Гражданская казнь чернышевского кратко
Обновлено: 08.07.2024
Струйки воды скользили по высокому черному столбу с цепями, длинные капли падали на землю с намокшего дощатого помоста эшафота. К восьми часам утра здесь собралось более двух тысяч человек. Литераторы, сотрудники журналов, студенты медико-хирургической академии, офицеры армейских стрелковых батальонов пришли проститься
с человеком, который около семи лет был властителем дум революционно настроенной части русского общества.
После долгого ожидания показалась карета, окруженная конными жандармами, и на эшафот поднялся Николай Гаврилович Чернышевский. Палач снял с него шапку, и началось чтение приговора.
Не очень грамотный чиновник делал это громко, но плохо, с заиканиями, с передышками. В одном месте он поперхнулся и едва выговорил “сацали-(133)ческих идей”. По бледному лицу Чернышевского скользнула усмешка.
В приговоре объявлялось, что Чернышевский “своею литературной деятельностью имел большое влияние
на молодых людей” и что “за злоумышление к ниспровержению существующего порядка” он лишается “всех прав состояния” и ссылается “в каторжную работу на 14 лет”, а затем “поселяется в Сибири навсегда”.
Дождь усиливался. Чернышевский часто поднимал руку, обтирая холодную воду, струившуюся по лицу, сбегавшую за воротник пальто. Наконец чтение прекратилось. “Палачи опустили его на колени. Сломали над головой саблю и затем, поднявши его еще выше на несколько ступеней, взяли его руки в цепи, прикрепленные к столбу.
В это время пошел очень сильный дождь, палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, поправил фуражку, насколько позволяли ему его руки, и затем, заложивши руку в руку, спокойно ожидал конца этой процедуры.
В толпе было мертвое молчание,- вспоминает очевидец “гражданской казни”.- По окончании церемонии все ринулись к карете, прорвали линию городовых… и только усилиями конных жандармов толпа была отделена от кареты. Тогда… были брошены ему букеты цветов.
Одну женщину, кинувшую цветы, арестовали. Кто-то крикнул: “Прощай, Чернышевский!” Этот крик был немедленно поддержан другими и потом сменился еще более колким словом “до свидания”. На другой день, 20 мая 1864 года, Чернышевский в кандалах, под охраной жандармов был отправлен в Сибирь, где ему суждено было прожить без малого 20 лет в отрыве от общества, от родных, от любимого дела. Хуже всякой каторги оказалось это изнуряющее бездействие, эта обреченность на обдумывание ярко прожитых и внезапно оборванных лет…
Детские годы Николай Гаврилович Чернышевский родился 12 (24) я 1828 года в Саратове в семье протоиерея Гавриила Ивановича Чернышевского и его жены Евгении Егоровны (урожденной Голубевой). Оба деда его и прадед по материнской линии были священниками.
Дед, Егор Иванович Голубев, протоиерей Сергиевской церкви в Саратове, скончался в 1818 году, и саратовский губернатор обратился к пензенскому архиерею с просьбой прислать на освободившееся место “лучшего студента” с условием, как было принято в духовном сословии, женитьбы на дочери умершего протоиерея. Достойным человеком оказался библиотекарь Пензенской семинарии Гавриил Иванович Чернышевский, человек высокой учености и безукоризненного поведения.
В 1816 году он был замечен известным государственным деятелем М. М. Сперанским, попавшим в опалу и занимавшим должность пензенского губернатора. Сперанский предложил Гавриилу Ивановичу поехать в Петербург, но по настоянию матери он отказался от лестного предложения, сулившего ему блестящую карьеру государственного деятеля. Об этом эпизоде в своей жизни Гавриил Иванович вспоминал не без сожаления и перенес несбывшиеся мечты молодости на своего единственного сына, талантом и способностями ни в чем не уступавшего отцу.
В доме Чернышевских царили достаток и теплая семейная атмосфера, одухотворенная глубокими религиозными чувствами. “…Все грубые удовольствия,- вспоминал Чернышевский,- казались мне гадки, скучны, нестерпимы; это отвращение от них было во мне с детства, благодаря, конечно, скромному и строго нравственному образу жизни всех моих близких старших родных”. К родителям своим Чернышевский всегда относился с сыновним почтением и благоговением, делился с ними заботами и планами, радостями и огорчениями. В свою очередь, мать любила своего сына беззаветно, а для отца он был еще и предметом нескрываемой гордости.
С ранних лет мальчик обнаружил исключительную природную одаренность. Отец уберег его от духовного училища, предпочитая углубленное домашнее образование. Он сам преподавал сыну латинский и греческий языки, французским мальчик успешно занимался самостоятельно, а немецкому его учил немец-колонист Греф.
В “Отечественных записках” мальчик читал переводные романы Диккенса, Жорж Санд, увлекался статьями В. Г. Белинского. Так что с детских лет Чернышевский превратился, по его собственным словам, в настоящего “пожирателя книг”. Казалось бы, семейное благополучие, религиозное благочестие, любовь, которой с детства был окружен мальчик,- ничто не предвещало в нем будущего отрицателя, революционного ниспровергателя основ существовавшего в России общественного строя. Однако еще И. С. Тургенев обратил внимание на одну особенность русских революционных борцов: “Все истинные отрицатели, которых я знал – без исключения (Белинский, Бакунин, Герцен, Добролюбов, Спешнее и т. д.), происходили от сравнительно добрых и честных родителей.
И в этом заключается великий смысл: (135) это отнимает у деятелей, у отрицателей всякую тень личного негодования, личной раздражительности. Они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни”. Сама же эта чуткость к чужому горю и страданиям ближнего предполагала высокое развитие христианских нравственных чувств, совершавшееся в семейной колыбели.
Сила отрицания питалась и поддерживалась равновеликой силой веры, надежды и любви.
По контрасту с миром и гармонией, царившими в семье, резала глаза общественная неправда, так что с детских лет Чернышевский стал задумываться, почему “происходят беды и страдания людей”, пытался “разобрать, что правда и что ложь, что добро и что зло”.
Н. Чернышевский.
Чернышевский выступил с открытым неприятием крестьянской реформы 1861 года. С целью сорвать ее проведение он в спешке организовывал студенческие волнения, которые выглядели настолько нелепо, что неизменно оборачивались провалом. Неугомонный публицист пытался посеять смуту в армии, ведя пропаганду среди офицеров и в казармах воинских частей. Однако, крестьяне, горожане и солдаты не поддались на малопонятную болтовню Чернышевского и его соратников, приняв активное участие в разгоне студенческих демонстраций.
Тем временем Чернышевского приговорили к 14 годам каторжных работ и последуйшему пожизненному поселению в Сибири. 31 мая 1864 года на Мытнинской площади Петербурга состоялась гражданская казнь революционера. Чернышевскому на эшафоте объявили о смягчении приговора – Александр II уменьшил срок каторжных работ до семи лет. Приговоренного привязали к позорному столбу и, несмотря на то, что он не был дворянином, палач все же сломал над его головой шпагу.
22 июля Чернышевский прибыл к месту каторги — на Усольский солеваренный завод. Здесь он занимался переводами, написанием новых произведений, и, разумеется, пытался бежать, но все его попытки оканчивались провалом. Он пробыл на каторге и в заключении почти двадцать лет, постоянно перемещаясь с место на место. В 1883 году Чернышевскому было позволено вернуться в европейскую часть России – он поселился в Астрахани. Его сын Михаил в 1889 году добился перевода отца на родину в Саратов. Однако, Чернышевскому не суждено было прожить там хоть сколько-нибудь значительное время – в октябре того же года он заболел малярией и скоропостижно скончался 29 октября 1889 года от кровоизлияния в мозг. Был похоронен на Воскресенском кладбище Саратова.
Для обуздания дерзких вольнодумцев всегда существовали проверенные и действенные средства. В царской России смертная казнь по возможности не применялась, разве что в исключительных случаях. Революционеров ожидали каторжные работы в Сибири. Но перед тем как особо опасный для властей осуждённый отправлялся по Владимирке (в начале этой дороги ныне московское Шоссе Энтузиастов) в далёкий путь, он подвергался унизительной гражданской казни, предполагавшей лишение сословных, политических и гражданских прав. В историю вошли события, связанные с применением этой процедуры к декабристам, а через несколько десятилетий – и к Николаю Гавриловичу Чернышевскому.
Дорога на эшафот
Утро туманное
Эпилог
Первые три года революционер провёл на монгольской границе, а после был переведён в Александровский завод. Чернышевскому было разрешено встречаться с женой и малолетним сыном. Он мог общаться с другими заключёнными и, главное, он мог работать. Когда закончился срок каторги, он выбрал для своего постоянного места жительства город Вилюйск. В письмах с каторги и из ссылки он никогда не жаловался, был спокоен и бодр. В 1883 году Николаю Гавриловичу разрешили жительство в Астрахани, в 1889-м за несколько месяцев до смерти – в родном Саратове.
7 июля 1862 года знаменитого писателя и публициста, одного из руководителей журнала "Современник" Николая Чернышевского арестовали без особого повода, после чего поместили в Петропавловскую крепость, осудили по сфабрикованному с помощью подложных документов делу, подвергли гражданской казни и сослали на каторгу. Этими мерами III отделение предполагало ослабить влияние "опасного агитатора" на молодежь. На практике получилось, что из популярного общественного деятеля Чернышевский превратился в народного героя, вызывавшего сочувствие даже у оппонентов, а написанный им в тюрьме роман "Что делать?" стал невероятно влиятельным текстом, хотя и был запрещен вскоре после публикации.
Сенат находит, что Чернышевский, будучи литератором и одним из главных сотрудников журнала "Современник", своею литературною деятельностью имел большое влияние на молодых людей, был особенно вредным агитатором, а посему сенат признает справедливым подвергнуть его строжайшему из наказаний, в 284 ст. поименованных, т.е. по 3-й степени в мере, близкой к высшей, по упорному его запирательству, несмотря на несомненность доказательств, против него в деле имеющихся. Отставного титулярного советника Николая Чернышевского, 35 лет, за злоумышление к ниспровержению существующего порядка, за принятие мер к возмущению и за сочинение возмутительного воззвания к барским крестьянам и передачу оного для напечатания в видах распространения — лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в рудниках на четырнадцать лет, а затем поселить в Сибири навсегда. его же, Чернышевского, по обвинению в противозаконных сношениях с изгнанником Герценом и в участии в его преступных замыслах, признать недоказанным.
За недолго перед арестом Николая Гавриловича к нему заявился адъютант петербургского генерал-губернатора графа Суворова; граф был личный друг императора Александра II. Адъютант посоветовал Николаю Гавриловичу от имени своего начальника уехать за границу; если не уедет, в скором времени будет арестован: " мы вам и паспорт привезем, и до самой границы вас проводим, чтобы препятствий вам ни от кого не было". "Да почему граф так заботится обо мне? Ну, арестуют меня; ему-то что до этого?" — "Если вас арестуют, то уж, значит, сошлют; сошлют, в сущности, без всякой вины, за ваши статьи, хоть они и пропущены цензурой, вот графу и желательно, чтобы на государя, его личного друга, не легло бы это пятно — сослать писателя безвинно".
Первые представители социальных идей в Петербурге были петрашевцы. За ними является сильная личность Чернышевского. Его среда была городская, университетская,— среда развитой скорби, сознательного недовольства и негодованья; она состояла исключительно из работников умственного движения, из пролетариата, интеллигенции, из "способностей". Пропаганда Чернышевского дала тон литературе и провела черту между в самом деле юной Россией и прикидывавшейся такою Россией, немного либеральной, слегка бюрократической и слегка крепостнической.
— Николай Гаврилович, что это такое? — вынул я прокламацию. — Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и прекратить эту мерзость? Ваше слово для них веско, и, уж конечно, они боятся вашего мнения.
— Я никого из них не знаю.
— Но вовсе и не нужно их знать и говорить с ними лично. Вам стоит только вслух где-нибудь заявить ваше порицание, и это дойдет до них.
Если уж необходимо кого-нибудь сослать, сошлите лучше меня, а оставьте человека, который своим умом может принести огромную пользу обществу. Государь! морите меня голодом, лишите меня, наконец, моего единственного утешения, книг, делайте со мной все, что хотите, только спасите, спасите Чернышевского!
Вчера в одном магазине сошлось несколько литераторов; в том числе был и Кони. Разговор завязался о современных событиях, и все присутствовавшие с негодованием выражались об адской системе возмутителей — действовать посредством пожаров — и удивлялись слабости распоряжений со стороны правительства. "Неужели оно,— прибавил Кони,— не может еще убедиться, что главное зло заключается в Гиероглифове, Чернышевском и компании этих грязных негодяев!! Ведь, право, они не заслуживают никакого сожаления не только как литераторы, но как люди просто; с них следовало начать, а они все еще на свободе".
Из анонимного письма, полученного начальником штаба III отделения Александром Потаповым
5 июня 1862 года
Что вы делаете, пожалейте Россию, пожалейте Царя! Вот разговор, слышанный мною вчера в обществе профессоров. Правительство запрещает всякий вздор печатать, а не видит, какие идеи проводит Чернышевский — это коновод юношей — это хитрый социалист, он мне сам сказал (говорит профессор), что "я настолько умен, что меня никогда не уличат". Теперь каждый честный человек обязан указывать правительству все, что слышит, знает, ибо общество в опасности . Избавьте нас от Чернышевского — ради общего спокойствия.
Но что тебе сказать о положении вздорного дела, которое служит причиною твоего огорчения и лишь по этому одному неприятно мне? Решительно ничего не мог бы я тебе сказать об этом, если бы даже говорил с тобою наедине, потому что сам ровно ничего не знаю: до сих пор мне не сказано ни одного слова об этом деле, и оно остается для меня секретом, которого не разгадал бы я при всем своем уме, которым так горжусь, не разгадал бы, если бы и захотел думать о вздоре, о котором и не думаю, будучи уверен, что важного тут не может быть ничего. Когда это дело кончится? — тоже не знаю; но, вероятно, скоро — ведь не годы же оно будет тянуться.
Я был арестован 7 июля. Меня призвали к допросу 30 октября, почти через четыре месяца после ареста. Если бы можно было найти какое-нибудь обвинение против меня, достаточно было времени, чтобы найти его. Государь, самое главное доказательство того, что не нашлось возможности оставить на мне какое-нибудь обвинение, заключается именно в том единственном вопросе, который мне был сделан. Спрашивать меня о моих отношениях к Огареву и Герцену, значит показывать, что спрашивать меня решительно не о чем.
Вопрос: Вы показали, что воззвания "К барским крестьянам" не писали между тем из предъявляемой вам комиссией собственноручной записки вашей видно, что вы поручали Всеволоду Костомарову подобную статью в находившемся у Костомарова воззвании к барским крестьянам заключаются именно те выражения "срочно обязанные крестьяне", кои вы в означенной записке просите заменить выражением "временно обязанные крестьяне". А потому комиссия вновь требует от вас чистосердечного показания о вашем действии
Ответ: Предъявленная мне записка не моего почерка, я не признаю ее своею и потому остаюсь при прежнем ответе.
во время очной ставки, данной рядовому из дворян Всеволоду Костомарову с отставным титулярным советником Николаем Чернышевским, сей последний при уликах его Костомаровым обратился к присутствующим и сказал: "Сколько бы меня ни держали, я поседею, умру, но прежнего своего показания не изменю".
Палач снял с Чернышевского фуражку, и затем началось чтение приговора. Чтение это продолжалось около четверти часа. Никто его не мог слышать. Сам же Чернышевский, знавший его еще прежде, менее, чем всякий другой, интересовался им. Наконец чтение кончилось. Палачи опустили его на колени. Сломали над головой саблю и затем, поднявши его еще выше на несколько ступней, взяли его руки в цепи, прикрепленные к столбу. В это время пошел очень сильный дождь; палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, поправил фуражку, насколько позволяли ему его руки, и затем, заложивши руку за руку, спокойно ожидал конца этой процедуры.
Гражданская казнь Н. Г. Чернышевского происходила, как известно, 19 мая 1864 года. Это пасмурное утро с мелким петербургским дождиком. черный помост с цепями на позорном столбе. фигура бледного человека, протирающего очки, чтобы взглянуть глазами философа на мир, как он представляется с эшафота. Затем узкое кольцо интеллигентных единомышленников, сжатое между цепью жандармов и полиции с одной стороны и враждебно настроенным народом — с другой, и. букеты, невинные символы сочувственного исповедничества. Да, это настоящий символ судеб и роли русской интеллигенции в тот период нашей общественности.
Читайте также: