на 0,5% в год(5). Последний фактор будет сдерживать экономический рост и не позволит России увеличить свою долю в глобальном ВВП. Доход на душу населения по этому прогнозу вырастет в 9,6 раза и превысит нынешний уровень США, но составит только половину от их уровня в 2050 г. Это самый оптимистичный из известных прогнозов для России.

В. Клинов пришел к схожему выводу: ВВП России к 2025 г. сможет достичь 80% от нынешнего уровня США (по паритету покупательной способности), а к середине века - практически выйти на уровень США 2005 г(6). Его прогноз базируется как на анализе динамики численности населения, так и на теории больших циклов в экономике. Период 2000-2025 гг. автор относит к восходящей фазе кондратьевской волны, а период 2026-2050 гг. - к нисходящей. Для России среднегодовые темпы роста ВВП получаются равными соответственно 4 и 2,5%. В итоге доля нашей страны в глобальном ВВП не только не растет, но даже снижается - с 2,4% в 2000 г. до 2,1% - в 2050 г., причем при условии, что нам удастся стабилизировать численность населения на уровне 140 млн человек.

В 2006 г. мы также пытались определить перспективы развития России до 2050 г.(7) В этом прогнозе предполагалась возможность роста ВВП в 4,3-7,3 раза в 2005-2050 гг., или в среднем на 3-4% в год, при снижении численности населения в 2050 г. до 82 - 121 млн человек. Согласно верхнему варианту прогноза, в 2045-2050 гг. кумулятивная добыча нефти в России достигает 20 млрд т (вдвое больше нынешних доказанных запасов нефти в стране), а природного газа - 31 трлн куб. м (2/3 нынешних доказанных запасов газа). Другими словами, к 2050 г. имеющийся нефтегазовый потенциал России окажется практически исчерпанным, и если не будут открыты новые гигантские месторождения углеводородов, то для роста ВВП придется найти новый источник.

Здесь возникает вопрос: справится ли Россия с такой задачей, сможет ли она перейти на инновационный путь развития? Как считают К. Юдаева и Е. Ясин, наша страна в ближайшие 40-50 лет столкнется с двумя вызовами: проблемой перехода от догоняющего развития к развитию на технологической границе и с необходимостью перестройки жесткой институциональной системы(8). По мере сокращения отставания России от передовых стран возможности заимствования технологий уменьшаются, а потребность в их "генерировании", активизации "инновационности", напротив, увеличивается. Собственно, задача институциональной трансформации и определяется важностью культивирования "инновационности".

В последнее время в литературе развернулась активная дискуссия о качественных и институциональных особенностях развития России до 2020 г.(9)В ней явно звучат два тезиса: наша страна нуждается в модернизации институтов; для этого необходимо формировать общественные коалиции. К сожалению, отсутствие системного анализа проблем, которые могут возникнуть при сохранении нынешних институтов, делает указанные работы недостаточно убедительными. Структурирование анализа в рамках "экономика - социальная система - институциональная и политическая система" в России, да и за рубежом, развито слабо(10). Дело обычно ограничивается иллюстрациями и примерами, не опирающимися на соответствующую теорию. При таком анализе на первый план выдвигаются категории поведенческой экономики, с которыми экономисты не очень привыкли работать. Так, К. Юдаева и Е. Ясин формулируют задачу модернизации как отход от "экономики недоверия".

В конечном счете главным ограничением развития на технологической границе могут оказаться проблемы культуры, определяющие способность предвидеть новые вызовы и принимать эффективные упреждающие действия, возможность активизации творческого потенциала и создания общественных коалиций. Другими словами, речь идет об осознании необходимости модернизации и самоорганизации для осуществления таких изменений. Обладает ли Россия подобными способностями и возможностями, соответствующей ментальностью?

К сожалению, первые опыты этнометрического анализа применительно к нашей стране не дают положительного ответа на этот вопрос(11). В методике Р. Инглхарта есть показатель "ценности выживания/ самовыражения". "Выживание" означает нацеленность на сохранение статуса на фоне ненадежности условий жизни и прав собственности. Все новое воспринимается как опасность и угроза. В поведении и принятии решений доминируют стереотипы, а в отношениях - зависть и недоверие. "Самовыражение", напротив, базируется на гарантиях сохранения достигнутого и накопленного и означает нацеленность на повышение статуса за счет реализации своих возможностей. Окружающие не воспринимаются как угроза, в отношениях между людьми доминирует доверие.

По шкале ценностей "выживание/самовыражение" с Россией может конкурировать только Беларусь. Даже такие страны с "восточным" менталитетом, как Нигерия, Китай, Индия, Бразилия, Турция, оказались намного более продвинутыми в сторону "западного самовыражения". В этом отношении Россия - "супер-Азиопа" и уж совсем не Евразия и не Европа. В нашей стране глубоко укоренились ценности "выживания" - продукт российской истории на протяжении не менее тысячи лет. Все брал и давал верховный правитель, как бы он ни назывался. Люди не были уверены в неприкосновенности своей собственности, а ее экспроприация и последующая раздача сверху или получение по итогам "кормления" вели к тому, что мало кто верил в возможность честно разбогатеть при "раздаточной экономике"(12). Легитимность такой, а заодно и всякой другой собственности в России всегда была низкой(13).

Для получения благ сверху нужно или молчать, или подличать и пресмыкаться при практической бесперспективности повышения благосостояния за счет "самовыражения". Любой успех соседа, как правило, воспринимался как несправедливая "раздача". Значительная часть заработанного изымалась. Кроме того, любая "византийская" система власти, которая в России господствует уже тысячу лет, может опираться только на людей зависимых и подчиненных. Независимы только очень бедные и очень богатые. Следовательно, все должны работать, но много не зарабатывать. В этих целях либо изымалась значительная часть произведенного продукта, либо осуществлялась милитаризация экономики (народ не может потреблять военную продукцию). Другая причина милитаризации - стремление обеспечить "единомыслие", чему мешали внутренние и внешние "враги". Таким образом, в России не сформировалось позитивного отношения к "самовыражению" как основе личного процветания. Напротив, на Руси от ума только горе.

Многие другие "этнометрические" индикаторы являются производными от пропорции "ценности выживания/самовыражения". Низкий уровень доверия ведет к тому, что Россия стала "чемпионом по индивидуализму" - "каждый только сам за себя". В этом плане россияне опередили все страны(14). В течение многих десятилетий у нас официально культивировался коллективизм, но только на работе или в домах культуры. Все иные формы самоорганизации населения подавлялись. На фоне взаимного недоверия это привело к неспособности создавать устойчивые коалиции и с их помощью отстаивать свои интересы. Нынешняя политическая система России сформирована властью и защищает только ее интересы. Практически все альтернативные политические движения не сумели выжить.

Как только люди переселились из бараков в "хрущевки" и получили личное пространство для накопления богатства, скрытого от чужих глаз, которое нельзя было просто так отнять, они направили всю свою энергию на цели личного обогащения, совсем забыв о коллективизме. Именно Хрущев, а не Горбачев, заложил мину под фундамент социализма, которая рванула всего через 25 лет, когда в бараках уже почти никого не осталось. Япония, осуществившая "рывок в будущее" в 1960 -1970-е годы с системой пожизненного найма, и Китай с еще сильными традициями сельских общинных отношений находятся на противоположной стороне шкалы.

Слабая способность к самоорганизации - причина высокой "дистанции власти" - определяет признание ее "божественности", готовность соглашаться с неравномерностью распределения полномочий и доверять ей принятие решений и укрепление старых или формирование новых стереотипов. Как показали 1990-е годы, многие россияне не захотели принимать на себя ответственность за собственную судьбу или формировать эффективные коалиции, чтобы отстаивать свои интересы.

Доминирование ценностей "выживания" над ценностями "самовыражения" порождает также высокую степень "избегания неопределенности" и низкую "долгосрочную ориентацию". Это еще две особенности, сдерживающие возможности развития на технологической границе, где уровень неопределенности всегда довольно высок. Долгосрочная ориентация особенно важна при принятии инвестиционных решений. Она прямо связана с устойчивостью отношений собственности, что ярко иллюстрирует ситуация в российской нефтяной промышленности, которая при запредельно высоких мировых ценах на нефть не вкладывает достаточных средств в развитие сырьевой базы.

Таким образом, нынешняя культурная традиция России - нацеленность на выживание разобщенных индивидов, ориентированных на решение тактических проблем и плохо представляющих, что их ждет в будущем. С этим багажом трудно как определить направления модернизации, так и сформировать коалиции для их реализации.

Рассмотренные ценности инерционны, но не полностью статичны. Именно их нужно менять, а уже вслед за ними - сами институты. Наивно ожидать от бюрократического государства, что оно начнет само себя модернизировать. Кроме того, в условиях стабильного развития российской экономики в последние годы вряд ли найдутся силы, способные вынудить государство начать модернизацию. Стабильность является важным условием динамичного роста. Глубокая модернизация, подобная модернизации 1990-х годов, может быть очень болезненной.

Возможно, Россия находится в ловушке: для выхода в 2050 г. на уровень экономического развития, сопоставимый с передовыми странами, нужно менять культурные традиции и институты, а делать это некому. Чтобы потребность в такой замене была осознана и возникла соответствующая дееспособная коалиция, необходимы убедительные доказательства того, что нынешние жесткие российские институты будут сдерживать экономический рост. Неопределенность институциональной ситуации в нашей стране накладывается на многие другие неопределенности и не позволяет четко ответить на вопрос: насколько вырастет ВВП России к 2050 г. - в 3 раза или в 13 раз?

А для того, чтобы реализовать мечту десятков поколений русских людей, важно решить целый ряд прикладных задач. Первейшая из них была поставлена Михаилом Ломоносовым в XVIII столетии и артикулирована Александром Солженицыным в веке XX: народосбережение. Увы, сегодня существуют резонные опасения, что к 2050 году на территории России останется не более 100 миллионов человек, лишь половина из которых будут этнически русскими.

Для нас очень важно объединить усилия всех общественных организаций. И сегодня как раз разрабатывались и обсуждались принципы, на которых эти организации могут объединиться. И самый главный результат, которого мы можем достичь, – это сохранение нашего народа, возвращение к историческим корням, возрождение многовекового единства различных народов нашей страны, которые всегда считали себя русскими.

Подписывайтесь на канал "Царьград" в Яндекс.Дзен
и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.

Во-первых, вероятные сценарии развития России после 2025 года рассматриваются в среднесрочной перспективе 7–10 лет, когда основные тенденции развития в экономике, демографии, научно-технической области и других областях относительно хорошо известны и не ожидаются, что в них произойдут революционные перемены и смена парадигм. Так, в 2025 году, например, потенциал ЯО США и России не изменится качественно, а изменения в стратегических системах ВТО и ПРО ожидаемы и достаточно определенно контролируемы.

Во-вторых, мы не знаем, какие именно социальные и политические качественные изменения могут произойти в ВПО (например, не ожидаем революции в США), но не исключаем полностью такой возможности, т.е. резервируем свою позицию.

Вместе с тем следует признать, что до 2018 года ни количественного демографического прироста, ни качественного увеличения НЧК России не происходило. Как и в социально-экономической области, в 2014–2018 годы наблюдалась в лучшем случае стагнация, а в худшем – деградация НЧК. Это говорит о том, что переход России к качественному развитию отнюдь не гарантирован[3].

Преодолеть эту тенденцию после 2018 года являлось главной задачей политической элиты России, но если она не была решена до этого времени, то нет уверенности в том, что она будет решена до 2025 года. Тем более, что само правительство планирует на 2018–2020 годы инерционный сценарий развития страны. Это означает, что к 2025 году не только ВПО, но и положение России относительно других стран может ухудшиться. Это и станет точкой отсчета для развития страны после 2025 года с вероятностью до 90% потому, что власть так и не решится на реализацию мобилизационного сценария развития, а инновационный сценарий в очередной раз окажется провальным[4].

Этот сценарий предусматривает не только дальнейшее обострение и эскалацию ВПО до состояния прямого военного конфликта с Россией, но и вероятного затягивание этого состояния на несколько лет.

Если допустить, что переход в это качество произойдет до 2025 года (например, в форме военных действий в бывших советских среднеазиатских республиках или на Украине), то можно прогнозировать возможное затягивание противостояния на несколько лет. Примером этому может быть конфликт на Украине, который продолжается уже более трех лет, но который может быть в таком замороженном состоянии находиться и после 2025 года. В принципе западной ЛЧЦ выгодно как сохраняющаяся напряженность на Украине, так и в отношениях между Украиной и Россией. Подобное (или близкое к нему) состояние существовало в Молдавии и Грузии.

Эта экстраполяция на период после 2025 года вполне закономерна и объяснима, ибо только мобилизационный сценарий до 2025 года, на мой взгляд, способен по сути дела сохранить Россию в качестве суверенного субъекта МО–ВПО в будущем, на 2025–2050 годам. В настоящее время бюджет России составляет порядка 20% ВВП, но при мобилизационном сценарии он может быть увеличен до 25–35%, что позволит увеличить расходы на безопасность и оборону в 1,5–2 раза, а в случае роста ВВП – еще и пропорционально этому росту. Как видно из графика, резервы для этого существуют, хотя этот шаг, безусловно отразится и на социально-экономической ситуации в стране.

неизбежной внутриполитической дестабилизацией, вытекающей из растущего социально-экономического отставания России, которая в условиях быстрого развития в мире доли среднего класса и душевых доходов, вряд ли сможет заметно увеличить свой уровень душевого дохода и качество жизни. Ситуация в еще большей степени будет осложнена, двумя обстоятельствами:
разрывом между богатыми и бедными, достигшим максимальной дистанции в мире;
разрывом в душевом доходе между отдельными регионами (например, Бурятии и Москвой – 1 : 15);
отставанием в научно-техническом и технологическом развитии, сложившимся в последние десятилетия, а также невозможностью перехода к новым видам и системам ВВСТ;
отставанием в военной мощи и мощи военно-политической коалиции, которое изменится в пользу Запада и новых центров силы (например, соотношения 1 : 20 в пользу западной коалиции, к соотношению 1 : 50 в 2035–2040 годах).

Кроме того, этот сценарий не только инерционен, но и находится в плену своей логики и людей, связанных годами с его реализацией. Как показывает история, некоторые тенденции в экономике, политике, идеологии, а также программы ВВСТ существуют длительное время. Так, с 1990 года, например, по настоящее время развитие России происходит в рамках макроэкономической и политической либеральной парадигм, на протяжении всего периода в 27 лет. За этот период они претерпели, естественно, изменения, которые однако не выходят за рамки либеральной парадигмы и сценария развития.

В эти же 30–45 лет продолжали сохраняться многие системы ВВСТ: вертолеты Ми-8, ТБТ-95 и Ту 150 и т.д., созданные в советский период, но крайне медленно современные российские системы.

Таким образом можно с некоторым основанием констатировать, что экстраполяция инерционного сценария развития России после 2025 года вполне возможна.

Это влияние отразится и на России. Например, в случае войны западной ЛЧЦ с другими ЛЧЦ, что сделает дальнейшее продолжение фактической войны с Россией затруднительным. Именно такой сценарий развития МО-ВПО сработал в 1939–1941 годах, когда Великобритания и США с союзниками были вынуждены сконцентрировать усилия на борьбе с Германией и Японией, а не с СССР.

Таким образом в период 2025–2050 годов развитие России может происходить под влиянием 3 основных и наиболее вероятных сценариев развития, реализуемых в 7 вариантах. Эти сценарии будут оказывать решающее влияние на возможности социально–экономического развития страны, которые будут определяться следующими критериями относительно доли ВВП, например, выделяемой на нужды безопасности и обороны.

В рамках этого подхода к сценариям можно выделить таким образом три принципиально различных сценария для России на период 2025–2050 годов и их варианты, которые похожи отчасти на сценарии развития до 2025 года. Их вероятность в 2018 году может оцениваться экспертами по-разному в зависимости от их личных субъективных предпочтений, знаний и политической ориентации. Тем не менее можно предположить, что вероятность развития этих трех сценариев и их вариантов, оцениваемая в 2018 году, выглядит, на мой взгляд, следующим образом:

в 2017 году: прогноз в 2018 году

Причем на вероятность реализации того или иного сценария после 2025 года оказывает существенная динамика развития ВПО в мире и состояния дел в России в 2016–2017, а именно – наблюдается устойчивая тенденция ухудшения прогноза после 2025 года. Так, если в 2014 году я прогнозировал вероятность перехода к военно-силовым действиям Запада в 2025 году, то в 2018 году – уже в 2021–2023 годы, что неизбежно оказывает влияние на прогноз развития России после 2025 года[7].

Вместе с тем резкое ухудшение ВПО в 2017 году может потребовать от руководства страны в период решительных действий мобилизационного характера как в политической, так и экономической областях, в частности, реорганизации всей военной организации страны и корректировке военного бюджета. Другими словами, не исключается, что руководство страны решится на радикальные меры, предусматривающие переход от инерционного сценария к мобилизационному уже в начале 2018 года.

При этом, реализация такого сценария требует известных мер по подготовке со стороны России не только в области военной политики, но и военного искусства. Так. если говорить, например, о наиболее вероятных способах применения военной силы, то можно акцентировать внимание на стратегии иррегулярной войны, вероятность которой стремительно усиливается. Ее описал достаточно подробно в России Арзуманян Р.В. следующим образом: «Конфликты последних лет на примере Югославии, Ирака, Ливии и Сирии показывают, что копившийся годами военный потенциал в том виде, в котором он создавался, в большинстве случаев в условиях обострения обстановки либо не работает вообще, либо оперативно требуется его перестройка и адаптация к условиям, которые, как правило, кардинально отличаются от тех, к которым готовилась армия. Как результат – крайне низкая эффективность боевого применения сил и средств для решения стоящих задач.

Также необходимо учитывать, что широкомасштабному применению военной силы предшествует этап наращивания сил, а с началом применения необходимо заботиться и о поддержании группировки (особенно это важно, если войска привлекаются для решения долгосрочных задач на оккупированной территории). Эти шаги крайне дороги и могут быть оправданы лишь на очень короткий период времени, либо только в условиях ведения широкомасштабной войны и перевода экономики на мобилизационный план.

Анализ показывает, что Запад первым осознал происходящие изменения. Формирование и поддержание группировки сил и средств, к примеру, по той же Югославии или по Ираку обошлись американским и европейским налогоплательщикам в очень значительную сумму. При этом необходимо учитывать, что от всей мощи созданных группировок эффективно применялись лишь несколько процентов (как правило, это авиация и силы специального назначения).

Понимание происходящих изменений отразилось в усиленном развитии невоенных средств и методов борьбы (включая экономические, информационные и др.). Сегодня Госдепартамент США в сфере ведения противоборства занимает гораздо более весомую позицию, чем Пентагон, поскольку координирует и интегрирует все элементы национальной мощи для решения стоящих задач.

Сегодня наиболее перспективной концепцией на Западе является концепция иррегулярных военных действий, подразумевающая широкое применение партизанских, диверсионных и специальных форм и способов борьбы[8].

Их модернизация до 2025 года и в особенности в 2025–2050 годы носит важный, но не принципиальный характер и не предполагает появление в период 2025–2050 годов принципиально новых политических, экономических или военных парадигм.

Иными словами эволюция военно-политических особенностей развитии России (в сценариях № 1 и № 2 ) – будет экстраполяцией развития ВПО и России в 2014–2017 годы с частными различиями, имеющими второстепенный и (часто) субъективный характер.

В значительной степени прогноз сценария развития России в 2025–2050 годы будет влиять на ту часть национальных ресурсов, которая выделяется через федеральный бюджет. На мой взгляд (очень условно), можно было бы говорить о следующих пропорциях военного бюджета в общефедеральных расходах для того или иного сценария и его вариантов.

Доля ВВП, выделяемая на потребности безопасности и обороны
в 2025–2050 годы, в соответствии с разными сценариями
и вариантами развития России

В этой связи можно сопоставить военные расходы России по тому или иному сценарию и его варианту с расходами других стран. Так, относительно расходов бюджета, можно говорить о том, что «Мобилизационный СЦЕНАРИЙ России после 2025 года вполне допустим на уровне расходов в 10–15% (Азербайджан, Иран, США, но меньше чем Саудовская Аравия, ОАЭ или Израиль), что будет приблизительно соответствовать 3–5% уровня ВВП, т.е. сегодняшнему уровню военных расходов России.

на НИОКР, которые могут стать двигателями технологического развития (как в 40–50-е годы XX века ракетная и ядерная области);
на НЧК, который может не только резко повысить качество ВС, но и всей нации;
на эффективности управления в государстве, ОПК и ВС.

После 2025 года расходы на оборону России в решающей степени будут зависеть не от абсолютных величин или соотношения расходов с основными оппонентами (они будут абсолютно не сопоставимыми), а от других факторов. Таких, прежде всего, как:

состояния МО и ВПО в мире;
угроз национальной безопасности, среди которых военные угрозы могут быть не самыми главными;
внутриполитической стабильности и др.

о ликвидации оффшоров и активов за рубежом;
снижения коррупции;
более эффективного использования природной ренты что, как показывает опыт зарубежных стран, может быть сделано в очень широком диапазоне.

Динамика военных расходов Украины в 2013–2016 гг.

– 2013 – 18,8 млрд. гривен (1,11% ВВП)

– 2015 – в декабре 2014 года было объявлено, что военные расходы на 2015 год составят не менее 50 млрд. гривен; 8 января 2015 года было объявлено, что военный бюджет Украины составит 44,6 млрд. гривен; 17 июля 2015 было принято решение о выделении на нужды министерства обороны и вооружённых сил Украины дополнительных средств в размере 5,3 млрд. гривен.

– 2016 – по предварительным расчётам, военный бюджет 2016 года планировали в размере не менее 100 млрд. гривен (5% ВВП), а с учётом средств из специальных фондов – 113 млрд. гривен.

– 2017 – по предварительным данным, военный бюджет на 2017 год должен составлять не менее 5% ВВП (150 млрд. гривен).

Основные критерии сценариев развития России
и их вариантов в период 2025–2040 годов,
основанных на известных парадигмах

Подберезкин Алексей Иванович

[1] Симчера Я.В. О качестве роста // Фокус, 2017. Июнь. – С. 50.

[2] Подберёзкин А.И. Национальный человеческий капитал. – М.: МГИМО-Университет, 2011. –Т. 3.

[4] Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т./ под ред. А.И. Подберёзкина. – М.: МГИМО-Университет, 2015. – Т. 1. – 796 с.

[7] Подберёзкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО-Университет, 2015. – 169 с.

[8] Арзуманян Р.В. Стратегия иррегулярной войны: теория и практика применения. – М.: АНО ЦСОиП, 2015. – 334 с.

[11] Подберёзкин А.И. Национальный человеческий капитал. – М.: МГИМО-Университет, 2011. – Т. 3.

Сергей Медведев: В России будущее пропало. Люди перестали думать о будущем и планировать на какие-то далекие, значимые плечи планирования. Политическая элита, как правило, мыслит лишь рамками 2024 года. Тем не менее, есть люди и проекты, которые пытаются заглянуть за горизонт, на 30 лет вперед. Проект "Россия 2050", который ведет московское отделение Фонда Эберта при поддержке Московской архитектурной школы, пытается представить, какую форму обретет Россия - политическую, социальную, антропологическую и архитектурную.

Корреспондент:

Фонд Фридриха Эберта и архитектурная школа МАРШ на недавней дискуссии в рамках подготовки книги "Россия-2050" попытались вообразить, как будет выглядеть жизнь в России через 30 лет.

Конечно, многие прогнозы столетней давности о том, как будет выглядеть мир, кажутся сейчас наивными и утопическими, но энергия и стремления, которые побуждают людей рассуждать о будущем: этой энергией надо пользоваться!

Книга состоит из литературных текстов, комиксов, графических историй, архитектурных проектов и других материалов, которые попытаются их объединить и вообразить изменения в среде обитания человека, в его рутинном и жизненном опыте через три десятка лет. Можем ли мы сегодня говорить о будущем, тем более в такой неопределенной стране, как Россия, и сможет ли действительно весь этот проект стать первым шагом для российского общества и поводом, чтобы задуматься или хотя бы помечтать о России 2050 года?

Сергей Медведев:

Двое из авторов этого проекта сегодня у нас в студии: Сергей Ситар, архитектор, критик и философ, и Константин Гаазе, социолог, приглашенный экспертМосковского центра Карнеги, преподаватель Московской Высшей школы социально-экономических наук. Проектное мышление, 2050-е - мне кажется, этим сейчас занимаются все меньше и меньше, мы въехали в какую-то эпоху, которую Зигмунт Бауманназвал ретротопией, эпохой наступившего прошлого: человечество заново проживает все свои прежние исторические эпохи. О будущем думали в 60-е, в 70-е, обещали, что следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Это время кончилось. Не кажется ли вам, что такие занятия — думания о будущем — сейчас очень несовременны?

Константин Гаазе: Само понятие прогресса просуществовало в том виде, в котором мы его знаем, 250 лет, где-то до 2000 года. Первый — это Тюрго, декабрь 1750 года, где дается сразу вся развертка, что такое прогресс. Там появляется мотив, что прогресс — это гений рода человеческого. Очень важно замечание великого социолога Юрия Давыдова о том, что вместе с прогрессом появляется идея всемирного человечества. Это одна и та же идея, взятая с двух сторон. Появляется единая ориентация темпоральности от сейчас — в будущее, которая уже не стрела, направленная в конец света, как было на протяжении 17-ти веков до этого, это не старый традиционный цикл. Ведь для римлян, например, прогресс — это, по сути, перемирие, то есть некоторая возможность приостановить цикл войны, попытка перенести время аграрного цикла на время политического цикла.

И вдруг мы оказываемся в ситуации, когда мы — все человечество. За сто лет до этой речи Тюрго испанцы топили туземцев, чтобы понять, люди ли они, а туземцы топили испанцев, чтобы понять, боги ли они. И вдруг внезапно оказалось, что мы все — все-таки человечество. Но эта идея умерла, сегодня прогрессистское мышление, если взять заряженную западную политическую теорию — это скорее оскорбление. То есть сказать, что вы пытаетесь мыслить в категориях прогресса, — это, наверное, обидеть.

Сергей Медведев: Что в будущем будет лучше, чем сейчас.

Константин Гаазе: Вы архаичны, потому что пытаетесь ориентироваться на некоторую цель в будущем. С другой стороны, все то, что мы видим, например, в связи с сильными проектами экологизма, — это как раз возвращение к христианской разметке темпоральности, когда нас ждет конец света, он неизбежен, и тогда мы начинаем мыслить прогресс как апокалиптическую ситуацию, как переход от предапокалипсиса к постапокалипсису. Не важно, как случится апокалипсис: как в мультике "Валли", или нам всем просто будет нечем дышать.

Сергей Медведев: Проект существует на стыке социологии и политологии с архитектурой и урбанистикой. В архитектуре существует понятие будущего, прогресса? Архитектура работает с такими вещами, как дома, которые строятся в перспективе по крайней мере на 100 лет. Так или иначе, приходится думать, какие люди через 20-30 лет будут жить в тех пространствах, которые ты построил.

Сергей Ситар: Архитектура - служебная профессия, как и профессия врача. Поэтому она вынуждена следовать каким-то общеполитическим трендам, но, с другой стороны, конечно, не может не задумываться, не теоретизировать.

Ограниченность существования категории прогресса - это такой временный идеологический эффект, потому что здесь присутствует что-то совершенно фундаментальное для человека, для его сущностной социальности. Ведь Страшный суд — это откровение в смысле некоторого итогового раскрытия всего, что было правильным и неправильным, вплоть до смысла каких-то мельчайших поступков, при этом — в каком-то единстве. В этом смысле гегелевский абсолютный дух наследует тому же самому христианскому эсхатологизму. Человек при коммунизме — это человек, чье существование совпадает с его сущностью, она уже не отчуждена.

Для меня архитектура — это способ самопознания человека в материале. Одно дело — мышление языковое, вербально-понятийное, другое дело — мышление практико-предметное, слова, дела и поступки. Я отстаиваю такую категорию чисто архитектурного мышления, которая в чем-то перекликается с практическим мышлением.

Сергей Медведев: В России каким-то образом исчезло будущее. Та лоботомия, которой было подвергнуто общество в последние 20 лет, особенно после 2014 года, была переездом всей страны в прошлое. В нынешней России очень сложно думать о будущем.

Читайте также: